Июльская монархия явилась последствием удачной революции, созданной и подготовленной при помощи тайных обществ. В результате она привела, однако, к власти элементы достаточно умеренные, представителей крупной буржуазии и наиболее обеспеченную часть лиц, живущих умственным трудом.
Во главу угла нового политического строя положена была система имущественного ценза. В этом отношении новый строй вполне отвечал тем политическим теориям новых властителей Франции, которые они отстаивали еще будучи в оппозиции.
Политические права, писал еще в 1814 г. один из наиболее авторитетных теоретиков доктринерской школы, Бенжамен Констан, не могут быть предоставлены несобственникам (aux non рrоprietaires).
Те, кого бедность держит в вечной зависимости, и кого она осудила на поденный труд, не более чем дети, осведомлены об общественных делах, и не более иностранцев заинтересованы в национальном благополучии, элементов которого они не знают и выгодами от которого они пользуются лишь косвенно[1].
Сообразно с такими взглядами, разделявшимися большинством политических деятелей либерального лагеря, конституция 1830 г. устранила от участия в политической жизни широкие слои населения, поставив их за пределы pays legal.
Между тем, пробудившееся политическое сознание масс уже не могло быть усыплено никакими средствами. Участники победоносной революции совсем не предполагали, что им суждено было завоевывать свободу только для крупной буржуазии.
Отсюда естественное недовольство новым порядком вещей и естественное стремление изменить его в смысле проведения более демократических начал и даже провозглашения республики.
Для осуществления своих планов недовольные исходом революции имели в своем распоряжении то же оружие, которым они пользовались в борьбе против правительства Людовика XVIII и Карла X – тайные общества.
Первое время, однако, казалось, что наступил уже момент, когда все тайное может стать явным, когда нет уже необходимости прибегать к прежним конспиративным приемам. Немедленно после революции в Париже образовался целый ряд политических обществ, действовавших совершенно открыто.
Влияние их на настроение парижского населения возрастало с каждым днем. Среди этих обществ было бурное студенческое общество, именовавшееся Societe de l’Ordre et de Progres, и общество, в котором принимали участие люди, испытанные уже в революционной борьбе, – Les condamnes politiques, далее, les Amis de la Patrie, и стоявшее во главе всех общество друзей народа – Les Amis du Peuple.
Это последнее общество основалось 30-го июля 1830 г. в тот самый момент, когда еще обсуждался вопрос о том, какую форму правления надлежит принять Франции.
Именно в обществе друзей народа группировались убежденные республиканцы, уже предвосхищавшие необходимость широкого не только политического, но и социального переустройства. Общество друзей народа явилось как бы воплощением якобинской традиции.
Деятельность всех этих обществ отнюдь не была секретной. В обществе друзей народа, в эпоху его расцвета, т.е. в 1830 г., каждый день происходили собрания, доступ на которые был открыт всем желающим. После одного столкновения с толпой, состоявшей из национальных гвардейцев и явившейся с криками «долой клубы», общество друзей народа, должно было отказаться от устройства публичных собраний.
Тем не менее, и в его «частные» заседания, о которых не объявлялось ни в газетах, ни посредством афиш, могли получать доступ все желающие. Генрих Гейне, бывший на на одном из таких заседаний общества, в феврале 1832 г., упоминает, что на этом заседания было до 1500 человек народу, и речи Бланки и Кавеньяка, которые ему пришлось выслушать, напомнили ему язык ораторов 1793 г.[2]
И на самом деле, общество друзей народа явно стремилось добиться того же авторитета, каким в 93 г. пользовался якобинский клуб. В его заседаниях принимались самые радикальные решения.
То объявлялось, что палата депутатов не имеет более полномочий, и должна признать себя распущенной, то подготовлялась враждебная манифестация против какого-нибудь депутата, объявленного реакционером, то, наоборот, устраивалась торжественная манифестация со знаменами в память жертвы тирании[3].
Нет никакого сомнения, что благодаря деятельности всех этих обществ население столицы держалось все время в несколько возбужденном состоянии. Угроза повторения революционного выступления уже против нового правительства Луи Филиппа все время висела в воздухе.
