1) Понятие о лице и общие моменты развития этого понятия. В основе гражданского права[1] лежит понятие лица (persona); лицу принадлежит власть (dominium) над вещами; оно может входить в соотношение с другими лицами посредством обязательств, и бытие его может быть продолжено в бесконечность через право наследства.
Понятие лица как субъекта частного права[2], кажущееся ныне столь простым, есть продукт долговременных и сложных усилий истории. Первоначально, при смешении публичных и частных начал, лицами, владеющими на частном праве, были союзы общественные: семейный, родовой, общинный и государственный; лицо физическое еще не выделяется.
В частности, в древнейшем русском праве отсутствие понятия о лице видно из отсутствия терминов, его выражающих;
правда, в литературных и законодательных памятниках с древнейших времен встречаются переводные термины: «лице» – с греческого πρώσοπον, и «особа» – с латинского persona;
но из них первый означает не лицо в нашем смысле, а напротив – отрицание достоинства лица, именно, один из видов рабства: по хронографу Эйнама, морав Богута, состоявший на службе византийского императора, так говорил послам чешского короля Владислава II в 1164 г.: «Servus domino bellum illaturus venis, non tamen servus, cui per vim imposita est servitus, sed servus voluntarius, ut vos dicitis – «το λιζιου».
В русских памятниках (Договор Олега с греками, ст. 9) лицом называется или раб-пленник («взвратять искупленное лице в свою страну»), или вещь (Рус. Пр., Кар. 29: «свое ему лицем взяти»).
Неясность понятия о лице физическом в древнейшем русском праве открывается вполне из явлений потока, изгойства и рабства, а также из древних форм семейного и вещного права (что будет изложено в своих местах).
Вообще целый 1-й земский период (вопреки распространенному мнению) представляет эпоху не безграничного преобладания частного лица, а, напротив, полного подавления его правами общественных союзов.
Во 2-м периоде Московского государства лицо высвобождается (хотя и не вполне) из-под влияния союзов семейного, родового и общинного, но права его подавляются правами государства, в особенности в сфере вещного права и права наследования;
напротив, в Литовском государстве замечается раннее весьма сильное и чрезмерное развитие прав частного лица за счет прав государства (благодаря влиянию права немецкого, а отчасти – римского), отчего все институты частного права здесь быстро развиваются и специализируются.
В период империи в общерусском праве, особенно со времен Екатерины II, постепенно указываются и определяются должные границы деятельности и власти лица по отношению к правам государства (ср. часть I, с. 5).
Имея в виду такой общий ход развития понятия о лице, мы не должны искать в древнейшем праве каких-либо точных определений условий правоспособности лица физического. Некоторые из них мы найдем в первый раз лишь в московском праве.
2) Условия правоспособности (и дееспособности) определяются или физическими и духовными свойствами лица, или положением его в обществе.
а) Пол. Древние законы бóльшей части народов мира полное значение гражданского лица приписывают лицам мужского пола, ограничивая правоспособность, или, по крайней мере, дееспособность женщин во многих отношениях.
Существенной отличительной чертой русского права (разумеется, в целом его развитии, а не с древнейших времен) по справедливости считается возможное приближение к признанию равной правоспособности за мужчиной и женщиной. Это достигается в истории с следующей постепенностью.
Как известно, в первоначальные эпохи положение женщины в гражданском обществе подлежит гораздо меньшим ограничениям, чем в последующие затем периоды начинающейся цивилизации. И древнеславянские общества в языческую эпоху не составляют в этом отношении исключения.
Языческие браки заключались соглашением невесты с женихом на игрищах; выбор жениха для Полоцкой княжны Рогнеды между Владимиром и Ярополком предоставляется ей самой. Послы для заключения договора с греками при Игоре отправлены от каждого члена княжеского семейства, в том числе от женщин, именно: от Ольги княгини, от Предславы, от жены Улеба.
Ольга управляла государством с полными княжескими правами даже при взрослом сыне и владела частными имуществами (с. Ольжичи). Нет, однако, сомнения, что в то же время собственно гражданские права женщин терпят значительные ограничения правами мужа.
После принятия христианства к нам принесены, вместе с высоким учением самой христианской религии, воззрения другого свойства, именно византийской литературы, проникнутой идеями восточного дуализма, по которому два пола представляют собой два начала – доброе и злое.
«Сотворих тя, рече, равночьстьну… не стрьпе свободы, то приими работу; не уме власти, то буди убо обладаема и мужа позна(й) и господина, и тъ да господствуеть ти», – учит древний книжник («О злых женах», в Изборнике Святослава).
