В жизнеописании царя Алексея Михайловича мы уже показали, что его царствование, особенно в шестидесятых годах XVII века, было чрезвычайно тяжелым временем для России.
Кроме тягостей, налагаемых правительством, кроме произвола всякого рода начальствующих и обирающих народ лиц, русские несли на себе следствия обременительной и дурно веденной войны с Польшею.
Побеги – давнее, обычное средство русских избавляться от общественной тяготы – увеличивались, несмотря на строгие распоряжения к удержанию людей на прежних местах; умножались разбои, несмотря на то, что ловля разбойников стала одной из главнейших забот правительства.
Ненависть к боярам, воеводам, приказным людям и богачам, доставлявшим выгоды казне и самим себе, приводила к тому, что жители перестали смотреть на разбойников, как на врагов своей страны, лишь бы только разбойники грабили знатных и богатых, но не трогали бедняков и простых людей: разбойник стал представляться образцом удали, молодечества, даже покровителем и мстителем страждущих и угнетенных.
При таком взгляде, оставался уже только один шаг, чтобы разбойник сделался главою народного восстания. Толпы беглецов укрывались на Дону и там усваивали себе понятия о казацком устройстве, при котором не было ни тягла, ни обременительных поборов, ни ненавистных воевод и дьяков, где все считались равными, где власти были выборные; казацкая вольность представлялась им самым желанным образцом общественного строя.
По давнему казацкому обычаю всем давался приют на тихом, вольном Дону. Беглецы стали там называть себя казаками. Природные казаки не мешали им в этом, хотя гордились перед ними и считали себя выше их; “старых” природных казаков признавало в этом звании и правительство, беглецов же именовало не иначе как “воровскими казаками”.
Сами природные казаки, по отношению к своему состоянию, различались на людей домовитых или богатых и на более бедных или простых.
Домовитые расположены были держаться исключительно своего старого казацкого братства, по возможности, ладить с московским правительством, чтобы при его покровительстве сохранять свои вольности, и чуждались бездомных беглецов, которых презрительно называли “голытьбою”; те же, которые были победнее, готовы были ради поживы брататься с этой “голытьбою”, или “воровскими казаками”.
Но для голытьбы было мало средств к жизни на Дону; естественно должно было явиться у нее желание вырваться куда-нибудь для поживы; государство русское было для нее враждебно: там были ее заклятые лиходеи – служилые, приказные и богатые люди; туда рвались воровские казаки не только для грабежа, но и для мщения; простой же русский народ был все-таки для них родным.
И вот естественно возникла мысль: как было бы хорошо, если бы на Руси истребить все, что давило простой народ, и устроить казацкую вольницу. Нужно было только человека, который бы соединил около себя всю донскую голытьбу и поднял ее на исполнение заветной думы, засевшей во многих головах.
Такой человек явился.
В 1665 году часть донских казаков с атаманом Разиным участвовала в походе князя Юрия Долгорукого против поляков. Атаман Разин стал просить князя отпустить его домой. Князь Долгорукий отказал наотрез.
Атаман, считая, что служит белому царю по своему хотению, а не по долгу, ушел самовольно со своей станицей. Его догнали и, по приказанию князя Долгорукого, казнили. Было у этого казненного атамана два брата: Степан, или Стенька, и Фролка.
Неизвестно, ушел ли тогда Стенька из войска князя Долгорукого или дождался конца похода, но в следующем затем году он задумал не только отомстить за брата, но и задать страха всем боярам и знатным людям Московского государства.
Стенька Разин был человек крепкого сложения, необыкновенно предприимчивый и деятельный, человек непреодолимой воли, которая уже одна могла заставить преклоняться перед ним толпу; своенравный и непостоянный, и вместе с тем неуклонный в принятом намерении, то мрачный и суровый, то разгульный до бешенства, то преданный пьянству и кутежу, то способный с нечеловеческим терпением переносить всякие лишения, – то некогда ходивший на богомолье в далекий Соловецкий монастырь, то, впоследствии, пренебрегавший посты и не хотевший знать ни таинств, ни священников.
В его речах было что-то обаятельное. Толпа чуяла в нем какую-то небывалую силу, перед которой нельзя было устоять, и называла его колдуном. Жестокий и кровожадный, он забавлялся как чужими, так и своими собственными страданиями.
Закон, общество, церковь, – все, что стесняет личные побуждения человека, – стали ему ненавистны. Сострадание, честь, великодушие – были ему незнакомы. Это был выродок неудачного склада общества; местью и ненавистью к этому обществу было проникнуто все его существо.
Этот человек, как говорит о нем народная песня, “не хаживал в казацкий круг, не думал думушки со старыми казаками, а стал думать крепкую думушку с голытьбою…” Люди, лишенные крова, зачастую голодные, готовые на всякий бунт и разбой, нашли в нем своего “батюшку”.
Стенька, собравши около себя удалую ватагу, в апреле 1667 года, посадил ее на четыре струга и поплыл с нею вверх по Дону, туда, где Дон сближается с Волгою и где всегда был сборный пункт воровских казаков.
Ватага Стеньки, состоявшая тогда из двух тысяч человек, имела казацкое устройство: была разделена на сотни и десятки; над сотнею начальствовал сотник, над десятком десятский. Стенька был атаманом; есаулом у него был Ивашка Черноярец. Они стояли на высоком бугре на берегу Волги – где именно, неизвестно. (Выше и ниже Камышина есть несколько мест, которые называются буграми Стеньки Разина.)
