Понятие о роде. Древнейший из союзов, лежащих в основе государственного и частного права, есть род. Родом называется союз лиц, происходящих от одного родоначальника (хотя в последующие эпохи типы рода отчасти уже осложняются ассимиляцией чужеродцев).
Разрастаясь, род является уже группой лиц, связанных сколько родством, столько же и даже преимущественно общностью прав: именно, по мере разрастания рода и удаления от первоначального родоначальника, он может распасться на несколько частей, теряющих всякую фактически родственную связь между собой: общее понятие рода тогда состоит из нескольких концентрических кругов, а именно центральный круг – это «ближний род», т. е. союз братских семейств (род, происходящий от одного отца), затем идет средний род – союз лиц, происходящих от одного деда, и, наконец, «дальний род», т. е. союз лиц, происходящих от одного прадеда и других дальнейших родоначальников, о которых сохраняется память в роде.
По этим трем кругам распространяются и права на родовые имущества (см. выше о переходе имуществ по наследству).
Родовые имущества. В настоящее время родовыми имуществами могут быть одни лишь недвижимые вещи. Движимые же вообще менее допускают совладение, а большая часть их, по своей потребляемости, неспособна быть предметом продолжительного (фиктивно-вечного) обладания.
В древнейшее же время при первоначальном тесном сожительстве всех членов рода и движимые вещи были общеродовыми. Дом, в точном смысле, также не может быть имуществом целого рода; и действительно, мы видели из Русской Правды, что круг наследования движимостью и домом ограничивается пределами семьи (см. выше с. 473).
Но дом в обширном смысле (двор, дворище) можно даже в позднейшее время встретить в качестве объекта права целого обширного рода: у хорватов задружный род («задруга») в полном своем составе живет в одном дворе; в Великороссии (особенно Курской, Тамбовской и Воронежской губерниях) встречались дворы, заселенные лицами, связанными родством, в количестве до 60 человек (ср. «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа» Н. И. Костомарова, с. 40 и сл.).
Истинным и точным предметом родового владения служит земля обработанная, а также пастбища, луга и леса. Форма осуществления прав рода на родовые имущества, т. е. форма пользования ими, на всем протяжении истории неодинакова. Первоначальная форма – это общее совладение имущества рода, т. е. общее для всех членов рода право владения, пользования и распоряжения.
Пока род живет весь в одном месте, такое общее совладение понятно и возможно; славянские задруги и великорусские семейные общины – фактическое тому доказательство. Однако, Неволин отрицает существование у нас в древнее время общеродовых имуществ (в личном начале он вообще видит отличие русского гражданского права) и признает только личную собственность («Ист. рос. гр. зак.». Ч. 2. С. 8-9).
Между тем существование в древнее время общеродового совладения у нас не может подлежать никакому сомнению, так как иначе нельзя объяснить следы его в позднейших смягченных правах рода (а также и общин, возникших из родовых форм).
Уже в 1-й период, а еще более в начале московской эпохи эта форма владения родовыми имуществами уступила место другой, уцелев, впрочем, и потом на степени добавочной.
Эта вторая позднейшая форма (в XIV – XV вв.) наступает при разделе родового имущества на составные части: каждое выделившееся колено и семейство получает свою специальную часть в пользование и владение, но не имеет права самостоятельного распоряжения, без согласия остальных родичей; кроме того, некоторые части родового имущества все еще остаются в общем совладении всего рода (луга, леса).
Такая форма существовала в XIV и XV вв. особенно на севере. Существует довольно значительное количество грамот Новгородских, Двинских, Белозерских и других, относящихся к этому времени и содержащих различные сделки на родовые имущества. На основании этих грамот (и др. памятников) можно сделать следующие заключения относительно прав рода на отдельные части его имущества.
1) Отдельный родич может отчуждать родовое имущество только с согласия на то «остальной братии».
2) В случае отчуждения ее без такого согласия родичи имеют право иска против распорядившегося своей частью сородича.
3) Обыкновенно при каждом таком отчуждении в качестве действующего лица при акте укрепления является один родич, но от имени всех, например: «Се купи Окинфо и Еван и Марке и Федоро у Жирятиничей: у Гашкуя, и у Якова, и у Бориса и Выгната Розуев острово; а боле Жирятиничем не надобе у – земли; уведаются Гакшуй и Яково и Борис сами с своим племенем. А стояло у печати Гашкуй от всего племени». (Ак. Юр., № 71, I; см. еще факты, подобранные Неволиным: Ист. рос. гр. зак. Ч. 2. С. 159. Прим. 187).
4) Бездетный вотчинник может отчуждать только известную часть родового имущества, в противном случае родичи имеют право возвратить имущество (безденежно).
У Татищева (Суд. изд. 1786 г., с. 109) приводится узаконение царя Иоанна IV (приписанное в одном списке указных книг к ст. 85 его Судебника), по которому владелец родовой вотчины может распоряжаться только в случае бездетности, и только половиной ее как по возмездным, так и безмездным сделкам:
«Которые князи и бояре и дети боярские всякого чина люди детей не имеют, а похотят свои вотчины продати или заложити, или в монастырь по душе дати, и им продати, и заложити и по душе отдати вольно все свои купли.