Последовавшие затем ограничения гражданских прав женщин в законе отчасти изъясняются этими наносными воззрениями, хотя и без того древний быт заключал в себе самом много внутренних оснований для таких ограничений:
по Русской Правде, дочери в классе смердов не наследуют в имуществе отца;
жена, вместе с детьми, отдается на поток за преступление мужа;
за убийство жены (мужем) платится не полная вира (см. впрочем, с. 385–386), а полувирье;
в процессуальных действиях женщина не участвует (послухом должен быть «муж»).
Но положение женщины, как дочери и жены, не дает простора для точных наблюдений за влиянием пола на правоспособность, ибо дочь (как и сын) подлежат власти родителей, а жена – власти мужа. Дело больше уясняется в положении вдовы. В древнейшие времена вдова, лицо эмансипированное, подпадала в силу этого под опеку церкви; в церковных уставах вдовы исчисляются в разряде людей церковных.
В Псковском и Новгородском законодательствах гражданские права женщины заметно возвышаются сравнительно с эпохой Русской Правды:
имущественные права мужа и жены вполне уравниваются (Пск. Судн. гр., ст. 88, 89 и 91);
женщина призывается к активному участию во всех действиях процесса, даже в судебных поединках (женщины против женщины: ibid., ст. 119;
в исках против мужчин на поединке женщина заменяет себя наймитом, Там же., ст. 36).
Вдовы не причисляются к людям церковным (Там же, ст. 109). Женщинам принадлежат права по обязательствам, в частности, право входит в договор займа от своего лица (Там же, ст. 36). В Московском государстве также заметно постепенное возвышение прав женщины по сравнению с периодом Русской Правды, но меньшее, чем в Пскове и Новгороде.
Именно в законах Московского государства уничтожается строгость древнего правила о вдовах и в Судебниках именно обозначено, что в разряд церковных людей входят только такие вдовы, которые питаются от церкви Божией: «…а которая вдова не от церкви Божии питается, а живет своим домом, то суд не святительской» (Суд. I, ст. 59; Суд. ц., 91).
Как главе дома, вдове принадлежит вся сумма частных прав, какой мог владеть в то время полноправный мужчина, именно: право собственности, право входить в обязательства и полная процессуальная правоспособность; эта последняя обозначена в судебниках и для женщин вообще, где, впрочем, женщина становится в один разряд с дитятей, старым, больным, увечным и лицами духовными.
Весь этот разряд лиц призывается не только к ведению исков или ответу, но даже и к послушенству, что в древнейшее время было немыслимо. Уложение (X, 185), признавая также за вдовой и девицей способность к процессуальным действиям, признает, однако, что эти лица обыкновенно «не умеют» отвечать за себя, и потому дает им отсрочку для высылки в суд за себя «родимцов» – их естественных представителей.
Из пользования некоторыми правами исключаются женщины только в некоторых особых случаях, именно обозначенных законом: так, вдовы и дочери князей не могут владеть родовыми княжескими вотчинами, по особому политическому характеру этих последних.
Дальнейшее расширение прав женщины как жены совершается в период империи, именно относительно права распоряжения имуществом и вступления в обязательства без согласия мужа (о чем ниже).
б) Что касается до возраста, как предела наступления и окончания дееспособности, то он определен в древнем законодательстве весьма неточно, лишь в применении к некоторым частным юридическим отношениям. Вообще срок наступления совершеннолетия определяется периодом от 15 до 20 лет возраста.
С наступлением 15 лет кончалось малолетство, с наступлением 20 лет кончалось несовершеннолетие вообще. Первый срок был более общим и признавался обычным правом и законом с древнейших времен.
В первом периоде еще патерик печерский извещает нас, что некоторый славный муж от города Киева Иоанн оставил умирая своего сына Захарию 5 лет под опекой побратима Сергия, «заповедав тому, да егда возрастет сын его, тогда отдаст ему сребро и злато; сия устроив, не по мнозе преставися. Доспев же Захария пятнадцати лет, восхоте взяти сребро и злато свое у Сергия» (Пат. печ., изд. 1665 г., 117; См. Неволин. Т. III. С. 396).
