Право публичных собраний, являющееся предметом изучения в настоящей работе, относится обыкновенно в науке государственного права к категории «гражданских» прав (bürgerliche Rechte, droits civils) или публичных прав в тесном смысле, противополагаемых собственно политическим правам.
Сущность этого основного деления всех публичных прав на две категории, принимаемого наиболее авторитетными из современных французских и германских государствоведов[1], заключается в том, что политические права предоставляют гражданам долю участия в государственной власти, гражданские же права или публичные права в тесном смысле такого участия не предоставляют, и лишь определяют отношение граждан к государству.
Поэтому политические права предоставляются только тем гражданам, которых законодатель признает способными пользоваться ими, публичные же правд принадлежат всем гражданам, независимо от их способностей.
Различие между двумя категориями публичных прав было подмечено еще в XVIII в. Блэкстоном. В своих «комментариях к английской конституции» он противополагает права абсолютные, принадлежащие человеку, как таковому, правам относительным и подчиненным, принадлежащим ему, как члену общества.
К абсолютным правам, которые принадлежат человеку в силу самой природы и объединяются в понятии естественной свободы, относятся личная безопасность, личная свобода, понимаемая главным образом как свобода передвижения, обеспечиваемая хартией вольностей и Habeas Corpus Асt’ом, и наконец частная собственность.
Эти права, однако, по мнению Блэкстона, оставались бы мертвой буквой, если бы в самой конституции не были указаны способы, необходимые для того, чтобы обеспечить пользование ими.
Именно с этою целью конституция устанавливает другие, вспомогательные и подчиненные права граждан, которые служат для охраны трех главных и основных прав. Такое вспомогательное значение имеют права и привилегии парламента и связанное с ними ограничение королевской прерогативы, право всех граждан обращаться к суду с жалобами на действия администрации, право петиций и наконец право ношения оружия.
Основная мысль Блэкстона о разграничении двух категорий прав – абсолютных и относительных была усвоена впоследствии составителями французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г. В проекте, представленном Учредительному Собранию Сиэйсом, устанавливается различие между правами гражданскими или естественными (droits civils ou naturels) с одной стороны и правами политическими – с другой[2].
Различие это вполне совпадает с принимаемым ныне делением всех публичных прав вообще на публичные права в тесном смысле, и политические права, о которых мы говорили выше.
Разница в терминологии объясняется только тем, что со времени утраты авторитета школой естественного права, в научном обиходе избегают говорить об «естественных правах», предпочитая заменять этот термин более позитивным, хотя и несколько двусмысленным термином – публичных прав.
Свободы, или вольности, к которым относится и право или свобода собраний, составляющая предмет нашего изучения, выделяются обыкновенно из общей категории публичных прав граждан, в тесном смысле, и составляют особую группу, носящую название личных прав – droits individuels во французской литературе[3], или основных прав – Grundrechte в немецкой литературе.
Наименование основных прав присваивается им главным образом потому, что при установлении конституционного строя права эти торжественно провозглашаются и закрепляются в конституционных хартиях и документах, имеющих учредительный характер.
Вопрос об юридической природе этих основных нрав до настоящего времени разделяет всю германскую науку на два лагеря, и несмотря на обилие трудов, посвященных этому вопросу, понятие «основных прав» принадлежат к числу наиболее спорных[4].
Сущность спора заключается в том, следует ли признавать основные права за субъективные публичные права граждан, или же они являются не более как объективными нормами, велениями обращенными к власти, не закрепляющими за гражданами никаких прав.
Целый ряд государствоведов отказывается признать основные права за субъективные публичные права граждан.
Особенно категорически высказывается по этому поводу Лабанд. Основные права, по его мнению, вовсе не права, так как они не имеют объекта. Для названного ученого основные права не более, как нормы, установленные самою государственной властью, и определяющие полномочия правительственных учреждений.
Отдельным лицам обеспечивается естественная свобода действий в известных пределах, но не создается никаких прав. Такие права, как свобода передвижения, или что равносильно, право путешествовать без паспорта, свобода промыслов, или право заниматься любым промыслом без специального разрешения, нельзя считать особыми правами.
В противном случае число таких основных прав можно было бы увеличить до бесконечности. Подобным образом все содержание хотя бы торгового законодательства можно было бы изложить в форме основных прав. Можно было бы говорить об основном праве обязываться векселем, и т. п.[5]
С меньшей определенностью высказывается по вопросу о природе основных прав другой современный авторитет германской государственной науки, Иеллинек. Всем основным правам этот ученый придает, главным образом, отрицательное значение. Гражданам, говорит он, предоставляется известный круг действий, свободный от государственного вмешательства.
