Но быть может, и представительство, и референдум, и народная инициатива нуждаются в некоторой реорганизации основ современного политического строя, для того чтобы принести должные плоды? Быть может, недостатки современного государства могут быть исправлены каким-либо реформами в его устройстве, и тогда оно встанет на должную высоту?
Такой взгляд высказывается нередко в политической литературе, и мы не можем оставить его без рассмотрения. Существуют и некоторые конкретные указания относительно того, что и как следует исправить; есть даже целые планы переустройства современного государства.
В этом отношении особенно интересным и характерным следует признать нашумевшее сочинение Бенуа “La crise de l’etat moderne”. Значительность темы, острота критического анализа, обширность эрудиции автора – все делает книгу его интересной и заслуживающей внимания.
Но нельзя не подивиться тому, что, поставив вопрос чрезвычайно важный и глубокий, он свел свое исследование к результатам столь скудным и незначительным.
Речь идет о кризисе современного государства, о некоторых коренных пробелах в его жизнедеятельности, а Бенуа находит средство исцеления в том, чтобы “организовать всеобщее избирательное право”, чтобы создать представительство профессий и интересов!
Поистине автор не понял всей глубины поставленного им вопроса, и вся его эрудиция, все эти цифры, таблицы, ссылки имеют характер какого-то пышного украшения к весьма незамысловатой научной постройке[1]. Но именно эта удивительная несоразмерность между значительностью темы и жалким способом ее разрешения является типической и характерной для современных произведений этого рода.
В самом деле, допустим, что всеобщее избирательное право организовано по плану Бенуа, – устраняются ли этим несовершенства представительной системы, построенной исключительно на числовых соотношениях?
Пусть действительно найдено будет средство представить все классы и профессии соразмерно их значению в жизни, значит ли это, что представительство и на самом деле отразит жизнь народа во всем разнообразии ее оттенков и во всей изменчивости ее проявлений?
Бенуа, как и все писатели этого рода, забывает, что проблема справедливого избирательного права неразрешима и что какие бы новые системы представительства ни были изобретены, это не изменит существа дела. Мы говорили уже об этом выше с достаточной подробностью.
Но оптимистическая уверенность Бенуа в том, что он нашел секрет исцеления современного государства, любопытна для нас в особенности в том отношении, что она отражает старую политическую веру – найти учреждение, действующее с совершенством образцового механизма, в силу одной своей организации и независимо от свойств входящих в него людей.
Морис Блок удачно сравнил эту веру с верой в возможность открыть perpetuum mobile. То, что в механике и физике называется perpetuum mobile, в области политической и экономической Морис Блок называет автоматизмом[2].
Под этим названием он разумеет свойство известного учреждения действовать в силу своей организации, обеспечивающей ему и продолжительность действия, и достижение цели, и свободу от уклонений в сторону.
Мысль об автоматическом действии совершенных учреждений упускает из виду существеннейшее обстоятельство, что в учреждениях действуют люди, которые и дают всяким политическим формам их настоящее содержание.
Принцип автоматизма в политике покоится всецело на механическом созерцании, на понятии о каком-то самопроизвольном и неизменном движении, непогрешимо выполняющем некоторые благие предначертания.
Как будто бы политика не есть искусство, требующее постоянных нравственных и умственных усилий со стороны людей и опирающееся не только на совершенство учреждений, но прежде всего на усилия лиц, входящих в их состав.
Бенуа верно указал явление – кризис современного государства, но он не понял ни огромного значения этого явления, ни его настоящего смысла, и в своих положительных указаниях, как это правильно отметил Сеньобос, в сущности предложил возврат к отжившим формам средневековья[3].
Но не являются ли подобной же верой в возможный автоматизм учреждений и все другие попытки найти совершенное избирательное право, создать совершенную партийную организацию, довести до совершенства законодательные органы. Нет сомнения, что во всех этих отношениях возможны улучшения и исправления.
