Вотчинные права стоят в тесной связи с историческими судьбами государственной территории: в 1-й период, при полной раздельности земель, всякий, переходя в другую землю, лишался вотчинных прав в прежней земле (см. вышеприведенные данные о Киевской и Новгородской земле).
В переходную эпоху союзного строя (т. е. при переходе к единодержавию, в XIV и начале XV в.) бояре, переходя из княжества в княжество, уже не теряют своих прав на землю, переход в союзное княжество уже не считался переходом в другое государство.
С установлением единодержавия (с половины XV в. и в начале XVI в.) переход бояр естественно прекращается, и служба с вотчины делается обязательной одному государю;
это совмещение идеи государства в одном лице дает новую окраску обязанностям службы (которая всегда и ранее лежала на владельцах земли) и сопровождается некоторыми действительными ограничениями вотчинных прав для некоторых разрядов владельцев (в особенности князей; см. ч. I о служилых людях), но зато прежние условные вещные права людей полусвободных и несвободных (дворян) постепенно утверждаются за ними;
права на жалованные вотчины и поместья получают большую определенность.
С половины XVI в. и в XVII в. права на землю получают окончательные и твердые формы: жалованные вотчины сравниваются с родовыми; поместья приближаются к вотчинам. Процесс этот отчасти ускоряется влиянием польского и литовского права, но в сущности есть неизбежный результат исторического движения к торжеству прав частных лиц над исконными правами государственного союза в сфере поземельных отношений.
Таким образом вообще права вещные в Московском государстве, несомненно, возрастают интенсивно (развиваются и уясняются), сравнительно с временем предшествующим, несмотря на продолжающееся значение прав государя для частных прав прочих лиц; достаточно вспомнить, что в праве наследства сфера влияния частного лица выходит из тесных пределов семьи, и круг родового наследования постепенно расширяется.
Точно так же выясняются и выделяются права физических лиц среди подавлявших их прав родов и общин. Церковь ставит вопрос о независимости своего частного права собственности принципиально.
Способы приобретения права собственности. В Московском государстве основными способами являются: оккупация, давность, находка и пожалование.
1) Оккупация. Древнейший способ приобретения права собственности есть овладение (оккупация), т. е. завладение вещами, никому в частности не принадлежащими. Такой способ характеризует преимущественно древнейшее время (1-й период), но не исчезает и во втором периоде; мы скажем об этом здесь, пользуясь и актами древними.
а) Оккупация движимых вещей есть главнейший способ приобретения права на вещь в звероловном и отчасти в скотоводческом быту: «ловили (поляне) зверей в бору, окружающем Киев, ибо были мудры и смыслены», т. е. основанием оккупации является не один факт завладения, но и знания и труд.
Оккупированная вещь не должна быть непременно и тотчас же в руках и в домицинии овладевшего: собственник может оставить ее на месте завладения, снабдив ее знаком частной принадлежности:
«… убивши зверя и не имея возможности тотчас же перенести его к себе, охотник втыкает палку, и уже никто посторонний не решится присвоить ее» (Богишич. Pravni obić. и slow., с. 167);
дерево с пчелами, найденное в лесу, отмечает охотник бортным знаком (Рус. Пр. Кар. 82 и 84).
б) Те же черты применяются и к оккупации недвижимых вещей в быту оседлом. Основанием оккупации служила обработка ее: необработанная земля первоначально не имела никакой ценности.
Но, с другой стороны, оккупация недвижимости (земли) имеет и существенные отличия от завладения движимыми вещами: земля есть и предмет частного обладания и вместе часть государственной территории. Уже в начале исторической жизни она не могла быть res nullius.
Так как в глубокой древности частное и публичное право сливались, то оккупатор земли внутри территории должен был обратиться к государственной власти для осуществления своего права и получить от нее пожалование.
