Выше было уже объяснено, что права граждан в отношении к государственной власти могут быть сведены к двум категориям: 1) личные права, которые принадлежат гражданам, как отдельным лицам, подчиненным государственной власти; ими определяется отношение личной свободы к власти; 2) политические права, принадлежащие гражданам, как участникам власти. Рассмотрим сначала первые.
Подчиняясь государственной власти, личная свобода подвергается необходимым ограничениям, которых определение зависит от самой верховной власти. Но вместе с тем, так как свобода в государстве должна быть ограждена от произвола, то здесь устанавливаются известные законные гарантии для лиц, полагающие пределы действию властей.
Древние народы мало обращали внимания на личные права. Гражданское общество, составляющее область личной деятельности человека, не выделялось еще как отдельный союз; лицо поглощалось государством. Поэтому и свобода состояла главным образом в праве участия граждан в государственном управлении.
Однако уже в древности заявление: “Я римский гражданин” (civis Romanus sum) ограждало лицо от произвола властей. В средние века, наоборот, личное начало получило не только полное, но и преобладающее развитие; гражданское общество, в свою очередь, поглотило в себе государство.
Вследствие этого, личные права расширились в ущерб государственной власти. Они доходили до самоуправства, высшим выражением которого являлось право частных войн. С тем вместе, личный произвол сильного развивался в ущерб слабых и вел к угнетению последних.
Только в новое время государство опять заняло принадлежащее ему верховное место в общественных союзах, не поглощая, однако, в себе гражданского общества, но оставляя ему относительную самостоятельность.
Поэтому только в новое время возможно определение надлежащей границы между личной деятельностью и требованиями государства. Здесь возможно и обеспечение личных прав, при подчинении их государству.
Личные права граждан суть: 1) личная свобода; 2) неприкосновенность дома, бумаг и писем; 3) свобода и неприкосновенность собственности; 4) свобода промыслов и занятий; 5) свобода совести; 6) свобода слова, заключающая в себе также свободу преподавания и свободу печати; 7) свобода собраний и товариществ; 8) право прошений. Последние три вида имеют значение не только частное, но и политическое.
Устное и печатное слово, собрания, товарищества и прошения могут быть орудиями политической деятельности, средством оказывать влияние на власть. Поэтому они составляют переход к правам политическим. Что касается до свободы совести, то она находится в тесной связи с отношением государства к церкви, а потому удобнее может быть рассмотрена совокупно с последним.
1. Личная свобода. Она заключает в себе две стороны: 1) свободу от частной зависимости; 2) ограждение от произвольных стеснений со стороны государственной власти.
Частная зависимость одного лица от другого имеет три главные формы: 1) рабство; 2) крепостное состояние; 3) состояние обязанных. Рабство есть полное отрицание всяких прав у подвластного лица; в крепостном состоянии за подчиненным признаются гражданские права, но он состоит в полной зависимости от господина; наконец, обязанные, пользуясь личной свободой, несут только определенные обязанности в пользу владельца.
Рабство было общим явлением в древности. Права мог иметь только гражданин, как член государства. Люди, обреченные на физический труд, имели назначение низшее, служебное. Они ставились наряду с рабочим скотом. Раб считался вещью, которой хозяин мог распоряжаться по произволу.
Но такая зависимость противоречит природе человека, как нравственного существа, требующего к себе уважения и признания своих прав. Поэтому уже древние Стоики, а за ними и римские юристы, признавали рабство противным естественному закону.
Христианство еще более утвердило уважение к человеческой личности; проповедуя любовь к ближним, оно уничтожило всякие нравственные различия между людьми. Под влиянием этих начал, у христианских народов рабство постепенно исчезло и заменилось крепостным состоянием. За подвластными признаны были человеческие права.
Однако, в новое время, в Америке установилось полное рабство Негров. Причина заключалась в различии рас. Негры, менее способные к духовному развитию, принуждались к физическим работам, слишком тяжелым для Европейцев. Подобно древним рабочим, они ставились наряду с рабочим скотом.
Но какова бы ни была низшая способность черного племени, отрицание у него всяких человеческих прав есть унижение человеческого достоинства. Оно не совместно с нравственным развитием христианских народов.
Поэтому отмену невольничества в Соединенных Штатах нельзя не признать великим успехом человеческой гражданственности, хотя оно стоило потоков крови и своими политическими последствиями породило в невольнических штатах неодолимые затруднения.
Крепостное состояние возникло еще в Римской Империи, вследствие прикрепления поселенцев, или колонов, к земле; но полное его развитие принадлежит средневековому порядку. Отсутствие государственных начал ведет к подчинению слабых сильному; но так как, вследствие влияния христианства, за подвластными признавались человеческие права, то вместо рабства установилось крепостное состояние.
Оно удержалось и при возникновении нового государства, которое в первый период своего развития устраивало свой собственный организм, оставляя гражданское общество в том виде, как оно вышло из средневекового быта. Если, с одной стороны, проявлялись освободительные стремления, то с другой стороны, во имя требований порядка, государство иногда усиливало даже частное подчинение, налагая на всех общее тягло.
Так было в России, где новый общественный строй основался на принудительных обязанностях всех сословий. Дворяне обязаны были постоянной службой государству, взамен чего крестьяне поступили в крепостную зависимость к дворянам. Но и такая частная зависимость противоречит как началу человеческой свободы, так и высшим требованиям государства.
Крепостное право устанавливает власть одного частного лица над другим; между тем – гражданская власть, по существу своему, имеет характер общественный, а не частный, а потому не может быть достоянием частного лица. Власть над гражданином может принадлежать только государству и его органам.
Крепостное право представляет смешение частных отношений с общественными, гражданского союза – с государственным. Это и составляло существенную черту средневекового порядка, который сохранялся и в новое время, пока государство не успело устроить гражданские отношения на основании новых начал.
Высшее развитие государственной жизни ведет, как мы видели, к разграничению обеих областей: в гражданском обществе устанавливается свобода лица, охраняемая законом; власть же над лицом присваивается единственно органам государства.
Состояние обязанных отчасти возникло также из средневекового порядка; оно составляет переход от крепостного состояния к полной свободе. В средние века сильный не всегда мог вполне поработить себе слабого; последний, при благоприятных обстоятельствах, имел возможность отстоять часть своих прав.
Тогда он принимал на себя только известные, определенные обязанности, а в остальном оставался свободен. Иногда частное раскрепление совершалось и под влиянием религиозных стремлений господина. Подобное же отношение устанавливается, когда государство имеет ввиду разрешение крепостной связи.
Оно сначала превращает неопределенную зависимость в определенную и затем уже идет к полному раскреплению. Это – весьма многосложный, а иногда и долговременный процесс законодательства, в котором состояние обязанных играет роль переходной формы к полной свободе.
Но освободившись от частной зависимости, лицо остается подчиненным государству, и здесь его личная свобода подвергается многочисленным стеснениям и ограничениям во имя требований общественного порядка.
Они могут доходить даже до полного лишения свободы, которое бывает законно и необходимо, например, при совершении преступления или даже ввиду простого подозрения. Власть во многих случаях должна иметь право ареста, иначе она не в состоянии исполнить свои обязанности и охранять общественный порядок и безопасность.
