В практическом отношении весьма важное значение имеет вопрос о влиянии нового закона на продолжительность давностного срока. Так, спрашивается, какое влияние может оказать изменение законодательных определений на давность, течение которой началось при господстве старого закона.
При разрешении этого вопроса законодатель может руководствоваться одною из следующих четырех систем; он может постановить:
1) что продолжительность давностного срока должна исключительно определяться новым законом и что прежний закон не имеет на давность никакого дальнейшего влияния;
2) что давность будет подчиняться определениям закона, существовавшего во время совершения преступления;
3) что давность будет подчиняться определениям старого закона до момента издания нового и что с этого момента она всецело должна подлежать действию нового закона;
4) что подсудимый может ссылаться на старый или новый закон, смотря по тому, который из них более для него выгоден. Таковы 4 различные системы.
Прежде чем приступим к их анализу, заметим, что постановления нового закона не оказывают никакого влияния на давность, истекшую до его издания. Так, удлинение давностного срока и самое нераспространение погашающей силы давности на те или другие преступления не могут иметь обратной силы.
Преступление, погашенное давностью, перестает быть деянием наказуемым, и основное правило, определяющее границы применения нового закона – leges ad praeterita non sunt trahendae – применяется к подобным случаям во всей силе.
Но совершенно иначе будет поставлен вопрос, когда новый закон будет издан прежде окончания давностного срока; все произведенные им изменения должны будут, думается нам, иметь определяющее значение на дальнейшее течение давности. Изменения эти могут состоять в нераспространении погашающего влияния давности на известные преступления, в удлинении и в сокращении давностного срока.
В основе всех этих видоизменений лежит то значение, которое законодатель придает тому или другому преступному деянию. Чем более известное деяние идет вразрез с всеобщею волею, тем сильнее и продолжительнее реакция, им вызываемая. Законодатель, удлиняя срок, тем самым дает больший простор репрессивной деятельности уголовного правосудия.
И если гражданский истец может пользоваться всякими подобными постановлениями для охраны своих прав, то непонятно, почему бы не могло воспользоваться ими и государство, преследуя высшие цели правосудия[1]. Итак, постановления нового закона распространяются на все случаи, преследование которых еще не погашено давностью.
Но понятно, что применение нового закона, удлиняющего давностный срок и совершенно исключающего давность, может значительно ухудшить участь подсудимого. Обстоятельству этому не следует, однако, придавать никакого значения.
Давность не покоится на каком-либо снисхождении или сострадании к обвиняемому, и из того, что прежний закон относился к нему с большей мягкостью, не следует, чтобы он получил то или другое право на более краткий давностный срок. Шварце (стр. 44) весьма справедливо замечает, что неистекшая давность не составляет для подсудимого какое-либо jus quaesitum.
Если новый закон удлиняет давностный срок, если вместо 10-летней он назначает 20-летнюю давность, то преступление, после совершения которого протекло пять лет, будет погашено по прошествии не пяти, а пятнадцати лет[2].
Точно так же должен быть применяем новый закон, сокращающий давностный срок. Если, например, десятилетняя давность будет заменена новою пятилетнею, то преступление, после содеяния которого прошло шесть лет, должно, со ipso, быть признано погашенным.
Выводя общий результат из всего сказанного о влиянии нового закона на давность, еще не истекшую до момента его издания, мы приходим к тому заключению, что постановления этого закона должны быть безусловно применяемы. Итак, правильною мы признаем первую из указанных нами систем.
Вторая из этих систем приходит к диаметрально противоположному результату. Она требует, чтобы давность управлялась законами, существовавшими в момент совершения преступления. Лучшим опровержением этой системы может быть рассматриваемо все сказанное в пользу защищаемого нами мнения[3].
Как бы в середине между этими двумя противоположными воззрениями находится третья система. В основе ее лежит то соображение, что истекший промежуток времени следует рассматривать не в обычном, житейском смысле, а исключительно как известную часть давностного срока.
Так, например, 4 года при давности пятилетней составляют 4/5 давностного срока, и если закон пятилетнюю давность заменит двадцатилетней, то для погашения подобного преступления необходимо, чтобы после издания нового закона протекла остающаяся часть, то есть в данном случае 4 года[4].
Усвоение законодателем этой системы вызвало бы на практике крайне запутанные вычисления. Вопрос был бы поставлен весьма просто, если бы мы имели дело только с годами или месяцами.
Но спрашивается, как поступить, когда промежуток времени между преступлением и изданием нового закона будет состоять не только из годов и месяцев, но и из недель, дней и часов. Определить, какую именно часть давностного срока будут составлять эти недели, дни и часы, едва ли будет возможно.
Но, с другой стороны, отбрасывать их, едва ли будет позволительно, так как происходящее отсюда удлинение давностного срока будет и несправедливо и непоследовательно. Мы уже имели случай видеть, с какою тщательностью теория старается установить моменты начала и истечения давности.
Руководящим побуждением является здесь нежелание увеличить хотя бы на один день продолжительность давностного срока. Эту-то разумную осмотрительность нельзя совместить с вышеупомянутым произвольным удлинением.
Несостоятельность рассматриваемой нами системы становится особенно осязательной, если мы станем применять ее к тем случаям, в которых новый закон сокращает давностный срок.