Это очень забавно, писала 6 марта 1831 г. Жорж Занд, «но революция сделалась постоянной, как палата депутатов. И можно также весело жить среди штыков, возмущений и развалин, как и в мирное время»[4].
Положение правительства в отношении политических обществ представлялось весьма затруднительным, особенно в виду того, что общества эти пользовались поддержкой и покровительством влиятельных политических деятелей[5].
С другой стороны и сами члены правительства, не так давно стоявшие во главе революционного движения, не могли забыть о том деятельном участии, которое они принимали в тайных обществах эпохи реставрации.
Вопрос о деятельности политических обществ скоро сделался предметом обсуждения в палате депутатов. Точку зрения правительства выразил в заседании палаты депутатов 25 сентября 1830 г. Гизо, бывший министром внутренних дел в кабинете Казимира Перье. По его мнению, правительство не должно, вообще, препятствовать гражданам собираться и организовывать политические союзы.
Статья 291 плоха и не должна фигурировать постоянно, даже долго, в законодательстве свободного парода. Настанет день, когда применение ее не будет вызываться необходимостью. Но в настоящий момент народные общества (societes populaires) представляют серьезную опасность, и применение ст. 291-294 уголовного кодекса составляет обязанность правительства[6].
Заявление Гизо вызвало горячие протесты. Сам Бенжамен Констан признавал преследование политических обществ бесцельным. Люди, которые участвуют в этих обществах, говорил Констан, еще недавно спасли Францию от тирании. Они собираются, чтобы обсуждать новые учреждения, и все данные обещания.
Теоретически, они имеют на это право, ибо в противном случае для чего было провозглашать свободу печати? Вы провозгласили ее для того, чтобы каждый имел возможность сообщать свои мнения неограниченному числу своих сограждан, a теперь вы хотите помешать нескольким гражданам обмениваться мыслями между собой[7].
По поводу применения 291 ст. Уголовного Кодекса к политическим союзам Констан говорил: я, вообще, держусь того мнения, что граждане должны повиноваться законам.
Но когда люди, стоящие теперь у власти, в течение многих лет повторяли, что 291 ст. есть наиболее тираническое, наиболее бессмысленное изобретение деспотизма (la chose Ja plus tyrannique, la plus stupide qu’ait jamais invente le despotisme), не грустно ли видеть, что они сами выкапывают этот маленький коварный закон, который делает смешным нынешнее правительство как он делал смешным правительство Империи.
Без сомнения граждане должны повиноваться даже плохим законам. Но правительство не должно пользоваться законом, который оно само признает плохим[8].
Правительство, конечно, осталось при своем мнении. Существованию политических обществ решено было положить конец. Одним из первых процессов, возбужденных против их устроителей, был процесс общества друзей народа.
Решением 2 октября 1830 г. суд исправительной полиции признал председателя и секретаря этого общества виновными по 291 ст. в устройстве общества без предварительного разрешения, a хозяина помещения по 294 ст. виновным в предоставлении помещения для собраний без разрешения администрации.
В результате председатель и секретарь были приговорены к тюремному заключению на три месяца, и к штрафу первый (Hubert) в 300, a второй (Thierry) в 100 фр., a хозяин помещения (Caffin) к штрафу в 16 фр.[9]
Полномочия, которыми располагало правительство на основании ст. 291-294 уголовного кодекса, оказались, однако, вскоре недостаточными. Июльской монархии приходилось защищать свое существование от нападений с двух сторон.
Не только республиканцы, группировавшиеся в обществе друзей народа, a после его закрытия в обществе прав человека (Societe des droits de l’homme) и в менее значительных – Soсiete pour la defense de la presse, Soсiete du Progres, Les Independants и т. д., но и легитимисты во главе с герцогиней Беррийской угрожали трону Луи Филиппа открытым восстанием.
При этом, чтобы не навлекать на себя последствий 291 статьи, общества, не имевши, конечно, требуемого этой статьей предварительного разрешения, разбивались на группы, менее чем в 20 человек. Каждая из таких групп носила отдельное название, и представлялась как бы самостоятельным обществом.
