Историческим основанием права наследства служат союзы лиц, устраиваемых самой природой – семьи и роды. Первоначально все права имущественные (как мы видели) принадлежат всем членам семьи или рода в совокупности. Смерть главы семьи или другого члена ее лишь переставляет порядок участвующих. Образцом этого порядка может служить родовое владение Рюриковичей русской землей.
При полном господстве такой общности прав семьи или рода наследственного перехода имуществ существовать не могло, ибо смерть лица не обусловливала перехода прав. Но история застает каждый народ в состоянии переходном к правам личным; лицо уже отчасти выделяется из общей родовой массы, хотя далеко не сразу завоевывает себе положение и значение.
Однако, в первый период (у нас период Русской Правды) первобытные основания наследственного права остаются ясными, именно в следующих признаках: наследуют только члены семьи; воля завещателя подчинена этому порядку; наследодатель не может завещать имущества сторонним лицам, если нет членов семьи, то наследство переходит к представителю общественной власти. Таково право наследства в Русской Правде.
Затем, во второй период с постепенным освобождением личности получается возможность оставлять наследство сторонним лицам, если нет у наследодателя «своих», т. е. нисходящих и боковых родственников, хотя права наследников по завещанию резко отличаются от прав наследников по закону.
Круг лиц, призываемых к наследованию по закону, расширяется, простираясь на ближнее и дальнее родство; ибо вообще сфера влияния гражданских прав лица раздвигается с течением истории, несмотря на новые стеснительные условия, введенные московским государством. Таково право наследства в Пскове, Новгороде и московском государстве.
Третий период истории права наследства, т. е. время империи, открывает бóльшие права для наследодателя в отношении ко всем имуществам, кроме родовых; круг призываемых к наследству по закону простирается уже до бесконечности.
Период Русской Правды
Период Русской Правды обнимает собой не только самую Русскую Правду, но и время, предшествующее ей. В договоре Олега находим следующую статью (13):
«Если кто умрет (из русских в Греции), не урядивши своего имения и не имеет своих (т. е. нисходящих при себе в Греции), то имущество возвращается к его милым ближикам (т. е. родственникам) в Русь. Если же он (умерший) сделал обряжение (завещание), то имущество получает тот, кому он записал наследовать имение; наследник может получить его от русских, торгующих (в Греции), или других, ходящих в Грецию и «удолжающих».
В этой статье находят: а) различение наследования по закону и наследования по завещанию; б) в наследовании по закону различаются «свои» (sui), т. е. нисходящие, от ближиков, боковых родственников; о завещании говорится, как о письменном акте. На этих основаниях одни полагают, что в статье договора Олега отразилось только византийское право и византийское воззрение на наследство.
По мнению других (Эверса), здесь нельзя различать ни русское, ни византийское право, а надо признать частное международное право. Статья имеет в виду не определение порядка наследования после руссов, живших в Греции, а возвращение такого наследства в Россию.
По праву Русской Правды, как увидим, боковым родственникам не могло переходить имущество наследодателя ни по завещанию, ни по закону: имущество бездетного переходило к князю.
Но в Греции не могли действовать права русского князя; русские не хотели допустить в таком случае и прав византийского императора. Отсюда явилось требование о непременном возвращении имущества в Русь.
Во всяком случае следует признать, что право договора с греками в этой его части отнюдь не выражает характерных признаков древнейшего русского права наследств[1]. Истинным выразителем его служит Русская Правда.
Ряд (наследование по завещанию). Выше было сказано, что точное различение наследования по закону и по завещанию не может быть приписано временам древнейшим. В исторической преемственности нельзя говорить ни о преимущественной древности завещательного наследования, ни наоборот.
Первоначально оба способа наследования неразличимы, ибо закон заменяется обычаем, а обычай складывается из проявлений воли частных лиц.
В Русской Правде по внешности различаются завещание – «ряд» – и наследование без завещания. Но по внутренней сущности того и другого между ними нет существенного различия. «Ряд», или, по терминологии договора Олега, «обряжение», есть завещательное распоряжение.
Но содержание этого распоряжения не есть назначение наследника (в чем заключается вся сущность римского тестамента), а лишь распределение имущества между готовыми (законными) наследниками.
Сообразно с этим находим в Русской Правде, с одной стороны, твердое определение ненарушимости воли завещателя: «…такоже есть ряд, яко же рядил» (Кар., ст. 112); «…кому мати всхочет, тому даст; дасть ли всем, и всем разделять».
Но эта ненарушимая и священная воля простирается только на распределение имущества: «…если кто умирая разделит дом детям своим, на том и стояти; если же умрет без ряру…», то наступают такие-то последствия. Итак, «рядом» назван раздел дома.
Да это так и естественно предполагать в первобытные времена: воля завещателя естественно наклоняется в пользу собственных детей, если они есть. Отсюда в последующих духовных грамотах XIV в. завещание пишется всегда, но всегда имущество завещается в пользу законных наследников.
И это не значит, что воля завещателя стеснена внешними предписаниями, что завещателю предписано ограничивать выбор наследников только нисходящими; напротив, он, свободно распоряжаясь, оставляет наследство всегда детям; отсюда выработался обычай и закон для преемства без завещания. В духовной Климента говорится, что завещатель избрал стороннего наследника, «потому что у меня не было ни брата, ни сына»[2].
В уяснение такого характера завещания могут быть приведены черты даже римского права из древнейших его времен: и у римлян первоначально завещатель всегда отдавал предпочтение нисходящим перед боковыми и сторонними; далее, при назначении наследником стороннего, этот последний усыновлялся завещателю, и самое назначение наследника совершалось первоначально в куриатских комициях.