Однако, с другой стороны, и личная свобода должна быть ограждена от произвола. Отсюда постановления закона, которые, облекая власть более или менее широкими полномочиями, имеют вместе с тем ввиду дать лицу надлежащее обеспечение.
Подобные постановления встречаются уже в средневековых хартиях. В первом памятнике английской свободы, в Великой Хартии, постановлено, что никакой свободный человек не должен быть арестован и заключен в тюрьму иначе, как по суду равных или по закону земли.
И в позднейшее время вопрос о праве ареста был одним из существенных пунктов в развитии английской конституции. Борьба за гарантии против произвольных арестов продолжалась несколько веков и привела наконец к действующему ныне закону habeas corpus, содержание которого будет изложено ниже.
В новых европейских конституциях точно так же постоянно постановляется, что гражданин не может быть преследуем и задержан иначе, как по закону и в случаях, определенных законом.
И у нас, в Уставе Уголовного Судопроизводства (ст. 8) постановлено, что “никто не может быть ни задержан под стражей иначе, как в случаях законом определенных, ни содержан в помещениях, не установленных на то законом”.
Арест может быть троякого рода: 1) полицейское задержание по требованию общественной безопасности, например задержание бродяг, пьяных, сумасшедших; 2) предварительное задержание полицией или даже частным лицом в случае совершения преступления; 3) формальный арест по предписанию суда.
Главная гарантия против произвольных арестов состоит в том, что гражданин ставится под защиту суда. Полиции нельзя отказать в праве задержания; но задержанный должен быть в известный срок представлен суду, который постановляет уже окончательный приговор об аресте.
Так, в Англии, полицейский (constable) может не только арестовать всякого, совершающего при нем преступление, но он вправе задержать лицо и по простому подозрению, и за это он не подвергается ответственности, даже если б открылось, что преступление вовсе не было совершено.
При застижении на месте преступления или при преследовании общим криком (hue and cry), даже частное лицо уполномочивается арестовать другого по подозрению; но здесь надобно доказать, что преступление действительно было совершено и что подозрение было основательно.
Право полиции задержать лицо при застижении на месте преступления или преследовании общим криком признается и в других законодательствах; но в этих случаях, так же как и при чисто полицейском аресте, требуется представление задержанного в суд, в установленный срок, например по прусскому закону и по нынешнему имперскому, не далее как на следующий день после задержания.
У нас, в Уставе Уголовного Судопроизводства (ст. 254) исчислены случаи, когда полиция, при производстве предварительного дознания, имеет право пресечь подозреваемому способы уклониться от следствия. Вообще же, арест заподозренных преступников совершается не иначе, как по формальному предписанию судебной власти. Иногда требуется, чтобы оно было мотивированное.
Впрочем, право издавать подобные предписания дается и административным лицам: так, в Англии, в случае политического преступления, приказ (warrant) может быть выдан Тайным Советом или государственным секретарем. Это право принадлежит и всем мировым судьям, которые имеют власть судебно-административную.
Несмотря на законные гарантии, лицо может быть арестовано незаконно. Против этого также необходимо ограждение. В этом отношении наибольшую гарантию дает знаменитый английский habeas corpus. Этот акт несколько раз подтверждался и пополнялся, в последний раз в 1679 году.
Он постановляет, что судья, получивши от задержанного жалобу на незаконный арест, обязан немедленно послать предписание, так называемый writ of habeas corpus, в силу которого арестованное лицо должно быть представлено ему в течение двадцати дней, и тогда судья решает, правильно ли задержание или нет.
Судья, отказавший в подобном предписании, подвергается за это штрафу в 500 фунтов ст. Крупные штрафы положены и за ослушание лиц, к которым обращено предписание. Тот же акт ограждает арестованного и от слишком продолжительного задержания: в нем постановлено, что задержанный должен быть судим не долее как во второй срок судебных заседаний со времени ареста.
Если он в этот срок не подвергается суду, он во всяком случае отпускается на свободу. У нас в Уставе Уголовного Судопроизводства постановлено, что каждый судья и каждый прокурор, который, в пределах своего участка или округа, удостоверится в задержании кого-либо под стражей без постановления уполномоченных на то мест и лиц, обязан немедленно освободить неправильно лишенного свободы (ст. 10).
Закон дает гражданам гарантии и против произвольных арестов со стороны судебных властей. С этою целью определяется, в случае каких преступлений обвиняемый может быть отдан под стражу и когда он должен быть отпущен на поруки.
Впрочем, здесь невозможно точное определение всех случаев. Всегда довольно значительный простор предоставляется усмотрению судьи. Английский Билль о Правах (bill of right) постановляет так же, что не следует требовать излишних залогов.
Наконец, существенное ограждение личной свободы состоит в том, что не допускаются административные наказания, например ссылка без суда. Коренное правило всякого законного порядка состоит в том, что никто не может быть наказан иначе, как по суду.
В некоторых конституциях постановлено, что всякий должен быть судим своим законным судьей. Этим устраняются суды чрезвычайные, которые легко могут делаться орудиями произвола и притеснений.
Впрочем, это устранение чрезвычайных судов не безусловно. В особенных обстоятельствах, при внутренних смутах или внешней опасности, правительство уполномочивается самим законом учреждать чрезвычайные суды и прилагать административные аресты и наказания. Обыкновенный способ принятия чрезвычайных мер состоит в объявлении военного или осадного положения.
При военном положении, права гражданской власти расширяются и она уполномочивается принимать необходимые для безопасности меры по соглашению с военной; в осадном положении вся власть переходит в руки военных властей. Эти различные полномочия, которым облекаются власти, называются также малым и большим осадным положением.
У нас они носят название усиленной охраны. Принятие чрезвычайных мер может состоять и в приостановлении некоторых гарантий личной свободы. Так, в Англии, в случае внутренних смут, приостановляется действие habeas corpus, тем самым правительство получает право прибегать к произвольным арестам.
Иногда временно отменяется и суд присяжных, слишком подверженных влиянию народных страстей. Для того и другого требуется особый акт парламента. Но некоторые конституции безусловно воспрещают все таковые меры. Так, бельгийская конституция постановляет, что конституция не может быть приостановлена ни в целом, ни в частях. То же имеет место в Швейцарии.
В результате ясно, что главная гарантия личной свободы заключается в независимом и беспристрастном суде. Поэтому хорошее устройство суда составляет дело первостепенной важности.
2. Неприкосновенность дома, бумаги и писем. Все это находится в ближайшей связи с личностью человека, а потому должно быть ограждено от произвола.
Неприкосновенность дома постановляется во всех новых конституциях. Этим охраняется спокойствие граждан. В Англии, где это начало наиболее развито, отсюда родилась поговорка: мой дом есть мой замок (my house is my castle). Это не значит, однако, что власть не может войти в дом, когда этого требует общественная безопасность.
Но и это право ставится под защиту суда. Общее правило то, что в дом нельзя войти иначе, как по законному полномочию и днем; обыск же нельзя произвести иначе, как по письменному полномочию судьи, днем, при свидетелях, при хозяине и при домашних.
Однако и здесь, в случае только что совершенного преступления, полиции должно быть предоставлено право обыска; иначе могут скрыться следы. Так, в Англии полицейский, который преследует преступника и подозревает, что он скрылся в доме, может сделать обыск и не дожидаясь судебного предписания.
Если он ничего не найдет, он за это не отвечает. Полиция может проникнуть в дом и в случае подозрения, что там совершается преступление, а также при внешних опасностях, например в случае пожара или наводнения.