Так, основатели Киево-Печерского монастыря, желая занять гору над пещерами для монастыря, обратились к князю Изяславу, и он «вда им гору ту», и послал мужа своего отвести границы ее (Лавр. лет. под 1051 г.).
В московскую эпоху оккупаторы (частные лица и монастыри), занимая в лесах пустые земли, не принадлежащие ни к какой волости, просят великого князя укрепить их за ними. Казаки и промышленники, овладевая землей вне территории государства, кланяются ею государю и получают ее в виде репрезентации (об этом ниже).
2) Институт давности появляется в законодательстве весьма поздно, именно в первый раз в половине XV в. во Пск. Судн. гр., но отсюда не следует, чтобы самое явление возникло лишь с этого времени, и что оно измышлено искусственно законодателем: законодательство лишь регулирует его, определяя главным образом случайные условия (сроки).
В других славянских законодательствах институт давности встречаем уже с XIII в. По статуту Курцулы (половина XIII в.): «…если кто-либо владеет бесспорно (sine molestia) тридцать лет как по документу, так и без документа, то уже не может быть устранен никем» (cap. CXIX).
По полицкому статуту (62), давность определяется так: «…кто держит вотчину («племенщину»), тот не может быть устранен от владения без суда. И если он мирно держал 30 лет, то уже не может быть лишен владения ни силой, ни судом («не може усиловати, ни прити»).
Русские памятники, говорим, не сохранили нам постановлений о давности в столь раннее время, но уже с первого появления актов о сделках мы встречаем в них постоянные ссылки на старину владения, как основание права собственности.
В дальнейшем изложении института давности увидим, что не всякое владение (из каких бы то ни было оснований) может создать право собственности для владельца, и во всяком случае это право не возникает с момента начавшегося владения.
Среди крестьянского населения даже поздних времен (XVII в.) господствовало столь твердое убеждение в неотъемлемости раз обработанной земли, что у наблюдателя слагается убеждение, что по отношению к крестьянской вотчине обычай не знал погасительной давности для вотчинника или приобретательной для нового владельца, получившего ее по данной из приказной или земской избы, так что последний всегда оставался временным держателем ее «до вотчинника».
Отсюда иски, спустя 10 лет, 20 и больше (П. Иванов. Документы А. Ком. М. А. Об. I, 3. С. 428).
Не думаем, чтобы здесь выражалось общее отрицание давности: здесь проявляется только убеждение, что не сроки составляют давность; в тех же документах отмечено, что судьи становятся иногда на сторону владельцев против собственников на том основании, что они «те пустые деревни распахали, и дворы строили, и сенные покосы расчистили и подати платили, а прежние жильцы бродили в миру, или бегали по иным городам, не хотя платить податей» (Там же.).
Во всяком случае эти (хотя и поздние) факты указывают на исконное убеждение, что выход из владения недвижимой вещью сам по себе не ведет к утрате права собственности, которое сохраняется независимо от владения даже тогда, когда владелец получит акт от соответствующей власти (см. ниже об условиях давности).
Давность (как сказано) в XV и XVI в. устанавливается и определяется уже законом. Полнее изложен этот институт в Пск. Судн. гр., слабее в судебниках и позднейших памятниках законодательства до Екатерины II.
Основания давности, по этим памятникам, таковы: а) срок владения, как условие случайное и искусственное, определяется в Псков. Суд. грамоте лишь приблизительно: «кто владеет 4 или 5 лет»…; судебники определительно назначают 3-летний срок давности между частными лицами, и двойной – 6-летний – при завладении частным лицом государственной земли (в том числе и земель черных общин).
Такое привилегированное удвоение срока для государственных земель объясняется или большей твердостью прав государства на землю, или большей трудностью для органов государства заметить освоение земли. Несмотря на такую определенность законных сроков, практика не следовала им в точности.