Для уяснения первобытного завещания может служить и нынешнее обычное право. (См. Чубинского. «Народн. юридич. обычаи», № 117 и др.).
Итак, первоначальное завещание есть лишь распределение имущества между законными наследниками. Русская Правда не дает ни малейшего права предполагать, что завещатель мог назначить наследником стороннее лицо ни тогда, когда у него есть дети, ни даже тогда, когда у него их нет. Но из первого делается исключение при введении христианства.
В языческую эпоху, при господстве теснейшей и исключительной семейной связи для наследодателя вовсе не было лиц близких к нему за пределами семьи. С введением же христианства общественные связи расширились: явился разряд лиц, столь же близких ко всем, как и родные члены семьи, – это отцы духовные, духовенство.
Каждый наследователь, распределяя имущество между детьми, включал в число своих близких и церковь, отделял часть имущества «по душе». Таким образом открылся как бы больший простор для субъективной воли.
Однако, сила обычая тотчас[3] взяла перевес над субъективною волею и в этом отношении: обычай утвердил обязательность этого выдела «по душе», так что и в том случае, когда кто умирает «без ряду», то при разделе детей следует выдача части по душе: «…пакы ли без ряду умрет… на самого часть дати по душе» (Кар. 105).
Принцип, что завещатель не может распорядиться своим имуществом и тогда, когда у него не останется законных наследников, ослабевает и отменяется уже в XIII в. До нас дошла от этого века одна духовная, в которой завещатель (новгородец Климент) отдает свое имущество сторонним лицам, «потому что у него не было ни брата, ни сына». По Русской Правде, в таком случае следовала выморочность, и имущество переходило к князю[4].
Что касается до формы составления завещания, то, хотя Русская Правда ничего определенного не постановляет, однако дает право предполагать, что обычной формой было словесное совершение завещания: именно, говоря о праве матери завещать имущество, Русская Правда продолжает: «…если же без языка умрет», то наступает законное наследование.
Словесная форма вполне согласна с сущностью «ряда»; ряд есть распоряжение имуществом с общего согласия членов семьи. Это не частная воля, которая должна быть известна другим со всей точностью, а коллективная воля целой семьи, под руководством отца.
Впрочем, от времен Русской Правды дошли до нас и письменные завещательные акты: именно (кроме упомянутой духовной Климента) духовная Антония Римлянина 1147 г. и два духовных завещания князя Владимира Васильковича Волынского. И тот и другие из этих актов не выполняют, однако, понятия Русской Правды о ряде: первое есть завещание монаха, второе – князя, а у князей родовое начало преобладало над семейным.
Последние названы рукописаниями, т. е. таким термином, который впоследствии специально приурочен к завещаниям; писаны они, по приказанию князя, писцом его Федорцем и имеют форму, до сих пор удержавшуюся за актами этого рода, т. е. начинаются словами: «во имя Отца и Сына и Святого Духа».
Из этих двух грамот первая, в пользу брата его князя Мстислава, есть акт государственный – передача княжеского стола; вторая, в пользу жены завещателя, имеет значение частного завещательного акта: в нем князь передает жене город Кобрин, три села и монастырь.
Замечательно, что села завещатель называет своими, а об одном говорит прямо, что купил его у такого-то за такую-то сумму. Таким образом, для завещателя открывается в первый раз больший простор субъективной воли в распоряжении своими благоприобретенными имуществами.
Разумеется, город Кобрин не подходит под это понятие, но завещатель и распоряжается не самим городом, как частным имуществом, а лишь доходами с этого города; очевидно, что пользование этими доходами есть выдел вдовьей части в пожизненное владение, тогда как села завещаны в полную собственность княгини, что обнаруживается из весьма оригинального конца этого завещания:
«А княгиня моя, после моей смерти, если захочет идти в черницы, пусть идет, если же не захочет идти, то как ей любо: мне не смотреть, вставши из гроба, что кто будет делать после моей смерти».
Право делать завещание приписывается в Русской Правде лишь отцу и матери в отношении к детям и мужу на выдел жене, чем в высшей степени подтверждается указанное нами понятие о «ряде» Русской Правды.
Наследование по закону (по обычаю). Первоначально закон не вмешивался в порядок наследования: каждый раз отец семейства, по соглашению с прочими членами семьи, распределял имущество на случай смерти. Постановления Русской Правды о наследстве явились на тот случай, когда кто умрет без ряду. Каждый отец распределял имущество между своими детьми.
Поэтому и закон, когда не осталось завещания, старается распределить имущество умершего так, как бы сделал это сам наследодатель, если бы он успел распорядиться. Таким образом, наследство по закону является не ограничением воли завещателя, а восполнением ее; и то и другое в существе тождественны.
Круг лиц, призываемых к наследству по закону, есть семья в самом тесном смысле, т. е. как союз супружеский и союз родителей и детей. Наследуют только дети умершего, а равно в разделе имущества, т. е. в наследстве в неточном смысле, участвует его вдова и церковь. Никто из других лиц (например, боковых родственников) к наследству не призывается.
Русская Правда определяет общий порядок наследования по закону в двух первых своих статьях о наследстве (103 и 104 Кар.); здесь она различает порядок наследования в классе смердов, с одной стороны, и в классе бояр, боярской дружины и людей – с другой.
В первом случае наследство переходит «детям» в собственном смысле, т. е. мужского пола; если же их нет, а есть дочери, то эти последние, не получая наследства, получают лишь выдел приданого. В остальных классах общества, за неимением сыновей, наследуют и дочери.
В первом случае при неимении сыновей, во втором – сыновей и дочерей, оставшееся имущество становится выморочным и идет князю[5]. Таков простой и ясный смысл статей Русской Правды.