Эти правила относятся, впрочем, только к частным домам. В публичные дома, как-то: трактиры и кофейные, полиция всегда имеет право войти. В Англии к этому разряду относятся и наемные номера (common lodging-houses).
Неприкосновенность бумаг следует тем же правилам, что и неприкосновенность дома. Гарантии обыска распространяются на них. Что касается до вскрытия писем, посылаемых по почте, то в принципе этого нельзя не признать нарушением доверия со стороны правительства.
Иногда это бывает необходимо для раскрытия преступления; но в таком случае вскрытие должно совершаться по судебному предписанию, а никак не по усмотрению административных властей. Здесь нет даже того повода, что след преступления может быть скрыт, ибо письмо может быть задержано, пока не получится предписание суда.
Однако политические соображения весьма часто побуждают правительства уклоняться от этих начал. Даже в Англии практикуется вскрытие писем политического содержания, а так как закон этого не ведает, то нельзя установить никаких гарантий.
3. Свобода и неприкосновенность собственности. Собственность составляет первое и основное проявление свободы человеческой личности. Посредством собственности человек налагает руку на природу и действует в материальном мире. Здесь личное право выражается в двух началах: 1) в свободном распоряжении собственностью и 2) в ограждении ее от произвола власти.
Начало свободы собственности касается главным образом собственности поземельной, которая может подвергаться разнообразным ограничениям, тогда как движимая, по существу своему, ускользает от действия закона. Стеснения могут возникать как из государственных требований, так и из частных отношений, а чаще всего из тех и других вместе.
Они порождаются, главным образом, смешением обеих областей. В древности, как мы видели, гражданское общество поглощалось государством. Классические государства строились по племенному типу. Земля присваивалась родам, и свободное ее передвижение подвергалось многочисленным стеснениям.
Но с развитием личного начала и с постепенным выделением гражданского общества из государства ограничения падали, и начало свободной собственности выступало более и более. Римское право во времена Империи вполне выработало этот тип. Но средневековый порядок, исходя от противоположного начала, от поглощения государства гражданским обществом, опять опутал собственность со всех сторон.
С поземельной собственностью соединялись общественные права и обязанности, которые лишали ее частного ее характера. На нее легли многообразные повинности, переходившие из рода в род; устанавливалась неделимость и неотчуждаемость владений; приобретение земли стеснялось сословными правами и привилегиями.
Все это долго сохранялось и при возрождении государственного порядка. И тут, так же как относительно личной свободы, новое государство иногда налагало даже лишние путы во имя общественных требований. Но и здесь высшее государственное развитие повело к разграничению гражданской области и политической, а вместе и к освобождению поземельной собственности от всех лежавших на ней стеснений.
Дух законодательства нового времени состоит в том, чтобы предоставить собственности полную свободу. Этим возвышается свобода: лица, а вместе и цена самой собственности. Свободное государство может покоиться только на свободной собственности. Это есть теоретически правильное, а вместе и выработанное жизнью отношение.
Ограничения сохраняются во имя политических соображений, но они составляют исключения, а не правило. Поэтому нет ничего более противоречащего духу нового государства и всему развитию нового времени, как социализм. Отрицая личную собственность во имя государства, он поражает свободу человека в самых ее основах.
Из свободы собственности вытекают следующие начала: 1) свободное приобретение ее лицами всех состояний;
2) право выкупа всех лежащих на земле тяжестей, установленных, как в пользу частных лиц, так и корпораций. Сюда относится выкуп повинностей, идущих от крепостного и феодального права, а также десятины в пользу церкви. Это освобождение поземельной собственности совершилось во всей Западной Европе, ранее всего во Франции, затем в Германии, окончательно в 1848 году.
В Англии, в сороковых годах издано было несколько законов с целью освободить так называемые copyholds. Ho вновь установленное в Ирландии фермерское право совершенно противоречит этим началам и объясняется лишь чрезвычайными обстоятельствами, в которых находится эта страна. У нас, Положением 19 Февраля установлен выкуп всех лежащих на земле повинностей.
3) Уничтожение законов, стесняющих право свободного распоряжения собственностью и свободного ее перехода из рук в руки. К такого рода установлениям принадлежат лены, майораты, субституции, фидеикомиссы, также законы, воспрещающие дробление участков, наконец, общинное владение.
Первые формы составляют обыкновенную принадлежность аристократического строя, ибо сохраняющаяся в роде поземельная собственность служит самой крепкой материальной опорой аристократии. Поэтому и в новых государствах они сохраняются настолько, насколько в них имеет значение аристократическое начало.
В Англии они вошли в самые нравы. Установление мелких неделимых участков точно так же имеет ввиду создать некоторого рода сельскую аристократию, ибо наследник участка становится привилегированным лицом. Напротив, общее владение имеет ввиду поддержать экономическое равенство членов общины – начало совершенно несовместное с свободой.
Как общее явление, общинное владение было порождением патриархального быта и должно было исчезнуть вместе с последним. У нас оно восстановилось в полной силе вследствие крепостного права и подушной подати и должно следовать судьбе этих учреждений.
Бесправных крестьян можно было наделять по душам землей, принадлежащей помещикам или казне; но свободные люди, выкупившие свою землю на праве собственности, могут владеть ею только лично.
Нынешнее наше общинное владение представляет остаток отжившего порядка и крепостных понятий. Его могут защищать социалисты, стремящиеся к национализации земли; но это одна из тех праздных фантазий, которым нет места в науке.
Освобождаясь от частной зависимости, собственность подлежит, однако, государственным тяжестям, а в случае нужды и принудительному отчуждению во имя общественной пользы. Подати и повинности налагаются, как мы видели, по усмотрению государственной власти.
Единственная гарантия против произвола заключается в участии самих плательщиков или их представителей в установлении подати и в определении расходов, то есть в праве политическом. Последнее может ограничиваться местными нуждами или распространяться на общегосударственные потребности; это зависит от образа правления.
Специальные повинности, или сервитуты, налагаемые для общественной пользы, могут быть или с вознаграждением, или без вознаграждения; это зависит от их свойства. По французскому праву, общественные сервитуты, вообще, не подлежат вознаграждению. Но полная экспроприация всегда бывает с вознаграждением.
Этого требует начало неприкосновенности собственности. Гражданин обязан уделить государству необходимую для общественных потребностей часть своих доходов; но если государство касается самого его права собственности, оно непременно должно дать ему справедливое вознаграждение.
Иногда это совершается в виде общей меры, например при освобождении крестьян. Но подобная экспроприация всегда составляет исключение; она вытекает из потребности разрешить отношения двух классов, которые в течение веков были принудительно связаны законом.
Освобождая подвластное сельское население, государство не может оторвать его от земли, с которой оно срослось всей своей жизнью. Справедливость и общественная польза равно требуют отчуждения собственности, однако с должным вознаграждением владельцев.
В обыкновенной же гражданской жизни экспроприация устанавливается не в виде общих мер и не в пользу другого класса, а в отдельных случаях, когда известный участок земли необходим для общественных потребностей.
Здесь важный вопрос заключается в том: кем определяется отчуждение собственности, законодательной властью или правительственной? Судебная власть здесь голоса не имеет, ибо отчуждение совершается во имя общественной пользы, а суд решает вопросы не о пользе, а единственно о праве.
