Обыкновенно отличительным признаком монархической власти считают наследственность ее монарха, отличительным признаком высшей правительственной власти в республике – ее выборность. Многие теоретики государственного права считают, однако, такое деление неправильным, указывая на существовавшие в прошлом избирательные монархии (Польша и старая Германская империя).
Возражение, поскольку оно касается классификации конституционных государств, едва ли основательно. Классификация эта не задается целью охватить все разнообразие государственных форм, существовавших на всем протяжении всемирной истории, но имеет в виду лишь установить группировку форм современного конституционного государства; в настоящее же время избирательных монархий не существует, и это явление едва ли случайно.
С большим основанием можно утверждать, что оно обусловлено и историческим происхождением современных конституционных монархий, и влиянием политической теории. Избирательная монархия везде, где она только существовала, оказывалась учреждением весьма неустойчивым и нецелесообразным. Она или приводила к разложению государственного строя, или превращалась в наследственную монархию.
Старые избирательные монархии или не дожили до начала конституционно-демократических движений, как Польша, или не пережили этого критического периода, как старая Германская империя, а там, где монархия вводилась учредительным актом народа, составители конституции избегали выборной монархии как института, плохо зарекомендовавшего себя в истории.
Писатели, отвергающие наследственность как существенный признак монархической власти, ищут обыкновенно различия между монархией и республикой в распределении государственной власти между законодательным собранием, с одной стороны, и главой правительства, с другой.
Но все классификации, построенные на этой почве, не выдерживают критики. Так, например, Еллинек в своем сочинении “Gesetz und Verordnung” различает монархии от республик, смотря по тому, кто является суверенным органом государства – одно физическое лицо (монарх) или коллегия (законодательное собрание или народ).
Но такое определение прежде всего противоречит разработанному самим Еллинеком понятию суверенитета, согласно которому он является свойством всего государства, а не какого-либо отдельного его органа. Суверенитет поэтому приходится понимать здесь не в обычном, а в условном смысле, а именно – разуметь под ним преобладание одного органа над другими.
Но установить точные юридические признаки такого преобладания невозможно. Правда, в некоторых конституциях сувереном, т.е. источником всех властей, признается монарх, а в других – народ.
Но руководствоваться этими официальными определениями при научной классификации государственных форм невозможно, во-первых, потому, что во многих конституциях определений такого рода совершенно нет, во-вторых, потому, что суверенитет народа провозглашается и в некоторых монархиях, как, например, в Бельгии, в Румынии.
По мнению некоторых юристов, монархия отличается от республики тем, что в ней глава правительственной власти участвует и в осуществлении законодательной власти, тогда как в республике законодательная власть абсолютно отделена от исполнительной и осуществляется всецело народным представительством или совместно им и самим народом.
Однако и этот критерий оказывается на практике шатким. С одной стороны, Новейшая европейская история дает нам примеры монархий, где монарх обладает не абсолютным, а только суспензивным veto, так что при известных условиях (а именно после троекратного принятия законопроекта тремя последовательными составами парламента) закон может быть издан без согласия монарха.
Такой порядок существует и в настоящее время в Норвегии. С другой стороны, во многих республиках президент обладает правом, весьма близким к суспензивному veto, а именно может требовать вторичного обсуждения принятого народным представительством закона, причем в С.-А. Соединенных Штатах и в некоторых американских республиках, заимствовавших у них этот институт, возвращенный президентом палатам закон получает обязательную силу лишь в том случае, если он будет принят вторично большинством 2/3 голосов.
К этому нужно прибавить, что в некоторых республиканских конституциях, как, например, в бразильской, и право президента по отношению к изданию законов официально именуется правом санкции. В вольных городах Германии законы издаются совместно народным представительством и правительством (сенатом).
Юридическое различие между монархией и республикой нужно искать не в компетенции правительственной власти, а в ее организации, именно в юридическом положении носителя этой власти.
Если непременно хотят включить в классификацию избирательную монархию, то отличительным признаком главы республиканского государства нужно будет признать срочность его положения, а монарха – бессрочность (пожизненность).
Но так как в системе современных конституционных государств пожизненная не наследственная монархия представляет собой не реально существующую, а лишь логически мыслимую форму (едва ли даже, впрочем, практически осуществимую), то срочность соединяется с выборностью, а бессрочность – с наследственностью, и таким образом указанная классификация практически сводится к обычному разделению по способу преемства власти.
Переход правительственной власти в порядке наследования является, однако, не только наглядным признаком-показателем, но и существенным свойством монархии. Он указывает прежде всего на историческое происхождение современной конституционной монархии из патримониального государства. Современный монарх, в отличие от патримониального, является не собственником государства, а его органом.
Но порядок преемства монархической власти, выросший в Средние века на патримониальной почве, перешел и в современную монархию; изменилось только его внутреннее юридическое значение. Прежде право на престол было вотчинным и потому наследственным правом монарха как физического лица на территорию и подданных.
Теперь оно есть переходящее от одного лица к другому, в порядке наследования, право быть органом государства. Президент республики имеет также субъективное право на свое органическое положение. Но различие в порядке возникновения права в том и другом случае кладет резкую принципиальную грань между обеими формами правления.
Провозглашенное в конце XVIII в. в Америке и во Франции положение, согласно которому “все власти исходят от народа”, находит себе в республике полное практическое осуществление; народ там является последним источником власти не только фактически, как совокупность всех членов общежития, из психического воздействия которых рождается власть, но и юридически, как орган государства, т.е. как совокупность избирателей, от голосования которых, в конце концов, зависит состав всех других государственных органов.
В монархиях же народ может занять такое юридическое положение лишь в исключительном случае признания на престол новой династии; при нормальном же ходе вещей субъективное право главы государства на его положение возникает вне зависимости от воли какого-либо другого органа.
Наряду с наследственностью как существенным признаком монархической власти нужно поставить, в качестве ее обычного признака, безответственность ее носителя. Исторически начало безответственности установилось задолго до конституционных учреждений, явившись результатом неограниченности власти монарха, с одной стороны, бессрочности его права – с другой.
Но безответственность монарха сохранилась повсюду и после введения конституционного строя, причем нашла себе практический корректив в ответственности министров за его действия; как мы уже знаем, эта комбинация способствовала переходу фактического руководительства управлением в руки министерства, т.е. установлению парламентаризма.
Ответственность главы государства, существующая в республиках, хотя и не является безусловным препятствием для установления парламентарной системы управления, но чрезвычайно ее затрудняет.
Это хорошо понимал Наполеон III, который именно потому и провозгласил себя “ответственным перед народом” (положение это, впрочем, не имело реального юридического значения, так как не было установлено никакого порядка привлечения императора к ответственности).
Наоборот, составители ныне действующей конституции Французской республики, стремившиеся к установлению во Франции парламентаризма, хотя и не решились отступить от республиканского принципа ответственности президента, но ограничили ее весьма маловероятным случаем совершения им государственной измены и, таким образом, сделали президента фактически почти безответственным.