Но при этом возбуждается масса вопросов: призываются ли к наследованию боковые? Почему в сословии смердов исключаются от наследования дочери? Почему не упоминаются дальнейшие нисходящие – внуки и т. д.? Все эти вопросы, подсказанные позднейшими условиями права наследства, подали повод к различным перетолкованиям ясных статей Русской Правды.
Так, одним исследователям (Никольский) казалось, что необходимо в эпоху Русской Правды распространить круг наследующих и на боковых.
Поэтому они думают, что Русская Правда в упомянутых двух статьях изображает не общий порядок наследования, а специальный: именно, будто бы общий порядок наследования всех свободных лиц призывал к наследованию и боковых родственников, но из этого порядка исключаются класс смердов и класс бояр и дружинников.
Как тот, так и другой состоят из лиц, зависимых от князя по личным отношениям. Смерды – это низший безземельный класс, преимущественно сельских обывателей, подобный прониям сербским и кметам вислицкого статута. Они жили и работали на княжеских или (что то же) общественных землях, владея имуществом лишь на правах пользования.
И в Польше до вислицкого статута наследство после кметов шло в пользу князя, но этот статут признал такой обычай несправедливым и допустил к наследованию их родственников (consanguineos vel affines). В подобной же личной зависимости от князя находился и класс, стоявший на противоположной ступени общественной лестницы – бояре.
Сличая наше право с сербским, Никольский находит большое сходство между положением наших бояр и сербских властелинов, которым, по законам Душана, сербский царь наследовал в их движимом имуществе. Из нашего изложения государственного права Древней Руси видно, что в замечаниях о положении смердов есть некоторая доля истины.
Действительно, их особым положением зависимости объясняется privilegium odiosum в их порядке наследования не от общего (мнимого) порядка наследования, а от того, который действительно существовал для бояр и «людей».
По мнению П. П. Цитовича, и здесь, т. е. в отношении к смердам, нет никакого исключения; он полагает, что и после смердов наследство только тогда идет князю, когда у смердов не осталось детей вообще, т. е. как мужского, так и женского пола. Но если так, то тогда незачем было отдельно говорить о смердьем наследстве, в противоположность боярскому и людскому.
Что же касается до класса бояр и боярской дружины, то вывод Никольского должен быть признан совершенно ошибочным: в эпоху 3-й Русской Правды, т. е. в XII – XIII вв., класс этот должен быть признан вполне свободным от личной зависимости от князя.
Сверх того, сама Русская Правда ясно указывает, что порядок наследования, изображенный в ст. 104, есть порядок общий, а не специальный: именно статья эта надписывается (в Кар. списке): «…о боярском наследстве и о людском», т. е. о наследстве «людей» – термин, под которым разумеются все свободные граждане.
Таким образом несомненно, что Русская Правда допускает наследование только детей, но исключает от наследования дочерей в сословии смердов[6].
Допускается ли при этом наследование дальнейших нисходящих, т. е. внуков и т. д.? Хотя Русская Правда об этом не упоминает, но допустить утвердительный ответ на этот вопрос необходимо под тем только условием, что внуки живут в нераздельной семье с их дедом-наследодателем.
Но Русская Правда, очевидно, имеет в виду тот быт, когда каждый женатый сын выделяется в особый дом, основывает независимое хозяйство, т. е. имеет в виду не сложную семью, не род, а семью в тесном смысле, а потому и не считает нужным упоминать о дальнейших нисходящих. Такова общая сфера наследования по Русской Правде.
Определив общую сферу права наследства, мы должны ознакомиться, в частности, с отношениями к этому праву отдельных членов семьи.
Наследование сыновей. В этом отношении уже в Русской Правде стоит твердо отличительный принцип русского права: к одновременному наследованию призываются все сыновья: «…пакы ли без ряду умреть, то всем детем» (105). Напротив, отличительная черта древнегерманского права есть наследование одного старшего сына по крайней мере в главном имуществе.
Принцип первородства, впрочем, не составляет особенности только германского права: известно его значение у восточных народов (например, у евреев). Немецкий историк Филипс весьма основательно объясняет господство принципа первородства следующими бытовыми условиями: старшие братья, способные носить оружие, исключают младших, не достигших совершеннолетия.
«Старший брат – вместо отца», как говорилось и в русском княжеском роде. Но в русском праве принцип первородства, взявший решительное преобладание в государственном праве, совершенно исчез в порядке частного наследования. В позднейшее время, при Петре Великом, оба эти начала столкнулись в указанной противоположности на русской почве.
Способ наследования сыновей может быть двоякий: братья по смерти отца или остаются в общем совладении, или делят имущество поровну. Первый случай представляет чистый тип древнейшего наследования, когда права на имущество не претерпевают никакого видимого перехода; старший заменяет отца.
Второй способ – раздел имуществ на ровные части – совершается или вследствие ряда, данного отцом, или по взаимному соглашению братьев. Русская Правда говорит только, что, если отец умрет без ряду, то дом всем детям, и не входит в дальнейшие и подробнейшие объяснения, но из этого выражения сам собой вытекает порядок равного раздела имущества.
Из этого сделано одно исключение, что отеческий двор во всяком случае оставляется в пользу младшего: «…двор без делу отен всякои меншему сынови» (Кар. 112). Что означает здесь «без делу»? То ли, что двор не включается в раздел, или заменяет для младшего сына его законную часть наследства?
Следует думать, что он входит в состав следующей младшему части. Объяснение мотивов этого находим в живом обычном праве (см. у Чубинского. Нар.-юр. об., № 118: крестьянин завещает свой собственный дом с принадлежащей к нему усадьбою… меньшим своим сыновьям, потому что старший имеет свою собственную усадьбу).
