Соглашение в договоре должно быть свободное. Эта свобода может быть нарушена насилием или принуждением; в таком случае нет существенного условия для действительности договора.
Насилие может быть физическое или нравственное (психическое), посредством незаконного действия на волю, возбуждающего страх. В последнем случае воля насилуется угрозой настоятельного зла.
Вообще действие одной личной воли на другую заключает в себе моменты, большей частью неуловимые для внешнего сознания; таково, напр., нравственное влияние, прямой или косвенный уговор, хотя бы и с своекорыстной целью. В большей части случаев такое влияние, хотя бы и достоверно было, не служит еще признаком насилия, разрушающего свободу.
Для этого необходимо знать, что воля в договоре была вынуждена страхом, и притом таким страхом, который подавляет свободу. Простое опасение зла ненастоятельного, смутно представляемого, отдаленного оставляет место свободному действию воли.
Воля может быть сочтена изнасилованной тогда, когда видно, что угроза, с возбуждением страха, была прямой и непосредственной причиной изъявления воли в определенном смысле. В таком случае насилие подлинно разрушает договор, хотя бы последовало и от лица, не прямо заинтересованного, а со стороны.
Это разрушительное действие насилия выражается признанием недействительности договора. Есть по этому предмету разница в мнениях.
Одни полагают, что такой договор сам по себе ничтожен, как лишенный самого существенного из условий соглашения; другие полагают, что такой договор подлежит опровержению и ничтожность его требует особливого признания со стороны судебной власти (об этом различии – nul и annulable – см. выше).
Первое мнение преобладает впрочем и в науке, и в законодательствах (французском, австрийском, прусском).
Из вышеуказанного воззрения логически следует, что иск о ничтожности насильственного соглашения есть вещный, а не личный только иск, т.е. что потерпевшее лицо, требуя разрушения договора, простирает свое требование и на отчужденное имущество, в чьих бы руках оно ни находилось (actio in rem, по римскому праву).
Во всяком случае, суду принадлежит по обстоятельствам дела определить, какого рода страх и в какой мере был решительным побуждением к изъявлению воли в договоре. Французский закон поясняет, что в понятие о противозаконном насилии входит угроза не только самому лицу, участвовавшему в договоре, но и супругу его и родственникам восходящим и нисходящим.
Прусский закон требует, чтобы о насилии было заявлено суду в течение восьми дней после события. Но это требование не имеет безусловного значения. Соблюдением этого срока облегчается только истцу доказательство события, но право иска само по себе не зависит от этого срока.
Свобода соглашения нарушается еще ошибкой, заблуждением, неведением. Когда воля определилась на основании ложного представления, это не настоящая, не подлинная воля.
Заблуждение (error) в представлении договаривающегося лица может дойти до совершенного неведения, незнания (ignorantia): если бы знал человек то или другое обстоятельство, он не принял бы, не постановил бы того или другого условия, не промолчал бы, оговорился бы.
Наконец, может быть, по незнанию, по неосторожности, по рассеянности и недосмотру допущена ошибка в изъяснении или означении воли, не соответствующая действительности, противоречащая факту.
Заблуждение, неверное представление возможно не только с одной стороны, но и с обеих сторон; может случиться, что обе стороны при заключении договора были в недоразумении.
Когда заблуждение открылось после заключения договора, может возникнуть с той стороны, для которой оно невыгодно, требование о признании недействительным соглашения или об исправлении его.
Опасно поощрять такие требования, потому что многие из контрагентов склонны приписывать заблуждению всякий ущерб свой или неудачу в расчете на выгоду от договора, и договоры не имели бы твердости, когда бы требования, происходящие из подобных побуждений, могли рассчитывать на успех.
Но есть и такие случаи, в коих было бы несправедливо признать в полной силе обязательное отношение, основанное на явном недоразумении, и утвердить действительность такого определения воли, явно несознательного.