Стенька напал на весенний караван с хлебом, идущий в Москву. Тут были казенные суда, патриаршие и струги частных лиц. На одном из них везли ссыльных в Астрахань. Начальника стрелецкого отряда изрубили; приказчика, отправленного при судах, повесили с тремя человеками. Ссыльные были освобождены. Стенька сказал простым рабочим и стрельцам:
“Вам всем воля; идите себе, куда хотите; силою не стану принуждать быть у себя; а кто хочет идти со мною, будет вольный казак. Я пришел бить бояр да богатых господ, а с бедными и простыми готов, как брат, всем поделиться”.
Все рабочие и простые стрельцы пристали к нему.
Стенька завладел судами и всем имуществом, какое было на них, и поплыл вниз уже на тридцати стругах; проплыл под стенами Царицына, с которых стреляли по воровским казакам, но не сделали им никакого вреда: это было приписано ведовству Стеньки.
Под Черным Яром три астраханских струга со стрельцами пристало к ватаге Разина. Отсюда Стенька направился к северным берегам Каспийского моря, достиг устья Яика, оставил свою ватагу не доходя Яицкого городка, а сам с тремя товарищами подошел к городу и попросился пустить их “Богу помолиться”.
Яицкий стрелецкий голова пустил их, а гости затем, пользуясь оплошностью этого головы, отворили ворота всей своей ватаге. Стрелецкому голове, начальным людям и многим стрельцам отрубили головы, а остальным стрельцам и простым людям сказал Степан:
“Даю всем волю и вас не насилую; хотите – за мною идите в казаки, не хотите – ступайте себе в Астрахань”.
Говорил он это для того, чтобы расположить к себе чернь, и в полной уверенности, что все последуют за ним; но когда некоторые вздумали воспользоваться позволением Стеньки и действительно отправились в Астрахань, то Стенька послал за ними погоню с приказом рубить их и бросать в воду.
Стенька пробыл лето в Яике, а в сентябре отправился к устью Волги, разгромил кочевых татар, ограбил какое-то турецкое судно и вернулся в Яик на зиму.
Астраханский воевода, князь Хилков, послал в Яик казаков и просил отпустить астраханских и яицких стрельцов и улусных людей, взятых в полон.
Стенька от имени всего своего казачьего круга отвечал: “Когда придет великого государя милостивая грамота ко мне, тогда мы все свою вину принесем великому государю и стрельцов отпустим, а теперь не пустим никого”.
Новый астраханский воевода, сменивший Хилкова, князь Прозоровский попытался в свою очередь подействовать на Разина увещаниями и послал к нему для этой цели двух пятидесятников; но один из них вернулся в Астрахань с известием, что Разин убил его товарища.
В 1668 году Стенька вышел в море, и более года не знали, где он обретается, а между тем к нему отправлялись одна за другой разные ватаги удальцов со своими атаманами[1].
Казаки Стеньки по всему берегу Каспийского моря от Дербента до Баку сжигали деревни, замучивали жителей, дуванили между собой их имущества. В июле они достигли Гилянского залива. Тут они узнали, что на них готовится персидская военная сила.
Стенька пустился на хитрости, вступил в переговоры с персиянами и объявил, будто бежал со своими людьми от московского государя и желает с казаками поступить в подданство персидского шаха.
Хитрость удалась: казакам дозволили, взявши от персиян заложников, послать трех своих удальцов в Испагань предлагать подданство шаху; но сами казаки вслед за тем отправились к Фарабату, взяли этот город, разграбили, сожгли до основания, разорили увеселительные шаховы дворцы, выстроенные на берегу моря, перебили много жителей, набрали множество пленных.
Стенька на полуострове против Фарабата заложил деревянный городок, остался зимовать. Он объявил персиянам, чтобы они приводили к нему христианских невольников для обмена. Отсюда казаки делали по временам набеги на соседние острова.
Между тем посланные Стеньки достигли Испагани и были сначала приняты с честью: шах поручил своему первому министру выслушать их. Но мало-помалу до персидского правительства доходили слухи о казацких разорениях на каспийском побережье; вдобавок, в Испагань приехал московский посол и объяснил, что прибывшие в Испагань казаки – мятежники и разбойники.
Персидское правительство стало снаряжать против Стеньки войско, но Стенька, не дожидаясь исхода своей проделки, перебрался уже со своими казаками на восточный берег Каспийского моря. Казаки уселись на Свином острове и делали оттуда набеги на берег. В июле напало на них войско, высланное шахом на семидесяти судах.
Начальствовал астаранский Менеды-хан. С ним был сын и красавица дочь. После кровопролитной битвы казаки одолели. Хан бежал с остатками войска. Сын и дочь его достались казакам. Стенька взял персиянку себе в наложницы.
Однако казаки довольно дорого поплатились за эту победу. Они потеряли до пятисот человек; кроме того, много их погибало от болезни, потому что часто они вынуждены были пить соленую воду и, несмотря на награбленные богатства, нередко оставались без хлеба.
Казаки по этой причине поворотили домой и недалеко от устья Волги ограбили купеческую бусу (судно), которая везла поминки персидского шаха русскому царю. Казаки захватили в полон хозяйского сына Сехамбета и требовали за него выкупу пять тысяч рублей. Отец его с этой вестью прибежал в Астрахань.
Астраханский воевода Прозоровский тотчас отправил против казаков на стругах своего товарища, князя Львова, с отрядом вооруженных стрельцов.