В Англии всякое отчуждение собственности устанавливается актом парламента; но это объясняется лишь тем, что в Англии парламент издает не только общие законы, но и частные постановления.
Юридически правильное начало состоит в том, что закон устанавляет только общие правила; приложение же к частным случаям, решение вопроса о пользе в данных обстоятельствах, предоставляется правительственной власти, которая, однако, должна обставлять себя надлежащими исследованиями и совещаниями.
Гражданину, с другой стороны, должна быть дана гарантия против произвола. Он не может оспаривать самого отчуждения, ибо это дело усмотрения; но он вправе требовать справедливого вознаграждения. С этой целью законом устанавливаются правила справедливой оценки.
Лучшей гарантией служит оценка посредством присяжных, как это делается во Франции. В виде еще большей гарантии, французское законодательство определяет, что вознаграждение должно быть предварительное; в других законодательствах предварительное вознаграждение устанавливается только по мере возможности.
Нельзя не заметить, что недавно введенное в Англии принудительное отчуждение, а равно и принудительное арендование частной собственности для образования мелких крестьянских участков противоречит коренным требованиям права. Так как граждане равны перед законом, то нельзя отнимать собственность у одних с тем, чтобы раздавать ее другим.
Это может быть оправдано как чрезвычайная мера, когда нужно разрешить установленные или закрепление самим государством принудительные отношения между землевладельцами и сидящими на их земле крестьянами, но никак не для посторонних лиц. Как правило, принудительное отчуждение может совершаться только на общественные потребности, а не для частных нужд.
Если правительство считает полезным умножение мелких участков, то оно может оказать им содействие общими мерами, как-то: облегчением сделок, открытием кредита и т. п.; но покупка или арендование земли в том или другом случае есть дело частное, а не государственное, а потому принудительное отчуждение здесь неуместно.
Всего менее допустимо предоставление такого чудовищного права местным выборным советам. Это значит дать большинству неимущих право самовольно распоряжаться собственностью имущих. Подобные постановления свидетельствуют о возрастающем влиянии демагогии в этой классической стране свободы.
Если частная собственность не может быть отбираема иначе, как с справедливым вознаграждением, то этому началу противоречит конфискация. Поэтому во многих конституциях конфискация безусловно воспрещается.
Произвольная конфискация есть нарушение всякого права; приложение ее в виде законом установленного наказания является несправедливостью, ибо не простирается равно на всех и падает на невинных наследников. В конфискации можно видеть только революционное средство, которое в крайних случаях может быть оправдано, как мера общественного спасения, а не как законный способ действия.
4. Свобода промыслов и занятий. Занятия человека, определяясь его призванием и жизненными условиями, составляют его частное дело. Когда государство предписывает или запрещает гражданину известное занятие, оно нарушает его личную свободу и вторгается в область частных отношений.
Поэтому свобода занятий составляет одно из основных прав граждан. Но признание этого начала требует, чтобы гражданская область была отделена от области политической и была основана на начале свободы, а эти условия установлены только в новое время.
В древности, когда гражданская область не имела самостоятельности, а промышленность основывалась главным образом на невольническом труде, свобода занятий не могла развиться. Еще менее было ей простора в средние века. Здесь занятие считалось частной привилегией того или другого разряда лиц.
Подобно тому, что существовало в теократической системе каст, оно превратилось в наследственное достояние, соединенное с известной честью и правами и недоступное посторонним. Самые политические права граждан состояли в зависимости от их занятий.
Государственный быт нового времени и тут водворил начало свободы, отделивши гражданскую область от политической. Занятия были предоставлены свободному выбору лиц и перестали сообщать права. Однако остатки прежнего порядка сохранились до новейшего времени. Они связаны с сословным и цеховым устройством.
Свобода занятий стесняется, когда лицам, принадлежащим к одному сословию, запрещаются занятия, присвоенные другому. Стеснение тем больше, чем труднее доступ в другое сословие. Так, например, в Пруссии до 1807 года запрещалось дворянам заниматься городскими промыслами, а переход из городского состояния в сельское и обратно был значительно затруднен.
Эдикт 1807 года провозгласил полную свободу занятий. У нас, в том же 1807 году, позволено было дворянам вступать в гильдии, но заниматься ремеслами они все-таки не могли. С другой стороны, купцы не имели права винокурения. Этот промысл исключительно присваивался дворянам и чиновникам.
Свобода занятий стесняется и цеховым устройством, когда для вступления в цех требуются особенные условия, как-то: согласие членов или испытание в мастерстве. Цехи возникли в средние века, когда частные корпорации были владычествующей силой в обществе.
Они присвоили себе право на исключительное занятие ремеслом, и это право было утверждено за ними государственной властью. Возникающее государство не только пользовалось этим устройством для своих целей, но даже само иногда вводило его в видах улучшения ремесел. И точно, при малой конкуренции, цехи могли быть полезны.
Но с развитием промышленности все эти стеснения становятся излишними; свобода и связанное с ней соперничество обеспечивают хорошее производство гораздо лучше всякой регламентации. С водворением этих начал падает и цеховое устройство. Следы его сохранились еще в Германии, а также и у нас.
Однако и в настоящее время, в виде исключения, существуют занятия, которые, хотя остаются открытыми для всех, но требуют известных условий. Там, где нужна техническая подготовка, о которой публика не в состоянии судить и отсутствие которой может причинить вред, требуется испытание в мастерстве.
Сюда относятся медики, аптекари, архитекторы, также стряпчие и адвокаты. Последним дается и корпоративное устройство для поддержания в них нравственного духа, ибо они занимают известное место в судебной организации.
Освобождаясь таким образом от сословных и цеховых преград, промышленность, вообще, подлежит общим условиям и стеснениям, которые налагает на нее государство в видах безопасности и общественной пользы. Но эти полицейские меры не касаются собственно экономических отношений, которые, как правило, предоставляются свободе.
Здесь государство может вступаться лишь в качестве верховного опекуна над неполноправными лицами. На этом основана регламентация работ женщин и детей на фабриках. Но ограничение работы взрослых мужчин, в добавок пользующихся политическими правами, не оправдывается никакими юридическими началами.
Это – вторжение государства в частную область. Всего менее допустимо введение этого закона по усмотрению большинства заинтересованных лиц в данной местности, как ныне предлагается в Англии. Если закон не делается обязательным для всех, то этим самым признается, что стеснение не вызывается требованиями общественного блага.
Желание же большинства заинтересованных не дает ни малейшего юридического основания для стеснения прав меньшинства. Запретить человеку работать более восьми часов в день, потому что другие этого не желают, есть чистый акт насилия. Подобные меры, противоречащие истинным началам права, вызываются только старанием угодить большинству демократических избирателей, то есть демагогией.
Это первый шаг к тому, что составляет существо социализма, к тирании массы. По самой своей идее, социализм есть отрицание свободы занятий. Там, где все орудия производства сосредоточены в руках государства, которое определяет к ним работников по мере надобности, о свободном выборе не может быть речи, так же как нет о нем речи в государственной службе.
В последней начало свободы охраняется тем, что рядом с ней существует область частной деятельности, которой лицо может себя посвятить. Но там, где все люди превратились в служащих, для свободной деятельности не остается места.