Так, например, следует считать элементарной истиной, что расширение избирательных прав есть дело простой справедливости и что цензовое представительство грешит против самых основ современного государства, но никто не скажет, что всеобщее избирательное право разрешает все политические затруднения и является венцом политического развития.
Точно так же нельзя не признать, что пропорциональное представительство, которому многие писатели придают такое преувеличенное значение, имеет свои хорошие стороны. Оно создает более равномерное представительство отдельных групп избирателей и до известной степени ослабляет недостатки мажоритарной системы.
Но кто повторит теперь уверение Милля, что пропорциональное представительство имеет “достоинства до сих пор почти неслыханные и проводит великий государственный принцип способом, близким к идеальному совершенству”. Самые горячие сторонники этой системы должны признать, что она обеспечивает представительство только группам более значительным: о математической пропорциональности тут не может быть и речи.
Как уже было разъяснено выше, при всякой пропорциональной системе остаются группы непредставленные, и только то меньшинство получает признание, которое достигает известной количественной нормы.
С другой стороны, справедливо указывают, что, вопреки ожиданию Милля, пропорциональная система не только не устраняет, а напротив, усиливает зависимость от партий и крайне затрудняет возможность избрания кандидатов, не поддерживаемых партийными организациями.
Столь же преувеличенными представляются нам надежды на возможные результаты преобразования партий, от которого некоторые писатели ожидают полного оздоровления политической жизни. Почтенный автор обширной монографии о современной организации партий г. Острогорский, изобразивший столь ярко действие партийного механизма в Англии и Америке, предлагает целый план реорганизации партий.
Основная мысль этого плана заключается в том, чтобы партии утратили свой постоянный и тесно сплоченный характер и приобрели значение временных соединений для достижения определенных целей, по выполнении которых данные организации считали бы оконченным и свое дело, и свое существование[4].
Мы не говорим уже о трудности установить границы для деятельности партий, согласно проекту Острогорского: было бы в высшей степени затруднительно обосновать юридически запрещение действия союзов, не противных закону и мирно занимающихся политикой. Но независимо от этого, власть партийных соединений не изменяется от того, будут ли эти соединения временные или постоянные.
В тот решительный момент, когда партии будут осуществлять свои задачи во время выборов и народных голосований, они все же будут действовать как сплоченные группы, повинующиеся партийной дисциплине. Проявляя действие свое в минуты наиболее напряженного общественного внимания, они тем вернее будут обнаруживать свою объединяющую и организующую силу.
И как бы ни увеличилось число партий при той облегченной свободе из образования и уничтожения, о которой говорит Острогорский, положение независимых политиков от этого не стало бы легче, ибо для политического успеха они все же должны были бы примкнуть к какому-либо партийному союзу и подчиниться его уставу и дисциплине.
Увеличение количества партий создало бы только относительную свободу выбора между ними, что, конечно, имеет свое значение, но весьма условное и ограниченное.
Мы не ставим своей целью перечислить все проекты преобразования современного государства. Но в отношении ко всем им можно повторить мысль, высказанную выше: все они осуждены на неудачу, поскольку они проникнуты мыслью создать автоматизм совершенных учреждений.
Но с другой стороны, все они заключают в себе одну здоровую и высоко важную мысль, поскольку они исходят из стремления найти пути для более свободного и всестороннего проявления новых политических сил, не имеющих доступа к современной политике. В частности, тот кризис парламентаризма, о котором говорят в наше время, не имеет другого значения, как то, чтобы открыть простор свободной внепарламентской инициативе.
В конце концов следует признать, что никакие усилия политического творчества не создадут совершенных политических учреждений и что в последнем счете все определяется нравственными и умственными силами народа; но именно поэтому необходимо и важно для каждой способности открыть свободу проявления в политической области.
В этом смысле заслуживает внимания каждая новая попытка вызвать к жизни новые силы для выражения народных нужд, помимо официально признанных органов правительства и представительства.