Уложение ц. Ал. Мих. Молчит об общем сроке давности (установляя ее лишь для выкупа родовых имуществ: XVII, 13 и 30). Установление 10-летней давности относится ко времени Екатерины II (манифест 1787). б) Беспрерывность и спокойствие владения: «…если (говорит Пск. Судн. гр.) в те лета собственник не наступал и не судился».
Такое условие имеет значение и относительно срока, ибо перерыв владения изменяет и срок его, а главное, оно указывает на присутствие мысли о том, что владелец признавал вещь своею, владел ею, как собственник (animus domini).
в) Третье и важнейшее условие давности, по Пск. Судн. гр., есть воздействие владельца на вещь или труд: «Если он владеет и стражет тою землей»…, – говорит Пск. Судн. гр. (страда – работа).
Между прочими признаками владения (землей) закон полагает: «двор и нивы рострадни», т. е. постройки и обработанные поля. На это же условие указывает и 3-летний срок давности, установленный в судебниках: при трехпольном хозяйстве в три года обрабатывается весь участок.
Эти замечания об основаниях давности отчасти разрешают вопрос: признавало ли древнерусское право давность приобретающую или только погашающую, т. е. приобретал ли владелец права на землю через давность или только собственник терял их (утрачивал права иска)?
Время само по себе не способно создавать права, оно может лишь разрушать их, но труд есть основание более плодотворное, и потому древнерусское право, хотя всегда рассматривало вопросы о давности в смысле погашения исков, но косвенно признавало и давность приобретающую, т. е. владелец по истечении давности получает не только права вечного владельца, но и право собственности: вотчины «исстаринные», т. е. такие, на которые владелец не мог предъявить никаких актов, подлежали его распоряжению.
г) Наконец, последний вопрос: признавало ли древнерусское право justus titulus за одно из существенных условий приобретения собственности по давности? Суд, не довольствуясь удостоверением об истечении срока давности, всегда требовал указания оснований владения[1].
Давность владения, по древнерусскому праву, применялась лишь к земле, но не в отношении к вещам движимым: «холопу, робе суд от века», говорилось в договорных грамотах XIV и XV вв.; и в последующих памятниках древнерусского права о давности в отношении к движимым вещам не упоминается (см. Ук. кн. зем. пр. XXXI, 2)[2].
В отношении к прочим вещам (кроме холопов) это уясняется учением древнего права о находке.
3) Находка есть овладение движимой вещью, принадлежавшей прежде другому (в отличие от овладения вещами, никому прежде не принадлежавшими). Древнерусское право не признавало находку за способ приобретения права собственности, очевидно, потому, что для освоения такой вещи не требуется никакого труда от находчика.
В Русской Правде к учению о находке должны быть применены статьи о своде (Ак. 12 и 13; Кар. 29, 30), по которым находчик обязан возвратить вещь собственнику, но наказанию за утайку подвергается лишь тогда, когда собственником сделана была закличь о пропаже. Подобным же образом учит о находке и Пск. Судн. гр. (ст. 47).
Точнее изъясняет дело суд. Казимира (ст. 23), определяющий древнейшее обычное русское право: нашедший должен оповестить околице, если собственник не отыщется в течение 3 дней, то находчик должен отнести найденную вещь на княжеский двор «по давнему», и там получает свой «переем» (плату за находку); утаивший наказывается как вор.
По московскому праву постановлено: «…если пригульные лошади явлены, и собственник их не находится, то их продавать, а деньги в государеву казну» (Уст. кн. зем. прик., ст. 9). По уложению ц. Ал. Мих., находчик получает вознаграждение в половину цены вещи лишь тогда, когда он спас ее из воды или огня (XXI, 81).
Таким образом, найденная вещь или возвращается собственнику или обращается в пользу государства, а находчик получает вознаграждение особенно тогда, когда употребил труд на спасение вещи от истребления. Лишь в Морском Уставе 1720 г. в первый раз установлено, что, в случае неотыскания собственника, вещь обращается в собственность находчика.