Утомившись погонею за казаками по морю, Львов отправил к ним посланца сказать, что они могут спокойно идти на Дон, если согласятся возвратить захваченные на Волге пушки и струги, отпустят забранных ими служилых людей, а с ними купеческого сына Сехамбета и других пленников.
Казакам было на руку такое предложение. Число их со дня на день уменьшалось от болезней. Стенька согласился на предложение Львова, но купеческого сына отдавал не иначе, как за выкуп в пять тысяч рублей. Львов привел Стеньку к присяге и поплыл к Астрахани, а за ним плыл туда и Стенька со своею ватагою.
Стенька отдал князю Львову купеческого сына за выкуп, который князь должен был выдать ему из приказной палаты. Сам он, прибывши в город с главными казаками, положил в приказной палате свой бунчук в знак покорности. Казаки отдали пять медных и шестнадцать железных пушек и несколько человек пленных персиян, а суда свои обещались отдать по окончании плавания по Волге.
Воеводы поспорили со Стенькой, домогались отдачи всех пушек и пленных, удержанных казаками, но Стенька поднес воеводам поминки из дорогих персидских тканей, и они не перечили ему больше.
Напрасно родственники и знакомые пленных персиян обратились к астраханским властям с просьбою о возвращении своих земляков, родных и имуществ. Воеводы отказали персиянам под разными благовидными предлогами: сами они подружились со Стенькой, ели, пили, прохлаждались с ним; то они приходили к нему, то он к ним.
Казаки провели под Астраханью десять дней и каждый день ходили по городу, щеголяя перед пестрым астраханским населением шелковыми и бархатными одеждами, жемчугом и драгоценными камнями. Они величали своего атамана “батюшкой” и не только снимали перед ним шапки, но кланялись ему в землю.
Расхаживая между народом, Стенька со всеми говорил ласково и приветливо, щедро сыпал золото и серебро, помогал нуждающимся и тем заранее приобрел себе расположение астраханской черни. На берегу Волги между казаками и астраханцами завязалась торговля, очень выгодная для астраханцев.
Однажды атаман кутил со своими товарищами на своем богато украшенном струге.
Возле Стеньки сидела его любовница, пленная персидская княжна. Великолепное платье, вышитое золотом и серебром, жемчуг и драгоценные камни более придавали блеску ее ослепительной красоте. Поговаривали, что она уже начинала приобретать силу над суровым сердцем атамана.
Стенька тогда сильно выпил и пришел в ярость, как это с ним часто бывало. Вдруг он вскакивает со своего места, быстро подходит к краю струга и говорит:
“Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне злата и серебра и всего доброго; как отец и мать славою и честью меня наделила, а я тебя еще ничем не поблагодарил; на ж тебе, возьми!”
Он схватил княжну одной рукой за горло, другой за ноги и бросил в волны.
Этот варварский поступок не был только пьяным порывом буйной головы. Стенька, как видно, завел у себя запорожский обычай – считать сношения казака с женщиною поступком, достойным смерти.
Его увлечение красивой персиянкой естественно должно было возбудить негодование и ропот тех, которым Стенька не дозволял того, что дозволял себе, и, быть может, желая показать, что не в состоянии привязаться к женщине, он пожертвовал красивой персиянкою своему влиянию на товарищей[2].
Из Астрахани Стенька с товарищами отправился на Дон, 4 сентября, на речных стругах, данных воеводами вместо морских, и на десяти морских, которые Стенька удержал за собою, вопреки обещанию отдать их.
По дороге к Царицыну, к Стеньке опять пристало несколько служилых беглых людей. Жилец Плохово, сопровождавший казаков из Астрахани, советовал Стеньке не принимать их; но Стенька отделался своей обычной фразой, что “никого не насилует”, и добавил, что у них, казаков, никогда не водилось, чтобы беглых выдавать.
Под Царицыным к Стеньке пришла толпа донских казаков с разными жалобами на притеснения воеводы Унковского.
Взбешенный Стенька побежал в город к воеводе в приказную избу с угрозами и требовал, чтобы воевода вознаградил обиженных казаков. Унковский заплатил все, чего требовал Стенька.
“Смотри же ты, воевода, – сказал тогда Стенька, – если услышу я, что ты будешь обирать и притеснять казаков, когда они приедут сюда за солью, начнешь отнимать у них лошадей и ружья, да с подвод деньги брать, – я тебя живого не оставлю!”
Воевода выслушал это нравоучение молча.
Затем Стеньке донесли, что Унковский, ожидая его прибытия, приказал на кружечном дворе продавать вино вдвое дороже из боязни, чтоб казаки не перепились и не стали буйствовать. Стенька с казаками опять прибежал на воеводский двор. Воевода, чуя беду, заперся в приказной избе. “Выбивайте бревном дверь!” – кричал Стенька.
Унковский скрылся было в задней избе, но когда начали и туда ломиться казаки, он выскочил в окно. Стенька всюду искал его, бегал даже в церковь, кричал: “Зарежу!”, но не мог отыскать Унковского. Тогда Стенька с досады велел выпустить из тюрьмы колодников, а казаки хвалились, что пустят “красного петуха” и перебьют всех приказных и начальных людей. Однако на этот раз они только попугали.
Из Царицына Стенька пробрался на Дон, основался на острове, устроил городок Кагальник и обнес земляным валом. Сюда стала стекаться к нему голытьба с Хопра, Волги и Украины; вскоре число его людей дошло до 2700 человек.