А не будет кому купли, ино из вотчин до половины, а более половины вотчин, мимо отчичь, ни продати, ни заложити, ни по душе ни отдати. А продаст кто или заложит, и по душе отдаст более половины, а отчичь будет бити челом о том, и ту лишнюю продажу отдати отчичу».
5) Наконец, родственники имеют право преимущественной покупки отчуждаемой вотчины. По славянским законодательствам (сербскому и польскому), всякий, намеревающийся продать родовое имущество, должен делать это открыто, «белоденно», т. е. объявить о том заранее родственникам, которые могут, если желают, купить его, отстраняя чужеродцев.
У нас это право сохранилось в Уложении ц. Ал. Мих.: «А будет после кого умершего вотчина его дана будет детем его сыновьям, двум же или трем человеком вопче, и один из них тое отцовские вотчины свой жеребий, для своих недостатков, похочет продать, или заложить, – и ему тот самый вотчинной жеребий продать или заложить вольно.
А будет братья его тое отцовские вотчины с ним разделить не похотят, и учнут бити челом государю, чтобы государь пожаловал их – велел у них за тот брата их вотчинной жеребей взяти брату их деньги, – и у них за тот брата их вотчинной жеребей велети брату их взяти деньги, по оценке, чего та вотчина стоит». (Уложение XVII, 14).
В XVII в. это право является лишь остатком более древнего и более полного права родственников: теперь только братья, и именно неразделенные, сохраняют право преимущественной покупки; в старину им пользовались все родственники, хотя бы уже владевшие имуществами раздельно[1].
Это вторая форма отношения рода к его имуществам вырождается естественно из первой путем постепенного высвобождения частных прав отдельных членов родового союза. Прежде, например, всякий член рода, приобретая что-либо собственными средствами, приобретал в собственность рода, т. е. имущества благоприобретенные становились родовыми.
При значительном же высвобождении прав родичей, это уже прекращается: родовыми имуществами уже не считаются приобретенные отдельным членом, если только это имущество приобретено не от членов того же рода.
В XVI в. вторая форма права на родовые имущества сменяется позднейшей, остатки которой существуют еще и в настоящее время. Эта форма отношения рода к родовым имуществам состоит из права родового выкупа и права родового наследования.
Непосредственный владелец мог уже отчуждать свое имущество, не испрашивая предварительного согласия родичей, но зато эти последние получили право выкупать обратно у приобретателя-чужеродца отчужденное имущество. Так происходит право родового выкупа. Неволин (и некоторые другие) оспаривают эту теорию происхождения права родового выкупа.
Он видит в нем не остаток или результат прежнего общего владения родовыми имуществами, не органически выросший в истории институт, а меру, извне установленную государством для искусственной поддержки знатных фамилий.
К такой мысли его главным образом побудили следующие два обстоятельства: 1) то, что право родового выкупа начинает встречаться в памятниках лишь с XVI в. и 2) то, что право родового выкупа противоречит будто бы родовой собственности. Но очевидно, что эти обстоятельства не могут служить основанием для отрицания приведенной выше теории: они, скорее, подтверждают ее.
Право родового выкупа не могло явиться раньше, т. е. при полном господстве родового быта; тогда вовсе невозможно было отчуждение имущества без согласия родичей. Что же касается кажущегося противоречия права родового выкупа родовой собственности, то следует припомнить, что право выкупа наступает именно вследствие падения непосредственной родовой собственности[2].
Относительно же самой теории Неволина заметим, что самодержавное Московское государство вообще не склонно было поддерживать аристократические фамилии[3].
Сущность права родового выкупа начинает формулироваться в законодательстве с половины XVI в.: именно в первый раз она определена в царском Судебнике (ст. 85), потом в Указной книге поместного приказа (ст. IV, 8), в Уложении (гл. XVII, ст. 27–30) и в новоуказных статьях 1679 г.
Для уяснения сущности родового права выкупа рассмотрим следующие вопросы[4]: на какие сделки оно простиралось; кто мог пользоваться им, и какие условия необходимы были для осуществления этого права?
Судебник установляет действие права родового выкупа только на сделки возмездные: куплю-продажу, залог и мену; о безвозмездных же сделках – дарении, завещании – он (так же, как и последующее законодательство) вовсе не упоминает; только новоуказные статьи 1679 г. обозначают распространение его и на безвозмездные сделки.
Отсюда Неволин заключает, что право выкупа до этого узаконения не простиралось на безвозмездные виды отчуждения, в чем его убеждает еще и то соображение, что мотивами такого рода отчуждений служат моральные побуждения, которые не могут быть переложены на деньги (для выкупа).
Но известно, что для выкупа имуществ, отчужденных посредством возмездных сделок, существовала (в одно время) такса; она могла применяться и при даровом отчуждении; если закон не упоминал о выкупе отчужденных безвозмездно имуществ, то не потому, чтобы такой выкуп был невозможен, а потому, что такие сделки практиковались (без согласия всех членов рода) редко.
