Чтобы покончить с законодательными мерами Учредительного Собрания, относившимися к праву собраний, нам остается еще упомянуть о законе 14 июня 1791 г. о сборищах рабочих и ремесленников одного и того же состояния и одной и той же профессии.
В этом законе, докладчиком по которому выступил тот же Шапелье, прежде всего напоминается о том, что отмена всякого рода корпораций из лиц одного и того же состояния и одной и той же профессии составляет основу французской конституции. Поэтому, запрещается восстанавливать их под каким бы то ни было предлогом и в какой бы то ни было форме.
Граждане одного и того же состояния (de meme etat) и одной профессии, предприниматели, рабочие, и подмастерья в каком бы то ни было ремесле не могут когда они собираются вместе, выбирать ни председателя, ни секретаря, ни старшину, не могут вести списки, принимать постановления или решения, устанавливать регламенты относительно «так называемых общих их интересов» (leurs pretendus interets communs).
Далее следуют постановления, запрещающие стачки и соглашения для поднятия цен. Последняя статья закона гласит:
«Все сборища, составленные ремесленниками, рабочими, подмастерьями, поденщиками, или возбуждаемые ими против свободного занятия промышленностью и трудом, – занятия, составляющего право всякого рода лиц и на всяких условиях, заключенных по доброй воле, – или против деятельности полиции и исполнения судебных решений по этим делам, точно также как и против публичных торгов и отдачи с торгов различных предприятий, рассматриваются как мятежные сборища и, как таковые, разгоняются представителями общественной силы по данному им законному распоряжению.
Зачинщики, подстрекатели и главари указанных сборищ наказываются по всей строгости законов, также как и те, кто будет уличен в самоуправстве и в насильственных действиях»[1].
Этим законом Учредительное Собрание совершенно лишало рабочее население возможности пользоваться правом собраний для отстаивания своих экономических интересов. Любопытно, однако, отметить, что в Учредительном Собрании закон этот не возбудил никаких прений и точно также прошел незамеченным в периодической прессе.
Это дает повод одному из современных историков французской революции, Жоресу, выразить мнение, что хотя закон 14 июня 1791 г. из всех законов эпохи революции «за права человека» является самым резким доказательством ее классового характера, возможно, что в 1791 г. в мыслях самой революционной буржуазии он не имел того свирепого характера, который oн приобрел впоследствии, благодаря общественному развитию, ибо классовый антагонизм между буржуазией и пролетариатом в то время был еще слабо выражен[2].
В доказательство этой мысли Жорес ссылается и на молчание Робеспьера в Учредительном Собрании во время принятия закона, и на то, что один из немногих критиков закона в печати, Марат, рассматривал закон исключительно с политической точки зрения, как орудие, изготовленное сторонниками старого режима против новых свобод нации, как новую уловку контрреволюции.
Пo мнению Марата, Учредительное Собрание только потому запрещает рабочие собрания, что на них могут обсуждаться общественные дела (des affaires publiques).
Нельзя не признать характерным того обстоятельства, отмечаемого Жоресом, что сами рабочие ничем не выразили своего протеста против издания закона 14 июня 1791 г., не только непосредственно после его издания, но даже и впоследствии, когда во время террора власть фактически была в руках демократических слоев парижского населения.
Объяснение этому факту Жорес усматривает в том, что для рабочих в революционную эпоху более существенное значение имела не экономическая борьба против капитала, не группировка пролетариев для отпора предпринимателям посредством организованных забастовок, a борьба политическая для захвата власти и использования ее всемогущества для обеспечения благосостояния народа посредством закона[3].
Истинный источник закона против рабочих собраний следует, кажется, действительно, искать не в «классовых инстинктах революционной буржуазии», как это пытался сделать впоследствии Маркс, и не в стремлении ограничить политические вольности народа, как утверждал Марат, а в общеизвестных индивидуалистических тенденциях большинства Учредительного Собрания, в его враждебном отношении к промежуточным организациям, которые могут стать между личностью и государством.
Рабочим воспрещалось вступать в соглашение, потому что эти соглашения являются посягательством на индивидуальную свободу и попыткой восстановления уничтоженных революцией цехов.
В этом отношении характерно, что докладчиком закона в Учредительном Собрании явился именно Шапелье, этот, по выражению Жореса, государственный индивидуалист, мало склонный относиться терпимо к групповому принципу, помимо всяких классовых расчетов[4].
[1] Moniteur Universel, 15 juni 1791, № 166, р. 688.
[2] Jean Jaures, «Histoire Socialiste», t. I, Constituante, русский перевод книгоиздательства Даль, Спб. 1908, стр. 489.
[3] Jaures, op. cit., стр. 507.
[4] Вот что говорит Chapelier в своем докладе по поводу этого закона: Les promiers ouvriers qui se sont assembles en pnt obtenu la permis-sion de la municipalitö de Paris. A cet egard municipalitö parait avoir commis une faute. Il doit sans doute etre permis aux citoyens de s’assem-bler; mais il ne doit paa Stre permis aux citoyens de certaines professions de s’assembler pour leur pretendus interets communs.
Il n’y a plus de corpo-rations datis l’Etat, il n’y a plus que l’interet particulier de chaque individu et l’interet general. Il n’est permis ä personne d’inspirer aux citoyens un interet intermediaire, de les separer de la chose publique par un esprit de Corporation”. Moniteur Universel, 15 juin 1791, № 166, p. 688.