Социализм оказывается здесь тем, что он есть в своем существе полным отрицанием свободы во имя равенства. Такое устройство не только противоречит природе и достоинству человека, но оно является противоречием в самом себе.
Полицейские меры, стесняющие свободную деятельность граждан, могут быть двоякого рода: вред, приносимый известным действием, может или предупреждаться, или пресекаться. Первая система требует, чтобы действие было предварительно разрешено правительством; вторая устанавливает общие правила и затем подвергает наказанию виновных в их нарушении.
В первом случае нужно усмотрение, во втором – приложение закона; первое есть всецело дело правительственной власти, второе – окончательно подлежит власти судебной. Которая из двух систем лучше, на это нет безусловного правила; все зависит от обстоятельств. Иногда лучше предупредить зло, нежели пресекать его, когда оно уже произошло. Но это возможно, только поставив деятельность лица под опеку власти.
Поэтому чем более развивается начало свободы, чем более предоставляется простора личной самодеятельности, тем более система предупреждения заменяется системой пресечения. Можно сказать, что в образованном обществе последняя составляет правило, а первая – исключение.
Это относится не только к промышленной, но и к духовной деятельности. Последняя, по существу своему, нуждается в просторе, а с другой стороны, она необходимо ограничивается и стесняется потребностями государственной жизни.
Вред, причиняемый духовной деятельностью, большей частью не материальный, а нравственный, но от этого он не менее существен. Всякий общественный порядок держится не одной материальной силой, а также, и еще более, нравственным строем общества. Во имя этого нравственного строя стесняются проявления личной свободы.
Эти стеснения могут быть более или менее значительны. Чем выше и крепче общественный порядок, тем более он способен допустить в себе начало свободы. Но во всяком случае это начало не безусловное; оно всегда подлежит ограничениям во имя общественного блага.
Личные права, относящиеся к этой области, суть свобода совести и свобода мысли. Первую, как сказано, удобнее рассматривать в связи с отношениями государства к церкви; вторая же принимает различные формы, которые требуют отдельного рассмотрения. Сюда относится:
5. Свобода преподавания. Здесь свобода мысли обращается на занятие, имеющее предметом обучение юношества. Ясно, какое огромное влияние может иметь эта деятельность на все нравственное и политическое настроение общества.
Поэтому государство не может не обратить на нее особенного внимания. Как право, свобода преподавания признается только в свободных государствах; но и тут она подвергается значительным ограничениям.
Область, в которой проявляется эта деятельность, двоякая: частная и общественная. Сообразно с этим, свобода преподавания принимает двоякую форму. Она заключает в себе: 1) свободу частного преподавания и заведение частных школ; 2) свободу преподавания в государственных заведениях.
Относительно права давать частные уроки существует троякая система. 1) Оно может быть предоставлено вполне свободе частных лиц. Так делается в Англии; так делалось и в Пруссии по отмененному закону 1810 года.
2) Могут требоваться известные условия способности: право давать частные уроки, как постоянное занятие, за известную плату, предоставляется только лицам, выдержавшим установленное испытание и получившим диплом. Это – система самая рациональная, соединяющая требования свободы с высшими условиями общественной жизни. Она господствует во Франции и у нас.
3) Для приобретения права давать частные уроки требуется особое дозволение правительства. Это – система предупреждения, приложенная к частному преподаванию. Она была установлена в Пруссии инструкцией 1839 года.
К частному преподаванию относится и чтение публичных лекций; но здесь вопрос осложняется: это не только преподавание, но и публичное сходбище. Поэтому здесь прилагаются правила, установленные для последних.
Право открывать частные школы также подлежит двоякой системе: предупреждения и пресечения. Свобода преподавания состоит здесь в том, что каждый может открывать частную школу без предварительного разрешения правительства.
Однако и тут обыкновенно постановляются условия, доказывающие способность, а иногда требуется исполнение известных формальностей. Сверх того, правительство сохраняет право надзора за тем, чтобы преподавание или воспитание не было противно нравственному закону и не вредило здоровью учеников. Надзор родителей в этой области бывает совершенно недостаточен.
В случае нарушения правил, закрытие школы происходит по приговору или судебной власти, или высшей учебной. Напротив, система предупреждения состоит в том, что открытие школ происходит не иначе, как с разрешения правительства, которое при этом предписывает правила, надзирает за преподаванием и закрывает школы по своему усмотрению.
Относительно права открывать школы, существенный вопрос состоит в том, кому оно предоставляется: частным лицам, товариществам, или, наконец, признанным законом корпорациям, например церкви. Для всех этих разрядов существуют особые нормы. Общие правила свободы преподавания вполне приложимы только к отдельным лицам.
Относительно товариществ сюда присоединяются те начала, которыми управляется свобода товариществ вообще. Наконец, начало свободы преподавания, по существу своему, вовсе не приложимо к корпорациям. Здесь оно является уже не личным правом, истекающим из свободы мысли, а правом юридического лица, имеющего совершенно другой характер.
Нередко католическое духовенство взывает к началу свободы, чтобы получить право заводить частные школы и даже университеты. Но церковь – не частное лицо, а корпорация, имеющая духовную власть над людьми. Духовенство, облеченное этою властью, может употреблять ее для привлечения детей в свои школы и для отвлечения их от школы государственной.
Это выходит уже из области свободы преподавания. Конкуренция частных лиц с школами, которые поддерживаются правительством или общинами, есть законная конкуренция свободы с правительственной деятельностью; но конкуренция церковных школ с государственными есть конкуренция одной власти с другой.
Поэтому право заводить частные школы может быть дано духовенству не на основании свободы преподавания, а на основании большего или меньшего влияния, которое государство предоставляет церкви в светской области.
Это влияние может быть весьма благотворное, но каково бы оно ни было, государство не может упускать из виду, что церковь составляет независимый от него союз, обладающий громадными нравственными средствами; предоставление ему воспитания юношества значительно увеличивает его силу.
Со стороны частных лиц и даже товариществ подобная опасность немыслима. Таким образом, здесь вопрос решается не началами личной свободы, а отношением государства к церкви.
Право заводить школы может распространяться только на низшие и средние заведения, или также на высшие. Последнее существует лишь там, где допускается свобода товариществ, ибо высшие заведения превышают средства отдельных лиц. Так, в Бельгии учреждены два свободных университета, один – в Левене, основанный духовенством, другой – в Брюсселе, учрежденный либеральной партией.
То же право признается и современным французским законом. Но вообще, учреждение высших школ частными товариществами не может считаться нормальным явлением.
Товарищества для низших школ имеют обыкновенно благотворительную цель; общества же для учреждения высших школ, когда они вступают в конкуренцию с правительством, всегда имеют ввиду дать преподаванию направление в духе известной партии; а так как обучение юношества всего менее должно совершаться в духе партии, то польза подобных учреждений весьма сомнительна.
Они вполне уместны лишь там, где государство вовсе не вступается в это дело и все народное образование предоставляет частной инициативе, как это делается в Англии. Но и это не может быть признано нормальным явлением в современной жизни.
Наконец, весьма важный вопрос состоит в предоставлении прав государственной службы ученикам частных школ. Там, где эти права не даются, или ученики частных школ не допускаются к государственным экзаменам наравне с другими, там всякая конкуренция становится невозможной.
Но, разумеется, права могут быть предоставлены только школам, заявившим себя хорошим преподаванием. В этом отношении установленная у нас система весьма рациональна.