Из завещательных распоряжений такими имуществами, дошедших до нас, видно, что они отказывались обыкновенно (почти всегда) в пользу родовых же наследников, чем, очевидно, и исключалась возможность применения родового выкупа в случае безвозмездных сделок. Итак, мы думаем, что право родового выкупа простиралось всегда на всякие виды отчуждения имуществ.
Что касается субъектов права родового выкупа, то ими были все члены рода (кроме участвовавших в сделке) или, правильнее, весь род. Фактически выкуп производится одним лицом, но являющимся представителем целого рода; это видно из того, что выкупленное имущество остается родовым, а не благоприобретенным.
Лица, участвующие в сделке (в качестве свидетелей), не получают права выкупа, потому что своим участием они заявляют согласие на отчуждение. Нисходящие продавца также лишаются права выкупа, ибо действия отца или деда их, в силу солидарности семейных прав, всегда признавались для них обязательными[5].
Условия выкупа. Право родового выкупа заключает в себе принудительную обязанность покупщика продать обратно в известный срок и по известной цене купленное им родовое имущество продавца.
Что касается срока, до истечения которого право выкупа имело силу, то в более старые времена он, по всей вероятности, вовсе не определялся: выкупить можно было всегда, если только не исчезла память о том, что известное имущество было родовое.
Судебник Иоанна IV установил 40-летнюю давность для выкупа, но из юридических актов видно, что иски о выкупе вчинялись и через более продолжительное время, а также встречается, что судьи отказывают в исках, начатых раньше истечения 40-летнего срока; из этого можно заключить, что фактически давность, установленная Судебником, не всегда принималась во внимание; не только практика, но и законодательство изменяло этот срок по случайным поводам[6].
Цена, по которой выкупались вотчины, сперва не была определена законом, и обыкновенно выкуп совершался по той цене, по которой совершена сделка продажи[7]. Но когда контрагенты сделок, чтобы парализовать право выкупа фактически стали обозначать в актах чрезвычайно высокую цену, тогда явилась потребность таксировать выкупную плату, и в 1619 и 1621 гг. были изданы узаконения о том.
Упоминание о цене выкупа вотчин есть и в Судебнике 1550 г., но только относительно одних заложенных имуществ и без определения таксы: «в меру, чего та вотчина стоит» (ст. 85). Царь Алексей Михайлович отменил таксу, узаконенную в 1619 г., и установил выкуп опять по цене, обозначенной в купчих (Уложение XVI, 27).
Кроме срока, условием, ограничившим право родового выкупа, была обязанность для выкупающего производить выкуп на собственные средства. По Судебнику, если продавец «доведет», что его родич «выкупил вотчину чужими деньгами и держит ее не за собой», то она возвращается к отчудившему ее.
Кроме родового выкупа, другим позднейшим результатом бывшего некогда общеродового владения служит право родового наследования, которое изложено в своем месте.
История форм отношения рода к своим имуществам есть в то же время и история отношения прав частных лиц к правам рода. Мы видели уже, как отдельный член рода, совершенно теряющийся в правах рода доисторической эпохи, мало-помалу путем постепенного выделения своих прав получает сперва только в пользование часть родовых имуществ, а в последнее время почти все права распоряжения ими.
Отношение прав родовых вотчинников к правам государства. Род был высшей автономной единицей лишь в доисторические времена. При соединении родов (и общин) в государственный (земский) союз, этот последний прикрыл своими правами и права родов, вошедших в него.
Все те требования, которые предъявлял род к частным лицам, составляющим его, теперь государство предъявляет к самому роду. Род требует, чтобы имущество не было отчуждаемо произвольно родичем чужеродцу; государство запрещает передавать его чужеземцам.
В московский период возникли новые ограничения, обязанные своим происхождением влиянию служебных повинностей, лежащих на вотчинах. Особенному ограничению подлежали тогда княжеские вотчины, а именно князья не имели никаких прав распоряжения своими вотчинами без согласия государя; дочери их не наследуют таких вотчин, а получают от государя приданое; жена получает только часть на прожиток.
Словом, к этим имуществам вполне прилагаются черты постановления Русской Правды об имуществах смердов.
Прочие, так называемые боярские вотчины (за немногими исключениями: см. Ук. кн. вед. казн., ст. XIX) имеют уже свойства более свободных имуществ, хотя ограничения прав их владельцев в XVI и XVII вв. довольно существенны;
они истекают частью из прежних земских, частью из новых служилых отношений: вотчины могли обращаться только между одноземцами, хотя «земли» уже сделались провинциями одного государства: «…а что во Твери, и в Торжку, в Ярославе, на Резани, на Белеозере и на Романове исстари иногородцы вотчины их (вотчинных) земель не покупывали… и ныне царь и великий кннязь приговорил… по тому ж, как было изъстари». (Ук. кн. вед. казнач., ст. XVIII; сл. Уложение XVII, 49–50).