Клад (или находка вещи, не потерянной собственником, а утратившей собственника) в древнерусском праве не признается собственностью ни находчика, ни владельца земли, а должен быть предоставлен государственной власти, как видно из рассказа, занесенного в Патерик Печерский.
Инок Федор нашел клад в Варяжской пещере; по его мнению, то были «Варяжскии поклажи», ибо в составе клада были «съсоуди латинскии». Монах, чтобы не соблазняться, опять зарыл клад и потом забыл то место, куда закопал.
Узнав о том, князь Мстислав, сын киевского князя Святополка, призвал его и старался выпытать, где сокровище, сначала лаской, а потом пытками: «…повеле мучити и крепко, яко омочитися и власяницы от крови его, и посем повеле в дыме велице повесити и привязати его».
Находчик был замучен, и клад остался неоткрытым. Донос князю и пытка за утайку указывают, по-видимому, что право на клад принадлежит князю (Пам., изд. Яковлевым. С. CLXXII).
4) Пожалование, как источник права собственности, является с древнейших времен (а не образуется в 1-й раз в Московском государстве): до нас дошли грамоты жалованные от 1-й половины XII в. (грамота Мстислава и сына его Всеволода Юрьеву монастырю 1130 г.; уставная грамота смоленского князя Ростислава 1150 г.); нет сомнения, что раньше пожалования совершались и без письменных актов.
В княжествах XIV – XV вв. и в Московском государстве случаи пожалования умножаются, и потому этот способ представляется типичным для московско-литовского периода. Пожалование присоединяется, как существенное добавочное основание, и к прочим способам приобретения прав, а именно:
а) при овладении вещами, никому в частности не принадлежавшими.
Мы видели выше, что при построении Печерского монастыря (XI в.) монахи испросили у князя гору, никому не принадлежавшую; Великий Новгород жалует пустую землю основателям Соловецкого монастыря;
князь жалует монастырю ничьи болота – «освобождает болота чистити» (Ак. Юр. № 5); в 1564 г. царь Иоанн Васильевич жалует Строгановым земли, лежащие по Каме – «места пустые, лесы черные, речки и озера дикие» (Доп. к А. И. I. С. 168 и 172).
б) Пожалование может явиться в форме репрезентации: частное лицо поступается добровольно своими имуществами в пользу князя, чтобы потом опять получить их из рук князя, как имущество зависимое, но источник зависимости не есть утверждение владения.
Репрезентация имела место при подчинении удельных князей и бояр великому князю: так, муромский боярин поклонился московскому великому князю своей вотчиной и пожалован ею опять (А. А. Э. I, 120). Здесь смысл тот же, как и в тех фактах, когда казаки и Строгановы кланялись царю новыми землицами, ими завоеванными, т. е. присоединение новой территории.
в) Элемент пожалования примешивается к частным договорным сделкам: на поземельной собственности лежат повинности государственной службы; перемена лиц, владеющих ими, интересует государство, поэтому к великому князю обращаются с просьбой купить или променять вотчину, и князь жалует – позволяет.
г) Наконец, жалование может быть самостоятельным источником приобретения прав собственности, когда государство дарует лицу землю за заслуги; из этого возникает особый разряд вотчин, в которых прекарный характер прав наиболее ясен (что будет изложено в своем месте).
Из предыдущего ясно, что пожалование в своей древнейшей основе истекает из права государства на всю свою территорию, но что оно обостряется и специализируется в Москве, благодаря тому, что права государства усвоены лично правящему государю.
Наиболее ограниченными являются права владельцев на жалованные вотчины (и поместья), но и все прочие имущества, получившие и не получившие утверждения от государства, состоят в зависимости от государства, хотя и меньшей (вотчины, имущества тяглые и даже церковные).
Виды вещных прав специализируются в Московском государстве с большей раздельностью по мере выделения прав частных лиц (физических и юридических) от прав государства и общин.