Что касается до свободы преподавания в государственных школах, то она основана на свободе науки. В прусской конституции постановлено, что наука и ее преподавание свободны. Это относится собственно к университетам. В низших и средних школах научное преподавание, по существу своему, не может пользоваться свободой; это разрушило бы всякую педагогику.
Но и в университетах свобода преподавания естественно ограничивается требованиями нравственности и государственной жизни. Здесь, как и везде, свобода может быть употреблена во зло.
В конституционных государствах возникает при этом довольно щекотливый вопрос: несколько государство вправе в это вступаться и до какой степени преподаватели должны пользоваться бессменностью? Но этот вопрос относится не к личным правам граждан, а к устройству народного образования. Преподаватели в государственных школах – не частные люди, а должностные лица.
6. Свобода печати. Печать есть публичное и письменное выражение мысли. Человеческая мысль подлежит действию власти, только когда она проявляется в слове. Это проявление может быть частное или публичное. Первое должно совершаться вполне беспрепятственно. Человек не подлежит наказанию за свои мнения, пока они не выражаются публично или не переходят в преступление действия.
Частная жизнь, вообще, должна оставаться неприкосновенной. Это – первое требование всякого разумного государственного порядка. Поэтому, когда правительство наказывает за частные разговоры или частные письма, оно поступает деспотично. Но публичные проявления мысли становятся делом общественным, а потому подлежат ограничениям, ввиду охранения чести отдельных лиц, нравственности, религии и государства.
Публичные проявления мысли могут быть изустные и печатные. Изустная речь может быть произнесена в нарочно созванном собрании или, случайно, в публичном месте. В последнем случае она подлежит действию уголовных законов, карающих публичные оскорбления религии, нравственности и власти.
В первом же случае речь становится орудием общественной деятельности; здесь прилагаются постановления, определяющие право собраний.
Что касается до печати, то она составляет одно из самых могущественных орудий политической деятельности. Здесь личное право переходит в политическое. Поэтому она подвергается большим ограничениям; нежели те права, которые вращаются в области частной деятельности. Главные формы печати суть книги и периодические издания. К ним нередко прилагаются различные правила.
Вообще, здесь может действовать или система предупреждения, или система пресечения. При системе предупреждения, сочинения печатаются не иначе, как с дозволения правительства. В этом состоит цензура. Здесь свобода печати вовсе не существует как право, ибо в свет является только мысль, допущенная правительством.
Цензура может быть весьма слабая, и печать фактически может пользоваться значительной свободой, но это – не право, а снисхождение власти. Как общее правило, при существовании цензуры, ответственность за статьи должна быть снята с писателя и возложена на цензора; так и было, например, во Франции во времена Реставрации.
Но у нас, при существовании цензуры, вместе с цензором подвергался ответственности и писатель. Это значило наказывать мысль, а не ее обнародование, ибо ответственность за последнее принимает на себя цензор, давая разрешение.
Кроме цензуры, к предупредительным мерам относится разрешение периодических изданий, а также разрешение типографий и книжных лавок. И то и другое может существовать даже при уничтожении цензуры, как, например, у нас в настоящее время.
Сюда же принадлежат и административные разрешения или запрещения розничной продажи газет. Все эти меры уместны только в самодержавных государствах, где, по самому политическому положению, печать может пользоваться лишь весьма ограниченной свободой.
Меры пресечения бывают двоякого рода: административные и судебные. Система административных взысканий прилагается собственно к журналам, которые служат самым сильным орудием политической деятельности. Она изобретена во Франции, во времена второй Империи, а впоследствии введена и у нас.
Эта система состоит в праве административной власти давать журналам предостережения в случае нарушения правил или вредного направления, затем временно приостанавливать издание после повторенных предостережений, а наконец и совершенно прекращать журнал.
Тут свобода печати не уничтожается, ибо каждый может под своей ответственностью печатать все, что ему угодно, но наказание предоставляется усмотрению правительства, а не суду; следовательно, свобода печати не обеспечена от произвола.
И этот порядок вещей уместен только в самодержавном правлении, где не допускается существование независимой политической силы, каковой является периодическая печать. В конституционных государствах, где признается политическая свобода, эта система может быть допущена лишь как временная потребность диктатуры.
Судебное пресечение состоит в том, что виновный в нарушении законов о печати подвергается суду и наказанию. Здесь свобода печати становится настоящим правом, ибо она ставится под защиту судебной власти. Но и эта гарантия может быть большая или меньшая, смотря по степени независимости суда.
Высшим обеспечением права обыкновенно считается суд присяжных, которые берутся по жребию из публики, а потому совершенно независимы от правительственной власти. Но нельзя не сказать, что присяжные, вообще, слишком подвержены общественным увлечениям и именно в этого рода делах всего менее являются беспристрастными судьями.
Если писатель находит в них самую надежную гарантию, то для государственных требований они представляют, напротив, наименьшее обеспечение. Всего важнее эта гарантия там, где коронные судьи не пользуются должной независимостью и где, поэтому, без суда присяжных, писатель, ставший в оппозицию к правительству, не был бы ничем огражден от произвола.
Система пресечения предполагает издание закона, определяющего преступления печати и ответственные за них лица. Первое составляет весьма трудную задачу для законодательства, ибо невозможно определить в точности, что составляет преступление и что – нет. Оттенки и извороты мысли ускользают от точного определения. Закон поневоле принужден ограничиваться общими указаниями и предоставить приложение усмотрению суда.
В законах о печати важно не только охранение государственного порядка от разгара политических страстей, но и ограждение лиц от позора и клеветы. В первом отношении можно установить общим правилом, что существующий государственный строй должен быть огражден от нападок со стороны печати.
Только весьма крепко укоренившиеся учреждения способны выносить полную свободу. Но здесь именно всего труднее определить черту дозволенного обсуждения. Во втором отношении различаются публичные и частные лица и действия. Различаются также оскорбления, клевета и диффамация, или оглашение позорящих обстоятельств.
Что оскорбления и клевета подлежат наказанию в печати, так же как и в частной жизни, в этом не может быть сомнения; но нелегко определить, что составляет оскорбление и что – нет. Тут все опять зависит от усмотрения суда. По английскому закону, пасквилем (libel) считается всякая публикация, сделанная с целью замарать репутацию другого, подвергая его ненависти, презрению или осмеянию.
Относительно же диффамации различается оглашение действий публичных и частных. Общее правило то, что частная жизнь не подлежит печатному оглашению; она должна оставаться неприкосновенной. Поэтому, в случае диффамации, не допускаются доказательства позорящих фактов.
Если бы каждое частное лицо, при распространении о нем печатно позорящих слухов, принуждено было перед судом доказывать их неосновательность, то жизнь сделалась бы невыносимой.
Напротив, оглашение действий публичного лица, совершенных им в качестве такового, не подлежит наказанию, если будет доказана истина факта. Одна из главных задач свободной печати состоит именно в раскрытии злоупотреблений.
Надобно сказать, однако, что при свободе печати, меры, принимаемые для ограждения лиц, вообще, весьма недостаточны, и чем шире свобода, чем менее она сдерживается нравами, тем более печать наполняется самой бесстыдной ложью и клеветой. Для унижения политических противников все считается дозволенным. Франция и Соединенные Штаты представляют тому яркие примеры.