Рязанский великий князь Василий, взятый под опеку великим князем В.В.Темным, освобожден от опеки 15 лет от роду. Хотя в договорных грамотах между князьями XV в. сроки совершеннолетия определяются иногда и ранее 15 лет, а именно в 12 лет, но это есть срок политического совершеннолетия, который обыкновенно бывает короче гражданского:
«Целуй ко мне крест… и за свои дети, а исполнится, господине, твоим детем по 12 лет, ино, господине, тогды целовати им самим по нашим докончалным грамотам», – писал Можайский князь в своем договоре с великим князем Московским Василием Васильевичем (ок. 1447 г. Собр. гос. гр. и. дог., 1, 738).
Однако, и политическое совершеннолетие часто определялось 15-летним возрастом: «Нарече (великий князь Василий) сына своего при своем животе вел. Князем и приказа его беречи до 15 лет своим боярам немногим» (Карамзин VII, прим. 322).
Иногда, впрочем, срок и в этом случае возвышался по причинам, которые мы угадать теперь не можем. Так, Грозный отдал своего сына Ивана, собираясь умирать, под опеку митрополита Макария и князя Василия Андреевича до 20 лет. (Собр. гос. гр. и дог. 1, с. 463).
Нормальный и общий срок совершеннолетия в 15 лет применяем был в московскую эпоху:
1) К правам пользования поместьями для лиц служилого класса: с 15 лет дети служилых людей верстались поместьями. Впрочем, это право имеет более государственный, чем частный характер, оно означает собственно право вступления на службу (Доп. к А. И. 1, с. 94; ср. ук. 1652 г. окт. 20 в П. С. З., № 86).
По Уложению ц. Ал. Мих., престарелый или увечный дворянин может посылать за себя на службу своих детей, братьев и племянников только тогда, когда эти последние достигли 18 лет и отнюдь не ниже (Уложение VII, 17).
Едва ли этот срок не имел приложения только к замещению отца на службе, а не вообще ко вступлению на службу и обладание поместьями: ибо в том же законе говорится, что за отца на службу идут 18-летние такие, которые «ни в какие государевы службы не написаны», следовательно, на службу могли поступать лица, и не достигшие 18 лет.
2) К праву девицы владеть своими прожиточными поместьями и сдавать их посторонним лицам, под условием содержания их и выдачи замуж. По законам Ивана IV, девицы могли владеть прожиточными поместьями только до 15 лет (Доп. к А. И. I, с. 89, 108, 115); но впоследствии, когда право обладать ими предоставлено было до выхода замуж, то 15-летний возраст назначен для сдачи поместий:
«А здавати девкам свои прожиточные поместья, которая девка будет в возрасте 15 лет. А будет девка в малых летах, менши 15 лет… и девкиных прожиточных поместий не справливать» (Уложение XVI, 11).
3) К праву лиц служилых давать на себя кабалу. Это постановление Уложением ц. Ал. Мих. распространено на всех лиц, дающих на себя кабалу: «А та будет на него кабала, по которой взыщут, писана в тех летех, как ему минуло пятнадцать лет, и по тем кабалам государь приговорил… суд давати… а меньше 15 лет, – и те кабалы государь приговорил отставливати» (Указ 1559 г. сент. 1; Ук. кн. Казнач., ст. XII; Ср. Ул. XX, 20).
4) За родителями сохраняется право записывать своих детей в кабальное холопство заочно только до 15-летнего возраста этих последних. Дети же совершеннолетия могут быть записаны в кабальные книги, только находясь налицо:
«А которые холопы учнут кому давать на себя и на детей своих служилые кабалы, а дети у них в те поры будут лет в 15 или в 20 и больше… и тех холопьих детей в кабалы и в кабальные книги за очи не писать» (Уложение XX, 110).
5) Родители-холопы сохраняют за собой право держать при себе свободных детей своих только до 15 лет возраста их. По закону Шуйского, крестьянин, женившийся на беглой крепостной и потому отданный в холопство, берет с собою детей, рожденных от 1-й жены, только до 15 лет возраста этих последних (Указ 1607 г., марта 9).
Срок в 20 лет возраста применен к праву принимать крестное целование в суде. Лица, которым «переменитца неким», могут целовать крест, если им нет еще 20 лет, но отнюдь не ниже 15 лет. За малолетних целуют крест их представители: «А возрастом бы те люди были, кому целовать крест, в 20 лет, а менши 20 лет не целовать, а ко кресту таких не припускать» (Уложение XIV, 1).
Такой же двойственный срок (15 и 20 лет) назначается для права жалобы на незаконные действия опекунов и попечителей (промен поместий несовершеннолетних на свои). Такое право иска наступает для обиженных в 15 лет возраста и кончается в 20 лет (Уложение XVI, 54).