Из предыдущего видно, что право собственности присуще сознанию самых первобытных людей, что оно проявляется не только в отношении к движимым вещам, но и недвижимым, что оно отнюдь не может быть определено нынешним термином владения, и что, следовательно, указанными обстоятельствами нельзя объяснить ограничения прав собственности частных лиц в начале истории.
Эти ограничения простираются на недвижимые вещи, землю, и потому дальнейшее относится исключительно к этому последнему виду прав, который, действительно, подлежит ограничениям с древнейших времен. Причиной того служит наслоение субъектов прав на одну и ту же вещь, т. е. государства, родов, общин и частных лиц (физических и юридических).
В первоначальную эпоху высшие субъекты – государство, затем общины и роды – должны быть признаны носителями прав собственности, а низшие (частные лица) – владельцами; затем государство, а также родовые и общинные союзы отступают все более и более от непосредственного отношения к земле, и права собственности постепенно переходят к частным лицам.
Из взаимного соотношения высших и низших субъектов вещного права вытекают ограничения права собственности, постепенно исчезающие в истории, притом ограничения обоюдные. Возьмем примеры. Если собственник установляет вечное (чиншевое) владение на своей земле в пользу стороннего, то он остается собственником, тем не менее навсегда лишает себя права распоряжения и пользования вещью.
Род перестает быть общим собственником имущества, когда родичи делятся, но и после этого каждый отдельный член рода не может отчуждать своих имуществ без согласия рода; здесь, очевидно, собственники – отдельные лица, но их права ограничены правами рода.
Государство[3] жалует землю до смерти одаряемого; здесь не более, как пожизненное владение, и государство остается собственником, но если государство попустило переход такого имущества по наследству, и затем мало-помалу утвердились за приобретателем права распоряжения, то это уже «вотчина», право собственности.
Анализируемое явление особенно важно при переходе поместий (простого права пользования) в вотчины (в право собственности).
Государство владеет землями сельских и городских общин, и даже в очень позднее время земли этого рода именуются государевыми, но уже с XIV в. государство стало так далеко от непосредственного упражнения права на эти земли, что уже тогда все существенные элементы права собственности являются в руках общин, а государство сохраняет лишь свое отдаленное право, которое постепенно переходит в право публичного управления.
Когда общины стали собственниками, то отдельные участки общинной земли попали в постоянное наследственное владение членов общины – крестьян и горожан; такие права частных лиц заставляют иногда думать, что уже с глубокой древности право собственности принадлежит не общинам, а частным лицам, входящим в общины (между тем как в действительности такой переход совершился весьма поздно в XVIII в., и только в городах и лишь отчасти в волостях).
Церковь приобретает себе имущества, но ввиду смешения в ней задач государственных (призрения, народного здравия и народного образования) и частных, в сознании людей того времени прокладывается путь для будущей секуляризации церковных имуществ. Церковь отдает свои имущества своим служилым людям – дворянам и детям боярским – в наследственные поместья, и эти последние становятся, наконец, собственниками их.
Все указанные отношения проявляются постепенно в течение долгой истории, оканчивающейся XVIII в.; из них создаются отдельные виды вещных прав, смотря по характеру комбинации субъектов: имущества государственные (дворцовые), тяглые, родовые, жалованные, поместные, благоприобретенные и церковные.
[1] Великий князь Василий Дмитриевич (1389-1425) установил общий 15-летний срок земской давности, о чем сохранилось такое известие в грамоте Иоанна III от 1462 г.
«Против Олексина дал смену дед мой великий князь в дом пресвятой Богородицы и своему отцу Куприану митрополиту слободку Всеславлю (т.е. выменял у митрополита город Алексин за слободу Всеславлю)… опричь боярские купли старые (т.е. в этой слободе митрополиту не отданы старые боярские владения), или чья будет вотчина от сего времени за 15 лет взад, как дед мой учинил князь великий в своей вотчине – в великом княженьи суд о землях и водах за 15 лет, так и мне, князю великому, послати своего боярина; а хто будет отец наш митрополит в нашей отчине, и отцу нашему послать своего боярина; и они, ехав в слободу, также учинят исправу за 15 лет землям».