Вотчины могли обращаться только между лицами известного служилого класса; в частности такое ограничение постановлено в законе относительно:
а) так называемых белозерцев или казаков (т. е. смоленцев, которые после взятия Смоленска поляками были испомещены на Белоозере: Ук. кн. пом. прик. IV, 36, 44, 61; Уложение XVI, 49-50; П. С. З., № 53; такое ограничение продолжалось до 1677 г.: П. С. З., № 700, от. I, ст. 14);
б) относительно иноземцев (Ук. кн. пом. прик. IV, 24);
в) служилых татар и мордвы (Там же. 34)[8].
[1] Полицкий статут (по изданию Ягина 49а и 49б) говорит следующее о родовых имуществах («племенщинах»):
«Старинною вотчиною («бащиною»), которая унаследована от предков, тот, кто ее держит, может распорядиться («радовати»), и пользоваться («уживати и об нои живити»); не позволительно («ние подобно») утрачивать ее и отчуждать без великой нужды, но по старому закону и обычаю, он должен оставить ее там, где застал.
Но если кто примыслит, или прибавит, или прикупит, или выслужит («издвори»), или как-либо иначе добудет сам и своим трудом прибавит, то закон повелевает, что он в том волен и свободен как при смерти, так и при жизни…
Человек, находящийся при смерти, если имеет несколько детей или наследников, кому его имущество остается, волен все сделать с этим имуществом, но не позволяется одному, мимо другого, отдать при смерти все, а другого совсем устранить…».
(Затем в одной рукописи кодекса излагается 13 причин, по которым отец может устранить детей от наследства: непочитание, покушение на жизнь родителей, общие преступления, осквернение ложа родителя и т.д. Но, повторяем, это прибавление одной рукописи.) Таковы права завещания на родовое имущество; об отказе его в пользу посторонних, при наличности родовых наследников, нет и речи.
Права распоряжения при жизни обозначаются в том же законе так (Там же. 51, 52): «Во-первых, по старому закону племенщину нельзя продать, ни заложить во тьме, т. е. тайно, в особенности от родственника (ближнего); она может быть продана светло, белоденно и с предварительным опросом ближнего своего.
По старому Полицкому закону, тот, кто думает продать, должен оповестить на трех сборах (собраниях)… говоря: я хочу продать; если кто из родственников хочет купить, приступай; если нет, продам, кому могу.
Продавец не может выкупить назад, а теперь Полица узаконила, что ближний может выкупить в течение года («до годиша»); если найдется родственник более близкий, чем тот, кто выкупил, то он может выкупить у него; если оба, или несколько находятся в одинаковой степени родства, то могут выкупить в таких же долях, в каких делят племенницу (в наследстве)».
Промен родовой вотчины также должен совершаться «светло и белоденно», если при этом кто-либо из родственников заявит, что он желает выменять эту вотчину, владелец должен согласиться.
[2] Некоторые и теперь придерживаются мнения Неволина (о независимости родового выкупа от родового совладения), опираясь на его доводы, уже оспоренные (см. В.И. Сергеевича. Лекции и исследования, 1899, 411 и сл.).
[3] Проф. Сергеевич предлагает свою теорию происхождения законов о родовом выкупе. По его мнению, в старину термин «купить» означал не только куплю-продажу, но и наем и залог; при этом всякая купля подлежала возможности поворота путем выкупа (что с этой мыслью Энгельмана отнюдь нельзя согласиться, о том см. ниже в отделе о купле-продаже и залоге; право выкупа должно быть оговорено в акте).
Но если бы и так, то право выкупа, очевидно, должно было принадлежать тому, кто продал вещь, и отчасти его нисходящим. Закон Царского Судебника именно о первых вовсе умолчал, а вторым отказал в праве выкупа, а предоставил его боковым родственникам.
На каком основании эти последние могли когда-либо претендовать на обратное получение («выкуп») чужого имущества (предполагая, что родичи никогда не имели никаких прав на родовые имущества сочленов)? Далее проф. Сергеевич говорит, что закон вызван необходимостью упорядочить «народную практику».
В чем же состояла эта практика? Один предоставляет себе и сыну право выкупить проданную землю в известный срок; другой выговорил право выкупа детям своим, если они у него родятся, «а если их не будет, то после моего живота жене моей, брату, племянникам и всему роду до той вотчины дела нет».
Такая практика прямо противоречит праву родового выкупа или вовсе не относится к нему (впрочем, приводимые автором факты все относятся ко времени после Судебника Царского). Таким образом, остается непонятным возникновение права родового выкупа из понятия о купле-продаже, как сделке, будто бы всегда подлежащей повороту.
Один исследователь под впечатлением практики крестьянского землевладения (XVII в.) делает следующий вывод:
«Родственники, устраненные от всякого вмешательства в распоряжение (общеродовыми имуществами), сохранили за собой возможность возвращать отчужденное имущество в свои руки путем выкупа… Местные суды решают крестьянские споры на основании 40-летней давности» (И. Иванов в Докум. арх. Ком. М. А. общ. 1, 3. С. 421-422).
