Человеческие союзы, отличные от государства, как сказано выше, суть союз кровный, союз гражданский и союз церковный. Отношение их к государству определяются самым их существом.
1. Отношение к союзу кровному.
Формы кровного союза суть семейство, род и племя. Они образуются естественным нарождением. История народов начинается с господства этих союзов. Первоначально они обнимают человека всецело; в них он живет и действует.
В особенности род и племя, будучи обширнее семейства, способны существовать, как самостоятельные союзы, заменяя собой государство. Но это господство кровных союзов прекращается с дальнейшим развитием. Человек, по своей духовной природе, не может поглощаться всецело физиологическими отношениями.
Как существо свободное, одаренное разумной волей, он отрешается от этой первобытной основы, становится самостоятельным лицом и строит из себя высшие духовные союзы. Поэтому на дальнейших ступенях кровные союзы или исчезают, или входят как составные элементы, в другие высшие союзы, гражданский и государственный.
Из трех форм кровного союза семейство носит характер частный, племя – характер общественный, род же стоит посредине между обоими. Поэтому семейство естественно входит в гражданское общество, как составная его часть.
Семейное право составляет часть гражданского права, хотя здесь чистые гражданские начала видоизменяются кровными отношениями. Точно так же и род входит в состав гражданского общества.
По своему двойственному характеру, он получает в нем значение не только частное, но и общественное, особенно в те эпохи, когда частные союзы занимают в обществе главное место, как было в древности и еще более в средние века. Мы знаем, какую роль играли в древней России родовые отношения.
Но когда гражданские отношения, вследствие развития государственных начал, низводятся на степень частных, общественное значение рода исчезает; остаются отношения родственные, которыми определяется наследственное право.
Что касается до государства, то чем ближе оно к патриархальному союзу, тем более оно носит печать последнего. Классические государства имели совершенно племенной характер и строились по началам кровного союза. Соединяясь в одно государство, различные племена сохраняли свою отдельность.
Внутри себя племя делилось на колена, колена – на роды. Это были патриархальные деления, возведенные на степень государственных, или государственные деления, построенные по типу племенных. Так, в Риме, патриции делились на трибы, трибы – на курии, курии – на декурии, декурии – на роды.
У Евреев мы находим разделение племени на колена и роды во всей его чистоте. Самые сословные деления в древности носили нередко племенной характер. Таковы были разделения на патрициев и плебеев в Риме, на Спартанцев, Лакедемонян и Илотов в Спарте. Но с дальнейшим развитием государства эти разделения, основанные на кровном союзе, исчезают.
Они исчезли уже в древности; новое же государство их вовсе не знает, ибо оно не носит племенного характера, а произошло из смешения многих племен. Однако и здесь кровная связь не исчезает, но она получает высший характер: род сохраняет свое значение, как преемственный носитель государственных начал; племя становится народом.
Государственное значение рода заключается в передаче от поколения поколению высшего общественного положения и сопряженного с этим высшего сознания государственных начал. Государство, как постоянный союз, все основано на преемственности поколений.
Наследственная монархия выражает это начало в самой верховной власти, родовая аристократия – в преемственном сохранении высшей способности. Ни то, ни другое не составляет, однако, необходимой принадлежности всякого государства. В демократической республике нет ни царского дома, ни родовой аристократии.
Но это не означает высшей ступени развития. Физиологический элемент, так же как юридический и нравственный, всегда составляет одно из существенных начал государственной жизни. Исчезновение преданий, основанных на преемственности поколений, лишает государство одного из главных его устоев и дает ему одностороннее направление.
Через это элемент свободы получает неограниченный перевес над всеми остальными, что вовсе не соответствует идее государства, как она изложена выше. Самостоятельное значение власти и закона опирается на физиологические начала.
В еще большей степени значение физиологического элемента проявляется в проистекающей из племенного союза народности, которая составляет самую существенную основу государства. Мы видели, что слово народ имеет двоякий смысл: физиологический и юридический.
Здесь идет речь только о первом, который точнее можно обозначить словом народность, ибо народ есть уже нечто организованное. От племени народность отличается тем, что в первом преобладает связь, основанная на единстве происхождения, а во второй – сознание духовного единства.
В племени связь может быть даже и бессознательная; оно может быть рассеяно по разным местам и не сознавать себя как одно целое. Народность же непременно сознает себя как единую духовную сущность. В обоих отличительным признаком служит язык.
Племенная связь составляет физиологическую основу народности, но на этой основе вырастает высший духовный мир. Поэтому в народность могут входить множество посторонних элементов, которые она, как духовная сущность, себе подчиняет и претворяет в себя.
Каково же отношение народности к государству?
Мы видели, что государство образуется народом в юридическом смысле, как организованной массой. Но физиологическое и политическое значение народа, народ и народность, находятся в тесной связи.