Стенька щедро наделял всех имуществом, а сам жил, как и все, в земляной избе, показывая этим, что не на одних словах проповедует равенство. Жена Стеньки и брат его Фролка, находившиеся в Черкасске, тайно бежали оттуда в Кагальник.
Московское правительство было недовольно Прозоровским за то, что он выпустил из рук Стеньку Разина; хотя ему прежде и послана была милостивая грамота о казаках, но это делалось для вида: Прозоровский должен был сам догадаться и принять более крепкие меры к предупреждению дальнейшего “воровства”.
Из Москвы послан был жилец Евдокимов с царскою грамотою к донским казакам, а на самом деле, чтобы узнать, что затевается у казаков Разина. Донской атаман Корнило Яковлев собрал круг и прочел милостивую царскую грамоту. Казаки поблагодарили и решили послать с ответом к великому государю свою станицу.
Но на другой же день в Черкасск явился Стенька со своею ватагою и начал кричать, что московские бояре подстрекают царя нарушать казацкие вольности, собрал свой особый круг из преданных себе казаков и велел привести к себе Евдокимова.
“Зачем ты приехал сюда?” – спросил Стенька.
Евдокимов отвечал: “Приехал с царскою милостивою грамотою!”
“Не с грамотою ты приехал, а лазутчиком за мною подсматривать и про нас узнавать”, – закричал Стенька и ударил Евдокимова, а за ним казаки принялись отмеривать ему удары.
“В воду, в воду его! посадить в воду!” – кричал Стенька.
Избитого Евдокимова бросили в воду, а товарищей его посадили под стражу. Последние были потом тайно освобождены Яковлевым.
После этого смелого поступка Стеньки донские казаки толпами стали переходить к нему. Он громко объявлял, что пора идти на бояр, и созывал молодцев на Волгу.
Зная его щедрость, некоторые обратились к нему с просьбою восстановить храмы, незадолго перед тем сгоревшие в Черкасске. “На что церкви? К чему попы? – сказал им на это Стенька. – Венчать что ли? Да не все ли равно: станьте в паре под деревом, да пропляшите вокруг, вот и повенчались”. (Вероятно, Стенька взял это из древней народной песни, где говорится о подобном венчании вокруг ракитова куста.)
В мае Стенька собрался в поход и направился прямо к Царицыну. По дороге к нему пристал известный вор Васька Ус. Четыре года перед тем прославился он тем, что с шайкою беглых крестьян разорял помещиков и вотчинников по воронежским и тульским украинным местам. Стенька сделал его своим есаулом.
В Царицыне уже все было готово к приходу Стеньки. Он заранее расположил к себе жителей, распустив через своих посланцев слух, будто к ним идет царское войско с тем, чтобы погубить их, а он, Стенька, станет оборонять их. Часть войска Стеньки подъехала на судах; другая половина подошла сухим путем и окружила город конницею и пехотою.
Сменивший Унковского царицынский воевода Тургенев запер городские ворота и приготовился к защите. Но царицынцы впустили казаков в город. Тургенев заперся в башне с племянником, боярскими людьми, десятью стрельцами и тремя царицынцами.
Стенька был принят с почетом некоторыми духовными, царицынцы устроили ему попойку. Покутивши с ними, Стенька принялся добывать башню, где засел воевода. Бывшие с Тургеневым люди погибли в свалке, а сам Тургенев был взят живьем. Его повели на веревке к Волге, кололи, ругались над ним, а потом бросили в воду.
Тут донесли Стеньке, что сверху плывут московские стрельцы, посланные на защиту низовых городов.
Стенька вышел из города со своими казаками и застиг московский отряд в семи верстах от Царицына. Московские стрельцы, не зная, что делается в Царицыне, спешили к городу на судах; но их приняли в два огня: с города били из пушек, а с берега палили на них казаки. До пятисот человек погибло; триста сдались Стеньке. Начальников утопили, а простых стрельцов Стенька обласкал и посадил на свои суда гребцами.
Стенька провел в Царицыне около месяца и ввел там казацкое устройство: он разделил жителей на десятки и сотни и вместо воеводы назначил городового атамана. Отсюда рассылал он во все стороны своих людей с возмутительными письмами к простому народу, а казаки его пограбили несколько судов на Волге и взяли Камышин.
Весть о неожиданном взятии Царицына произвела в Астрахани сильный переполох. Воеводы наскоро снарядили до сорока судов, снабдили пушками, посадили на них около трех тысяч человек и отправили против Стеньки под начальством князя Семена Ивановича Львова.
Стенька тотчас же узнал, что из Астрахани послана на него военная сила. Он собрал круг и, по приговору круга, оставил в Царицыне по человеку с десятка для охраны города, а сам с остальною силою, состоявшею из восьми или десяти тысяч человек, двинулся к Астрахани. Часть казаков с самим Стенькою плыла по Волге навстречу Львову; отряд конницы, под начальством Васьки Уса и Еремеева, шел по берегу.
Под Черным Яром увидали они суда Львова. В войске последнего находилось несколько посланцев Стеньки. Они нашептывали стрельцам, что Стенька идет за народ и что если они передадутся ему, то учинят добро и себе и всему народу, и так успели настроить простых служилых, что как только подошел Стенька, так они приветствовали его в один голос.
“Здравствуй, наш батюшка, смиритель всех наших лиходеев!”
Начальников связали и выдали казакам.