Иногда обычай Русской Правды называют миноратом, но напрасно. Мотив закона не большее, а вернейшее обеспечение младшего, который может остаться малолетним и должен иметь готовый кров.
Как сказано, Русская Правда не вмешивается в определение наследственных долей сыновей. Но она предвидит, что спор о разделе наследства возможен; в таком случае она предоставляет решение воле князя, который посылает своего детского делить детей (Кар. 117).
Между тем, по древнейшему уставу церковному (Владим.), споры о наследстве вообще подлежат решению церковной власти: «…братни ли дети тяжются о задници…» (здесь, кажется, следует читать: братия или дети…). Это обстоятельство выставляется как аргумент против подлинности церковных уставов. Но известно, что в Древней Руси все право наследства, наравне с семейственным, подлежало ведению церкви.
Противоречие может быть разрешено или тем, что в Русской Правде отразились обычаи древнейшие – дохристианские, или тем, что, по буквальному смыслу Русской Правды, князю предоставляется решение споров (не о наследстве, а именно о дележе имущества) тогда, когда тяжущиеся сами пожелают обратиться к суду князя.
Наследование дочерей. В выше представленной схеме круга наследующих было показано, что по общему порядку дочери наследуют только при неимении сыновей; по специальному же порядку (в классе смердов) дочери не наследуют и тогда, когда сыновей не осталось. Исключение дочерей от наследства при сыновьях есть общий принцип славянского и германского права.
Из славянских законов, древнемазовецкое право выражается так: «…ex antiqua consvetudine дочери не наследуют в отеческих имениях и некоторых других имуществах при братьях и их детях, но всегда остаются у них in dote, иначе – na posagu».
Древнегерманские законодательства, делая такие же постановления, отчасти указывают и на свои мотивы: так, англо-веринские законы отказывают дочери в наследстве не только при братьях, но и без них, если наследство состоит в недвижимом имуществе, что и называлось в собственном смысле haereditas; к наследованию же денег и движимости (mancipio) допускают и дочерей, если нет сыновей.
Недвижимое имущество при неимении сыновей переходит не к дочери, а к ближайшему родственнику со стороны отца.
Нечто подобное было впоследствии и в нашем праве, когда, например, в княжеских вотчинах не призывались к наследству дочери: вотчины шли в казну и были, по воле государя, передаваемы родственникам умершего, а дочерям выдавалось приданое.
Мотив этот понятен: недвижимое имущество обременено служебными обязанностями по отношению к государственной власти; обязанности эти (преимущественно военную службу) женщина лично исполнять не может. Но в Русской Правде такого мотива нет: имущество, о котором она говорит вообще в своих статьях о наследстве, есть двор, статок, добыток (движимость).
Здесь должна присутствовать другая причина более общего характера: эта причина есть первобытная семейная основа права наследства: семью продолжают сыновья, а не дочери; выйдя замуж, дочь основывает другую семью. На этом мотиве держатся и нынешние права наследования дочерей, по-видимому, столь противные справедливости.
Исключение незаконнорожденных. Во всех предыдущих положениях разумеются дети законнорожденные. Но во время Русской Правды понятие это было довольно шатко, так как не исчезло еще ни многоженство, ни свобода разводов. Было ясно только различие жен от рабынь-наложниц.
О детях, рожденных от этих последних, Русская Правда определенно постановляет, что наследства им нет; но по смерти отца свобода им с матерью (Кар. 110). В таких случаях, по указанию позднейших обычаев, следовал наделок освобожденным, состоявший в движимых вещах.
Такой порядок наследования нисходящих по общей норме, именно порядок наследования после отца.
Наследство детей после матери. Другой порядок наступает, если наследование идет от матери. Во-первых, смысл текста Русской Правды дает понять, что матери принадлежит бóльшая свобода в распоряжении своим имуществом, чем отцу: «…а матерняя часть детям ненадобна (т. е. на эту часть дети не могут заявлять притязаний); но кому мать захочет, тому и даст» (Кар. 114).
Это постановление, относящееся собственно к завещательному праву, указывает, однако, на разницу наследства после матери, лежащую в самом существе его. И действительно, далее Русская Правда так определяет законный порядок наследования после матери: «…если она умрет без языка, то у кого (из детей) она жила во дворе, у кого умерла и кто ее кормил, тому и получать наследство».
Другая статья (116) служит разъяснением и дальнейшим развитием этого постановления. Как сказано, дочери при сыновьях не наследуют после отца; после же матери может ли наследовать дочь, когда именно дочь, а не сыновья приютила мать и кормила ее до смерти?
Русская Правда говорит: «Мать может отдать все кому угодно из сыновей первого ли, или второго мужа, кто только к ней был добр. Если же все сыновья ее будут непочтительны («лихи»), то может дать дочери, которая ее кормила». Здесь опять Русская Правда говорит о наследовании завещательном, но мы уже знаем, что завещательный порядок совершенно тождествен с законным.
По сличению с предыдущей статьей, ясно, что, если мать умрет без языка, то имущество получает тот, у кого она жила, хотя бы то была и дочь. Мысль о том, что мать может примкнуть со своим имуществом к постороннему (при непочтительности всех детей), отнюдь не вытекает из текста Русской Правды. Согласно церковным уставам, надо думать, что в таком случае вдова находит приют в церкви.
На чем основывается эта разница в порядке наследования после матери и отца? На том, что мать остается главой и продолжательницей власти в семье лишь тогда, когда семья остается неразделенной. Но если раздел последовал, и вдова получила свой законный выдел, то она уже не принадлежит ни к какой из новых семей.