Впрочем, отнюдь не следует думать, чтобы лица несовершеннолетние или даже малолетние не пользовались активно никакими гражданскими правами; напротив, из вышеприведенных статей судебников и Уложения видно, что они призывались к личному участию в процессуальных действиях и лишь, в виде льготы для них, им предоставлялось право выслать родственников и людей своих:
«А будет кто в каком деле нибудь приставить к недорослю… и учнут они бити челом государю, чтобы за них отвечать родимцам их на отсрочный срок, и таким недорослям… в исцовых исках срок давати» (Уложение X, 185).
Крайний предел старости, за которым оканчивалось бы признание за лицом правоспособности, не определен в законодательных памятниках. Но из юридических актов убеждаемся, что совершенная дряхлость отца служила основанием для того, чтобы допустить сына к совершению юридических действий взамен его без уполномочия.
В период Империи гражданское совершеннолетие определено указом о единонаследии (1714 г., марта 23, п. 4 и 6), а именно: для главных наследников (недвижимых имуществ) в 20 лет, а для наследников движимости двоякий срок: для мужчин в 18 лет, а для женщин – в 17; впрочем, и женщина может освободиться от опеки и уйти от своего родича-опекуна только по достижении 18 лет (п. 6).
Тогда же и брачный возраст был определен для мужчин в 20 лет, а для женщин в 17; несовершеннолетние не могут вступать ни в какие гражданские сделки. Но, по Воинскому уставу 1716 г. («Кратк. изображ. проц.», гл. III, п. 14), достигшие 15 лет допускаются к свидетельству на суде. Установление пределов малолетства (14 лет) и несовершеннолетние (17 и 21 год) принадлежит Екатерине II (см. ниже об опеке).
в) Физическое и умственное здоровье и нравственное состояние, как условия обладания частными правами и защиты их, в древнерусском праве определены были еще менее точно. Физические недостатки вообще тогда только влияют на правоспособность лица, когда они затрудняют или совсем уничтожат способность активного упражнения прав, таковы слепота и глухонемота.
Таким образом, лица, подверженные этим недостаткам, вполне могут обладать вещами, но их способность вступать в обязательства, делать завещания и вести процессуальные действия подлежит естественным ограничениям.
Согласно с этим, Уложение ц. Ал. Мих. призывает глухонемых к пользованию правами собственности наравне с лицами здоровыми: «А будет после которого умершего останутся дети глухи и немы, а братья их, или сестры учнут обидить их и отцова или матерня имения учнут их отлучать, разделити по жребьям всем поровну, чтобы из них никто изобижен не был» (Уложение XVII, 15).
Ограничения прав таких лиц вступать в обязательства и вести иски мы находим в памятниках того времени лишь в связи с предположением о малоумии.
Ограничения, возникающие из душевных болезней (недостатка или потрясения умственных способностей), определяются законами 1676 г. (П. С. З., № 683, марта 10, ст. 2 и 23) и 1677 г. (№ 700, августа 10, отд. 1, ст. 5 и 27) не совсем одинаково.
Первый закон не допускает никаких исков против сделанного кем-либо распоряжения имуществом на том основании, что лицо действующее – глупо, глухонемо:
«…которые всяких чинов люди глупы, и глухи, и слепы, и немы, и службы не служат, а поместья свои учнут кому поступаться, а матери их и жены, и дети, сродники учнут челобитьем спорить, чтоб по той их поступке поместья не справливать для их скорби…, – великий государь указал и бояре приговорили: поместья свои сдавать всякому вольно».
Второй закон, оставив в том же виде постановление о сдаче поместий, иначе решает дело относительно мены их, а именно: «…буде по розыску окажутся плуты, глупы и пьяницы, – и меновых поместий не росписывать».
Петр Великий указом «О свидетельствовании дураков в сенате» (1722 г., апреля 6) ограничил семейные и имущественные права идиотов (ср. ук. 1723 г. декабря 6). То же понятие (т. е. идиотизм) выражается термином «безумные» в указе 1762 г. апреля 23 (и августа 6), по которому велено отдавать их не в монастыри, а в нарочно устроенные дома умалишенных, с отдачей имений в опеку их наследникам.
В Учреждении о губерниях 1775 г. (ст. 389) употреблен термин «с ума сшедшие», чем обозначается не только идиотизм, но и острые случаи душевных болезней.