“Теперь, – сказал Стенька служилым, – мстите вашим мучителям, что хуже татар и турок держали вас в неволе: я пришел даровать вам льготы и свободу! Вы мне братья и дети, и будете вы так же богаты, как я, если останетесь мне верны и храбры!”
Стрелецких голов, сотников и дворян, по обычаю, перебили. Львов оставлен в живых.
Стенька стал наводить справки: как примут его в Астрахани. Ему отвечали, что там все свои люди и сдадут город, как только он придет туда.
В Астрахани уже ждали прихода Разина. Воевода Прозоровский и митрополит Иосиф сознавали опасность своего положения. В Астрахани не было недостатка в оружии и запасах, но нельзя было рассчитывать на верность стрельцов и жителей. Еще могла бы спасти их помощь из Москвы, но послать туда гонца с вестью не предвиделось никакой возможности: по Волге шли струги Стеньки; в степи резались между собою калмыки…
Разные предзнаменования еще более усиливали их тревогу: тряслась земля; шли проливные дожди с градом: на небе радужными цветами играли три столпа…
18 июня услыхали в Астрахани, что Стенька уже недалеко. Митрополит с духовенством устроил вокруг города крестный ход. Впереди несли икону Божьей Матери; у каждых ворот совершалось молебствие.
Воевода с городовым приказчиком обошел все городские стены, осмотрел орудия, расставил стрельцов, пушкарей, затинщиков и воротников. Чтобы прекратить всякое сообщение, все ворота завалили кирпичом. Приготовлены были кучи камней и кипяток.
21 июня под вечер вдруг зазвонили колокола на астраханских башнях. Тревога была не напрасная. Стенька и его казаки с лестницами шли на приступ Астрахани.
Воевода выехал со двора с братом своим. Затрубили в трубы на сигнал к сражению. Воевода со стрелецкими головами, дворянами, детьми боярскими и подьячими направился к Вознесенским воротам, так как казаки показывали вид, что хотят оттуда сделать приступ: но на самом деле Стенька, пользуясь наступавшею темнотою, велел подставлять лестницы в другом месте, где осажденные сами подавали казакам руки и пересаживали через стены.
Воевода тогда заметил свою оплошность, как услышал пять выстрелов: то был роковой сигнал на сдачу города.
Чернь и бедняки бросились на детей боярских, дворян и людей боярских. Кто-то ударил воеводу копьем в живот. Он упал с лошади; один старый холоп снес его в соборную церковь и положил на ковер. Брат воеводы был убит наповал.
Стрельцы изменили вместе с астраханскими посадскими. Фрол Дура, пятидесятник конных стрельцов, последовал за раненым Прозоровским в церковь и стал в дверях с обнаженным ножом, решившись не иначе пустить казаков в храм, как через свое мертвое тело.
Начали сбегаться в церковь все, кому грозила беда от рабов, подначальных и бедняков. Спешили туда женщины с детьми. Прибежал и митрополит. Он был в большой дружбе с воеводою. С плачем припадал старик к груди раненого, утешал, исповедывал и причастил. Двери храма были заперты железной решеткой. Занималась заря.
Казаки с двух сторон входили а город. Толпа их бросилась на соборную паперть. Фрол Дура был изрублен на куски: казаки изломали решетку и ворвались в церковь. Прозоровского вынесли и положили под “раскатом”; затем стали хватать всех бывших в церкви, вязали назад руки и сажали рядом под стенами колокольни в ожидании суда Стеньки.
В восемь часов явился Стенька на суд. Он начал с Прозоровского, приподнял его за руку и вывел на раскат. Все видели, как Стенька сказал что-то воеводе на ухо, а тот отрицательно покачал головой; вслед за тем Стенька столкнул воеводу с раската головой вниз.
Дошла очередь и до связанных, которых было около четыреста пятидесяти человек. Всех приказал перебить Стенька. Чернь исполнила приговор атамана; по его приказанию, тела были свезены в Троицкий монастырь и погребены в одной общей могиле. Тут было и тело Прозоровского.
Вслед за этой расправой Стенька, не терпевший ничего писанного, приказал вытащить из приказной палаты все бумаги и сжечь на площади. “Вот, – говорил он, – я сожгу так все дела наверху у государя!”
Имущество убитых было подуванено между казаками и приставшими к ним стрельцами и астраханскими жителями. Ограблены были церкви и торговые дворы: товар также делили.
Астрахань была обращена в казачество. Стенька пробыл в этом городе три недели и почти каждый день бывал пьян. Он обрекал на мучения и смерть всякого, кто имел несчастье не угодить народу. Тех резали, тех топили, иным рубили руки и ноги, пускали ползать и истекать кровью.
Жены казачьи и посадские неистовствовали над вдовами[3] дворян, детей боярских и приказных. Тех, кто выказывал сострадание к жертвам, заколачивали до смерти. Астраханцы в подражание Стеньке стали в постные дни есть мясо и молоко; кто не хотел, того принуждали силою.
Перед уходом из Астрахани, Стенька потребовал к себе двух сыновей князя Прозоровского, которые скрывались с маьерью в палатах митрополита, и приказал повесить за ноги. Потом – снявши старшего, Стенька велел сбросить со стены, а младшего, восьмилетнего, чуть живого, высечь розгами и возвратить матери.
Оставивши в Астрахани атаманом Ваську Уса, Стенька выступил из Астрахани, с войском в десять тысяч человек, и поплыл вверх по Волге на двухстах судах; по берегу шла конница.
