Учения этой второй группы нашли свое первоначальное и наиболее яркое выражение в Англии. Согласно особым условиям английского развития к концу XVIII века здесь получили преобладание взгляды, выдвигавшие на первый план личную свободу и самодеятельность.
Французская доктрина ожидала от свободного государства, что оно создаст свободную и счастливую личность; английская теория от свободной личности ожидала создания свободного и счастливого государства.
Два мыслителя придали этой теории значение господствующей догмы и надолго обеспечили ей исключительное положение – Адам Смит и Бентам. Представители современного английского либерализма до сих пор указывают на них, как на главных творцов того направления, которое и теперь еще приходится оспаривать и опровергать[1].
В своем “Исследовании о природе и причинах богатства народов” Адам Смит пришел к убеждению, что главным и основным условием народного богатства является личная свобода или, как он выражался, “свободное преследование собственного интереса”.
Всякое вмешательство в “ясную и простую систему свободы”, “вместо того, чтобы ускорить прогресс общества к действительному богатству и величию, замедляет его”. “Каждый человек, поскольку он не нарушает законов справедливости, может совершенно свободно преследовать свой собственный интерес своим собственным путем”.
Государственная власть, стремящаяся к усовершенствованиям, для которых никакая человеческая мудрость и никакое познание не могут быть достаточны, обречена на бесчисленные разочарования[2]. Таковы известные положения Смита, изложенные в конце IV книги “Исследования о богатстве народов”.
В другом месте Адам Смит говорит: “естественное усилие каждого отдельного лица улучшить свое положение… представляет из себя начало настолько могущественное, что оно одно и без всякого содействия способно не только привести общество к богатству и благосостоянию, но и преодолеть множество досадных препятствий, которыми изобилие человеческих законов часто загромождает его действия”[3].
Эти мысли, в разных формах повторяющиеся у Смита, свидетельствуют о его убеждении, что правомерный частный интерес совершенно совпадает с интересом общим. Он думал, что свободное развитие частных сил создаст и наилучшие общественные отношения (“as nearly as possible in the proportion which is most agreeable to the interest of the whole society”).
Ему также была свойственна мысль о полной гармонии, о совершенном единстве частного с общим. Он был одним из тех, которые наиболее способствовали распространению этой мысли в умах.
Те начала, которые Смит положил в основу экономической теории, были развиты Бентамом в виде общих оснований социальной философии и практической политики. В этой форме, подкрепленные философской теорией утилитаризма и получившие характер законченной индивидуалистической доктрины, они долго сохраняли в Англии господствующее значение[4].
Исходным положением Бентама являлось убеждение, что каждый человек стремится к наибольшему счастью. Рассматривая человека, как простую единицу арифметического ряда, он просто и легко вычислял задачу общественных стремлений, как наибольшее счастье наибольшего количества людей.
Так как в этом арифметическом сложении сумма составлялась из простого итога равных единиц, в котором не было ничего иного и большего, чем содержали в себе слагаемые, тут не было места противоречиям и недочетам. Общество прекрасно поддерживается отдельными лицами, а эти последние находят в нем наилучшую среду для своего развития, если только не встречают препятствия со стороны власти.
Необходимо поэтому, чтобы правительственная власть была сведена к возможно узким пределам. При идеальных условиях она должна принадлежать самим же гражданам, так, чтобы посредством выборов и представительства принцип большинства получил свое реальное воплощение.
Моральная арифметика Бентама как нельзя более выражала тот упрощенный взгляд на личность, который был присущ мыслителям XVIII и начала XIX столетий. Как в других ранее рассмотренных системах, так и здесь личность берется, как одно из звеньев ряда, в существе сходное со всеми другими.
При всем внимании к счастью лиц, тут нет собственно проблемы личности в подлинном смысле этого слова. Бентама, как и Смита, интересует, в сущности, механика частных сил, слагающих в своем взаимодействии великое целое общественной жизни.
