Фактически существование церковного имущества началось вместе с возникновением первой христианской общины (в Иерусалиме), имущественные отношения в которой притом облеклись в форму, не повторявшуюся в дальнейшей истории церкви, именно в форму имущественной общности.
Это не был коммунизм, так как христиане, отказываясь от частной собственности, действовали не по обязательному предписанию какого-либо авторитета и не в силу установленного учреждения, а в силу внезапного религиозного порыва. Опыт показал, что и это, принципиально отличное от коммунизма, христианское общение имуществ, держалось весьма недолго.
Хотя в учении 12-ти апостолов и даже в позднейших памятниках древности, каковы произведения Иустина Мученика и Туртуллиана (II в.), встречаются выражения, что у христиан все общее; но подобные выражения свидетельствуют лишь о духе христианской любви в церкви первых веков.
Христиане, не продавая своих имуществ и не отказываясь от частной собственности, считали своим долгом помогать своим нуждающимся братьям. Помощь эта главным образом выражалась в евхаристических приношениях, часть которых шла на богослужебное собственно употребление, а другая часть на общие столы (агапы) и на пособия больным, странникам и проч.
Имущество, составлявшееся из приношений христиан и находившееся в управлении епископа и его помощников-диаконов, не было имуществом юридического лица, так как сама церковь не только не пользовалась государственным признанием, но и была преследуема государством.
Однако, христианская община в том или другом городе могла легитимировать себя перед правительством, как одна из похоронных коллегий (collegia funeraticia), вообще дозволявшихся императорскими законами для лиц из низших классов, к которым преимущественно принадлежали христиане первых веков.
А с другой стороны, бывали иногда довольно продолжительные промежутки спокойствия для христиан от гонений. Этими причинами нужно объяснять встречающиеся в истории свидетельства о том, что у христианских общин могло быть даже недвижимое имущество, принадлежавшее именно общине, а не физическим лицам, ее составлявшим.
Так в одном случае христиане обратились к самому императору (Аврелиану), чтобы он рассудил их дело: епископ антиохийский Павел Самосатский, низложенный собором епископов, не желал оставлять своего прежнего епископского помещения, между тем как христиане антиохийские выбрали нового епископа на место низложенного.
Император решил, что спорное имущество должно быть предоставлено тому, кто признается правомерным епископом со стороны других епископов и в особенности римского.
О другом римском императоре Александре Севере биограф его Лампридий рассказывает, что когда возникло спорное дело между христианами и трактирщиками (popinarii) об одной земельной недвижимости (de loco quodam publico), император решил дело в пользу христиан: лучше, говорил он, если на этом месте будет почитаться каким-либо способом Божество, чем отдавать его содержателям таверен.
Далее из реституционных эдиктов времени признания христианства видно, что еще до признания в христианских общинах существовало имущество, принадлежавшее не физическим лицам, а общине, именно предписано было возвратить христианам и христианским общинам конфискованные, во время предшествующих гонений, имущества, причем прямо различаются homines singuli и corpus et conventicula christianorum.
При христианских императорах имущественная правоспособность церкви получила явственное государственное признание: церкви недоставлено было право принимать дарения и легаты, а так же право наследования по завещанию и без завещания (последнее после епископов и других духовных лиц).
Право наследования по завещанию при Юстиниане было гарантировано за церковью даже и в таких случаях, когда, по принципам римского права, завещание должно бы было поражаться недействительностью, именно когда оно составлено было не в пользу какого-либо определенного лица (persona certa), действующего в гражданском обороте, физического или юридического, а в пользу Господа Иисуса Христа, архангела или одного из святых.
Юстиниан установил правилом, что наследство в таких случаях должно идти в пользу церкви местожительства завещателя, а если в этом последнем храм носил имя не того святого, который назван в завещании, то нужно искать, нет ли в ближайшем соседстве храма в честь этого святого, или даже в пределах целой провинции, если в ближайшем соседстве не окажется такового. Таким образом для церкви открылся обильный источник богатства в отношении как к движимому, так и недвижимому имуществу.
Последнее притом объявлено было по законам христианских императоров неотчуждаемым, так что раз приобретенное церковью недвижимое имущество должно было, по общему правилу, на вечные времена оставаться за церковью, – правило это, впрочем, ослаблялось многими исключениями и вообще проведено было далеко не с такой безусловностью, в какой оно понято было на западе в средние века.
Не считая таких исключений, которые допускались законом же (см. ниже § 117), в практической жизни имел место ряд других, незаконных, отступлений от принципа неотчуждаемости. О них свидетельствуют запретительные правила VII всел. и двукратного соборов.
В истории византийской бывали примеры и отобрания церковных имений (напр. в эпоху иконоборства монастырских имений) и воспрещения дальнейшего их роста (как в X в. при Никифоре Фоке).