г) Общественное состояние. Различие правоспособности по общественному состоянию, по-видимому, противоречит общему порядку постепенного возвышения прав лица с течением истории; здесь замечается как бы регрессивный ход:
незаметное в начале истории различие прав по классам общества с течением времени постепенно возрастает по мере развития и обособления классов и превращения их в сословия (см. в истории уголовного права постепенное появление различия вир).
В 1-м периоде такие различия гражданских прав есть, но едва заметные; они развиваются преимущественно в московскую эпоху и в период империи, продолжаясь во многих отношениях до времени императора Александра II, т. е. до освобождения крестьян.
Но ограничения гражданских прав, возникшие из сословных отношений, касались лишь некоторых видов этих прав, тесно связанных с государственным значением того или другого сословия или класса, и потому не имеют никакого значения в сфере собственно гражданской:
так, служилые лица вознаграждались вместо денег поместьями, а потому естественно, что неслужилые не имели права владеть поместьями;
обратно, служилые люди лишались права владеть городскими имуществами.
Служилые лица не могли давать на себя частной кабалы, чтобы не избегать службы. Крестьяне лишены были права изменять местожительство (что повело потом их к лишению всех прочих гражданских прав).
Посадские люди также прикреплены к своему посаду. Все эти и подобные ограничения частью указаны уже в истории государственного права, частью будут указаны в соответствующих частях истории гражданского права.
3) Ограничения правоспособности. Что общественные условия в древнейшее время влияли на правоспособность не меньше, а гораздо больше, чем в последующие времена, доказательством служат ограничения правоспособности иностранцев, изгоев и явление рабства[3].
[1] Для большей сжатости курса, этот отдел истории русского права излагается не по трем общим периодам, а по отдельным частям гражданского права; периоды развития будут указаны в каждом из этих отделов.
[2] Этот отдел истории права вовсе не имел у нас своей литературы; лишь в 1903 г. появилась книга Н.Н. Дебольского «Гражданская дееспособность по русскому праву».
[3] Г. Павлов-Сильванский в своей интересной работе «Закладничество-патронат» (Зап. И. Р. Арх. общ. IX; отд. СПб., 1897) защищает мысль С.М. Соловьева о том, что и в нашем древнем праве (подобно западноевропейскому феодальному) присутствует состояние клиентов, т. е. лиц, права которых ограничиваются правами патронов по добровольной сделке-закладничеству.
Слово «заложиться» означает не непременно личный заклад в деньгах: им обозначаются разнообразные формы зависимости: 1) «…во холопство и во крестьянство ни за кого не заложиться» (Дьяконов. Акты к истории тяглого населения. № 4, 46 и др.); подобное в гл. XIX Уложения: «Ни за кого в закладчики не записываться и ничьими крестьяны и людьми не называться»; здесь, очевидно, закладчики есть родовое понятие для крестьян и людей.
2) «В посады не закладываться» означает припись к посадам с обязательством тяглой службы.
3) «Заложиться за короля и со своими городы» означает государственное подданство.
4) «Закладывать, закладываться» означает и личный залог в деньгах: «…жен своих и детей закладываючи» (см. ниже).
Таким образом этот общий термин, обозначающий зависимость всякого рода, не дает еще никакого вывода о клиентстве и патронате.
В некотором отношении все названные виды зависимости имеют сходство с патронатом, ибо всякий владеющий защищает своих подчиненных.
Но для патроната в собственном смысле нужно искать других указаний, которые бы определяли зависимость и покровительство, не будучи ни государственным подданством, ни холопством, ни крестьянством, ни тяглым городским состоянием, ни личным закладом. Есть ли такие отношения? Быть может они нашлись бы, если бы их искать там, где следует. Г. Павлов-Сильванский находит их:
1) во вкладчиках монастырских, т. е. таких людях, которые, поступая в монастырь, вносят вклады, именно свои земли, но «вклады» были общим и постоянным явлением при каждом поступлении в монастырь, состояли ли они в деньгах (как и бывало обыкновенно) или в земельных имуществах, через это не образовывалось никакого особого состояния лиц;
вкладчики могли быть посвящены в монахи, или могли оставаться в прежнем состоянии; их зависимость от монастырской общины определялась в 1-м случае монастырским уставом и ничем более.
2) «Особый разряд закладчиков составляли добровольные холопы (Там же. 22); но о вольных холопах будет сказано ниже (см. отдел о холопстве), где будет указано, что это не клиентство, а холопство.