Что касается до ответственных лиц, то таковыми могут быть: 1) писатель; 2) издатель; 3) распространитель сочинения; 4) хозяин типографии. Но последний подвергается ответственности за содержание сочинения только в случае, если скрываются автор и издатель; обыкновенно же типография отвечает лишь за неисполнение законных формальностей.
Если иногда подвергают ответственности и типографию, то это делается в видах большого стеснения свободы печати. В журнале главное ответственное лицо есть издатель или редактор. Иногда устанавливаются особые ответственные лица (gerant responsable), но это ведет лишь к тому, что настоящие виновники избегают кары, а наказание несут подставные лица.
Что касается до писателя, то в журнале он часто остается неизвестным, вследствие чего он ускользает от ответственности. Во избежание этого, предписывается иногда подпись имени автора под каждой статьей. Это правило было установлено во Франции после Февральской революции и сохранялось при второй Империи.
Но оно не уничтожает возможности для редактора взять на себя ответственность, подписав свое имя. В сущности, ответственность писателя совершенно иная относительно книг и относительно журнальных статей. Книга есть всецело его произведение; в ней автор излагает и проводит свои мысли. Издатель берет на себя только материальную часть; он доставляет средства для обнародования сочинения.
Поэтому здесь главная ответственность должна падать на писателя. Журнал, напротив, издается под руководством редактора, который проводит в нем свои мнения; сотрудник играет второстепенную роль. Поэтому и ответственность должна падать главным образом на первого.
При карательной системе, для политических журналов вводятся иногда залоги. Они состоят в денежных взносах, которые обеспечивают уплату штрафов. Но главная цель их состоит в том, чтобы сосредоточить журналы в руках людей с состоянием; этим возвышается уровень журналистики, но вместе с тем ей придается более силы.
Это учреждение существовало в Англии и во Франции и поныне существует в Австрии. Но в Бельгии взимание залогов запрещено конституцией. К той же цели ведет и наложение на журналы высокой штемпельной пошлины.
Из всего этого ясно, что меры законодательства относительно свободы печати бывают более или менее строги, смотря по характеру сочинения. Главные стеснения обращаются на периодические издания политического содержания, ибо они оказывают наибольшее влияние на общество.
Журнал является не столько выражением мысли, сколько орудием деятельности. Книги, напротив, имеют более теоретический характер; они служат настоящим поприщем для разработки мысли. Вообще, они спокойнее, обдуманнее и основательнее, они требуют и большей работы; в них менее места для страстей и увлечений.
Поэтому свобода печати нередко начинается с освобождения книг от цензуры, в то время как журналы остаются ей подверженными. Так было в Германии после 1815 года и некоторое время во Франции во времена Реставрации. Книги не подлежат также ни административным взысканиям, ни залогам.
Нормальное правило во всяком законодательстве, отменяющем цензуру, следовательно допускающем некоторую свободу мысли, состоит в том, что книги подвергаются каре и уничтожению не иначе, как по суду. Тут административные взыскания являются действием чистого произвола.
Середину между книгами и журналами составляют брошюры. Заменяя отчасти журналы, они подвергаются большим стеснениям, нежели книги. Поэтому, при неполной свободе печати, иногда освобождаются от цензуры книги выше известного числа листов. Так, в Германии, до 1848 года, освобождались книги выше двадцати печатных листов, у нас в настоящее время выше десяти.
Наконец, свобода печати зависит не только от законов, но и от приложения. В Англии законы о печати весьма строги.
Возмутительным пасквилем (seditious libel) считается всякое сочинение, имеющее целью возбудить ненависть, презрение или неудовольствие против королевы, правительства, обеих палат парламента, или судебных учреждений, или побудить подданных к незаконным изменениям существующих установлений, государственных и церковных, или, наконец, возбудить чувства неприязни и вражды между различными классами.
Кощунственным пасквилем признается всякое сочинение, отрицающее истины религии или стремящееся возбудить презрение к церкви или распространять безнравственные мнения. Но все эти постановления остаются мертвой буквой. На деле, английская печать пользуется неограниченной свободой.
С 1838 года не было ни одного политического преследования по делам печати, за исключением нескольких дел в Ирландии, в 1848 году, по поводу возникших там волнений. Нравы здесь сильнее закона; при консервативном настроении общества жизнь делает безвредными всякие излишества.
7. Свобода собраний. Собрания могут быть различного рода: случайные или нарочно созванные, частные или публичные, в зданиях или на воздухе, наконец с политическим или неполитическим характером. Все это устанавливает различия и в тех ограничениях, которым собрания подвергаются со стороны закона.
Нет сомнения, что частные собрания должны быть предоставлены свободе. Они, правда, могут служить предлогом для недозволенных целей; но это должно быть доказано, как всякое преступное действие.
Возможность злоупотреблений не уничтожает правила, что частная жизнь должна быть изъята от вмешательства власти. Публичные же собрания могут служить весьма сильным средством для возбуждения общества; ограничения здесь необходимы.
Правила могут быть различны, смотря по характеру собрания. Случайные сходбища или столпления подлежат действию полицейских распоряжений. Полиция может всегда разогнать их, когда они нарушают порядок или безопасность.
В случае сопротивления может быть употреблена сила; обыкновенно предписывается предварительное увещание, или даже формальное прочтение приказания разойтись. В мирное время вообще запрещается употреблять военную силу иначе, как по требованию гражданской власти.
К собраниям, сзываемым с определенной целью, опять прилагается или система предупреждения, или система пресечения. В первом случае всякое публичное собрание допускается не иначе, как с разрешения правительства.
Разрешение не снимает, однако, ответственности с участвующих лиц, ибо, дозволяя собрание, правительственная власть не берет на себя ответственности за то, что в нем не будут происходить противозаконные поступки. Эта система была доведена до крайних пределов во Франции во времена второй Империи.
Существовавшее по уголовному кодексу правило, воспрещавшее общества числом более двадцати человек без предварительного разрешения, было распространено и на простые собрания. В настоящее время требуется только предварительное заявление.
У нас, вообще, собрания не требуют разрешения (Угол. Улож. ст. 366), за исключением общенародных игр, забав и театральных представлений, которые не допускаются иначе, как с разрешения полиции (Уст. пред. и пресеч. преступ. ст. 194).
Запрещаются также сходбища и собрания для совещаний или действий, противных общей тишине и спокойствию (там же, ст. 157); а так как определение того, что противно спокойствию и тишине, принадлежит полиции, то этим постановлением всякие собрания ставятся под контроль правительственной власти.
Кроме того, публичные собрания ограничиваются и тем, что объявления в газетах требуют предварительного разрешения полиции. Следовательно, изъяты от разрешения только собрания, о которых не объявляется, да и те могут быть предварительно запрещены. Вообще, в самодержавных государствах о свободе собраний, как праве, не может быть речи.
Меры пресечения состоят в праве полицейской власти распустить состоявшееся уже собрание, а в случае совершения противозаконных действий предать виновных суду. Для этого необходимо, чтобы власть заранее была предупреждена о цели собрания, месте и ораторах. Полиция всегда должна иметь право присутствовать на сборищах и надзирать за соблюдением закона. Наконец, общее правило – что собрание должно быть безоружное.