На западе масса церковного имущества, благодаря религиозному духу времени, а также злоупотреблениям духовенства, не отступавшего даже пред дурными средствами для обогащения церкви, разрослась так, что епископы, аббаты и проч. сделались крупными баронами – землевладельцами, феодалами, владетельными князьями.
Но с XII в. началась систематическая реакция расширению церковной собственности изданием во многих странах т. н. амортизационных законов или законов о мертвой руке (Amortisationsgesetze, leges de manu mortua), и любопытно, что в духовных территориях (имперских курфюрстов, имперских епископов и имперских капитулов) издавались всего чаще и наиболее строгие амортизационные законы.
Название их объясняется тем, что, по причине неотчуждаемости церковного имущества, церковь в средние века стали называть мертвой рукой, т. е. таким собственником, который раз взятое не выпускает из рук, все равно как нельзя разогнуть руку покойника и высвободить вещь, которую она держит.
Поэтому и самый акт предоставления церкви имущества стали называть admortisatio, т. е. умерщвлением имущества для гражданского оборота, а законодательный запрет такового предоставления – законами о недопустимости умерщвления (leges de mon admortisando), или просто амортизационными законами.
Амортизационные законы существуют и в настоящее время в том или другом виде: напр. в северной Америке – раз навсегда установлен предел (50000 долларов для недвижимости), далее которого не могут простираться церковные приобретения, а в Германии установлен предел для каждого отдельного приобретения (5000 марок), все равно, непосредственно ли или посредственно (напр. монастырями через монахов) приобретается имущество, с тем, что приобретение свыше нормы требует специального разрешения государственной власти в каждом отдельном случае.
Необходимость подобных ограничений мотивируется обязанностью государства иметь попечение о том, чтобы церковные учреждения не употребляли своих имуществ на какие-нибудь чужеродные, нецерковные цели, не смотрели на это богатство, как на нечто самоцельное, не обогащались на счет нуждающихся родственников жертвователя с забвением со стороны этого последнего его нравственных обязанностей по отношению к ним и т. п.
Амортизационными законами полагался предел, или ставились известные ограничения и препятствия расширению церковного имущества на будущее время, хотя и не затрагивалось право церковной собственности на те имения, которые находились уже в руках церкви.
Со времени реформации стали издавать секуляризационные законы, направленные на изъятие имуществ из церковной собственности с обращением в собственность государственную.
Сначала секуляризации подвергалось католическое церковное имущество в странах, принявших реформацию, а с XVIII в. секуляризация была проведена и в католических странах (в Австрии при Иосифе II, во Франции в эпоху революции, а в последнее время во Франции секуляризованы даже церковные здания со всеми, находящимися в них церковными вещами, которые, по смыслу нового законодательства, должны находиться в собственности государства, департаментов и политических общин, и отдаются в пользование религиозным ассоциациям.
Секуляризация, произведенная в Германии в начале нынешнего столетия, имела ту особенность, что, благодаря ей, германские архиепископы, епископы, аббаты, перестали быть имперскими князьями или сословиями (Reichsstande, Reichsunmittelbare), и территории их из духовных государств превратились в светские владения князей, причем за епископами остались лишь одни духовные права над населением этих территорий.
Те же главнейшие стадии (скопление недвижимости, ограничительные законы и секуляризация) наблюдается и в истории развития церковной правоспособности на Руси.
Благодаря жалованным грамотам князей, дарениям, завещаниям и отказам со стороны частных лиц и разным другим способам приобретения (оккупация незанятых земель, мена, купля, обращение в церковную собственность заложенного церквам и не выкупленного в срок имения), церковные владения к концу XV в. настолько расширились, что, по свидетельству посещавших тогда Россию иностранцев, составляли 1/3 государственной территории.
Но в конце же XV в. была высказана у нас мысль об отобрании церковных (архиерейских и монастырских) имений во имя государственных нужд и интересов и в виду принципиальной несовместимости богатства монастырей и монахов с идеей монашества.
Мероприятия московского правительства начались с того, что Иван Васильевич III отобрал, по покорении Новгорода, у владыки новогородского и у новгородских монастырей значительное число волостей.
Затем, рассчитывая на сочувствие и поддержку авторитетных представителей идеи истинного монашества (Паисий Ярославов и Нил Сорский), по мнению которых вотчины обременяли монахов мирскими попечениями, отвлекали их от монашеских обетов и вели к духовному расслаблению, Иван III созвал собор в Москву для обсуждения вопроса об отобрании у монастырей их богатых вотчин, хотя и не открыв собору этой главной цели его созвания и на самом соборе ничем не обнаружив своей инициативы.