Этот круг и есть сфера индивидуальной свободы, и отношение граждан к государственной власти в пределах этого круга может быть охарактеризовано, как отношение отрицательное, или отношение свободы (status negativus, или status libertatis)[6].
Отдельные права, вытекающие из этого отношения, в том числе интересующее нас право собраний, Иеллинек склонен рассматривать, как исторический пережиток, как результат состоявшейся отмены прежних ограничений.
Из того, что прежде существовала цензура, в современном государстве провозглашено особое право – свобода печати, из того, что существовали ограничения в области религиозной, получилось особое право – свобода совести и т. д.[7]
С точки зрения Иеллинека, признание государством за гражданами известной сферы свободы обусловливается главным образом тем, что действия, совершаемые гражданами в этой сфере являются для государства юридически безразличными, rechtlich irrelevant.
Если, пользуясь свободой печати, кто либо опубликует свое произведение, то этот поступок сам по себе столько же касается прав государства, как потребление собственного вина прогулка на собственном участке земли и т. под.
Эти соображения еще с большой подробностью развивал австрийский ученый, Dantscher von Kollensberg. У этого ученого все основные права, в том числе и право собраний, не признаются самостоятельными политическими правами, так как они не направлены на государство.
Все они являются лишь логическим выводом из признания государством за гражданами того, что Данчер называет правом политической личности, Recht der politischen Persönlichkeit.
Это право политической личности является как бы обобщением всех основных прав и охватывает свободу действий и личную и имущественную неприкосновенность. Из признания его для государства вытекает обязанность не вторгаться без специального уполномочия закона в не принадлежащую ему сферу личной свободы[8].
Наиболее энергично выступил в германской литературе в защиту признания за основными правами значения субъективных публичных прав Гирке, формулировавший свою точку зрения на этот вопрос в специальной статье, посвященной работе Лабанда[9].
Основные права, говорит Гирке, являются подлинными правами, имеющими государственное правовое содержание. Они являются правами и в объективном смысле, так как они раз навсегда ограничивают сферу деятельности государства от индивидуальной сферы.
Но они являются правами и в субъективном смысле, так как для личности вытекает отсюда право, a для государства обязанность охранять эти границы. Отдельный гражданин в силу основных прав получает конституционного характера притязание на то, чтобы государство в известных отношениях трактовало его, как свободную личность.
Основные права являются выражением той идеи, что человек вообще не поглощается гражданином, что государственный союз захватывает и подчиняет себе лишь часть личности, что существует неприкосновенное даже для высшей формы общения царство личной свободы.
По отношению к государству основные права имеют характер отрицательный. Объектом основных прав является не свобода совести, печати, или собраний сами по себе, a признание государством входящего в эти понятия спорного круга действий, как негосударственной области личной самодеятельности и, следовательно, отказ от вмешательства в эту область.
[1] G. Meyer, Lehrbuch des deutschen Staatsreehts 5 Aufl., Leipzig 1899, стр. 715 Kossi, Cours de droit constitutionnel, 2 ed. Paris 1877, т. I стр. 10-11, Esmein, Elements de droit constitutionnel, 4 ed. Paris 1906 стр. 451.
[2] Blackstone, Commentaries on the law of England, London, 1811, т. І стр. 125 и сл.
[3] Esmein, Elements de droit constitutionnel, стр. 451 примечание.
[4] См. в особенности Iellinek, System der subjectiven oeffenteichen Rechte, Freiburg 1B 1892; Имеется второе издание, Tübingen, 1905, Däntscher von Kollensberg, Die politische Rechte der Unterthanen, Wien 1888-1894 и Giese «Die Grundrechte» Tübingen 1905. У последнего автора собрана библиография вопроса.
[5] Iellinek, Staatsrecht d. deutschen Reichs, 4-oe изд. Тюбинген, 1901, т. I. стр. 138 прим. В том же смысле Sarwey, Das öffentliche Recht und d. Verwaltungsrechtspflege, Tübingen 1880 стр. 437.
[6] Iellinek, System der subjektiven öffentlichen Rechte, Tübingen, 1905, s. 87.
[7] Iellinek, op. cit. s. 95.
[8] Dantscher von Kollensberg, Die politische Rechte der Unterthanen, Wien, 1888, II, 55 и ff., ss. 101 и ff.
[9] Otto Gierke, «Labands Staatsrecht und die deutsche Rechtswissenschaft» Jahrbuch für die Gesetzgebung d. deutschen Reichs, 1883, ss. 1133 и ff.
