До XVIII в., т. е. как в период церковной зависимости Руси от Константинополя, так и в московском государстве, отношения между государством и церковью определялись византийскими началами, насколько эти последние были приложимы к явлениям русской жизни.
I. Единство церковно-государственного организма, в котором церковь мыслилась, как религиозная сторона, государство, как политическая сторона одного и того же общения, было таким же идеалом правительственной политики в княжествах, народоправствах и в московском царстве, как и в Византии.
Отсюда должна вытекать гражданская и политическая бесправность лиц, не принадлежащих к теории.
В действительности строгость этого вывода смягчилась, во-первых, существованием массы инородцев, не принадлежавших к христианству, но входивших в состав более и более расширявшегося государства, во-вторых признанием гражданской правоспособности за лицами, принадлежавшими к иностранным христианским исповеданиям.
Значительное число иностранцев проживало на Руси по торговым и другим делам не только в удельно-вечевой Руси, но и в московском государстве, при всей его изолированности от западной Европы, и никаким гонениям за веру они не подвергались.
Возможны были казни еретиков, уклонившихся от православия, и в этом отношении народоправства, как напр. псковское в отношении к стригольникам, стояли на той же точке зрения, на какой стояло московское государство. Но религиозных стеснений за принадлежность к природной вере, унаследованной от отцов, наши предки не знали.
Во второй половине XVII в. началось гонение против раскольников, которые, однако, преследовались не за принадлежность к старой вере, унаследованной от отцов, а за то, что по взгляду правительства, они отступили от правой веры, опираясь не неисправные книги, и отказались повиноваться законной церковной иерархии.
Гонения за принадлежность к природной вере испытали на себе не иноверцы московской Руси, а правоверные юго-западной Руси, которые уже с XV в., в течение нескольких столетий, подвергались разнообразным стеснениям со стороны польского католического государства.
II. Неясность отношений между “царством” и “священством”, т. е. между двумя главами единого церковно-государственного организма, должна была перейти к нам по наследству из Византии. В нашем отечестве эта неясность легче могла разрешиться к невыгоде царской власти, чем в самой Византии, где, смотря по обстоятельствам, престиж императорской власти затмевался властью патриарха.
За царем московским не было того исторического прошлого, которые имели за собой христианские римские императоры. Последние могли опираться на многовековые исторические традиции о соединении императорской власти с верховным понтификатом и о включении церковного порядка с церковной иерархией в римское jus publicum.
Московский же государь действовал в управлении церковном не столько в силу создаваемой им государственной власти, сколько по сознанию долга служить Богу и церкви всеми могущественными средствами, находящимися в распоряжении царя, ибо за неисполнение этого долга самому царю грозил гнев Божий, о котором напоминала ему духовная иерархия.
Великий князь Иван Васильевич III желал дать внешнее наглядное выражение идее превосходства царской власти над духовно-иерархической. Он воспользовался византийской формулой при возведении на кафедру московского митрополита.
“Всемогущая и животворящая Св. Троица, дарующая нам всея Руси государство, подает тебе сей святый великий престол архиерейский митрополии всея Русии” и т. д. Он же венчал на великое княжение внука своего Дмитрия, сам возложил на него бармы, при благословении и молитве митрополита.
В последующем истории мысль Ивана III затерялась, так как, по сохранившимся чинопоследованиям венчание московских царей на царство, знаки царского достоинства возлагались на венчаемых царей митрополитами и патриархами, – она была восстановлена уже в императорский период.
В народоправствах, новгородском и псковском, идея государственной власти в церковных делах проявлялись иногда в более ясных и решительных формах, чем в княжествах, не исключая и великого княжества московского.
Напр. новгородцы нередко брали с “палатей Св. Софии” (т. е. с хоров, или из верхнего отделения Софийского собора, где хранилась церковная казна) “скопление” того или другого владыки на государственные нужды.
Псковичи свободно распоряжались церковным имуществом, воспрещали духовенству давать “подъезд” новгородскому владыке, запрещали священнослужение вдовому духовенству, разрешали устроение соборов или “куп” с поповскими старостами и т. п.
Достойно замечания, что первое проникновение к нам иерократических идей наблюдается в Новгороде. В одной из новгородских летописей записано сказание о Спасове образе, писанном греческим царем Мануилом и находившемся в новогородском Софийском соборе.