На соборе (1503 г.) выступил старец Нил, который “почал молить самодержца, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились своим рукодельем”. Партия “нестяжателей”, с Нилом Сорским во главе, была побеждена на соборе партией “осифлян”, которая имела своим главой преподобного Иосифа Волоцкого, и к которой принадлежала высшая духовная иерархия.
Вопрос о неприличии для монастырей владения богатыми вотчинами и об отобрании у монастырей сел, в столь смелой постановке, оказался преждевременным, и усилия московского правительства должны были направиться пока к тому лишь, чтобы не допустить дальнейшего роста архиерейских и монастырских владений.
Подобные ограничительные меры были устанавливаемы на нескольких московских соборах (1551, 1573, 1580 гг.) и состояли 1) в воспрещении новых приобретений (за исключением монастырей “убогих”, которым, в случае надобности, дозволено просить государя о снабжении их землей), 2) в отобрании того, что приобретено в противность запрещению.
А в XVII в. московское правительство делает новый шаг: оно не довольствуется уже мерами, направленными против расширения или дальнейшего роста церковных владений, а стремится изъять их из непосредственного заведования церковных учреждений.
Уложением царя Алексея Михайловича был создан монастырский приказ, как самостоятельное учреждение для суда по гражданским делам церковных людей, но также и для распоряжений относительно сбора доходов с церковных вотчин, относительно составления описей церковного имущества и т. п. (за исключением патриаршей области, на которую не было распространено ведомство монастырского приказа).
В 1677 г., под влиянием протеста духовной иерархии против монастырского приказа, учреждение это было упразднено; но Петр Великий в 1700 г. поручая местоблюстительство вакантной патриаршей кафедры Стефану Яворскому, в то же время восстановил монастырский приказ, не столько как судебное учреждение по гражданским делам церковных людей, сколько для сбора доходов с церковных имуществ и для хозяйственной их администрации, причем часть доходов, определенная штатами, должна была идти на содержание церковных учреждений, остальное же на государственные потребности.
За постепенным сокращением круга ведомства церковного суда, эта хозяйственная сторона в деятельности монастырского приказа выступила на первый план. Через 20 лет после восстановления монастырского приказа, новоучрежденная духовная коллегия вошла с представлением к государю о том, что церковные имущества от гражданских управлений пришли в “скудость и пустоту”, а между тем духовная коллегия не менее других коллегий обязалась к исканию царских интересов.
Последствием этого представления было то, что монастырский приказ был поставлен в зависимость от св. синода, причем должно заметить, что деятельность монастырского приказа относилась к недвижимым имениям архиерейским и монастырским, так как для бывших патриарших (переименовавшихся в синодальные) вотчин продолжал действовать синодальный (бывший патриарший) дворцовый приказ.
Но с 1724 года начинается ряд исторических превратностей в судьбе учреждений, заведовавших церковными имениями, и самых этих имений.
В 1724 году вместо монастырского приказа явилась при св. синоде камер-контора для управления архиерейскими и монастырскими вотчинами, а в 1726 г. самый синод решено было разделить на два аппартамента, из которых один должен был управлять духовными делами всероссийской церкви, а другой ведать суд, расправу, смотрение соборов и экономию; этот апартамент, однако, в том же году был переименован в коллегию экономии синодального правления.
В 1738 г. коллегия экономии была подчинена вместо синода сенату, и с этого времени бывший патриарший дворцовый приказ слился с коллегией экономии, так что потом уже не восстанавливался в виде особого учреждения.
При Елизавете Петровне коллегия экономии (вместе и с включенным в нее дворцовым приказом) возвращена была в ведомство св. синода, с переименованием в канцелярию синодального экономического правления. По смерти Елизаветы Петровны, Петр III восстановил коллегию экономии под ведением сената.
Екатерина II, при вступлении на престол, восстановила канцелярию синодального экономического правления, но в то же время составила комиссию из духовных и светских особ, для окончательного разрешения вопроса, в течение почти трех столетий занимавшего правительство.
Комиссия в 1764 г. выработала “учреждение о духовных имениях”, в силу которого недвижимые церковные имения обращены были в собственность государства, государство же с своей стороны обеспечило существование церковных учреждений своим жалованьем, с оставлением за ними некоторого количества земли и угодий.
Так как архиереи и монастыри обладали неодинаковыми земельными богатствами, то и жалованье положено разное, для чего составлены были штаты с разделением епархий и монастырей на три класса, смотря по количеству отобранной в государственную казну земли, причем учреждения, не владевшие населенными имениями, или имевшие не свыше 20 душ крестьян, не были включены в штаты и частью упразднены, частью оставлены в качестве сверхштатных, существующих на собственные средства без субсидии от государства.
На тех же основаниях состоялась в позднейшее время секуляризация духовных имений в западных губерниях (в 1841 г.) и в закавказском крае (в 1852 г.).