Она может примкнуть по собственной воле и выбору к какому-либо из детских семейств, к которому в таком случае и приурочивается принесенное ею имущество. Впрочем, все эти замечания относятся только к наследованию после матери-вдовы.
Но если жена умерла при муже, то ее имущество до смерти мужа, хотя бы он вступил во второй брак, остается в составе общесемейного имущества. Лишь после смерти отца дети ее наследуют ее часть, но уже наследуют все дети, может быть, со включением и дочерей.
Наследование восходящих. Из предыдущего видно, что порядок наследования идет в порядке естественного поступания поколений от старшего к младшему. Русская Правда умалчивает о наследовании восходящих, конечно, не потому, что родительская власть исключала возможность существования у детей отдельного имущества.
В одной семье это, конечно, нужно предположить, но сыновья отделенные, без сомнения, могли иметь и имели свое независимое право на имущества: им мог наследовать отец. Но Русская Правда молчит и не дает никакого права предполагать существование такого обратного порядка наследования, именно вследствие указанного выше общего характера права наследования, определяемого сферой семьи.
Наследование супругов. В понятие семьи входит не только союз родителей и детей, но и союз супружеский. Установляет ли древнее право порядок наследования в этом последнем союзе? Русская Правда содержит в себе несколько статей о праве жены на оставшееся после мужа имущество.
Поэтому можно подумать, как и думают обыкновенно, что Русская Правда определяет права наследства жены после мужа, хотя не устанавливает обратного порядка, т. е. наследования мужа после жены.
Если признать верным первое, т. е., что, по Русской Правде, жена наследует мужу, то второе, т. е. ненаследование мужа жене, можно бы изъяснить тем, что жена не имеет никаких имущественных прав при муже, а потому и не может оставить никакого наследства.
а) Наследование жены. Однако, проверим первое: дает ли Русская Правда жене право наследовать после мужа? В ст. 106 Русская Правда, между прочим, говорит: «А наследство ей (жене) мужнино не надобе», т. е. она не может иметь притязаний на наследство после мужа.
Думаем, что наш памятник точно различает понятие наследства от выдач и выделов, которые могут быть сделаны по смерти лица из его имущества кому-либо и от других прав, которые могут лишь казаться правами наследования.
Поэтому те права, которые Русская Правда назначает жене, не должны быть признаваемы и именуемы наследством. Что же именно Русская Правда назначает жене? Она возвращается к этому вопросу два раза (ст. 106 и 113) и имеет в виду два возможных случая:
1) семья по смерти отца может остаться неразделенной; тогда мать семейства, оставшаяся вдовой, остается главой семьи[7] даже в том случае, если бы дети не хотели держать ее на дворе: «…если она захочет остаться с детьми, то во всяком случае исполнить ее волю, а детям воли не давать».
Если семья не противится власти матери, то, очевидно, мать не нуждается ни в каком выделе имущества, как хозяйка. Доказательством того, что такое отношение к имуществу мужа Русская Правда допускает для вдовы, служит следующее указание: «Если жена, – говорится в этом памятнике, – обещается сидеть (вдовой) по муже, но растеряет имущество и пойдет замуж, то платить ей все детям» (113).
Ее безотчетная родительская власть разрушается лишь вторым браком ее. Но восприятие родительской власти не есть переход имущественных прав в наследстве.
2) Если же семья делится по смерти отца, то какое положение наступает в этом случае для матери? Тогда она получает выдел из имущества мужа: «…если жена останется вдовой после мужа, то дать ей часть, взяв ее от детей». Часть эта может быть ей назначена ее мужем в завещании («а что на нее муж возложил, тому она госпожа»), может быть и выделена при разделе детей.
Какая часть должна быть выделена по закону, этот вопрос может быть решен лишь предположительно и по аналогии с правами других народов, а именно часть вдовы должна равняться сыновней. Но этот выдел не есть наследство. Единственное право на полученный законный выдел, предоставляемое вдове, это распоряжение им на случай смерти в пользу своих всех детей или одного из них.
Такой выдел есть то же, что называлось впоследствии на прожиток. Лучшее уяснение характера этого «прожитка» заключается в судьбе его в таком случае, когда вдова идет во 2-й брак. Судя по древнейшим завещаниям, часть, данная на прожиток, в таком случае обыкновенно возвращается семье – детям (за немногими исключениями, как выше в духовной князя Владимира).
Косвенным образом то же самое можно вывести и из самой Русской Правды, именно следующих выражений ее: «Аще жена сядет по мужи», т. е. если останется вдовой, «то дать ей часть»; очевидно, разумеется, что, если жена не остается вдовой, то и части не получает.
3) Наконец, приданое, принесенное женой и состоявшее в распоряжении мужа, по смерти мужа возвращается ей (на что намекает ст. 106 Кар.), но это, очевидно, не имеет никакого отношения к праву наследства.
б) Ненаследование мужа. Русская Правда указывает выдел жене после смерти мужа, но не говорит ни о каких правах мужа на имущество жены по ее смерти. Предположение, что муж потому не наследует после жены, что жена не имеет никаких имущественных прав по отношению к мужу, прямо опровергается текстом Русской Правды.
Именно Русская Правда предвидит, что могут остаться дети от двух жен, и постановляет, что каждый из детей наследует в имуществе своей матери. Относительно 2-й жены, оставшейся вдовой, можно еще подумать, что здесь речь идет об имуществе, выделенном ей мужем «на прожиток», но относительно 1-й, умершей раньше мужа, такое предположение невозможно.
Ясно, что здесь речь идет о собственных имуществах жены, принесенных ею в виде приданого или приобретенных во время брака. Имущественные права жены, подчиненные правам мужа при существовании брака (см. выше об имущественных отношениях супругов), выделяются и специализируются при прекращении брака смертью того или другого супруга.