Так, в обществе прав человека были группы, носившие имена деятелей великой революции, – Робеспьер, Марат, Кутон, Сен-Жюст и т. д. По сведениям, приводимым у, одного из новейших исследователей, общество друзей народа распадалось на 163 группы. Группы эти объединялись в секции, секции в кварталы, кварталы в участки и т. д.[10]
25 февраля 1834 г. министр юстиции Персиль внес в палату депутатов законопроект, который восполнял все недостатки уголовного кодекса[11]. Прежде всего ст. 291-294 объявлялись применимыми к обществам, состоящим более чем из 20 человек, также и в том случае, если они разбиты на секции с меньшим количеством членов, и собираются не в определенные дни, как то требовалось статьей 291.
Далее, ответственным за участие в таких обществах признавались не только должностные лица, председатели или, руководители, но и простые члены неразрешенных обществ. Самый размер ответственности значительно повышался по сравнению с тем, какой установлен был уголовным кодексом.
Простое участие в недозволенном сообществе обложено карой от 2-х месяцев до 1 года тюремного заключения, и от 50 франков до 1600 фр. штрафу. В случае рецидива наказание могло быть удвоено, и осужденный мог быть при этом отдан под надзор полиции на срок не более чем в два раза, превышающий максимум наказания. Наконец, разрешение, данное администрацией какому-нибудь обществу, могло быть во всякое время взято обратно.
В большинстве палаты депутатов правительственный законопроект встретил сочувствие и поддержку. В докладе, представленном палате от имени комиссии депутатом Мартеном (Martin) выражено полное согласие со всеми положениями проекта.
В палате депутатов обсуждение его заняло 14 заседаний, причем проект от имени правительства защищали Гизо, Тьер, Персиль, де-Броль, Барт, и поддерживал целый ряд депутатов.
От имени оппозиции выступали и Одилон Барро, и Гарнье Пажес, и целый ряд менее известных депутатов. Все усилия оппозиция направлены были на то, чтобы доказать, что право союзов является неотъемлемым правом граждан, и что предложенный правительством законопроект подрывает самые основы политической свободы.
С особенным удовольствием ораторы оппозиции останавливались на революционном прошлом членов кабинета, отстаивавших законопроект.
Гизо, бывший в то время министром народного просвещения и с наибольшей энергией защищавший правительственный законопроект, вынужден был подтвердить с трибуны, что он действительно еще недавно принимал самое деятельное участие в обществе Aide toi, le ciel t’aidera, но лишь до тех пор, пока общество это оставалось на конституционной почве и ограничивалось избирательной агитацией.
Возвращаясь к тому, что, уже будучи министром Июльской монархии, он сам отрицательно отзывался о статьях 291-294 Уголовного Кодекса, Гизо заявил:
«Я говорил в 1830 году и повторяю теперь, что я не думаю, чтобы ст. 291 вечно оставалась в наших законах. Настанет день, когда Франция увидит отмену этой статьи, как новый шаг в развитии свободы.
Но до тех пор благоразумие требует от правительства и от палаты сохранения этой статьи, как она была сохранена в 1830 г. Ее необходимо дополнять и изменять сообразно потребностям времени, чтобы она оказалась действительной против опасных союзов теперь, как она была действительна против клубов в 1830 году»[12].
При постатейном обсуждении проекта Гизо энергично протестовал против всяких ограничений сферы его применения. Мы видели, что еще при первоначальном обсуждении проекта Уголовного Кодекса, статьи 291-4 не предполагалось применять к обществам научным и литературным.
Ограничение это не было, однако, внесено в текст ст. 291-294. Попытка оппозиции внести это ограничение в новый законопроект вызвала со стороны Гизо следующее заявление:
«Нет ничего легче, как восстановить под видом литературных обществ те самые политические союзы, которые закон хочет уничтожить. Это единственный мотив, по которому закону придан общий характер. Статьи закона не имеют в виду ни научных, ни литературных обществ.
Но не следует допускать, чтобы название служило маской, облегчающей обход закона, и дающей возможность существовать политическим союзам, которые закон хочет уничтожить»[13].
Во время обсуждения проекта в Палате Депутатов, оппозиции удалось добиться категорического заявления со стороны представителей правительства, что новый закон не будет иметь применения к простым собраниям. В комиссии, в которой рассматривался законопроект, предполагалось первоначально внести в него соответствующую оговорку. После заявления правительства, комиссия отказалась от этой оговорки.