[4] На какие вотчины простирается право родового выкупа? Судебник 1550 г. говорит просто о вотчинах, не обозначая их никаким предикатом (родовая, выслуженная). Некоторые, толкуя распространительно, полагают, что право выкупа простиралось и на родовые и на выслуженные вотчины.
Но в XVI в., когда права вотчинника на пожалованные имущества еще не были определены законом, а обозначались разнообразно в каждой жалованной грамоте (см. ниже), когда основным типом пожалования считалось пожизненное, – нельзя было вовсе говорить о родовом выкупе таких имуществ. Право выкупа жалованных вотчин возникло со времени их уравнения с родовыми (в 1527 г.).
Зато Судебник совершенно точно отличает вотчины (родовые) от «купель», т. е. благоприобретенных имений, и в отношении к последним запрещает выкуп для родственников. Так оно и должно быть по существу понятия о родовом выкупе. Однако, в законах начала XVII в. находим ясные упоминания о выкупе и купленных вотчин.
Объясняя это весьма загадочное явление, г. Сторожев (Ист.-юр. мат. I, 163) говорит: «Купля по обычному праву подлежала праву родового выкупа, по закону – нет». Так ли это? – В Указной книге Поместного приказа содержится изложение указа 1619 г. (отдельно не дошедшего до нас), в котором между прочим владельцам жалованных вотчин предоставлено право «продать их, заложить и в приданое дать и в монастырь по душе дать до выкупу, а кто буде роду его ту вотчину из монастыря похочет выкупить, и ему ту вотчину выкупать ценою по государеву указу против дач, сколько в ней в даче четвертные пашни написано, а дать за четверть по полтине; а буде продаст в чужой род, а кто буде роду их захочет ту вотчину выкупить, – и ему выкупать по прежнему уложению, как их родовые и купленные вотчины выкупают; а буде у него роду не останется, или останется, а выкупить не похотят, и ту вотчину из монастыря взяти на государя, а деньги за нее дать в монастырь из государевой казны» (Хрестоматия. Вып. III. С. 208).
Если понимать слова указа по их кажущемуся значению, то купленные вотчины, проданные чужеродцам, подлежат родовому выкупу по (какому-то) «прежнему уложению», а не по обычному праву. Но такой ли смысл в действительности имеет этот указ? О выкупе каких вотчин он говорит?
Если о проданных чужеродцам, то, как понять непосредственно следующие выражения: «А буде у него рода не останется… или выкупить не похочет»? При продаже чужеродцу в таких случаях нечего говорить о праве родового выкупа. Закон дальше сам объясняет, что дело идет о выкупе вотчин у монастырей.
«А кто будет роду его вотчину из монастыря похочет выкупить, и ему та вотчина выкупать по прежнему уложению. А буде у него роду не останется…» и т. д.; о продаже в чужой род ничего не говорится. Итак, выражение «купленные вотчины» попало в фразу о выкупе у чужеродцев по вине плохой редакции закона; предназначалось же оно специально для выкупа у монастырей.
У монастырей же, со времени указа 1580 г., выкупу подлежали всякие вотчины – и родовые и купленные. Именно этим выкупом было заинтересовано государство в XVI в., стремясь к ограничению вотчинных прав церкви, тогда как выкуп частными лицами у чужеродцев мало интересовал его.
Этим, думаем мы, вызван и указ 1621 г., приводимый в Указной книге поместного приказа (см. Хрестоматию III. С. 219). Г. Сторожев делает и другое предположение (с. 186), не отвечая, однако, за его состоятельность, а именно не подразумевает ли закон под именем купленных вотчин вотчины, купленные у родичей. Но такие вотчины не переставали быть родовыми и не могли получить наименование купленных.
Что касается до выражений купчих грамот «купил впрок без выкупа» в применении как к купленным, так и родовым после Судебника царского, то это есть отголосок старины, когда продавец мог (при соответствующей оговорке в купчей) выкупить вотчину обратно. Судебник, как мы видели, умолчал о таком праве продавца (устранив нисходящих от права выкупа). Что это за сделка?
Это не залог, который был известен древнему праву под этим самым названием, это купля-продажа, если только для выкупа не назначен определенный срок, например, в 1568 г. продавцы выговаривают себе право уплатить назад взятые ими у покупщика за вотчину 40 руб. в определенный срок; если деньги в этот срок не возвращены, то купчая становится купчей («ся наша купчая в купчюю»).
Такое странное выражение ясно указывает на сущность сделок подобного рода, не имеющих в нынешнем праве соответствующих себе; лишь для аналогии назовем такую сделку запродажной записью. «Купчая», которая выдается под такими условиями, не есть акт, заканчивающий договор купли-продажи, а начинающий его: сделка могла быть прекращена волей продавца (ср. ниже о договоре купли-продажи).
[5] Выкуп вотчин государством (из монастырей) не относится к праву родового выкупа.