Смит превозносит мудрое и могущественное действие частного интереса, незаметно образующего богатство народов; Бентам, считавший себя призванным законодателем, постоянно наблюдает любопытное для законодателя соотношение лиц в обществе и государстве, игру их сил и страстей, приводящую в результате к стройному синтезу.
Моральная арифметика не знает трагических конфликтов и неразрешимых противоречий личного и общественного интересов. Упрощенный расчет математического сложения устраняет всякие противоречия предположением о равенстве слагаемых единиц, и как убедительный результат произведенной операции показывает в итоге наибольшее счастье наибольшего количества людей[5].
В настоящее время можно считать установленным, что Смит, как и Бентам, отстаивая свободу личности, не исключали, однако, известного, хотя и узкого проявления государственной инициативы[6]. Это была незначительная уступка практической действительности, нисколько не нарушавшая общего тона их воззрений.
Но в верности этому тону можно было идти и далее: можно было настаивать на принципе свободы с такою последовательностью, чтобы для правительственного вмешательства не оставалось никакого места. Это сделала манчестерская школа, выступившая с знаменитым лозунгом: laissez faire, laissez passer.
Для характеристики этого направления нам достаточно будет остановиться на одном из самых видных его представителей, который самым заглавием своего наиболее значительного сочинения обнаруживает принадлежность свою к школе экономического оптимизма.
Я говорю о Бастиа и его сочинении “Экономические гармонии” (1850 г.). В наше время к знаменитому некогда Бастиа относятся с полным пренебрежением, но по законченной ясности своих идей он представляет собою писателя в высшей степени любопытного[7].
Поклонник Кобдена и Манчестерской Лиги, Бастиа особенно интересен в том смысле, что он отстаивает идею свободы не только против правительственного вмешательства, но и против проповеди братства и солидарности, которая казалась ему проявлением вредного сентиментализма.
Это последнее обстоятельство тем более любопытно, что со времени Французской революции на родине Бастиа идея братства неразрывно сочеталась с принципами свободы и равенства, и что именно здесь, во Франции, мы наблюдаем в настоящее время новый расцвет этой идеи.
“Развивать среди людей, под предлогом человеколюбия, искусственную солидарность”, – думает Бастиа, это значит – “делать личную ответственность все менее и менее действительною”[8]. Единственным правильным началом общественных отношений должна служить свобода. “Интересы, предоставленные самим себе, стремятся к гармоническим сочетаниям, к прогрессивному преобладанию общего блага”[9].
“Пусть люди трудятся, меняются продуктами, учатся, входят в союзы, взаимно действуют друга на друга, потому что по законам Провидения из разумной самодеятельности их могут возродиться только порядок, гармония, прогресс, благо, все большее и большее совершенствование, совершенствование без конца”[10].
Возможный упрек в оптимизме этого воззрения Бастиа отражает разъяснением, что он не отрицает в мире зла и страдания, а думает только, что силою самого страдания человек выходит на путь истины и добра.
Он резко нападает на социалистов, которые вместо гармонии видят в естественных отношениях только антагонизм, – “антагонизм между собственником и пролетарием, между капиталом и трудом, между народом и буржуазией, между земледелием и фабрикой, между поселянином и горожанином, между уроженцем и иностранцем, между производителем и потребителем, между цивилизацией и организацией, чтобы сказать короче – между свободой и гармонией”[11].
“Дают всем интересам искусственные основы, приводят их в столкновение и потом восклицают: видите – интересы враждебны друг другу. Все зло от свободы. Проклянем и задушим эту свободу”[12]. “Экономическая школа, – поясняет Бастиа, – напротив, отправляясь от естественной гармонии интересов, пришла к свободе”[13].
Свое мнение о неизменном значении свободы Бастиа, между прочим, подкрепляет одним очень простым аргументом, который в наглядной форме воспроизводит общую мысль его направления о совпадении частного с общим.