Итак, не по этой причине Русская Правда обходит молчанием право мужа наследовать жене. Можно бы предположить для такого умолчания общую причину, именно неполноту и казуистичность памятника, но Русская Правда очень полно затрагивает все стороны взаимных отношений членов семьи в праве наследства и два раза говорит о правах вдовы; таким образом были все поводы для составителя памятника вспомнить и об обратных правах мужа.
Следует заключить, что древнейший закон потому обходит это явление, что его не существовало в действительности. Так оно и есть в последующем праве, в особенности в праве литовско-русском, что удержалось и до сих пор в законах малороссийских губерний.
Но нет никакого сомнения, что муж, по смерти жены, не лишается права владения и пользования жениным имуществом, что оно не отбирается у него, как это видно из приведенного выше постановления о том, что по смерти отца единоутробные наследуют каждый в имуществе своей матери; стало быть, до смерти мужа имущество 1-й жены находилось в его пользовании и заведывании.
Но это пользование отнюдь не есть наследство: муж лишь продолжает пользование. Это обстоятельство окончательно уясняет нам значение выдела жене. О нем упоминает Русская Правда (умалчивая о праве пользования мужа) только потому, что по смерти отца семейства может последовать полный раздел семьи, а по смерти матери семейства при живом отце этого быть не может.
Итак, по древнейшему русскому праву, супруги не наследуют друг другу (что и согласно с естественной преемственностью наследства в преемственном порядке поколений), но тот и другой супруг пользуются пожизненно или всем имуществом семьи, или (жена) частью этого имущества.
Таковы несложные формы права законного наследования по Русской Правде, истекающие из одного общего начала и последовательные во всех подробностях[8].
Юридическая сущность наследования по Русской Правде. Иногда встречается предположение, что право наследства есть явление искусственное, обязанное происхождением своим закону, ибо-де первоначально вовсе не было понятия о праве наследства, как переходе всех имущественных прав умершего на другие лица; наследством первоначально назывались будто бы вещи, оставляемые умершим (бесхозяйные), а не права.
Но истинный взгляд на юридическую сущность права наследства заметен уже в древнейшие времена русского права. Мы упоминали о постановлении Русской Правды, по которому наследник вотчима обязан вознаградить пасынков его за растерянное вотчимом имущество этих последних (Кар. 115).
В договоре с немцами 1229 г. определенно постановлено: «Если иностранец дает в заем деньги княжьему холопу или иному доброму человеку, а тот умрет, не заплатив, то кто берет его наследство, тот платит и долг немцу».
Ключ к изъяснению этого самый простой: преемство имущественных прав сосредоточивается в семье, которая и заключает обязательства сообща и отвечает по ним сообща, несмотря на совершающиеся перемены в личном составе семьи.
[1] Статья 13-я договора Олега относится только к руссам и не касается греков. Зачем договаривающимся потребовалось говорить о наследстве? Устанавливать порядок наследования между русскими не входило в интересы греков: какое им до этого дело? Просить греков дать постановление о таком порядке не входило в интересы руссов.
Единственное значение этой статьи есть международное, т. е. отказ византийского фиска от права на имущество умерших в Византии руссов (права, в то время весьма распространенного и у других народов).
Для этого достаточно было установить, что наследство передается «своим», т. е. родственникам (каким – н известно), находящимся при умершем в Византии, или (за неимением таковых в Византии) пересылается на Русь тоже родственникам умершего. Если же умерший оставил ряд – завещание, то берут наследство те, кому он завещал.
Отсюда нельзя сделать никаких выводов ни о том, какие это родственники наследуют: нисходящие или и боковые, ни о том, мог ли завещатель отказать стороннему помимо родственников, и вообще заключает ли в себе «обряженье» свойства римского тестамента, или равняется русскому ряду?
Точно так же из внешнего сходства статьи договора с правилом XII таблиц: «…si intestato moritur agnatus proximus familiam habeto» нельзя сделать никаких выводов для порядка наследования у руссов, кроме разве одного, что греки сочли возможным русское право выразить не юстиниановскими формами права наследства, а древнейшими римскими, так как старое агнатическое наследование имело некоторую аналогию с порядками, господствовавшими тогда у руссов.
Единственный ценный для русской истории права наследства вывод (сделанный Г. Рудневым) заключается в том, что термин «обряженье» указывает на существование в X в. такого же понятия о ряде, какой мы получаем из Русской Правды, и что уже тогда завещания могли быть писанные.
[2] Понятие о «ряде», как субъективном произволе, противоречит не только букве памятников, но и основным началам древнего права наследования во всемирной истории права.
Порядок законного преемства вырабатывается из проявлений свободной воли частных лиц, которая руководствуется не произволом (капризом), а известными определенными началами, которые и созидают впоследствии весь порядок наследования. В первом случае из отдельных актов воли частных лиц не могло бы возникнуть никакого порядка законного преемства. Между свободною волею и произволом великая разница.
Проф. Сергеевич полагает, будто буква источников дает некоторое право установить произвол воли завещателя в эпоху Русской Правды, а именно в синодальном списке Русской Правды читаем: «Аже кто умирая разделит дом, на том же стояти…» (в прочих списках: «Аже кто умирая разделить дом детям своим»); отсюда заключают: «Необходимых наследников нет»; не обозначаются лица, «между которыми раздел должен произойти».
Оставлять, дарить и пр. можно кому угодно, но делить можно только между определенными лицами. Синодальный список просто здесь делает пропуск (и это один из многочисленных примеров внутренней неисправности этого древнейшего списка; см. прим. к нашему изд. в Хрестоматии. Вып. I, изд. 1899 г.); однако, и в нем контекст речи не оставляет сомнения: «паки ли без ряду оумрет: то все детем»; вот те лица, между которыми производится раздел.