После Царицына первым городом на пути был Саратов, за ним Самара. Стенька взял оба города один за другим, повесил тамошних воевод, перебил дворян и приказных людей. В обоих городах было введено казацкое устройство.
Между тем посланцы Стеньки разошлись по всему Московскому государству до отдаленных берегов Белого моря, пробирались и в самую столицу, распространяли в народе “прелестные” письма Стеньки, в которых он извещал, что идет истреблять бояр, дворян и приказных людей, искоренять всякое чиноначалие и власть, установить казачество и учинить так, чтобы всяк всякому был равен.
“Я не хочу быть царем, – говорил и писал Стенька, – хочу жить с вами как брат”. Он знал, что крепко насолили народу бояре, дворяне и приказные люди, и удачно направлял свои удары; но знал он также, что крепко в народе уважение к царской особе, и решился прикрыться личиной этого уважения.
Он распустил слух, будто с ним находится царевич Алексей[4] и низверженный патриарх Никон. Посланцы Стеньки толковали народу, что царевич убежал от суровости отца и злобы бояр, и Стенька идет возводить его на престол, а царевич обещает льготы и волю.
Они ополчали православных за гонимого патриарха и в то же время разжигали вражду старообрядцев против новшеств, введенных этим патриархом; инородцев возбуждали против русских, язычников и магометан на христиан и обратно, рабов на господ, служилых против начальников…
Все партии, все верования, все страсти затрагивал Стенька, лишь бы произвести смуту и беспорядок и свергнуть ненавистный ему порядок; что будет после, куда идти – над этим вряд ли задумывался Стенька… Стенька сносился с крымским ханом и пытался призвать на Русь его орды; он отправил даже, как говорят, посольство к персидскому шаху, но в этом потерпел неудачу.
Из Самары Стенька направился к Симбирску и прибыл туда 5 сентября. Жители тотчас впустили его в посад, где находился острог, но взять самый город или кремль было дело нелегкое, так как он был хорошо укреплен; его защищал тогда довольно значительный гарнизон под начальством боярина Ивана Милославского.
Около месяца пробыл тут Стенька и не мог взять города, несмотря на то, что к нему ежедневно прибывали новые толпы. Положение осажденных становилось все затруднительнее. Еще немного – и город, вероятно, сдался бы ворам, если бы к нему вовремя не подоспела на выручку помощь: из Казани шел по сухопутью князь Юрий Борятинский с войском.
Заслышав о его приближении, Стенька вышел к нему навстречу. Произошла жаркая схватка. Нестройные воровские шайки не могли сладить с войском Борятинского, где были солдаты, обученные по-европейски. Долее других держались донцы. Стенька дрался отчаянно; его хватили по голове саблею и прострелили ногу. Наконец, видя, что держаться долее нельзя, он отcтупил. Ночь прекратила бойню, продолжавшуюся целый день.
3 октября Борятинский подошел к кремлю и высвободил Милославского из осады. Казаки пошли на приступ, пытались было зажечь кремль, и – опять неудача. Стенька, видя, что не одолеть ему врага, бежал тайно ночью со своими донцами и покинул остальных своих сообщников на произвол судьбы.
Утром оставленные под Симбирском мятежники увидели, что казаки их покинули, и сами бросились к Волге, чтобы захватить оставшиеся суда и убежать на них. Но Борятинский послал на воров ратных людей: припертые к Волге и поражаемые выстрелами, они падали в воду. Более шестисот человек было взято в плен. Их казнили. Весь окрестный берег был покрыт рядом виселиц.
Жители подгородных слобод, приставшие к Стеньке, являлись к воеводам с повинною.
Победа эта была до чрезвычайности важна. Если бы успех был на стороне Стеньки, то мятеж принял бы, вероятно, ужасающие размеры. Уже все пространство между Окою и Волгою на юг до саратовских степей и на запад до Рязани и Воронежа было в огне. Возмутители бродили шайками и поднимали народ; в некоторых местах они сами обращали в пепел селения, а потом возбуждали к мятежу лишенных крова и имущества.
Мужики помещичьи и вотчинные, монастырские, дворцовые и тяглые стали умерщвлять своих господ, приказчиков и начальных людей, выказывая при этом замечательную изобретательность в жестокостях, как всегда бывает при народных восстаниях.
Имя батюшки Степана Тимофеевича неслось все далее и далее: уже в самой Москве начали поговаривать, что Стенька вовсе не вор. На север от Симбирска, по всему протяжению нагорной стороны, поднялись язычники, инородцы, мордва, чуваши, черемисы, сами не зная, кажется, за что бунтуют.
В Алатырском уезде собралось мятежное ополчение из пятнадцати тысяч человек. Вслед за тем началось волнение в богатом и большом селе Лыскове и охватило нижегородскую землю. Шайки мятежников овладели монастырем Макария Желтоводского, осаждали Нижний, но были рассеяны.
Восстание разлилось по всей полосе, занимающей нынешние губернии: Симбирскую, Пензенскую и Тамбовскую. Поднялись Темниковский, Кадомский и Тамбовский уезды. Темниковские крестьяне, под предводительством какого-то попа Саввы, грабили господские дома, чинили поругание над женщинами. Вместе с ними ходила старица (монахиня) Алена, переодетая в мужское платье.
Ее считали ведьмой; она носила с собой заговорные письма и коренья и посредством их приобретала победу. Шайка эта была рассеяна князем Долгоруким, и старица Алена сожжена в срубе. Города Корсунь, Саранск, оба Ломова: Верхний и Нижний, Пенза попались в руки мятежников; везде убивали воевод и приказных людей, сжигали бумаги, устраивали казачество, провозглашали всем равную свободу.