“Даже и тогда, когда люди руководствуются только личным интересом, они стараются сблизиться, сочетать свои усилия, соединить свои силы, работать друг для друга, оказывать друг другу взаимные услуги, соединяться в общество… Они соединяются, потому что находят это выгодным; если бы это было им невыгодно, то они не соединялись бы вместе.
Индивидуализм совершает здесь дело, которое сентименталисты нашего времени хотели бы вверить братству, самоотречению… Одно из двух: или общение вредит индивидуальности, или оно выгодно для нее.
Если оно вредно, то как возьмутся за дело гг. социалисты и какие разумные мотивы могут они указать для осуществления того, что оскорбляет всех. Если, наоборот, общение выгодно, то оно осуществится в силу личного интереса, самого могущественного, постоянного, единообразного, всеобщего принципа, что бы там ни говорили его противники”[14].
Приведенные нами взгляды французского экономиста не отличаются ни глубиной, ни проницательностью, но они чрезвычайно характерны для своего направления. В прозрачном по своей ясности изложении у Бастиа еще виднее, чем у Смита или Бентама, раскрывается та особенность всех учений этого рода, что понятие личности они берут лишь как элемент целого.
Экономическая школа, как говорит Бастиа, от естественной гармонии пришла к свободе. Успехи общественного развития, накопление богатств, процветание промышленности приводили их к основному элементу, обусловившему эти успехи, к личному интересу, и они восхваляли этот интерес как могущественный рычаг общественного прогресса.
Личность опять-таки берется здесь не сама по себе, а как часть целого, как элемент общей гармонии. Теории, шедшие от Руссо или развивавшиеся в духе его “Общественного договора”, требовали все отдать государству, учения, шедшие от Адама Смита и Бентама, требуют все предоставить личности.
Как уже было замечено выше, оба требования методологически находятся на общей почве, и оба одинаково упрощают действительность. Но вся трудность вопроса заключается в том, что каждое из этих требований грешит отвлеченностью и что правильный выход заключается в отыскании границ между личностью и государством. Признание этой мысли составляет первый шаг той эволюции, которую мы должны теперь проследить.
[1] См., напр., Herbert Samuel в его книге о современном либерализме.
[2] The Wealth of nations. Book IV, ch. IX.
[3] Ibid. Book IV, ch. V.
[4] Dicey. Law and public opinion in England – считает порой господства бентамизма годы 1825-1870.
[5] Мысли о естественной связи частного интереса с общим, о гармонии и единстве общественных отношений рассеяны в разных местах сочинений Бентама. См., напр., Deontologie ou science de la morale. Paris, 1834. Seconde partie. Principes generaux. Очень яркий образчик моральной арифметики Бентама был приведен выше, из его писем к графу Торрено.
[6] Относительно Ад. Смита см., напр., новейшее исследование: Biermann. Staat und Wirtschaft. Bd. 1: Die Anschauungen des okonomischen Individualismus. B., 1905. S. 64. О Бентаме – Чичерин. Ист. полит, учений. Часть 3. С. 308.
Я должен сделать здесь оговорку, что в характеристике практических выводов Бентама я имею в виду его позднейшие воззрения, в которых он явился защитником демократических начал.
В практической политике он менял свои взгляды, но своей моральной арифметике, связанной с основами его утилитаризма, он остался верен до конца. Демократический принцип открыл даже для него возможность провести числительную методу с большей ясностью.
[7] Меткую и беспристрастную оценку Бастиа дает Schatz. Individualisme dconomique et social. P., 1907. P. 264 et suiv.
[8] Bastiat. Harmonies economiques. 2-me ed. P., 1851. P. 10.
[9] Ibid. P. 5.
[10] Ibid. Р. 8.
[11] Ibid. Р. 3.
[12] Ibid. Р. 10.
[13] Ibid. Р. 4.
[14] Ibid. Р. 356. Ср. Р. 536-543. Ch. XXI: Solidarite.