Далее говорят: «Умирающий мог отказать что-либо и не детям»; совершенно справедливо, но речь идет об универсальном преемстве, а не о выделах (которые, впрочем, также могут быть освящены обычаем). Затем утверждают: «Отец мог оставить не всем (детям), а кого-либо исключить».
И это дело возможное без нарушения принципа семейного преемства (см. об этом ниже в отделе о наследстве в Пскове), хотя о том источники ничего не говорят.
В примере из современных юридических обычаев Архангельской губ. утверждается как раз последняя мысль: «Родители могут лишить (непокорных детей) наследства; между покорными детьми они распределяют наследство по усмотрению». (Ефим., 70, 73; Сергеев. «Лекции и исследования», 1899. С. 420 и сл.).
[3] Говорят, что не следует обозначать моменты времени между возникновением обычая и его признанием в качестве общеобязательной нормы. (См. Руднев. С. 37-38). В истории образования обычного права – это так, но в истории изменений обычного права – нет. Христианство есть факт исторический, и распространялось оно не сразу, а постепенно.
Это замечание, сделанное в предыдущем издании нашей книги, мы считали (и считаем) совершенно ясным, но проф. Дьяконов «решительно не может понять» нашей мысли (Ж. М. ю., 1900, III, 297), хотя понять бы и нетрудно: у славян-язычников не было обычая выделять часть наследства в пользу христианской церкви; обычай образовался после принятия христианства.
Таким образом, дело идет не о возникновении обычного права, а о возможности возникновения новых норм (особенно на основании чужих, заимствованных начал) в эпоху обычного права.
Закон может установить новые, заимствованные нормы сразу, не заботясь о том, доступны или не доступны они общему сознанию. Обычное право лишено этой действующей сразу силы. В нем такие нормы могут образоваться лишь постепенно во времени.
[4] Полагают (г. Руднев, с. 46 и сл.), что «рукописание», образцом которого служит завещание Климента, ничем не отличается от «ряда» Русской Правды. Но воля завещателя, не имеющего «ни брата, ни сына», не предопределяется с такой неизбежностью, как в ряде: обычай мог поставить на место сына монастырь, но такой же обычай, о котором свидетельствует Русская Правда, ставил в положение наследника князя.
Теперь выбор между государством и церковью предоставляется завещателю. Эта свобода выбора (условная) «сближает» рукописанье с тестаментом (но не равняет с ним).
[5] Так понимает порядок наследования по Русской Правде и Неволин, но у него эта мысль (о семье, как исключительной сфере наследования) в некоторой степени ослаблена гипотезой, что до Русской Правды господствовало наследование целого рода.
Данные для подтверждения этого очень слабы (договор Олега, летопись о дани с греков в пользу рода руссов, порядок мстителей, церковный Устав Владимира; см. о них ниже в след. прим.). Нескладность теории бросается в глаза: сначала наследует весь род, затем только дети, а затем опять родичи. Впрочем, см. ниже с. 568.
[6] Всемирно-исторический факт узкого круга наследующих в первобытные эпохи и постепенного расширения его в истории есть факт более или менее признанный и имеющий глубокую важность историческую и догматическую в учении о наследстве.
Известно, например, что в древнейшем римском праве наследовали только «свои», т. е. члены семьи, которые даже «не считались наследниками и не могли отказаться от наследства» (Муромцев, с. 119-122; Кавелин, с. 60-61); затем допущены агнаты, т. е. одни подвластные, потом, когда установилось когнатическое наследство, то первоначально простиралось только до 6-й степени.
В старонемецком праве (в Lex Baiuvariorum до 7-й степени; в Саксонском зерцале, т. е. даже в XIII в. наследование допускалось лишь usque ad octavum gradum). До 8-й степени допускалось наследование и в польском праве. Несомненно то же установление (сначала без точного определения степени, а потом, согласно с польским правом, также до 8-й степени) наблюдается в западнорусском праве.
В общерусском древнейшем и потом московском постепенное расширение круга наследующих обозначено весьма ясными чертами в законах (Рус. Пр. Кар. 103, 104; Пск. Судн. гр. 15; ук. 1562, 1572, 1627, 1650 и 1676; см. ниже).
Русская Правда прямо отрицает наследование боковых, говоря, что за неимением детей наследство идет князю (становится выморочным); со времени возникновения бокового наследования оно сначала идет только ближнему племени, т. е. простиралось до 4-й степени родства (что, впрочем, по переводе на способ счисления средневековый немецкий, равняется осьмому «градусу»), затем в XVII в. распространилось на «дальнее родство», которое в законе опять точно ограничено 4-м «коленом» (т.е. 8-й степенью).
Лишь в периоде империи круг наследующих становится безграничным. Такой громадный (и говорим общеизвестный) исторический факт имеет глубокое значение для истории происхождения права наследства и для теоретической оценки этого института в настоящее время.
Он свидетельствует, что право наследства возникает не из искусственного измышления, а коренится в совладении лиц, живущих в одном доме с наследодателем, разделявших вместе труды приобретения имущества и право пользования им.
Он показывает также, что дальнейшее расширение круга наследующих, особенно же доведение его до бесконечности родства в период империи есть явление до известной степени искусственное и может подлежать изменению в законодательстве, подобно французскому праву, ограничивающему право наследования кровных родственников 12-й степенью, что повело бы к смягчению того случайного характера права наследства, который подает поводы к разрушительным попыткам полного отрицания этого права.