В таких случаях справедливость требует восстановить стороны в прежнее состояние, т.е. или признать соглашение не сущим, не действительным, или уравнять, где возможно, неравномерное отношение соответственной расценкой взаимных прав и обязательств.
Вопросы о юридическом значении заблуждения в договорах возникали издавна в римской практике, и в источниках римского права мы находим множество решений, положений и правил, относящихся к этому предмету.
Из отдельных случаев римской практики – позднейшие юристы, начиная с глоссаторов, вывели общие положения, из коих составилось учение о заблуждении, принятое и в науке, и в законодательстве, но и доныне не вполне еще разъясненное и служащее предметом пререканий (см. 3-й том Системы, у Савиньи, который пытался привести в порядок черты этого учения. Критику его см. в ст. Гессе: Zur Lehre vom Irrthum, в Arch. Civ. Pr. 1874 г.).
Для ограждения твердости договоров принимается прежде всего за правило, что всякий сам отвечает за свою ошибку и что заблуждение, само по себе, не служит законной причиной к уничтожению или изменению договора.
Но в виде исключения допускаются случаи, в коих заблуждение, когда оно существенно, исключает возможность подлинного, свободного, действительного соединения двух воль в договоре. Что в данном случае существенно, это определит судья по соображению обстоятельств в каждом деле.
Заблуждение может относиться к самому содержанию и цели договора (напр., сторона, думая, что продает дом, заключает договор о найме; думая, что получает в дар, заключает сделку о ссуде). Заблуждение может относиться к лицу, к тождеству его и особливым качествам (напр., имеется в виду заказать работу одному известному художнику, а заказывается другому, неизвестному, однофамильцу).
Сомнений по этому предмету множество: надлежит, по свойству дела, рассудить, что существенно в особливом лице или качестве, к которому относилось заблуждение, какова была цель, каково намерение контрагента, каково свойство договора и т.п.
Заблуждение может относиться к самой вещи, составляющей предмет договора, к ее материальному тождеству (er. in corpore), к существенным ее качествам (er. in substantia), наконец, к мере и количеству (er. in quantitate): последняя причина не считается впрочем существенной.
Потерпевшему от недостатка в количестве дается лишь, в особенных обстоятельствах и на особливом основании, а не по случаю заблуждения, право на вознаграждение или право требовать уравнения в цене (laesio ultra dimidium см. в I томе, § 42). Простая ошибка в расчете или описка может служить поводом к исправлению акта, но не к уничтожению сделки.
Необходимо заметить еще важное различие, указанное также в римском праве, между неведением или заблуждением в праве и неведением относительно факта (error s. iqnorantia juris et facti).
И по этому предмету юристы, обобщая положения римского права, вывели резкое юридическое различие между тем и другим недостатком, – различие, которое прямо не содержится в источниках.
Признавалось вообще, что неведением закона нельзя отговариваться, что неведение фактическое может действовать разрушительно на всякие акты, а неведение о праве может служить поводом к восстановлению прежнего состояния только для устранения ущерба, а не для приобретения выгоды (damnum, compendium, damnum rei amittendae, d. rei omissae и т.п.).
Такое правило основано было на произвольном обобщении; Савиньи не счел возможным удержать его, но указал на иное, более разумное и верное основание для суждений о заблуждении как того, так и другого рода – на извинительность или неизвинительность заблуждения.
На этом основании неизвинительно, напр., не знать общего и всем известного закона или обстоятельства, неизвинительно не знать того, о чем нельзя было не подумать и что легко было узнать; что неизвинительно взрослому и образованному, то может быть извинительно малолетнему, женщине, крестьянину и т.п.
Вообще во всех гражданских кодексах Западной Европы встречаются определения о действии заблуждения, взятые из римского права: всего подробнее говорит об этом предмете прусский закон и всего умереннее – французский закон (не упоминающий о различии между erreur de droit и er. de fait).
Правила эти требуют тщательного истолкования в применении к практике, ибо они основаны на общих выводах из римского права, не всегда верных.