Простой народ большей частью приставал к мятежникам. Но везде торжество их было не долговременное. Отряды ратных людей разбивали нестройные толпы; восставшие поселяне покорялись, обыкновенно уверяли, что пристали к мятежу по неволе, и выдавали зачинщиков и предводителей.
Круто распоряжались московские воеводы с более виновными мятежниками: одних вешали, других сажали на кол, некоторых драли крючьями, засекали до смерти на страх прочим… менее виновных воеводы били кнутом, и всех приводили к присяге, а магометан и язычников к шерти. По свидетельству современника, главное место казней было в Арзамасе – главной стоянке князя Долгорукова[5].
В то самое время, когда волновалась восточная половина Московского государства, брат Стеньки, Фролка, поплыл вверх по Дону и напал на Коротояк, но был разбит Ромодановским.
Восстание отозвалось и в слободских полках, населенных малороссиянами: в Острогожске, потом в Чугуеве, но было укрощено самими же слобожанами, не приставшими к мятежникам.
На севере за Волгой восстание вспыхнуло в Галицком уезде под начальством воровского казака Ильюшки, но было скоро усмирено.
И в других местах русской земли народ готов был откликнуться на призыв Стеньки. Ожидали только дальнейших успехов предводителя, обещавшего всем русским людям казацкую волю.
“Разнесется весть, – говорит современник, – что воры государевых людей побили, и люди этому радуются; а скажут, что ратные государевы люди воров побили, – станут люди унылы и печалятся о погибели воров”. Рассказывают, что в эту ужасную зиму царские воеводы без жалости сжигали села и деревни, укрощая возмущение, и что вообще погибло тогда до ста тысяч народу.
Чтобы подействовать на возбужденные умы народа религиозным страхом, по царскому повелению, патриарх Иосиф с освященным собором, на первой неделе поста, предал анафеме вора и богоотступника и обругателя святой церкви Стеньку Разина со всеми его единомышленниками.
После симбирского поражения, Стенька убежал на Дон и делал приготовления к новому походу, но атаман Корнило Яковлев настроил против него донцов. Неудача лишила Стеньку прежнего обаяния на Дону. Напрасно старался Стенька варварскими казнями своих противников, попадавшихся ему в руки, навести страх и заставить себе снова повиноваться; напрасно приступал он к Черкасску и хотел взять его.
Он удалился в свой городок Кагальник, не унывал и все еще скликал народ к себе, но донцы весною напали на него и взяли его в плен вместе с его братом, Фролкой. Кагальник был разорен.
Неизвестны подробности взятия Стеньки, но современные иностранцы и малороссийская летопись говорят, что он был взят обманом. Обоих братьев привезли сначала в Черкасск, где Стеньку содержали в церковном притворе на цепи, в надежде, что сила святыни уничтожит его волшебство и ему не удастся бежать.
В конце апреля их обоих повезли в Москву. Сам Корнило Яковлев провожал их. Фролка был от природы тихого нрава и затосковал: “Вот, брат, это ты виною нашим бедам!” – говорил он с огорчением.
“Никакой беды нет! – отвечал Стенька. – Нас примут почестно; самые большие господа выйдут навстречу посмотреть на нас!”
4 июня прошла по Москве весть, что казаки везут Стеньку. Народ высыпал за город смотреть на человека, одно имя которого многих приводило в трепет. За несколько верст от Москвы поезд остановился. С Разина сняли его богатое платье и одели в лохмотья.
Из Москвы привезли большую телегу с виселицей. Стеньку поставили на телегу и привязали цепью за шею к перекладине виселицы, а руки и ноги прикрепили цепями к телеге. За телегой должен был бежать Фролка, привязанный цепью за шею к краю телеги.
Так въехал в столицу Московского государства атаман воровских казаков. Он следовал с равнодушным видом и опустив глаза. Одни смотрели на него с ненавистью; другие – с состраданием и сочувствием.
Братьев привезли в земский приказ, и тотчас начался допрос. Стенька молчал.
Его повели к пытке. Первая пытка была кнут – толстая ременная полоса, толщиной в палец и в пять локтей длиной. Ему связали назад руки и поднимали вверх, потом связывали ремнем ноги; палач садился на ремень и вытягивал тело так, что руки выходили из суставов, а другой палач бил по спине кнутом. Стенька получил таких ударов около сотни, но не испустил ни одного стона. Все, стоявшие тут, дивились.
Его положили на горящие уголья. Стенька молчал. По его избитому, обожженному телу начали водить раскаленным железом; и тут молчал Стенька.
Ему дали отдохнуть и принялись за Фролку. Фролка начал кричать и вопить от боли.
“Экая ты баба! – сказал Стенька. – Вспомни наше прежнее житье; мы проживали со славой, повелевали тысячами людей; надобно же теперь переносить бодро несчастье. Разве это больно? Словно баба иглою уколола!”
Стеньке стали брить макушку. “Вот как! – сказал он. – Мы слыхали, что ученых людей в попы постригают; мы же с тобой, брат, простаки, а нас постригли!”
Ему начали лить на темя по капле холодную воду. Это было такое адское мучение, которого никто не мог вынести. Стенька его вытерпел.
Все тело его представляло безобразную окровавленную, опухшую массу. С досады, что его ничто не пронимает, стали Стеньку еще бить палками по ногам. Стенька молчал.
