Свойства уголовного закона в период империи совершенствуются сравнительно с законом Московского государства в том отношении, что неопределенные санкции встречаются все реже. Но зато в эпоху Петра явился новый недостаток, который хотя и знала старая Русь, но не в значительной степени – это разнообразие и противоречие законов друг другу, обстоятельство особенно пагубное в отношении к уголовному закону.
Здесь имеем в виду, во-первых, противоречие петровских законов Уложению царя Алексея Михайловича и Новоук. статьям. Эти последние кодексы не только удерживались, но считались еще главными источниками действующего права, между тем массы новых указов и Воинские артикулы, получившие при самом Петре общегражданское применение, были также действующим законом.
Если по Уложению царя Алексея Михайловича непредумышленное убийство карается тюрьмой, а по Воинским артикулам – смертью, то произволу судьи предоставляется выбор между столь различными видами наказания и при каждом случае судья будет прав.
По Уложению, только поджог дома карается сожжением, а о порче недвижимых вещей Уложение вовсе молчит; по Воинским артикулам, к одной категории с поджогом отнесено (как мы видели) и это последнее преступление и даже порча движимых вещей; все это также ведет к сожжению.
За татьбу вещей на всякую сумму в 1-й раз Уложение назначает кнут, двухгодичное тюремное заключение и ссылку; по Воинским артикулам, татьба в 1-й раз на сумму свыше 20 руб. ведет к смертной казни. – Во-вторых, самые указы и уставы Петра I нередко противоречат друг другу (см. выше о законодательстве).
Цель наказания в Воинском уставе указывается (яснее, чем в законах XVII в.) с древней точки зрения – мести: «…кто кого убьет… оного кровь паки отомстить и без всякой милости оному голову отсечь» (арт. 154; см. также арт. 3, 196, 145 и др.).
Но возмездие и другие цели наказания совершенно стушевываются перед главнейшей (почти единственной) – устрашением: почти каждый указ снабжается прибавкой: «под жестоким страхом» (см. Филиппова. С. 146 и ср. Воин. арт., 154).
Отсюда увеличение жестокости наказаний и более широкое применение высших наказаний к преступлениям низшего порядка[1]. Екатерина II (в Наказе) в первый раз определяет ясно другую цель наказания, именно – охранение общества от преступлений (ст. 144–147); иногда проскальзывает в Наказе и мысль о том, что цель наказания есть «возвратить заблудшие умы на путь правый» (ст. 93).
Она считает наказания необходимым злом: «…наказание действительно не что иное есть, как труд и болезнь» (ст. 84), а потому более рассчитывает на предупредительные меры, чем на карательные (ст. 83), именно рекомендует не запрещать в законе деяний безразличных (ст. 242), требует, чтобы закон не благодетельствовал одним во вред другим (ст. 243), чтобы «просвещение распространилось между людьми» (стр. 245).
«Самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказаний, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан» (ст. 222).
Отсюда Екатерина выводит следствие относительно меры и родов наказания; по ее мнению, наказания должны быть рассчитаны не на один страх: страх притупляется по мере усиления жестокости наказаний: «…в тех странах, где кроткие наказания, сердце граждан оными столько же поражается, как в других местах жестокими» (ст. 85); «…надлежит с бережливостью употреблять средства естеством нам подаваемые» (ст. 87).
Если умы уже приобвыкли к жестокости наказания, следует поступать «скрытым и нечувствительным» образом, т. е. смягчать по возможности наказания не в законе, но при их применении (ст. 93).
Вообще «когда бы жестокость наказаний не была уже опровергнута добродетелями, человечество милующими, то бы к отриновению оные довольно было и сего, что она бесполезна; и сие служит к показанию, что она несправедлива».
Виды наказаний. В 1-й половине XVIII в. по количеству применения за преступления всех разрядов смертная казнь занимает первое место. Воинский устав ввел новые квалифицированные виды ее: колесование (за измену, отравление, отцеубийство, грабеж), четвертование (за оскорбление Величества действием) и аркебузирование (расстреляние).
Императрица Елизавета 25 мая 1753 г.[2] дала указ о неприменении смертной казни по приговорам низших судов и представлении таких дел в сенат.
Дела эти во множестве накопились в сенате, и преступники, ожидая неизвестной участи, сидели в тюрьмах; тогда (1754 г.) сенат издал указ, имеющий временное значение (впредь до издания общего закона), чтобы таких преступников, по наказании кнутом и вырывании ноздрей, ссылать в Рогервик.
Комиссии 1761 г. дан был словесный указ императрицы не вводить смертную казнь в будущее уложение, которое, однако, не было издано. Екатерина II в Наказе (ст. 209) ставит вопрос: «Смертная казнь полезна ль и нужна ли в обществе для сохранения безопасности и доброго порядка?» и решает:
«При спокойном царствовании законов… в том не может быть никакой нужды, чтобы отнимать жизнь у граждан. Двадцать лет царствования императрицы Елизаветы Петровны подают отцам народов пример к подражанию изящнейший, нежели самые блистательные завоевания» (ст. 210).
Наказ допускает возможность применения смертной казни «во время безначалия»[3]; этому следовала императрица и на практике: смертная казнь обыкновенно заменялась другими наказаниями, кроме таких волнений, как пугачевщина. Император Николай I уже законом определил применение смертной казни исключительно к преступлениям политическим, карантинным и воинским.
Законодательство Петра умножило прежние виды членовредительных наказаний, назначая их то как средство увеличить мучения при смертной казни (например, за богохуление преступнику до казни прожигают язык; Воин. уст., арт. 5), то как меру, препятствующую побегам преступников (рвание ноздрей и клеймение при ссылке), то как наказание самостоятельное (отсечение рук, суставов и пр.).