Но и там, где в положительном законе нет прямых определений, необходимо допустить, что заблуждение может служить поводом к уничтожению договора или к отмене его последствий, когда не подлежит сомнению, что оно относилось к существенному предмету, соображением коего определялась воля сторон при заключении договора.
Из новых кодексов только в итальянском закон решился признать действие заблуждения о праве (1109 ст.). “Заблуждение о праве разрушает договор в таком только случае, когда оно было единственной или главной причиной сделки”. Правило это оказалось, однако, в применении на практике, крайне затруднительным.
В нашем законе сказано, что все способы приобретения прав тогда только признаются действительными, когда утверждаются на непринужденном произволе и согласии (ст. 700). Свобода соглашения в договоре нарушается принуждением и подлогом (ст. 701 Зак. Гражд.): здесь отрицательным деятелем служит тоже заблуждение, только не случайное, но вызванное произвольным, обманным действием другой стороны.
Обман, подлог, мошенничество – уголовные преступления (Улож. Наказ. ст. 1665-1680, 1690-1693); очевидно, что преступление ни в каком случае не может служить в пользу виновного в совершении его лица, что соглашение, на подлоге или обмане основанное, не может иметь законной силы, и что за последствия обмана или подлога отвечает и по имуществу виновный.
Наши законы о договорах вовсе не содержат в себе общих постановлений о действии ошибки и заблуждения. Только о духовных завещаниях сказано, что недействительны распоряжения, учиненные с очевидной ошибкой в лице или в имуществе (1026 ст.)[1].
Впрочем, как по самому существу дела невозможно отрицать значение важной ошибки в договорных отношениях, то наша судебная практика принимает его в соображение, как видно из примеров.
Когда обе стороны несогласны в разумении тех или других условий договора, суду предстоит определить нормальное их значение по буквальному и внутреннему смыслу договора.
Одна из сторон не вправе ссылаться на ошибочное разумение своей обязанности, определенной договором, и на этом основании оправдывать нарушение его или неисполнение обязанности; не вправе она ссылаться в оправдание свое и на неясность словесного смысла договора.
Так выразился и Касс. Деп. Сената в реш. 1876 г., N 394. В данном случае запродажной записью постановлено было совершить купчую крепость к 23 сентября, а проект купчей подписан 23-го числа. Палата освободила неисправную сторону от неустойки на том основании, что она могла ошибиться в отношении срока.
Если же обе стороны имели одинаковое сознание о смысле условия, то хотя бы оно и оказалось впоследствии ошибочным, оно должно быть признано для них обязательным, так как в нем выражаются воля и намерение обеих сторон.
Казенная земля взята была крестьянином в оброчное содержание на три года, но вскоре передана была наемщиком, с согласия казенной палаты, другому лицу, с коим переписан палатой контракт; в нем по ошибке вместо трехгодичного срока поставлено 12 лет. Сенат решил оставить контракт в силе, невзирая на ошибку, по правилу о точном исполнении договоров с казной (Сб. Сен. реш. I, N 68).
Медведев продал Анисимову 4% металлический билет в 300 руб. без талона. Оказалось, что подобный билет без талона не имеет никакого значения. Суд признал, что обе стороны, не зная об этом и думая заключить сделку о действительной ценности, заключили ее на мнимую ценность, и потому положил уничтожить продажу.
Сенат оправдал это рассуждение, как согласное с 1516 и 1518 ст., так как в основании сделки была такая ошибка, при обнаружении коей сделка оказалась с начального своего момента недействительной и неосуществимой за неимением предмета договора (Касс. реш. 1875 г., N 858).
Случай уничтожения продажи вследствие ошибки относительно существенных качеств проданной вещи см. в Касс. реш. 1873 г., N 1450. Продана была картина кисти художника Мурильо, оказавшаяся впоследствии, по отзыву экспертов, картиной не этого художника.
Сенат рассудил, что в основании купли-продажи лежала сознанная обеими сторонами и удостоверенная сведущими людьми ошибка, при обнаружении которой самая сделка оказалась, с момента составления ее, недействительной и немогущей осуществиться за неимением предмета договора.
