Взгляд нашей литературы на происхождение изгоев двоякий. Калачев, на основании филологического происхождения слова «изгои» (из и гоить – жить), признает, что изгоем назывался тот, кто вышел из родового союза.
Общинники же утверждают, что изгоем становился вышедший из общинной связи, ибо возможность существования родовых мстителей за убийство изгоя (Рус. Пр., ст. 1) указывает на возможность связи его с родом. Чтобы решить, какой из этих взглядов и насколько верен, обратимся к памятникам.
Русская Правда ставит изгоев рядом с младшими членами княжеской дружины и ограждает их жизнь вирою, равной вире за голову свободного человека. Устав о мостовых разумеет под изгоями людей епископских.
Уставная грамота Всеволода о церковных судах называет их людьми церковными и указывает троякий источник изгойства: безграмотность для детей священника, банкротство для купцов и освобождение от рабства для холопов. К этим видам изгойства сам князь прибавляет четвертый источник его – сиротство для самих князей.
Ясно, что условием изгойства был выход вообще из своего прежнего состояния, ибо вполне понятно, что безграмотный сын священника, обанкротившийся купец или вольноотпущенный холоп – уже не могли оставаться в нем. Сиротство, как источник изгойства для князей, имеет более тесный смысл, именно лишение наследования в уделах русской земли.
На основании приведенных же узаконений, можно заключить, что изгои или примыкали к княжескому двору, или принимались под опеку церковью. Что касается прав изгоев, то они, несомненно, ниже прав свободных лиц. Уравнение вир за голову изгоя и за голову свободного человека еще не доказывает равенства всех прочих прав.
Члены младшей дружины князя (к числу которых принадлежали и некоторые изгои) были в уголовном отношении сравнены с свободными лицами, а между тем они были большей частью лица несвободные.
Все прочие изгои, не входившие в состав младшей дружины князя, составляли обыкновенно крепостное население сел. Ростислав Смоленский своей грамотой 1150 г. передает церкви «села с изгои и землей». Это происходило оттого, что главным (и типическим) источником изгойства был либертинат.
На это указывает «изгойство-имание», т. е. увеличение платы за освобождение сравнительно с покупной ценой раба и взимание платы за детей холопа при освобождении отца, против чего вооружалось духовенство в своих поучениях.
Вольноотпущенные так же, как и в римском праве, не делались в силу своего отпущения вполне свободными, а оставались в некоторых как бы зависимых, обязательственных отношениях к прежнему господину.
Весьма часто случалось, что вольноотпущенный, не имея средств к жизни, селился на земле своего господина и мало-помалу делался его крепостным. Изгои, попадавшие под опеку церкви, поступали или в крепостное состояние на церковных землях, или в состояние городских обязанных церкви ремесленников[1].
[1] Дебольский, не вполне ознакомившись с источниками, решился назвать наш вывод о либертинате и о неполноправии изгоев совершенно произвольным: он не знал закона 1556 г. о воспрещении вольноотпущенным служить у прежнего владельца, а сослался лишь на «Акты города Шуи».
Между тем анализ этого закона мог бы вывести его на истинный путь. Закон половины XVI в. запрещает служить у прежнего хозяина. Значит, раньше это было очень распространенное явление. Далее, пребывание вольноотпущенного в доме господина есть служба. Какая же это служба? Вольная по найму? Но тогда ради чего закон воспрещал бы ее?
Очевидно, это то, что закон тогда называл «добровольным холопством», и что он преследовал. А добровольное холопство есть «холопство» только без крепости, чего именно и не хотел признать закон. Вывод о либертинате ясен. Но даже и без этого, при помощи одних скудных источников 1-го периода, можно было бы избежать довольно грубой ошибки, т. е. признания изгоев полноправными лицами.
Никто не считает людей, состоящих под опекой, вполне дееспособными; под власть церкви с древнейших времен отданы «задушный человек» (освобожденный по завещанию) и изгои всех трех видов. А эта власть церкви в отношении к светским лицам, по меньшей мере, есть власть опекунская.
В этом Дебольский мог бы убедиться, если бы сравнил подчинение изгоев такому же положению «вдовиц», как церковных людей. Почему «вдова» – церковный человек? Конечно потому, что власть умершего мужа должна быть заменена для женщины другой властью, что и продолжалось до Судебников.
Но и все дальнейшие сведения об изгоях сами собой ведут к тому же выводу. Прежде всего, что это за класс людей, для которого потребовался особый термин и особые узаконения? Какие общие черты соединяют вольноотпущенника (холопа выкупившегося) с купцом обанкротившимся и с поповым сыном безграмотным?
Говорят, это люди «бедные», но бедным мог быть и грамотный попов сын, а холоп, у которого достало средств на выкуп, мог и не быть бедным. Бедных, конечно, было немало по городам и весям тогдашней Руси. Но это не изгои. Бедным уже никак нельзя признать осиротевшего князя.
Общая черта их – выход из своего прежнего состояния – обозначает лишь источники изгойства; изгой мог тотчас примкнуть к новому состоянию, например, поступить в дружину князя, и таким образом должен бы перестать быть изгоем, однако, нет; он и в состоянии дружинника именуется изгоем (Рус. Пр. Ак. I).
Ясно, что изгойство составляет новое особое состояние, которое должно отличаться по своим правам, или по умалению их. Так это и есть, судя по памятникам 1-го периода о главной многочисленнейшей массе изгоев.
Если по жалованным грамотам этого периода дается кому-либо земля населенная, то в грамоте такое население именуется или челядью, или изгоями. Ростислав жалует Смоленской церкви «село Дросенское со изгои и с землею», «село Ясенское и с бортником и с землею и с изгои», «огород с капустником и с женою (его) и с детьми»; игумен Варлаам дает Хутынскому монастырю «землю Хутынскую и с челядию и скотиною».
Если можно передать землю не только с «челядию» (т.е. рабским населением), но и с изгоями, то последние, не будучи рабами (они так не именуются), очевидно, прикреплены к этой земле. А если прикреплены, то нельзя считать их людьми полноправными.
Конечно, как не холопы, они могли (подобно крестьянам после Уложения ц. Ал. Мих.) заключать разные сделки; но неполноправие (отсутствие права изменять местожительство и следующее состояние) остается за ними.
Изгои составляют целые поселения, окружающие двор епископа, и исполняют государственные повинности нераздельно со своим владыкой: владыка новгородский обязан мостить улицы «сквозь городная врата с изгои»; таким образом эти захребетники владыки идут за ним и составляют постоянный объект его власти.
Такова главная масса изгоев – сельских и городских жителей. Изгои-дружинники, как сказано в тексте, хотя и ограждены вирою в 40 гривен, но стоят наравне со всеми младшими дружинниками, которые были или несвободные, или полусвободные люди (см. ст. 25). Князья-изгои терпели ограничения прав политических, т. е. не могли приобретать высшие княжеские столы.