Такое высокое значение указанного исторического факта, однако, мало оценивается некоторыми русскими писателями, наталкивавшимися на вопрос о праве наследства.
Г. Сторожев, нашедший в Архиве Министерства юстиции список указной книги поместного приказа и издавший его, решился присоединить к тексту книги обширные комментарии, касающиеся не одного вопроса о поместьях и вотчинах, но и многих других вопросов гражданского права, в том числе и права наследства и притом с древнейших времен.
Отвергнув авторитетное мнение Неволина о семейном круге наследующих по Русской Правде и не приняв во внимание, что это «мнение» не одного Неволина, а постановление древнего закона, понимаемое в таком же смысле всеми историками права наследства (И.Д.Беляевым, К.Д.Кавелиным, П.П.Цитовичем), кроме проф. Никольского, мнение которого оценено уже в достаточной степени, автор к имени Неволина присоединяет и наше, как лица, разделяющего заблуждение Неволина (Историко-юридические материалы, изд. моск. Архивом Мин. юст. Вып. I. С. 194).
Тем не менее и в настоящее время мы излагаем тоже утвердившееся в науке мнение, повторяя его не бессознательно (как видно из предыдущего) и считая заблуждением мнение проф. Никольского.
При этом между Никольским и г. Сторожевым есть некоторая разница; первый старался по мере сил доказать, что изображаемый Русской Правдой порядок наследования есть специальный, о чем г. Сторожев совсем умалчивает, предполагая взамен того указания, что Русская Правда – кодекс неполный (Русская Правда этому предмету посвящает 13 довольно обстоятельных статей), и вообще подробно аргументируя известную истину, что законы всегда менее полны, чем запас юридических норм в жизни (при этом вдобавок приводятся неловкие примеры: «Если судебники молчат о поместном праве, значит ли это, что в эпоху судебника не существовало поместий?»
Между тем, судебник говорит: «Аще взыщет помещик на помещике, за которым земли вел. князя…»). Но Русская Правда не умалчивает о наследстве боковых, а прямо отрицает его, говоря, что, если у смерда нет сыновей, а у бояр и боярской дружины – и дочерей (последнее г. Сторожев опускает), то наследство идет князю.
Для того, чтобы выступить против установившегося взгляда по вопросу большой важности, нельзя довольствоваться аргументами, которые раньше уже имелись в виду и признаны ненадежными, а именно: Договор Олега, будто бы различающий «своих» (нисходящих) и «малых ближиков» (будто бы родственников).
Но тем, кто занимался этим памятником (в том числе и единомышленнику г. Сторожева проф. Никольскому) известно, что договор говорит не о лицах, имеющих право наследовать, а о лицах, которым можно выдать наследство в Византии или переслать в Россию (см. выше прим. на с. 546).
Таковы же следующие аргументы: «…наследование боковых родственников по закону знает и Псковская Судная грамота», но его знает и Свод законов Российской Империи; что же из этого следует?
Наука давно знает, что в XIV-XV вв. наследование боковых уже существует и старается объяснить, как оно могло возникнуть после Русской Правды: см. ниже о праве наследства в Новгороде и Пскове, где между прочим содержится и изъяснение того, почему в актах, современных Русской Правде (духовной Климента, церковных уставах), говорится о наследовании братьев, именно, что здесь разумеется агнатическое наследование членов одной сложной семьи (когда братья остаются в совладении).
А в ссылках на духовные и церковные уставы заключаются все остальные аргументы г. Сторожева, если не считать права мести, которое к праву наследства не относится: оно может принадлежать и жене в отношении к мужу (пример Рогнеды) и сторонним лицам (пример Варяжка).
«Таким образом, – заключает г. Сторожев, – право наследования боковых является исконным в русском праве». Таким образом, заключаем мы, право наследования боковых есть позднее явление, сменившее в XIV-XV вв. древнее семейное преемство.
[7] Изложенные выше (с. 439) узаконения о причислении вдов к людям церковным относятся к вдовам бесприютным и бессемейным.
[8] Таковы более или менее установившиеся в науке положения о праве наследства по Русской Правде, – положения, извлеченные из довольно ясного текста памятника, поддержанные несомненными явлениями всемирно-исторического характера развития этого института и потому принятые многими историками русского гражданского права.
Впрочем, можно найти даже теперь в нашей литературе иные воззрения на этот предмет, а именно:
а) Русская Правда представляет смешение положений русского обычного права и права византийского, причем встречаются и «прямо противоречивые между собой постановления», что объясняется разновременным происхождением статей Русской Правды.
б) Русская Правда «не различает пола детей» (в отношении к наследству): дочери наследуют наравне с братьями, хотя одна статья прямо противоречит этому, т. е. отказывает дочерям в праве наследства при братьях.
в) Различия в круге наследующих по классам общества не существует: «слово “смерд” употребляется в широком смысле всего населения»; о наследстве бояр Русская Правда вовсе не говорит ничего: она ведет речь лишь о «боярской дружине» с целью обозначить, что выморочное имущество после боярских дружинников идет не князю, а боярину.
г) Право наследования боковых не отрицается Русской Правдой, а лишь умалчивается, что оно было в XII в., о том свидетельствуют слова киевлян об Ольговичах, у которых они (киевляне) не хотели быть как бы предметом наследства («акы в задчины»).
Факт (заметим), доказывающий только существование в государственном преемстве права наследования (что, как известно, отрицается проф. Сергеевичем), но государственное наследование всегда отличалось от частного: в Московском государстве господствовал принцип первородства (единонаследия), а в частном – наследование всех сыновей в равных долях (см. В.И.Сергеевич. «Лекции и исследования», изд. 1899 г. С. 423-431. В разбор всех таких положений не входим).