Екатерина II (Наказ, 96) выразила следующее начало: «Все наказания, которыми тело человеское изуродовать можно, должно отменить». При ней членовредительные наказания и не применялись, кроме рвания ноздрей при ссылке и каторге, что, наконец, отменено было императором Александром I.
Точно так же применение болезненных наказаний увеличено Петром I; употреблялись: шпицрутены (нередко оказывавшиеся мучительным видом смертной казни) для сухопутных военных и кошки для моряков; торговая казнь кнутом, которую ставили тогда по тяжести на второе место после смертной казни (кнут уничтожен Уложением о наказаниях 1845); затем наказание плетьми и розгами.
Екатерина освободила от телесных наказаний дворян; вообще же этот вид наказаний уцелел до общей отмены телесных наказаний импер. Александром II (17 апреля 1863 г.) и императором Николаем II (1904 г.).
К древним наказаниям, направленным против свободы, узаконения Петра присоединили принудительные работы, или так называемые каторжные (потому что первой формой их были работы на морских судах; затем при ссылке в Рогервик и, наконец, в сибирские заводы).
Со времени указа 1753 г. установлено два вида ссылки: на вечное поселение (с обязательными работами) и на житье. Этот вид наказания получил организацию в Уставе о ссыльных (Сперанского) 1822 г.
Екатерина II желала упразднить смертную казнь, заменив ее вечным заключением, соединенным с работою: «смерть злодея слабее может воздержать беззакония, нежели долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишенного своея свободы для того, чтобы наградить работою своею, чрезо всю его жизнь продолжающеюся, вред им сделанный обществу» (Наказ, ст. 212).
Закон XVIII в. впервые установил лишение прав, как добавочное при других наказаниях; при Петре один вид его называли «ошельмованием»[4]; при нем же возник и другой вид – «политическая смерть», которая сопровождала вечную ссылку после наказания кнутом и означала лишение всех прав.
Конфискация всего имущества, против которой высказывалась Екатерина, отменена ею в жалов. двор. грамоте в отношении к родовым имуществам дворян, что при императоре Александре I распространено на все имущества и сословия.
Изложенная история наказаний показывает, что кары, направленные против жизни, здоровья и имущества преступников, постепенно и в силу исторической необходимости отпадали, уступая место наказаниям, направленным на свободу преступника (тюремное заключение, ссылка и каторга).
Новое отражение старых взглядов на преступление и усиление жестокости наказаний, явившееся в Европе в эпоху реакции начала XIX в., не коснулось России и не отразилось ни в своде законов, ни в уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.
[1] Проф. Филиппов приписывает усиление жестокости наказаний при Петре I «боевому» характеру наказаний в период реформ: ими пользовался законодатель-реформатор, как сильнейшим орудием, для проведения новых начал в праве. На это возражают (проф. Сергеевский), что карательное право всегда имеет «боевой» характер: этим оружием сражается государство с противниками государственного порядка.
Но большая разница в том, с кем идет бой: в обыкновенном течении юстиции меч, «кривды карающий», направляется на воров, разбойников, поджигателей, изменников и т. д.; в эпохи ломки государства сила ломающая имеет перед собою врагами весьма часто людей, искренно и твердо стоящих за право, как оно понималось раньше, и как они понимают его.
С такими людьми сражаться труднее; приходилось усугубить жестокость нападения, ибо в таких случаях другого стимула, кроме страха, нет (хотя и страх является тогда средством сомнительным). Блистательный пример в подкрепление этой мысли представляет дело известного подьячего Докукина.
Он написал на форме присяги, которую должны были приносить все новому порядку престолонаследия, следующее: «За неповинное отлучение и изгнание всероссийского престола… цесаревича Алексея Петровича… не клянусь и… не подписуюсь… и хотя за то царский гнев на мя произлиется, буди в том воля Господа моего И. Христа; по воли его святой, за истину аз раб Христов Иларион, по реклу Докукин, страдати готов».
Он и был колесован (Есипов. «Раскольн. дела». С. 157; Филиппов, с. 8). Люди эти шли на казнь, защищая иногда не свои частные права, а права государственные, которые лично до них не касались. С такими людьми, говорим, бороться труднее, чем с ворами, а главное – окружающее общество нечем отвратить от протеста, кроме ужасающих примеров казней.
Мы говорили выше, что в Уложении ц. Ал. Мих. начало устрашения применено к таким деяниям, которые сами по себе безразличны и прежде не воспрещались, например, табакокурение. Теперь законодатель воспрещает не безразличные вещи, а правовые нормы, освященные вековым признанием, – нормы, с которыми срослось сознание многих поколений.
Чем, кроме страха, можно было бороться с ними ревностному реформатору? Следует иметь в виду, что петровская эпоха составляет самую высшую ступень карательной строгости в целой истории русского права (так как время Иоанна IV богато практическим применением казней, в уголовном же законе ничем не выделяется из предыдущей и последующей эпох).
Таким образом проф. Филиппов был вправе выделить эпоху Петра в особый предмет для исследования по уголовному праву и охарактеризовать ее, как боевую.
[2] Впрочем, еще в 1744 г. дан был подобный указ сенатом, а 29 марта 1754 г. даже предписано: заменить вообще смертную казнь кнутом и вечной каторгой. Но согласить этот закон с последующими трудно.
[3] См., впрочем, ст. 79 Наказа.
[4] Шельмование, по приписке самого Петра, означает собственно лишение чести, как последствие других наказаний, но при дальнейшем изъяснении его же оказывается, что оно сопряжено с лишением всех личных прав: всякий может безнаказанно ограбить, побить или ранить ошельмованного; не позволяется только убить его.
Словом, это древняя банниция, или лишение огня и воды. По генер. регламенту, ошельмование соединяется с церковной анафемой.