Подобный вопрос возникал в С.-Пб. Окружном Суде в 1874 г., по делу Гросса и Ахочинского о картине, купленной за картину Греза, и оказавшейся впоследствии, по отзывам экспертов, лишь плохой копией.
Торговый дом Блессиг по маклерской записке продал 13 сентября 1876 г. Дурдину 3000 пудов заграничного солода по 1 руб. 10 коп. за пуд, но через несколько дней отказался от условий, ссылаясь на ошибку относительно стоимости, так как он действовал на основании письма бреславльского корреспондента, предлагавшего остатки солода по цене за 2000 центнеров; но 14 сентября получил от того же корреспондента телеграфное извещение, что ошибкой показано 2000 вместо 1000, что соответствует действительной рыночной цене на месте.
Дурдин, напротив того, требовал точного исполнения договора. Коммерческий Суд, основываясь на удостоверении маклеров о действительных ценах солода на рынке, признал в деле очевидную ошибку в существенном предмете.
Но при окончательном решении дела в Сенате хотя и признано, по соображении с 700 ст., разрушительное действие заблуждения существенного, но, вместе с тем, принято на вид, что если заблуждение стороны состояло в том, что она неправильно определила цену предмета, такое заблуждение не относится к предмету сделки, ибо ценность вещи не есть существенная ее принадлежность, но случайная, изменяющаяся по разным обстоятельствам и по личным соображениям сторон (2 Общ. Собр. Сен., 7 сент. 1879 г.).
Гр. Адлерберг 20 мая 1872 г. дал Ляски поручение удержать за счет его на 100 000 руб. акций международного банка при предстоящем их выпуске. На это Ляски ответил 23 мая, что исполнит приказ купить на 100 000 руб. акций во время и по цене их выпуска.
Между тем еще в апреле того года состоялось распоряжение международного банка о выпуске акций не подпиской, но через введение их на биржах, вследствие чего все акции переданы от банка австрийскому кредитному обществу, и первая выпускная цена им назначена по 150 руб. для Петербурга.
Это постановление акционеров банка было и распубликовано в газетах еще в апреле того же года. В исполнении приказа, Ляски 6 июня 1872 г. уведомил гр. Адлерберга, что для него приобретено на 100 000 руб. акций от австрийского кредитного общества по объявленной цене 150 руб.
Против сего Адлерберг не возражал, пользовался своими акциями, хранившимися в банке, и получал на них дивиденд по текущим счетам банка, причем в первые месяцы акции поднялись в цене, а с сентября начали падать.
Но через 11/2 года по принятии акций гр. Адлерберг предъявил на Ляски иск о разрушении сделки, доказывая, что он введен был в заблуждение, ибо изъявил намерение удержать акции по выпускной цене самого банка, а они для него куплены по биржевой цене, посему он просил взыскать с Ляски разницу между выпускной ценой акций и той, по которой они были куплены.
Но заблуждение в настоящем деле признано неизвинительным, так как заказчик во время приказа мог знать с точностью, что прямого выпуска акций по подписке не будет и что все они уступлены кредитному обществу.
Затем от него зависело при первом извещении о цене акций отказаться от их приобретения; но он принял их без возражения и полтора года ими пользовался (реш. 1 Общ. Собр. Сен. 1878 г.).
В наших законах упоминается о принуждении в главе о способах приобретения прав на имущество. Здесь сказано (ст. 701-703): свобода произвола и согласия нарушается принуждением.
Принуждение бывает, когда кто-либо, быв захвачен во власть другого, принуждается к отчуждению имущества или ко вступлению в обязательство насильственно, страхом настоящего или будущего зла, могущего постигнуть его лицо или имущество.
В случае принуждения надлежит заявить о том окольным людям или полиции того же дня, как оно произошло, и затем, не позже недели после того, просить исследования. Этим правилом, которое взято прямо из старого уложения, определявшего лишь исключительный случай грубого насилия, – понятие о принуждении стеснено чрезмерно.