Нередко меры предупреждения и пресечения прилагаются различно к различного рода собраниям. Собрания на воздухе, как наиболее опасные по своей многочисленности и легче могущие подать повод к волнениям, подвергаются предупредительным мерам, когда собрания в домах предоставляются свободе.
Так постановлено, например, в Бельгии и Пруссии. В Англии существует полная свобода митингов и на воздухе, причем, однако, полицейская власть всегда имеет право распустить собрание, нарушающее тишину, и все обязаны повиноваться под страхом строгого наказания. Только в чрезвычайных случаях парламент разрешает правительству предварительное запрещение собраний.
8. Свобода товариществ. Товарищества, или ассоциации, или общества, как принято у нас их называть, суть постоянные соединения людей для известных целей. Они составляют еще более сильное орудие действия, нежели собрания, а потому подвергаются еще большим ограничениям.
Товарищества различаются по целям: они могут быть промышленные, благотворительные, литературные, учение, общежительные, религиозные, политические. Последние собственно одни могут быть опасны для государства; поэтому их следует отличить от других.
Однако законодательства редко делают это точным образом; так как политические цели могут скрываться под другими, то установляется общая система для всех. Только некоторые виды промышленных товариществ, особенно развившиеся в наше время, вызвали специальные законодательные меры.
Таковы компании на акциях. Для них устанавливаются известные законные правила; вообще, требуется разрешение правительства ввиду ограждения публики от обмана. Подробности относятся к гражданскому праву.
Относительно же всяких других товариществ, исключая политические, возникает вопрос: требуется ли для них дозволение правительства? Этот вопрос разрешается различно в различных законодательствах. Во Франции, как мы видели, требуется разрешение для всякого общества, состоящего более нежели из двадцати человек.
Это старое правило сохранилось до настоящего времени, вследствие того, что доселе не издан давно обещанный закон об ассоциациях. Точно так же и у нас запрещается заводить общества или товарищества без ведома или согласия правительства.
Всякое законом не утвержденное общество полиция не считает действительным, и если она признает его бесполезным и правила его противными общему благу или частной пользе, то подвергает уничтожению и запрещению; виновных же отсылает к суду (Уст. пр. и пр. преступ. ст. 164, 166, 169).
В других законодательствах, напротив, всякие общества могут составляться без предварительного разрешения. В Бельгийской конституции (ст. 20) прямо постановлено, что право вступать в товарищества не может быть подвергаемо никаким предварительным мерам.
То же постановлено и в Прусской конституции. Закрытие незаконных обществ предоставляется окончательно для судебной власти, как в Пруссии, или же административному суду, как в других германских государствах. Первое составляет нормальную гарантию свободы товариществ.
Существенный вопрос относительно всяких товариществ состоит в том, могут ли они образовать юридические лица или нет. Этот вопрос не разрешается началом свободы. Он будет обсуждаться ниже, в главе о корпорациях.
Что касается до политических товариществ, то само собой разумеется, что они совершенно воспрещаются в самодержавных государствах и могут быть разрешаемы лишь при существовании представительных учреждений.
Однако есть формы, которые и в свободных странах подвергаются особенным стеснениям и даже запрещениям, как опасные для государства. Так, во Франции запрещены политические клубы, то есть политические общества, имеющие постоянные публичные заседания.
Они всегда были самым сильным орудием революционных действий. Вообще, запрещаются всякие тайные общества, а также общества, которых члены обязываются повиновением неизвестным им властям или просто безусловным повиновением кому бы то ни было. Такие постановления существуют в Англии, а равно и в Пруссии.
9. Право прошений. Здесь надобно отличать жалобы от собственно прошений. Первые касаются нарушенного права или интереса, вторые служат выражением нужд. От тех и других отличается адрес, выражающий мысли и чувства подающих его лиц, но не заключающий в себе никакой просьбы. Большая часть законодательств не отличает, впрочем, точным образом жалоб от прошений.
Обыкновенная жалоба на нарушенное право идет судебным порядком, на нарушенный интерес – порядком административным. Первое есть собственно иск; здесь окончательной инстанцией является приговор верховного судилища. В административном же порядке жалоба идет по установленной иерархии и может дойти до верховной власти.
В конституционных государствах жалобы могут подаваться и палатам, и это составляет гарантию для нарушенных интересов; но палаты не решают дела, а только рассматривают его и с своим мнением передают подлежащему министру.
Прошения имеют ввиду получение выгоды или облегчение тяжестей; но они могут касаться и общих государственных вопросов, и тогда они получают значение политическое. Такой характер они могут иметь только в представительном устройстве; в самодержавных же государствах политические прошения не допускаются.
Они противоречат самому существу этого образа правления. У нас, вообще, запрещается учинять прошения скопом или заговором. Виновные в нарушении этого правила берутся под стражу и отсылаются к суду (Уст. пр. и пр. пр. ст. 158, 162). В свободных же государствах право прошений считается одним из существенных прав граждан; обыкновенно оно вносится в конституции.
Из него не исключаются даже несовершеннолетние и иностранцы, что, впрочем, не имеет существенного значения. Однако, так как это право может сделаться поводом к волнениям и к угрожающему давлению на власти, чему история революций представляет многочисленные примеры, то оно подвергается ограничениям.
Вообще, запрещается подавать прошения толпой; запрещается также просителям лично входить в палату. Иногда ограничивается число подписей: в Англии в прежнее время не допускались прошения, подписанные более нежели двадцатью лицами. Но такое ограничение противоречит существу политического права и ныне более не встречается.
Вообще, запрещаются только прошения от коллективного имени, ибо здесь лица остаются неизвестными, что подает повод к обману. Всякий должен подписываться за себя. Коллективные прошения допускаются только от корпораций, составляющих юридическое лицо.
Но здесь возникает сомнительный вопрос: до какой степени могут быть до пускаемы политические прошения от корпораций? Что корпорации имеют право просить о своих пользах и нуждах, в этом не может быть сомнения. Но относительно общих политических вопросов между публицистами существует разногласие.
Многие и это право считают необходимой принадлежностью политической свободы. Но против этого представляются весьма существенные возражения. Прежде всего здесь необходимо сделать различие.
Право подавать политические прошения не может быть присвоено корпорациям, имеющим определенное частное назначение. Они существуют только для известной цели, которой и определяется их круг действия.
Члены этих корпораций могут подавать политические прошения как граждане, но не от юридического лица. С другой стороны, подобное право еще менее может быть присвоено корпорациям, имеющим вместе и административное значение, каковы, например, общины.
Административный порядок нарушается, когда подчиненная власть вступается в общие политические дела и становится органом известной политической партии. Притом, в этой области, решения большинства не имеют обязательной силы для меньшинства, которое, с своей стороны, имеет право прошения.
Следовательно, в политических вопросах всегда уместны прошения граждан от собственного имени. Однако общие политические вопросы обыкновенно отражаются и на местных нуждах, а так как прошения о последних не возбраняются местным органам, то нет возможности провести определенную черту между теми и другими.
В конституционных государствах, где допускаются политические прошения, они подаются палатам, и притом обыкновенно палате представителей. Но во Франции, во времена второй Империи, прошения могли подаваться только Сенату, а не Законодательному Корпусу.
Это объясняется умалением прав последнего; он был низведен на второстепенную роль. Как сказано, палаты не решают дела, и могут только высказать свое мнение; но при парламентском правлении от этого мнения зависит судьба министерства.