По поводу аналогичного предложения, сделанного в Палате депутатом Кутюриэ (Couturier), докладчик комиссии Мартен, попытавшись провести демаркационную линию между союзами и собраниями и указав на то, что признаками союза является его постоянное существование, и постоянная связь между членами, прибавил:
«До настоящего времени никто не думал, что собрания могут быть подведены под 291 ст. Уголовного Кодекса. Не бойтесь, что они будут затронуты законом, который мы обсуждаем»[14].
«Мы вырабатываем закон против союзов, – говорил хранитель печати Барт, – a не против случайных собраний, которые имеют своею целью осуществление конституционного права»[15].
Тем менее, по уверениям того же Барта, можно было опасаться того, что новый закон может быть применен к собраниям, имеющим целью отправление культа. Ст. 291-294 Уголовного Кодекса не имеют отношения к свободе вероисповеданий, которая обеспечивается 5 ст. Конституционной Хартии 1830.
Протестанты и евреи собираются для отправления культа периодически и в определенные дни, и никому еще не приходило в голову, что разрешение на это может быть взято обратно и отправление культа приостановлено.
Правительственный проект стал законом 10 апреля 1834 г. Согласно обещаниям, данным во время его обсуждения, он не должен был применяться к простым собраниям. Условием его применения являлась наличность союза.
Во время его обсуждения в Палате, проект был дополнен постановлением, по которому предоставление помещения для собраний неразрешенного союза приравнивалось к соучастию. По всем делам о нарушении закона устанавливалась компетенция судов исправительной полиции.
В делах этого рода, наиболее существенным для суда являлось установление наличности союза в каждом конкретном случае.
В одном из кассационных решений, по делу организации святого Людовика – Oeuvre de Saint Louis, кассационный суд признал, что сущность, essentiale, союза между несколькими лицами составляет общность той цели, которую преследуют эти лица и к которой решаются идти условленными средствами, одинаковыми для всех, или различными.
Для наличности союза вовсе не обязательно, чтобы все члены его совместно обсуждали дела, касающиеся союза, и принимали одинаковое участие в их ведении; эти условия даже несовместимы с разделением на секции, которое предусматривается законом 1834 г.
Достаточно того, что несколько лиц заранее обязуются содействовать осуществлению определенного плана, хотя бы руководство делом поручено было другим лицам, чтобы был налицо союз, предусматриваемый и караемый законом[16].
В приведенном деле кассационный суд, несомненно, в согласии с намерениями законодателя, стремился не допустить обхода закона, практиковавшегося до издания закона 1834 г., по отношению к ст. 291 Уголовного Кодекса.
Но с другой стороны, кассационный суд не стремился и к произвольному расширению понятия ассоциации, посредством которого под действие нового закона можно было бы подвести и простые собрания[17]. В эпоху Июльской монархии закон 10 апреля 1834 г. к собраниям вообще не применялся[18].
Было бы совершенно неосновательно, однако, делать отсюда вывод, что собрания в эту эпоху пользуются большей свободой, чем в предшествовавшую. Совершенно также как и союз, публичные собрания требуют для своей законности предварительного разрешения администрации.
Но основанием для администрации требовать предварительного разрешения служили не постановления Уголовного Кодекса и закона 1834 г., а нормы совершенно другого периода. Для доказательства законности своих претензий правительство воспользовалось теми декретами Учредительного Собрания, которые регулировали общие полномочия администрации.
При изложении законодательства революционной эпохи, мы указывали, что на основании декрета 19-22 июля 1791 г. устроители клубов обязаны были делать предварительные заявления общинным властям с указанием времени и места собраний.
Кроме того в законе об общинной организации 16-24 августа 1790 на общинную власть возлагалась обязанность заботиться о поддержании порядка везде, где происходит большое скопление народа, на ярмарках, на рынках, в увеселительных местах, на общественных торжествах, зрелищах, играх, в кафе, в церквах и в других публичных местах.
Основываясь на этих-то постановлениях, из которых первое устанавливало в сущности явочный порядок устройства собраний и даже клубов, a второе не давало никаких определенных указаний на то, в чем должна проявляться деятельность администрации по охране порядка, правительство в эпоху Июльской монархии сделало вывод, который, впрочем, намечался еще и в период Реставрации, что для законности публичного собрания в общественном месте, необходимо предварительное разрешение администрации.