Еллинек кончает свою высокоинтересную брошюру об изменениях и преобразованиях конституций выражением надежды, что развивающаяся самоорганизация общества, объединяя отдельных лиц во множество взаимно перекрещивающихся групп, вместе с тем создает новые пути для воздействия на законодательство, поскольку этим группам предоставляется право петиций и внесения предложений и поскольку от них требуются отзывы по поводу задуманных законов и указов.
Здесь, по мнению Еллинека, таится зародыш новой формы законодательства, возможность образования новых законодательных органов, непосредственно созданных группировкой общества и создающих свои особые нормы для специальных сфер жизни.
Так сами собой появляются органы внепарламентской народной воли, естественно выросшие из жизни народной и призванные восполнять то представительство народных нужд, которое теперь осуществляется органами искусственно созданными и составленными.
Но для того, чтобы правильно понимать эти новые явления, надо отрешиться от прежней точки зрения на волю народа, почерпнутой из теории Руссо. Какие бы новые изменения ни пережили современные конституции, никогда они не приведут к торжеству идеи общей воли, совмещающей в гармоническом единстве желания всего народа.
И быть может еще более, чем условия настоящего, в противоречии с теорией Руссо стоят предвестья будущего. Освещение вопроса с этой точки зрения даст нам новые указания относительно того направления, в котором должна быть изменена теория Руссо.
В самом деле, на всем протяжении нашего исследования мы постоянно убеждались в том, что самые демократические формы современного государства не выдерживают критики с точки зрения идеальной народной воли.
Ни референдум, ни народная инициатива, не говоря уже о формах представительного правления, не отвечают идеалу всеобщего согласия, при котором законы признаются одинаково всеми и выполняются каждым по свободному убеждению в их справедливости.
Но не значит ли это, что теория народной воли, никогда не осуществленная и совершенно неосуществимая, не является настоящим базисом современного государства? Развитие новых явлений, о которых мы только что говорили, как нельзя лучше помогает нам ответить на этот вопрос.
Мы видели, что ростки будущего обещают нам, если угодно лучшее выражение народной воли, но не при помощи действительного участия всех и каждого в ее образовании, а посредством создания новых органов свободного выражения народных нужд.
Как прежде народная воля выражалась особыми органами, искавшими и находившими ее в процессе умственного труда и политического искусства, так и в этих новых образованиях на помощь прежним органам являются новые органы.
Способ их образования предполагается иной, но существо дела остается то же: из массы граждан, из народа выделяются особые группы, которые берут на себя задачу говорить за других и способствовать устроению политической жизни.
Не безошибочной и механически совершенной является деятельность этих органов: у них нет непогрешимых весов Фемиды, для того чтобы взвешивать сравнительное значение отдельных мнений, как и нет возможности проникнуть в тайники народной воли, чтобы вычитать там ее бесспорный смысл.
Вся задача политики в этом отношении сводится лишь к тому, чтобы обеспечить процесс свободного образования народной воли и свободного ее выражения, и в этом смысле создание органов свободной внепарламентской инициативы является наилучшим средством помочь осуществлению этой задачи.
Путь к будущему, как можно заключить отсюда, лежит через усовершенствование существующих политических форм, а не через возврат к старым, и критика представительства должна привести к требованию его восполнения, а не устранения. По существу, формы народного законодательства, как мы говорили выше, являются лишь расширением представительного начала.
Но точно так же и образование органов внепарламентской инициативы только раздвинет и углубит идею представительства, привлекши к осуществлению ее новые силы. Дальнейшая эволюция политических учреждений может привести к усилению исполнительной власти, но это усиление будет лишь обратной стороной ее увеличившейся непосредственной связи с народом, как это разъяснено выше на примере Англии[5].
Поэтому оно не может ни задержать, ни ослабить постепенного роста представительного начала. Что же касается несовершенств, приписываемых представительным учреждениям, то эти несовершенства имеют более общее значение и с тем большей силой проявляются при отсутствии представительства.