Факт не совсем ясный относительно применения давности (к одним и тем же землям применяется 15-летний срок, когда уже прошло более полустолетия), но относительно установления давности не оставляющий сомнения.
Но последующие факты конца XV в. (до издания Судебника) показывают, что практика не следовала установлению Василия Дмитриевича: около 1490 г. тягалась волость Залесская с Троицким монастырем о пустоши; сами истцы показывают, что монахи отняли у волости пустошь более 25 лет тому назад.
Тем не менее суд решает дело не по одному пропуску давности, а проверяет титул владения: оказывается, что монастырь не отнял землю, а купил ее у некоего Захарьина (который, однако, не имел права продавать ее); только убедившись в добросовестном источнике владения, судья (вел. кн. Иван Иванович) присудил землю в пользу монастыря (Акты Фед.-Чехов., № 34).
Но вот другой факт, показывающий, что владение может быть оправдано задолго до истечения 15 лет: в 1491 г. решалось дело (в уделе князя Андрея Васильевича Звенигородского) о городской земле; истцом был некто Семянко, а ответчиком Ивашко; оказалось, что последний «делает землю» уже 6-й год; судья решил дело в пользу ответчика на следующем основании:
«И от тех лет Семянко ведает, что Ивашко делает городскую землю, его двора выть, а он на нем не искал» (Ак. юр. № 7).
Отсюда Ив.Д.Беляев заключает, что, стало быть, после Василия Дмитриевича и до Судебника 1497 г. был издан еще один закон о давности, изменивший 15-летний срок.
Проф. Энгельман, признавая эту гипотезу произвольною, сам создает другое предположение: давность, установленная вел. кн. Василием Дмитриевичем «в своей отчине – великом княженьи», применялась не в целом государстве, а только «в отчине» великого князя.
Но Звенигород был именно частью великого княжения, старой отчины московской династии. Да и термин «великое княжение» в XV в. означал не какой-либо удел, а всю совокупность княжеств, подчиненных великому князю Московскому («а хто будет митрополит в нашей отчине»). Итак, приведенных догадок принять нельзя.
Такой обход законных сроков давности практикой не есть факт единичный: сроки, установленные судебниками (3 и 6 лет), на практике также часто не принимались во внимание; срок в 40 лет, установленный Судебником 1550 г. для выкупа родовых имуществ, нередко нарушается судьями; очевидно, что это явление общее, а потому и объяснение его должно относиться не к специальным особенностям того или другого узаконения, а к общему характеру понятия о давности в древнерусском праве.
Срок есть только одно из условий давности и притом наименее существенное, необходимое лишь для того, чтобы прочие условия успели проявиться, а именно воздействие на вещь владельца и намерение собственника бросить вещь, если Ивашко «делает землю» 6-й год, а присутствующий при этом собственник ведает и молчит, то судья находит, что нет надобности дожидаться 15 лет для того, чтобы установить, что существеннейшее условие давности есть налицо.
То обстоятельство, которое заставляло и другие народы устанавливать сроки давности inter praesentes и inter absentes, имеет важное значение по отношению к вопросу, знал ли собственник о завладении, мог ли противодействовать ему или давал молчаливое признание факту.
Возьмем другое условие – справедливость оснований владения (титул): для возникновения права не все равно, истекает ли оно из добросовестности или преступления. В первом случае суд довольствуется меньшим сроком, во втором – удлиняет его, ибо здесь уже может иметь место не давность владения, а лишь давность, погашающая преследование преступления.
Вот почему судья не довольствуется признанием факта 25-летнего владения и присуждает ответчику землю лишь тогда, когда доказано, что он завладел не насильством, а купил землю (у лица, не имевшего права продать).