[6] Указ 1622 г. (см. Ук. кн. пом. пр. в Хрест. III. С. 194) предписал не давать выкупа из монастырей вотчин, приобретенных ими до московского разорения (т.е. за истечением 10-летней давности).
Г. Сторожев находит в этом указе «странное понимание права собственности на основании давности владения» (с. 159-160); между тем продолжает: «По поводу этого указа нет надобности поднимать вопроса о том, насколько законы о давности соблюдались у нас на практике».
О «практике», действительно, нельзя говорить, когда речь идет о законе. Но когда речь идет о законе, который отменяет на данный случай общий закон, не упоминая о нем вообще, когда встречаем странное понимание давности, надо уяснить эту странность.
Он не уясняется тем, что мы назовем один закон «нарушением» другого (нарушать закон могут лица, а не закон); не уясняется дело и тем, что нарушение вызвано «желанием предотвратить возможность возникновения массы процессов», ибо этим желанием вызываются все законы о давности.
Единственное резонное объяснение заключается в том, что от всех прочих условий давности сроки отличались в нашем древнем праве своей неопределенностью и условностью (см. выше отдел о давности, с. 607 и сл.).
Что касается до практики, то нам известны три выкупных дела во времена, ближайшие к Судебнику: именно 1547 г. апреля 16 (Ак. Юр., № 134), 1550 и 1559 (оба последние в правой грамоте, изд. Сандуновым). Первый и, может быть, второй случай предшествуют Судебнику и могут не относиться к делу, но в 1559 г. судья отказал в выкупе потому, что истцы молчали 26 лет (в 1550 г. – за истечением 17 лет).
[7] У проф. Сергеевича читаем (Лекции и исследования, 1899. С. 411): «Первоначально, в XVI в., выкуп вотчин происходил, кажется, не по цене, указанной в купчей, а по оценке; в XVII в. по цене, означенной в купчей». В действительности дело происходило так: в Судебнике оценка (в случае спора) применяется лишь к заложенным вотчинам, о проданных Судебник вовсе молчит.
Затем «до московского разоренья», т. е. в XVI в., издан не дошедший до нас указ о выкупе вотчин «с продажи», т. е. по цене, обозначенной в купчей; очевидно, этот закон лишь дополнил умолчанное в Судебнике. Так было дело в XVI в. (если не считать неясного намека в указе 1557 г.; см. Ук. кн. казн. VI).
В XVI в., наоборот, введена узаконенная такса; именно указом 1619 г. было определено выкупить по полтине за четверть (г. Сторожев полагает, что это относится только к вотчинам, выкупаемым у монастырей, но в тексте Ук. кн. пом. приказа говорится: «по той же цене», а впереди речь шла о выкупе у чужеродцев).
В 1621 г. вместо прежней однообразной таксы введена другая, различная для разных уездов нечерноземных и черноземных, близких к Москве и отдаленных (см. Ук. кн. пом. прик. в Хрестоматии III. С. 219).
Указ 1625 г. дополняет эти постановления тем, что, если покупщик улучшил вотчину (назвал крестьян, расчистил лес, воздвиг строения и пр.), то выкуп допускается уже не по таксе («по четям»), а по купчим и закладным; сверх того, за улучшения полагается вознаграждение по оценке судом (см. Ук. кн. помест. прик. Хрестом. III. С. 241-242).
Так было в XVII в. до Уложения. Уложение отменило таксу и установило выкуп по цене, обозначенной в акте отчуждения, присоединив к тому указную таксу за разные виды улучшения («строение») вотчины.
[8] Вопрос об ограничении вотчинного права в Московском государстве возбуждает споры в историко-юридической литературе. Спорными являются как сущность ограничений, так и источник и время образования их. В чем состояли ограничения (имеем в виду не жалованные вотчины и не поместья, а вотчины родовые)?
В том, что вотчины обложены служебной повинностью: кто отказывался служить, тот мог быть лишен вотчины. Это древнее свойство землевладения, применявшееся и в первом периоде и в Великом Новгороде: боярин новгородский, переходящий на службу в другую землю, терял свои имущества.
Как в княжествах земского периода, так и в Великом Новгороде бояре (земские) отправляли службу сообразно со своей состоятельностью, т.е. с величиной вотчин: один выезжал со множеством слуг, его дружина конкурировала с княжеской; другой являлся или лично – один, или с двумя-тремя слугами.
Полагать надо, что уже тогда количество службы было до некоторой степени урегулировано, что видно, между прочим, из новгородских ополчений.
«Дети боярские… помещики составляли обыкновенно новгородское ополчение; кажется правдоподобным, что в Великом Новгороде раздавали детям боярским земли с такой же обязанностью (т.е. служебной: Костом. Сев. Народопр. II, 27); то же видно из распределения денежной воинской повинности в XI в.: готовясь в 1018 г. в поход против киевского князя, новгородцы начали собирать деньги на наем дружины: от мужа по 4 куны, от бояр по 15 гривен, от старост по 10 гривен.