И потому все попытки реставрации архаических форм должны быть признаны ложными в самой своей основе: критикуя несовершенное настоящее, они бессильны создать лучшее будущее и только возвращаются к еще более несовершенному прошлому. На вопрос: что же далее? они отвечают беспомощным восхвалением уже обнаруживших свою несостоятельность старых форм.
Но если представительство признается недостаточно выражающим народную волю, то при отсутствии его и это недостаточное выражение является недостижимым: создается глухое отчуждение от народа и подчас резкое противоречие с его желаниями.
Никогда ни самое лучшее представительство, ни самые развитые формы народного законодательства не в силах будут привлечь к участию в законодательстве всех граждан и отразить в законе все запросы и желания народа; но только расширение и развитие представительного начала создаст условия для той свободной организации общественного мнения, которая составляет задачу и опору политики правового государства.
Но если всегда и при всех условиях народную волю выражают особые органы, искусственно для этого образованные или естественно созданные, то во что же превращается идея Руссо о суверенном значении этой воли.
Мы видим, с одной стороны, что народная воля сводится в действительности к воле органов, ее выражающих; с другой стороны, несмотря на постоянное разногласие в понимании народной воли различными группами общества и органами власти, сам принцип народной воли неизменно сохраняет свое руководящее значение, как верховная основа современной политики.
Не значит ли это, что народная воля, помимо своего фактического и несовершенного выражения в форме общественного мнения, имеет еще и некоторое идеальное бытие, в виде некоторых руководящих начал, которыми определяется ее настоящее содержание.
Если в споре отдельных направлений каждое из них заявляет о другом, что оно не выражает нужд и желаний народных, не значит ли это, что понятие свое о желаниях народных оно ставит в связь не столько с разноречивыми фактическими заявлениями общественного мнения, сколько с некоторыми принципиальными началами, которыми оно считает себя связанным.
Пока сохраняется теория, что народная воля есть ясная и бесспорная величина, легко раскрывающаяся в процессе своего самообнаружения, идея и факт народной воли совпадают; но как только приходят к сознанию, что народная воля есть постоянная загадка, которую надо искать и искать, что общественное мнение есть лишь смутный образ ее воплощения и что выводить из этого мнения народную волю призваны особые органы, так тотчас же обнаруживается необходимость поставить и над этим мнением, и над этими органами некоторые идеальные принципы, соответственно которым должна распознаваться истинная народная воля.
Говоря короче, народная воля сама сводится через это к некоторым идеальным принципам, которым она должна уступать свое верховное значение.
Не будучи сама по себе ни легко распознаваемым фактом, ни первичным нравственным началом, она нуждается в сведении к другим началам, и весь вопрос заключается в том, каковы эти начала и как они могут быть определены. Мы подошли здесь к новому вопросу своего исследования – о принципиальном значении понятия общей воли.
[1] Я не упоминаю здесь о другом предложении Бенуа, клонящемся к учреждению особого законодательного органа, стоящего вне парламента и составленного из наиболее заслуженных людей страны (Op. cit. Р. 300 – 307), потому что это предложение в его планах играет лишь второстепенную роль.
[2] Seances et Travaux de l’Academie des sciences morales et politiques. T. XL.IX (1898). P. 460.
[3] Revue du droit public. T. IX (1898). P. 141 – 144.
[4] Ostrogorsky. La democratic et l’organisation des partis politiques. P. 611 et suiv.
[5] Очень интересно отметить, что об усилении исполнительной власти речь идет в настоящее время именно в странах наиболее демократических. В этом смысле чрезвычайно характерным следует признать появление книги Barthelemy. Le role du pouvoir executif dans les republiques modernes. Paris, 1907.
См. также Virgile Rossel. La democratic et son evolution // Politisches Jahrbuch der Schweizerischen Eidgenossenschaft. 19 Jarhgang (1905). P. 209 – 221.