Если Псковская Судная грамота назначает 4 или 5 лет, то на наш современный взгляд дает этой неопределенностью полный произвол судье и совершенно разрушает твердые основы давности; напротив, древнее право не видело в этом дефекта: требовалось только приблизительно обозначить «старину», а отнюдь не утвердить в населении мысль, что достаточно достигнуть до последнего дня назначенного срока, и право явится чистым от всех грехов своего рождения и первоначального образования.
Вот почему мы решительно противимся установившемуся ошибочному воззрению, будто русское право с древнейших времен не обращало внимания на титул владения. Если судьи всякий раз, убедившись, что срок давности истек, тем не менее допытываются источника владения, то нет никакой возможности отвергать признание добросовестного начала владения за существеннейшее условие давности.
Но исследователи давно уже имели в руках и официальное свидетельство о том же, не оставляющее сомнений: в правой грамоте 1627 г. (на которую ссылался Морошкин, как на рукопись, но которая потом издана в Акт. Федотова-Чех., № 96) судья – патриарх Филарет Никитич – в своем решении делает следующую ссылку на закон:
«А по государеву цареву и вел. кн. Михаила Феодоровича всея Руси указу и по Судебнику указано: родственных вотчин искать хто у кого завладел насильством за сорок лет, а болши сорока лет родственных вотчин искати и отдавать вотчичем не велено»
(сущность дела состояла в том, что известный дьяк Щелкалов при царе Феодоре Ивановиче зазвал к себе неких Сурвоцких и угрозами истязаний вынудил у них в свою пользу купчую и закладную на их вотчину, но затем заграбленную землю отдал Боголюбову монастырю; патриарх решил в пользу монастыря).
Что это за законы, на которые ссылается патриарх? Закон Судебника нам известен: он говорит о родовом выкупе в 40-летний срок имуществ, отчужденных родичем, а не отнятых насильственно у кого-либо. Закон Михаила Феодоровича нам не известен; мы знаем только указы, содержащие дальнейшее развитие того же закона Судебника при Михаиле Феодоровиче, но в них нет прибавки о насилии.
Неужели патриарх, отец правящего царя (на закон которого он ссылается) и его соправитель, совершает намеренную контрафакцию закона перед лицом всех, которым этот закон должен быть вполне известен? Невозможность такого неестественного предположения должна побудить нас искать другого объяснения.
Ключ к более правильному объяснению дает практика выкупов после Судебника 1550 г.: не в одном случае судья отказывает в праве выкупа до истечения 40-летнего срока. Это не есть беззаконие: стороны не протестуют и не апеллируют. Чем же руководится судья? Другими условиями давности, кроме срока.
По мнению судьи, выраженному Филаретом Никитичем, срок в 40 лет есть крайний, maximum, покрывающий собой всякое владение, именно владение без justus titulus. В нем скрыта и уголовная давность, покрывающая преступление. При других условиях в выкупе можно было отказать и задолго до истечения 40 лет. Только в этом смысле может быть истолкована ссылка патриарха: «…хто у ково завладел насильством».
Возьмем другой более ранний пример: в 1499 г., т. е. через год после издания 1-го Судебника, крестьяне ищут землю с митрополита после истечения 40-летней давности. Как могли они предъявить подобный иск, когда в законе, только что изданном, назначена давность в 3 и 6 лет? Они ищут на том основании, что митрополит завладел землей насильно.
Судья отказывает им не в силу истечения давности, а потому, что истцы не могли указать, какой митрополит произвел это насильственное завладение, и как это случилось (Ак. юр. № 8). Совершенно справедливы следующие слова проф. Энгельмана: «Давность есть только одно из судебных доказательств, подлежащее, наравне с прочими, обсуждению судьи».