Требование предварительного разрешения полиция обнаружила склонность распространить не только на публичные собрания, но и на всякие общественные развлечения. И что для нас представляется существенным, правильность такого толкования законов 1790 и 1791 г. была подкреплена авторитетом кассационного суда.
Последний в своих решениях признал, что в компетенцию общинных властей входит право издания таких распоряжений, которыми воспрещается устройство публичных балов (ouverture des bals publics) без предварительного разрешения, и что коль скоро такое распоряжение издано, оно является обязательным до тех пор, пока оно не изменено или но отменено высшей властью (par l’autorite superieure)[19].
Разумеется, ответственность за устройство собрания без предварительного разрешения далеко не представлялась столь серьезной, как за устройство союза.
В первом случае можно было бы говорить лишь о проступке – contravention, виновным могла бы угрожать лишь ответственность в форме штрафа не свыше 16 фр., тогда как устройство союза без разрешения составляло уже преступление – delit, обложенное, как мы видели, по закону 1834 г., тяжкими карами.
Помимо этого различия в размерах ответственности нельзя не признать, однако, что толкование, которое административная и судебная практика Июльской монархии давали постановлениям Учредительного Собрания, фактически лишало граждан права собраний и, следовательно, сводило на нет то различие между союзами и собраниями, которое так настойчиво подчеркивалось во время обсуждения закона 1834 г.
Не трудно заметить, что необходимость предварительного разрешения местной администрации делало устройство публичных собраний оппозиционных партий чрезвычайно затруднительным, если не невозможным, a устройство собрания без разрешения, помимо ответственности устроителей, могло бы привести к насильственному разгону собрания полицией.
[1] Benjamin Constant, «Reflexions sur les constitutions». Cours de la politique constitutioinnelle, t. I, p. 250, Paris, 1861.
[2] G. Weil, Histoire du parti republicain en France de 1814 a 1870, Paris, 1900, p. 81.
[3] De Faget de Casteljau, Histoire du droit d’association, Paris, 1905, p. 229.
[4] Weil, «Histoire du parti republicain», стр. 84.
[5] Подробности, касающиеся деятельности Societe des Amis du Peuple cм. Tureau Dangin Histoire de la Monarchie de Juillet, t. I, Paris, 1884, p. 93.
[6] Monitеur Universel, 26 septembre 1830, p. 1162.
[7] Ibidem, p. 1163.
[8] Ibidem.
[9] Sirey, Reculil general des lois et des arrets, An 1830, II, p. 316. Hubert, et autres.
[10] Faget de Casteljau, Histoire du droit d’association, p. 254.
[11] Monitеur Universel, 26 fevrier 1834, p. 219.
[12] Chambre des Deputes, seance 12 mars, 1834, Moniteur, 13 mars, p. 573.
[13] Moniteur, 22 mars 1834, 2-me Supplement
[14] Moniteur Universel, 22 mars 1834, p. 666.
[15] Moniteur Universel, 25 mars 1834, Supplement.
[16] Cass. crim. 2 mai 1846, cм. Chauveau Adolphe et Faustin Helie, Theorie de code penal, t. III, 363, Paris, 1873.
[17] Weil, Le droit de reunion, стр. 116.
[18] В несколько неопределенном положении оказывались только собрания для отправления культа, устраивавшиеся духовными лицами, в частности протестантскими пасторами. Кассационный суд обычно предполагал в этом случае наличность религиозной ассоциации, и применял ст. 291-4 Уголовного Кодекса.
В этом смысле решения по делу Poizot, Sirey, Recueil general des lois et des arrets, An 1830, I, p. 303—311, пo делу секты Anticoncordataires там же, по делу пастора Oster, An 1836, І, 618, по делу Russel, An 1843, I, 633. Отсутствие ассоциации признано было только раз, в 1838 г. по делу Doyne et Lemaire, An 1838, II, 315.
[19] Cass. crim, Baneux-11 mai, 1832, Barrois, 13 avr. 1833, Sirey, Rеcueil gen., t. XXXIII, I, 648.