Так, если двадцатилетнюю давность он заменяет пятилетней и если при господстве прежнего закона протечет 4 года, т. е. 1/5 часть давности, то для погашения преступления потребуется не один год, как бы мы считали справедливым, а еще не отбытые 4/5 давностного срока, т. е. в данном случае 4 года.
Итак, данное преступление погашается, следовательно, в 8, а не в 5 лет. Новый более мягкий закон находит здесь, в противность общему правилу, только частичное применение.
Несмотря на всю свою очевидную несостоятельность, рассматриваемая нами система была в начале нынешнего столетия применяема во Франции. Обстоятельство это нам кажется тем более странным, что вопрос был решен в подобном смысле не законодателем (устав обходит его молчанием), а судебною практикою[5].
Четвертая и последняя из вышепоименованных систем отдает преимущество закону, наиболее благоприятному для подсудимого. Если новый закон сокращает давностный срок, то вопрос о продолжительности давности разрешается ею совершенно правильно.
Вся ошибка ее заключается в том, что при новом законе, удлиняющем давностный срок, она высказывается в пользу прежнего, более мягкого закона. Воззрение это, как мы уже видели, противоречит существу давности и лишено вообще всякого разумного основания. Французская судебная практика придерживалась также и этой теории[6].
[1] Breidenbach, I B. 2. Abth. стр. 708 и 709.
[2] В том смысле разрешает этот вопрос по отношению к usucapio Kierulff, Theorie des gemeinen Civilrechts. Altona 1839. I Band, стр. 70 примечание.
[3] Правильною считает эту систему Grundler, Systematische Entwickelung, стр. 42, пункты 2 и 4 и стр. 43.
[4] Из немецких криминалистов один только Engau, § 69, стр. 63 и 66, защищает эту систему. Он говорит, что для определения, сколько именно лет должна продолжаться давность после издания нового закона, удлиняющего давностный срок, надлежит прибегать к следующей пропорции: срок, установленный прежним законом, относится к новому сроку так, как время, остающееся до истечения прежнего срока, к неизвестной величине.
Так, если, например, Тиций совершил 12 июня 1725 прелюбодеяние и если 12 июня 1729 года прежняя пятилетняя давность будет заменена двадцатилетнею, то, применяя вышеуказанное правило к данному случаю, мы получим следующую пропорцию: 5:20=1:X; отсюда 5 X = 20; X = 4.
Итак, в 1733 году, т. е. через 4 года после издания нового закона, преступление Тиция будет погашено давностью. Но счисление это значительно осложнится, если издание нового закона последует не 12 июня, а в какой-либо другой день.
[5] Mangin, Traite, стр. 272, Кассационный суд (Arret du 29 Avril 1808), сравнивая двадцатилетнюю давность, требуемую пьемонтским законом, с шестилетнею давностью Кодекса 3 Брюмера IV года, признал, что 4 года и 6 дней, истекшие при господстве пьемонтского закона, составляют 1/5 требуемой французским законом давности (1/5 6-ти лет составляет 1 год 2 месяца и 14 дней).
Остающиеся 4/5 давности, при давности шестилетней, составляют 4 года 9 месяцев и 16 дней. Преступление должно быть признано погашенным давностью только по прошествии этого времени. Brun (le Villeret на стр. 66 указывает на несколько интересных решений. Генеральный прокурор Мерлен высказался в пользу вышеприведенного решения.
Новый закон, по его мнению, не должен иметь обратной силы, и все постановления старого закона о давности должны быть применяемы до момента его отмены, и только с этого времени вступают в силу определения нового закона. Итак, давность должна подчиняться и старому и новому закону.
Впоследствии Мерлен отказался от этого воззрения и заметил, что ошибка, в которую он впал, обусловливается тем, что при разрешении этого вопроса он руководствовался не столько теориею, а имел скорее в виду одни только судебные решения. Cousturier, стр. 395 и 397.
[6] Эта перемена во взгляде французского кассационного суда на этот вопрос была вызвана 6-й статьей декрета 23 июня 1810 года, постановлявшей, что судебные места должны вообще применять к преступлениям и проступкам наказания, существовавшие в момент их совершения.
Единственное исключение из этого правила составляет тот случай, когда наказание, назначенное новым законом, окажется более мягким. Против этого постановления ничего нельзя возразить. Нам только непонятно, каким образом из него вывели то заключение, что и старый, более мягкий, закон должен быть применяем при наличности нового, более строгого.
Попытку Виллере, стр. 64-65 N 97, объяснить этот вывод нельзя не признать неудачною. Его аргументация носит на себе печать общепринятого во Франции воззрения на давность как на эквивалент наказания. Нооrеbeke, стр. 186. Helie, стр. 614, указывает на два решения кассационного суда. Mangin, стр. 372, приводит слова Бургиньона, который высказывается в пользу полного и всестороннего применения каждого из законов.
Так, ссылаясь на давность, установленную кодексом 3 Брюмера IV года и начавшуюся при господстве этого закона, следует за точку ее отправления принимать не совершение преступления, а день ou le crime а ete connu etlegalement constate. Marquet, стр. 64, высказывается в пользу применения более мягкого закона. По этому вопросу см. особенно Le Graverend, Traite, Edition de Paris, Tome I, стр. 82 § II u Carnot. Tome III, стр. 609.