Это же видно из очень старых росписей службы Литовского государства (времен Ягайла и Казимира). XIV в. составляет для восточной Руси как бы перерыв в этой традиционной повинности бояр в княжествах северной Руси: боярин, переходящий на службу к другому князю, сохраняет за собой вотчины в прежнем уделе, что повторяется почти во всех договорах князей между собой.
Как согласить это с предшествующим состоянием дела и с интересами тогдашних княжеств? Перешедший боярин служит другому князю; в этой «службе» весь смысл перехода и причина, почему его принял другой князь, скажем более, в этом весь смысл боярского звания. Боярин служит умом в княжеском совете, но одного этого очень мало: он служит делом в управлении и войске.
Если его новый князь вступает в войну с прежним, у которого в уделе лежат вотчины перешедшего боярина, то неужели этот последний князь будет благодушно смотреть, как боярин собирает в его владениях средства (людей и деньги) для войны с ним? До такого благодушия не могли снизойти тогдашние довольно свирепые нравы.
И мы допустить того не можем. Проф. Сергеевич совершенно справедливо говорит: «Договоры допускают право отъезда не безусловно, а в определенных границах: между дружественными союзными князьями» («Вольные и невольные слуги». Наблюдение № 2. С. 52).
К этому необходимо добавить следующее: постоянное повторение формулы «боярам и слугам вольным межи нас воля» почти во всех договорах XIV и начала XV в. указывает, что князья, несмотря на постоянные усобицы, считали все друг друга союзниками. Все уделы находятся в (предполагаемом) союзе; приведенная формула есть лишь одно из условий и признаков общесоюзного строя северной Руси XIV в. (см. выше с. 135).
Все княжества мыслят себя, как одно государство, и переходы бояр поэтому не считают изменою (между тем Великий Новгород в этом отношении стоит на почве древней раздельности земель).
Но так как печальная действительность постоянно нарушала союзный мир, то и условие о свободном выходе бояр с сохранением вотчин также постоянно нарушалось и не только во время войны, но иногда и среди мира: когда «после докончания и крестного целования князя Дм. Шемяки с великим князем, бояре и дети боярские первого «били челом» великому князю, а села и домы их остались в отчине Шемяки, то он «чрез то докончание и крестное целование, тех бояр детей боярских пограбил, села и домы их у них поотымал, и животы и състатки все и животину у них поимал» (А. И. I, № 40).
Итак, постоянное повторение формулы не означает еще действительной полной свободы вотчинного владения (которая, как мы видели, и неосуществима). Когда союзный (федеративный) строй сменяется единодержавным, в государстве остается один государь, то переходить некуда, кроме государств чужих и враждебных (Литвы, Швеции, Орды).
Такой переход есть очевидная государственная измена; она приводила виновного не только к конфискации имущества, но и к казни. Свобода вотчинного владения заключалась в границах одного государства. Считать ли это ограничением прав вотчинных?
Если и в наши дни государства нередко уделяют право землевладения только своим подданным, то отнюдь нельзя сказать, что московские великие князья конца XV в. уничтожили свободу вотчинного права одной отменой сохранения вотчин при переходе владельцев в другое государство. Каждое государство в своих пределах может дать достаточный простор для прав вотчинных (как и других).
В чем же изменилось дело? Вотчинники продолжают нести службу, как и в первом периоде. Однако, разница есть и чувствуется в Московском государстве на каждом шагу, но эта разница определяется не изменением вотчинных прав, а переменой строя государства, которому служат вотчинники.
В древнем периоде обязанности и объем службы определялись также государственной властью, но эта власть была вечевая: сами подданные, и в том числе прежде всего бояре, возлагали и определяли эту повинность («и начали новгородцы деньги собирать…»).
Теперь это власть великого князя и царя – власть сторонняя и строгая: она может проявляться и в произвольных действиях, направленных как против имуществ, так и против лица бояр; она может взять у монастырей землю и раздать ее помещикам (Иван III в Великом Новгороде; она может испоместить в Московском уезде нужных людей, застав потесниться прежних владельцев, она может взять вотчину у князя или боярина и дать ему взамен что-нибудь на другом конце государства (Иван IV в опричине).
Такова фактическая обстановка вотчинного права, обязанная новому строю государства. Говорим «фактическая», ибо проявления великокняжеской власти отнюдь не определяются постоянным произволом. Если бы так, то за весь этот период нельзя было бы вести речь ни о каких ни личных, ни имущественных правах.
В действительности и в самый разгар произвола (при Грозном) рядом существовал закон и обычное право. Чем отразился на вотчинных правах новый порядок в законе? К этому сводится весь вопрос об ограничении вотчинных прав в Московском государстве. Он решался бы просто и легко, если бы самый закон был всегда ясен. Затруднения в толковании закона и служат причиной литературных споров.
Узаконения о вотчинах были и в более раннюю эпоху: таков был закон великого князя Василия Ивановича, но он не дошел до нас; дошли лишь законы 1562-1572 гг., они-то и возбуждают пререкания.