6 июня 1670 года вывели Стеньку на лобное место вместе с братом Фролкою. Собралось множество народа. Прочитали длинный приговор, где излагались все преступления осужденных. Стенька слушал спокойно. Палач взял его под руки. Стенька обратился к церкви, перекрестился, поклонился на все четыре стороны и сказал: “Простите!”
Его положили между двух досок. Палач отрубил ему сперва правую руку по локоть, потом левую ногу по колено. Стенька не показал даже знака, что чувствует боль. Между тем Фролка, в виду мучений брата, которые ожидали его самого, растерялся и закричал: “Я знаю дело и слово государево!”
“Молчи, собака!” – сказал Стенька. Это были последние слова Стеньки. Палач отрубил ему голову. Его туловище рассекли на части и воткнули на копья; воткнули также на кол и голову; внутренности бросили собакам.
Казнь Фролки была отсрочена, потому что он объявил о каком-то кладе, которого, однако, не нашли. Фролку оставили в вечном тюремном заключении.
В Астрахани несколько времени держались приверженцы казненного Стеньки. Сначала атаманом там был Васька Ус. Астраханский митрополит Иосиф уговаривал жителей принести повинную и до того раздражил казаков, что его подвергли пытке огнем и потом 11 мая сбросили с раската. Васька Ус не долго жил после него.
Атаманом по смерти Васьки сделался Федька Шелудяк. В Астрахань прибежали с Дону остатки Стенькиной шайки под начальством Алешки Каторжного. Силы мятежников увеличились. Федька попытался еще раз двинуться вверх по Волге к Симбирску, но после двух неудачных приступов был разбит и бежал обратно в Астрахань.
Вслед за тем прибыл к Астрахани с войском посланный от царя боярин Милославский и старался склонить астраханцев к покорности убеждениями, обещая царское милосердие виновным. Федька долго упрямился; но в Астрахани истощились съестные запасы, сделался голод; он наконец должен был, по требованию астраханцев, согласиться на сдачу, выговоривши от боярина полное и всеобщее прощение.
27 ноября 1670 года вошел боярин в город и поставил в соборной церкви икону Богородицы, называемой “Живоносный Источник в чудесех”, на память о совершившемся событии “грядущим родам”.
Никто не был казнен, не было никакого сыска. Самые важные преступники, и в числе их Федька Шелудяк, жили на свободе; но за такую милость награбленные богатства переходили в руки боярина и его подначальных, служилых и приказных людей.
Милосердие, дарованное боярином Милославским, было дано от имени царя, предоставившего боярину это право: сначала правительство и не действовало вопреки ему; оно дозволяло боярину отпускать в разные места покаявшихся мятежников. Некоторых боярин брал себе во двор в услужение.
Вдруг, летом 1671 года, приехал в Астрахань князь Яков Одоевский для сыска и расправы. Начались допросы, пытки и казни. Федька Шелудяк, Алешка Грузинов – убийца астраханского митрополита, и другие задорнейшие мятежники были повешены. Остальные отправлены на службу в верховые города.
Так окончилась кровавая драма, имевшая значение попытки ниспровергнуть правление бояр и приказных людей, со всяким тяглом, с поборами и службами, и заменить старый порядок иным – казацким, вольным, для всех равным, выборным, общенародным.
Попытка эта была задушена в пору; дух мятежа не успел еще охватить большей части Московского государства; нестройные толпы поселян и посадских не в состоянии были выдерживать борьбу с войском, уже отчасти знакомым с европейским военным обучением. Известно, что правильно обученное войско, составляющее притом отдельное от народа сословное тело, везде было лучшей опорой властей против народных волнений.
Если, при сильном распространении духа восстания, и оно может, наконец, проникнуться тем же духом, то прежде чем дойдет до этого, оно, – имея возможность осилить первые попытки облечь замыслы в дело, – способствует бессилию самих замыслов. Так было и при Стеньке.
Быть может, мятеж не был бы так скоро задушен, если бы Стенька явился под Симбирском победителем: и Русь испытала бы тяжелые потрясения, хотя, конечно, все-таки возвратилась бы к старому порядку. Малороссия служит наглядным образчиком того, к чему могло привести стремление распространить на весь народ казацкое устройство, составлявшее идеал восстания Стеньки.
[1] Некто Сережка Кривой пробрался на Волгу со своею шайкою, а оттуда в море, и нагнал Стеньку близ персидского города Раша или Решта. Вслед за тем составлялись и другие шайки. Терские воеводы доносили, что появился какой-то Алешка Протакин с двумя тысячами конных, и запорожец Боба с четырьмястами запорожских казаков.
[2] Что касается обращения Стеньки к Волге, то здесь, по-видимому, он следовал народному поверью – бросить что-нибудь в реку из благодарности, после водного пути, – поверье языческих времен, когда реки считались одушевленными существами.
[3] Некоторых из этих несчастных казаки взяли себе в жены, и Стенька насильно заставлял священников венчать их, а тех священников, которые не слушались, бросали в воду.
[4] Настоящий царевич тогда уже умер. Какой-то черкесский князек, взятый казаками в плен, должен был поневоле играть роль царевича.
[5] “Страшно было смотреть, – говорит этот современник, – на Арзамас: его предместья казались совершенным адом; стояли виселицы, и на каждой висело по сорока и по пятидесяти трупов, валялись разбросанные головы и дымились свежею кровью; торчали колья, на которых мучились преступники и часто были живы по три дня, испытывая неописанные страдания…”