По словам сказания, царь подверг нещадному нападению одного священника за “неподобное” поведение. Ночью явился ему Спаситель в том виде, в каком он изображен был на иконе Мануилом и сказал ему: “зачем восхищаешь ты святительский суд, которого Я тебе не передавал? Тебе передано начальство над людьми, и на твоей обязанности лежит оборона земли от супостатов, святителям же предоставлено духовно вязать и решить”.
И повелел Спас ангелам, указывая пречистым Своим перстом, как это мы видим теперь на иконе, наложить раны на самого царя. Проснувшись, Мануил почувствовал тяжкие раны на теле своем и, встав, притек к иконе Спасовой, но увидел руку Спасову, указывающую вниз, а не так, как он сам написал раньше.
Восплакался горько царь Мануил и с тех пор перестал восхищать себе святительский суд. В Новгороде же было написано неизвестным автором, по поручению архиепископа (вероятно Геннадия, известного ревнителя православия против ереси жидовствующих) “слово против посягающих на церковное имущество”. В этом проведении доказывается, что мирская власть ниже духовной, насколько вообще духовное стоит выше мирского.
Автор ссылается на те же места Св. Писания, на которых католические канонисты обосновывали иерократию, и упоминает даже о “плечах мирских” (brachium saeculare), помощью которых церковь должна действовать “на отвращение силы сопротивных”. Сам Геннадий, как известно, ссылался на пример испанского короля, путем инквизиции очистившего свою землю от еретиков.
Латино-германская теория двух мечей явившаяся, на подмогу неясным и неопределенным византийским понятием, разрешила эту неясность, в самом определенном смысле, – в смысле производности и подчиненности царской власти. Во второй половине XVII в., патриарх Никон, в борьбе его с царем и боярами, точным образом воспроизводил западную иерократическую теорию.
Не от царства священного начало приемлет, а от священства на царство цари помазуются, говорил Никон. Священство есть власть первоначальная, царство – власть производная.
Царь пред помазанием должен произнести исповедание веры, архиерей же, выслушав это исповедание, судит о том, право ли верует царь, или достоин клятвы. Царская власть – это луна, заимствующая свой свет от солнца, а архиерейская власть – солнце, благодаря которому и царь становится светилом.
Царь, как мирянин, не имеет никакой власти в церкви, а только обязанность действовать своим мечом против врагов православной веры, когда того потребуют архиерейство и все духовенство. Никон не скрывал источника, из которого он почерпнул свои рассуждения. “папу за доброе отчего не почитать?” ответил он на упреки одного из судей.
Восточные патриархи, приглашенные в Москву для суда над патриархом Никоном и превратностями истории приученные уже к более скромным рассуждениям, объясняли царю, что он “имеет власть обладать и патриархом, как и всеми синклитами, ибо в одном самодержавном государстве не должно быть двух начал, но один да будет старейшина”.
Взгляд этот не нашел общего одобрения в русской иерархии, хотя Никон был осужден ею на соборе; спорный вопрос был разрешен упразднением самого патриаршества при Петре Великом.
III. Высшей духовной иерархии открыты были многие пути к участию в делах государственных. В удельно-вечевой Руси архиереи нередко действовали, как миротворцы и третейские судьи в спорах между князьями. В Новгороде владыки умиротворяли партии, скрепляли договоры, служили посредниками для внешних сношений, держали “владычный суд” по некоторым гражданским делам, ведали орудия веса и меры.
В эпоху собирания русской земли московскими государями, духовная иерархия поддерживала их политику, отлучая от церкви непокорных князей, а с другой стороны принимала этих последних под свою защиту и печаловалась, т. е. ходатайствовала пред московским государством за опальных людей.
При издании таких важных законодательных актов, как судебник и уложение 1649 г., испрашивалось благословение митрополита или патриарха и всего освященного собора, а равным образом духовенство привлекаемо было к участию в земских соборах. Духовные власти пользовались большими привилегиями в отношении к землевладению и суду.
IV. В полное соответствие принципиальному единству церковно-государственного организма и церковно-государственной власти московских царей, органы светского правительства, как напр., воеводы, должны были содействовать находившимся в их распоряжении средствами соблюдения требований церковной дисциплины, так как всякое неисполнение церковных требований рассматривалось, как забвение страха Божьего и царской заповеди.