В первом из них находим ясные постановления о княжеских вотчинах (изложенные нами в тексте; см. с. 145-146); в нем находим в конце прибавку насчет наследования в вотчинах вообще, но не возбуждающих пререканий с точки зрения вотчинного права (со стороны права наследства см. выше прим. на с. 579 и сл.).
Во втором указе находим уже нечто затруднительное, а именно следующее: «Которые вотчины княженецкие и боярские не давалися в продажу, ни в мену, ни в приданые, ни роду, ни по душе, у иных и родных братий жеребей, которого брата не станет, – и тем вотчинам быти по старому государеву уложению в тех во всех городех, про которые городы указ государев есть: про Ярославские вотчины… и про все вотчины такияж – один приговор».
Из этого не совсем ясного текста одно очевидно, что под тип княжеских вотчин (весьма ограниченный относительно прав распоряжения) подведены и некоторые боярские вотчины; что это – некоторые, а не все боярские вотчины, что совершенно очевидно из текста закона: «Которые вотчины княжеские и боярские…»; ясно также, что такой тип вотчин определен когда-то раньше, а закон 1572 г. только подтверждает старину.
Ясно далее, что такие владения совершенно повторяют тип вотчин княжеских. Не ясно, как образовались такие вотчины. Быть может это жалованные вотчины? Но о жалованных тотчас же начинается новый пункт: «А у которого боярина такиеж вотчины государского дания, а не из старинные вотчины…»
Лишь гипотетически можно сказать, что боярские вотчины ограниченного типа образовались из покупки боярами княжеских вотчин: доказательством предположения может служить, что речь о них идет вместе с княжескими вотчинами и заключается так: «…про все вотчины княжие такияж один приговор».
Предыдущий закон (1562 г.) запретил покупку княжеских вотчин и даже проданные предписал конфисковать; указ 1572 г. смягчил этот суровый закон, оставил их в руках покупщиков-бояр, но распространил на них все условия ограничений, лежавшие на княжеских вотчинах. Мы отнюдь не настаиваем на этой гипотезе, если откроется основание к другому толкованию его.
Для нас важно, что здесь мы имеем лишь частное ограничение вотчинного права, не простирающееся на все вотчины. Таких отдельных типов ограниченного вотчинного права являлось потом немало и в XVII и в XVIII вв.
Таковы вотчины, проданные из казны по указу 1573 г., на которые вотчинники имели права распоряжения, но которые не шли в боковое наследство; таковы же посессионное владение, землевладение однодворцев, поселенных солдат, иностранных колонистов и пр. (см. ниже).
В понимании приведенных мест указа далеко разошлись проф. Сергеевич и г. Рождественский; последний распространяет на все родовые вотчины ограничительные условия княжеских вотчин, и тем впадает в поразительную и большую ошибку, против которой вооружается сам тут же в двух обширных частях своего труда: в гл. 1 о так называемой «мобилизации» вотчинного землевладения (заметим мимоходом, термин, вошедший в моду в последнее время, но весьма неудачный: недвижимая вещь не может быть движимой) и в гл. 2 (об аристократии).
В этих главах автор успешно доказывает, что, несмотря на все усилия государства, боярские вотчины дробились в наследстве по закону и завещаниям, переходя между прочим в женские руки не только по наследству, но и по приданому, делились между совладельцами, переходили кредиторам по долговым обязательствам, поступали в монастыри по дарственным, покупались и продавались (что вызывало постановления о родовом выкупе) и т.д. (с. 63–126).
И все это совершалось и до, и после указа 1572 г. Все это так, да и странно было бы доказывать, что вотчинник мог продать, заложить и подарить вотчину: истина азбучная. Но вот мы встречаем закон, по которому будто бы все вотчинники не имеют права продавать, менять, давать в приданое, оставлять боковым родственникам в наследство никаких своих вотчин!
И такой удивительный закон сочинили «освященный собор и бояре», т. е. Боярская дума. Вполне отрицаем такое совершенно невозможное положение, опровергаемое самим автором.
Но мы, тем не менее, не можем признать и мнение проф. Сергеевича, что в данном указе речь идет о жалованных вотчинах: выше было уже сказано, что в самом указе за анализируемым постановлением сделано прямое противоположение вотчин с ограниченными условиями владения вотчинам жалованным:
«А у которого боярина такие же вотчины государского данья, а не их старинные вотчины»… следует определение прав на жалованные вотчины, совсем другие: они могут, при известных условиях, идти в боковое наследование; о продаже, мене и пр. совсем не упоминается.
Итак, полагаем, что здесь мы имеем не ограничение прав на жалованные вотчины, а определение прав на некоторые специальные виды родовых вотчин, совершенно подходящие к вотчинам княжеским.
Несмотря на такие частичные сокращения вотчинного права, несмотря на перемены, зависевшие от новой (самодержавной) власти государства, – вотчинное право в Московском государстве несомненно укреплялось и определялось более, чем в предшествующее время, когда вовсе не было никаких законов, ограждающих его, когда новый князь выгонял собственников и отдавал «отечествия» их новым пришельцам.