Этими соображениями уясняется постоянное отступление на практике от сроков давности, установленных в законе: в период времени от Судебников до Уложений законными сроками были 3 и 6 лет; между тем, в 1627 г. Ростовский митрополит Варлаам ищет своей домовой вотчины, отданной крестьянам Кубинской волости 1617 г., т. е. 10 лет назад, и получает (Акт. Фед.-Чех., № 98); в 1628 г. Данилов монастырь ищет на Троицком монастыре землю за десять лет, и получает (Там же. № 97).
Теми же соображениями объясняется и то обстоятельство, что и сам законодатель назначает по частным поводам иные сроки давности, не отменяя прежнего общего закона (см. ниже о родовом выкупе).
Наконец, той же причиной можно объяснить дальнейшую историю законодательства о давности до периода Империи. Уложение не постановляет общего срока давности и говорит лишь о 40-летнем сроке родового выкупа вотчин (XVIII, 30).
Правда, в Уложении тот же 40-летний срок применен к случаю продажи старшим братом общей вотчины вопреки интересам несовершеннолетних младших братьев, «для своего пожитку»; младшие по достижении совершеннолетия, сохраняют право возвратить свои части вотчины безденежно в течение 40 лет (Там же 13).
Отсюда иногда выводят, что Уложение признает 40- летнюю общую давность. Но то же Уложение в разных других случаях назначает иные сроки давности, несравненно кратчайшие: например, срок для передела поместий, в случае недовольства со стороны кого-либо из участников раздела, полагается в 1 год (Уложение XVI, 55).
В других случаях кодекс вовсе не обозначает сроков, довольствуясь неопределенным термином «старина» или «старинный»: например, примерные земли в «старинных и родовых вотчинах» оставляются за владельцами, но «не в новых дачах». Какая же это старина и новизна? Сколько же лет нужно провладеть, чтобы вотчина сделалась старинной, закон не говорит.
Подобным образом в других узаконениях крестьяне-«старожильцы» теряют право перехода; а сколько лет надо прожить за владельцем, чтобы стать старожильцем, о том законы молчат (см. выше о крестьянах).
Поэтому полагаем, что Уложение не узаконяет сроков общей земской давности, довольствуясь сохранением высшего максимума в 40 лет для родового выкупа и для таких исков, которые основаны на вопиющей обиде собственника, как продажа вотчины малолетних старшим братом.
При этом следует заметить, что законодатель последний случай, видимо, подводит под право родового выкупа (хотя и неосновательно); в Уложении о праве младших братьев возвратить вотчину, проданную старшим, говорится так: «Учнут государю бить челом в указные в 40 лет». Почему эти 40 лет «указные»? Где они указаны? Только в ст. 30 той же главы, где речь определенно идет о родовом выкупе.
[2] Энгельман полагает, что давность владения движимыми вещами (кроме холопов) установляется следующей статьей Уложения (X, 285):
«Кто будет искать… какие животины или пчел с приплодом на прошлые годы, лет на пять, и больше или меньше, и по суду и по сыску в том своем иску истец будет прав, и ему за свиньи… или иную какую животину и за пчелы править то, чем у него кто завладеет, а в приплоде отказати, для чего он того всего на нем не искал в том году, как у него кто чем завладел».
Выражение «лет пять, больше или меньше» считают указанием на приблизительный срок давности. Но закон как раз говорит обратное: животное, отысканное хотя бы и после истечения 5-летнего срока, возвращается собственнику; он лишается лишь приплода. Если законодатель не сказал лет 15 и больше, то только потому, что дело идет о животных, срок жизни которых очень краток.
Приплод, по всей справедливости, удерживает владелец, как вещь, не бывшую никогда в руках собственника главной вещи и приобретенную владельцем, благодаря хозяйственным заботам этого последнего. Уложение видит еще в этом и штраф собственнику за его небрежность.
[3] Здесь везде надо разуметь государство, а не лиц правящих (князей и царей), ибо одинаковые явления возникают и на территориях республик – Новгородской и Псковской.