3) Затем, к клиентам не могут быть отнесены те так называемые закладчики из горожан, которые закладывались за частных лиц и церковных властей, бросая свое тягло. К ним преимущественно в памятниках прилагается термин «закладчики» по причине весьма понятной: посадские люди, бежавшие из посадов в села к частным владельцам, поступали в крестьяне или в холопы; они так и именовались крестьянами или холопами.
Но старый юридический язык не выработал термина для обозначения городских жителей, принадлежащих частным владельцам; по нашей позднейшей терминологии, это тоже крестьяне, занимающиеся торговлей и промыслами в городах. Старые памятники именуют их закладчиками.
В самом деле, мудрено было придумать особое наименование для таких людей, которые, живя в посаде, никуда не уходили, а только переменили состояние, перестав быть царскими тяглецами, заложились за частных владельцев. Но их состояние, по правам, ничем не отличается от состояния крестьян и столько же похоже на клиентство, сколько это последнее.
Автор, изображая историю патроната (и затем феодализма), справедливо говорит, что «тот или иной характер патроната зависит от состояния государства», именно патронат развивается «в силу ослабления государственной власти» (с. 17).
Именно вследствие этого феодализм развился в Западной Европе и в Польше, а под влиянием Польши широкое развитие патроната наблюдается и в западнорусском праве XV-XVIII вв. Во всех поименованных странах государственная власть пасовала перед могуществом частных лиц высшего сословия.
Этого отнюдь нельзя сказать о Московском государстве, а потому явления клиентства и феодализма не господствовали здесь, по крайней мере, ничем не определяли существенных основ государственного и частного права в Москве.
Однако, было бы несправедливо отвергать вполне присутствие признаков патронатства и в московском праве: историку права не мешает для полноты картины отметить и эту неважную черту в старорусской жизни.
Но для этого надо искать признаков феодализма не там, где их ищет г. Павлов-Сильванский, т. е. в отношениях крепостничества и холопства, а там, где действительно одно лицо, сохраняя свою личную свободу, вступает в добровольную зависимость от другого, поступает в «подданство» (термин западнорусский) к другому.
Таковы были боярские «знакомцы» (или, как предпочитает говорить г. Павлов-Сильванский, «держальники»), т. е. двор боярина, состоящий из свободных людей, большей частью благородного происхождения – это древняя дружина боярская. «Знакомцы» не были холопами, хотя бы и добровольными, не исполняли домашних работ, а служили боярину военной службой и так сказать гражданской (в приказах и в вотчине).
Таковы же были архиерейские дворяне и дети боярские, т. е. служилые люди церкви, иногда сами владевшие вотчинами, но обыкновенно получавшие от церкви поместья и служившие за них военную службу.
По поводу этих выражений г. Павлов-Сильванский («Феодальные отношения», 27) замечает, что они якобы находятся в противоречии с тем, что сказано нами выше на с. 148-й: «Дворяне архиерейские и знакомцы боярские могут быть причислены к царским служилым людям», ибо они «вместе с частной службой отправляли и государственную».
Но мы должны и теперь остаться при тех же выражениях, ибо не усматриваем в них противоречия; вероятно и сам г. Павлов-Сильванский признает, что ни бояре, ни церковные власти, не обладая правом войны и мира, не нуждались в отправлении военной службы для себя, но, будучи обязаны отправлять ее в пользу государства, держали для этой цели военных людей и вознаграждали их за то жалованьем и землей.
Подобный же характер имеет и гражданская, собственно судебная, деятельность архиерейских детей боярских в церковных вотчинах (о боярских «держальниках» в этом отношении ничего не известно: памятники молчат, конечно, потому, что права суда частных светских владельцев были весьма ограничены):
десятинники владычные обязаны «судить (в) правду по царскому судебнику и по уставным грамотам. А учнут судити не прямо, а посуды имать и делы волочить и продажу чинить… возвещати и писати на них ко мне, митрополиту. А не управлюсь я, митрополит, и старостам и священникам о том писати ко царю и великому князю; и десятинником… от царя быти в великой опале» (Наказн. списки соборн. Улож. 1551. И.Беляева, с. 11; ср. Стоглав, гл. 68).
Известно, что назначение и перемена архиерейских дворян совершается с ведома и согласия царя. Таким образом, нам представляется бесспорным, что служба архиерейских дворян церкви есть в то же время служба государству. Подобное же надо разуметь и о служилых людях бояр и князей (невладетельных).