Буквальный смысл 702 ст. не дает возможности соединить с ней понятие о нравственном принуждении, как бы ни было оно явственно, а судебная практика стесняет еще более смысл статьи, признавая, что нарушением свободы в совершении актов может считаться лишь такое принуждение, которое карается уголовным законом, и что суд гражданский должен в подобных случаях выжидать уголовного приговора.
С последним заключением едва ли можно согласиться. Когда возникает в гражданском суде вопрос о действительности акта, вынужденного насильственно, то нет повода отказывать гражданскому суду в праве решить этот вопрос, поколику он касается до гражданского основания, самостоятельно и независимо от преследования за преступление.
Относительно означенного в 703 ст. семидневного срока возникает вопрос: возможно ли, за пропущением его, доказывать в гражданском порядке принуждение и на сем основании требовать признания акта недействительным?
Суд. практика Касс. Деп. Сената решила уже этот вопрос в утвердительном смысле, что вполне согласно и с существом дела, и с историческим значением 251 ст. X гл. Уложения, относившейся к порядку прежнего следственно-уголовного процесса.
За всем тем, однако, в понятие о принуждении по ст. 702 входит не просто страх настоящего или будущего зла, но вместе с тем и насильственное действие, и потому нельзя основать на законе мнение тех, кои полагают возможным расширить значение этой статьи, включая в нее понятие и о нравственном принуждении, или о так назыв. принуждении косвенном.
Иные подводят под понятие о принуждении и такую сделку, в которой кредитор, пользуясь крайней нуждой или опасным положением должника, возвышает до чрезмерности свое требование, которому должник вынужден подчиниться.
Допустить принуждение и в подобных случаях несовместно было бы ни с точным понятием о принуждении, ни с твердостью гражданских сделок (см. по сему предмету рассуждения в СПб. Юрид. Обществе Ж. Гр. Права 1877 г., N 6).
По соображении ст. 703-705 (ст. 704 и 705 в изд. 1887 г. показаны замененными соответств. статьями Уложения и Устава о наказаниях) Касс. Деп. Сената (реш. 1876 г., N 398) находит, что закон не упоминает о последствиях пропущения срока, положенного на заявление о принуждении.
Срока не положено по уголовным законам (1686-1689 Улож.), следовательно, по общему правилу 158 ст. Улож., преследование по делам сего рода может быть начато до истечения давности.
Итак, семидневный срок не имеет и по гражданским искам о принуждении решительного значения, ибо гражданский иск, по толкованию Сената (об уничтожении акта), может быть основан лишь на таком принуждении, которое карается уголовным законом.
Случаи же нравственного давления при выдаче обязательства, не подходя под признаки преступления, не заключают в себе повода к признанию актов недействительными (ср. Касс. реш. 1876 г., N 582).
Это рассуждение Сената объясняется тем случаем, к коему относится и в коем суд придал слишком обширное значение нравственному принуждению. Суд подвел под это понятие договор железной дороги с товароотправителем, в коем управление слагало с себя ответственность за сохранность товара, отправленного не в герметически закупоренных помещениях. Подобное же рассуждение в Касс. реш. 1878 г., N 154.
Наш гражданский закон считает нарушением свободы произвола и согласия при приобретении прав на имущества (700-703 ст.) только такое принуждение, которое карается законом уголовным. Следовательно, к иску об убытках от такого принуждения суд гражданский может приступить не прежде, как по окончании уголовного производства (Касс. реш. 1868 г., N 785).
[1] В 72 ст. Уст. Вексельн. сказано, что если плательщик, забыв об учиненном принятии векселя в одном образце, после того, по предъявлении ему другого образца, примет и сей последний ошибкою, то обязан платить по обоим образцам.
В 50 ст. Зак. Суд. Гражд. сказано, что неведение доверителя о личных препятствиях к назначению избранного им поверенного не принимается в соображение, и действия, совершенные поверенным до обнаружения порока, остаются в силе.