Народность, сознавая себя единой духовной сущностью, стремится иметь общую волю и общую организацию, то есть стремится сделаться народом, или образовать государство. Наоборот, государство, составляя единый организм, требует от граждан сознания своего единства, общения идей и интересов, а это сознание и это общение даются ему народностью.
Из этого понятно, почему субъект государства есть народ, а не более обширное соединение людей. Государство как цельный организм, возвышающийся над остальными союзами и представляющий сочетание присущих им начал, заключает в себе юридический, нравственный и физиологический элементы.
Поэтому оно не может быть основано на отвлеченно-нравственном, или общечеловеческом начале. Общечеловеческим союзом может быть только церковь. В государстве же необходимо общение всех интересов и проистекающее отсюда единство воли, направляющей общую деятельность.
Это возможно только в более тесном союзе людей, именно – в народе. Поэтому государства, далеко заходящие за пределы народности, естественно стремятся к распадению. Отсюда неудачи всех попыток основать так называемые всемирные монархии. Слово всемирный принимается здесь, впрочем, в фигуральном смысле, ибо история никогда не представляла даже приближения к государству, обнимающему все человечество.
Это утопия, которую некоторые писатели считают идеалом государственного развития, но которая совершенно несбыточна. Человечество никогда не может соединиться в общую юридическую организацию. Человечество не есть лицо, а общий дух, развивающийся в разнообразии совместных и преемственных нравственных лиц, образуемых народами.
Различие естественных и исторических условий, под которыми живут народы, расселенные по земному шару, производит различие народных характеров, направлений и интересов. Отсюда различие воль и распределение верховной власти по разным центрам. Юридическая власть принадлежит не общему безличному духу, а живому союзу людей, то есть народу, устроенному в государство.
Однако в действительности не всегда физиологическая народность совпадает с юридической. Мы видим народности, разделенные на разные государства, и, наоборот, государства, составленные из разных народностей.
Иногда это происходит от чисто внешних условий: народность, рассеянная по разным странам, не может образовать единого тела, и наоборот, народности, перемешанные между собой, необходимо должны войти в состав единого государства.
Последнее мы видим, например, в Австрийской Империи, где перепутаны Немцы, Венгры, Итальянцы, Румыны, Славяне различных племен, вследствие чего образовалось самое пестрое политическое тело.
Смешение племен бывает даже условием высшего развития. Племя, чтобы сделаться политическим народом, должно выйти из своей ограниченности и взойти на высшую ступень духовного развития; средством для этого служит смешение с другими. Иногда одно племя покоряет другое, и тогда сознание власти дает ему и высшее политическое сознание; так было, например, в Спарте.
Или же одно племя соединяется с другими сродными, и это обобщение рождает высшее духовное и политическое единство. Так было первоначально в Риме. Когда впоследствии к патрициям присоединились плебеи, прибавился новый элемент, а с тем вместе и новый источник государственного сознания.
В новое время это смешение народов происходит еще в гораздо большей степени, нежели в древности. Мы видим это, например, во Франции и в Англии. Как французская, так и английская народность образовались из различных, насевших друг на друга племен.
Из славянских племен великорусское, наиболее смешанное, явилось и наиболее способным к образованию прочного государства. Племена же Чувашей или Латышей, живя первобытной племенной жизнью, не в состоянии образовать самостоятельный политический союз. Их назначение – подчиняться другим народам и входить в состав других государств.
Из этого ясно, что для образования государства, кроме внешних условий, необходимы и внутренние. Не всякий народ способен устроить из себя государство. Для этого нужно высшее политическое сознание и государственная воля, которые находятся не у всякого.
Народ, который неспособен разумно и добровольно подчиняться верховной власти и поддерживать ее всеми силами, никогда не образует государства, и если в нем установится нечто похожее на государственный порядок, он будет всегда непрочен.
Этим, между прочим, объясняется падение Польши, которая никогда не могла установить у себя истинной верховной власти. Существовавшее в ней политическое устройство было не что иное, как узаконение анархии.
Народ, способный к государственной жизни, должен прежде всего проявить уважение к законному порядку. Революционные же стремления менее всего служат признаком политической способности.
Кроме государственного сознания и воли нужна еще достаточная сила, чтобы сохранить свою самостоятельность и свое место в ряду других, что также находится не у всякого народа. Каждый самостоятельный народ призван быть историческим деятелем. Над народами нет высшей власти, которая бы ограждала слабых.
Каждый должен стоять за себя, а на это нужна сила. Кто не обладает достаточной силой для самостоятельной деятельности, тот должен отказаться от самостоятельности. Это опять высший исторический закон, который дает право участия в судьбах мира только народам, способным действовать на этом поприще.
Но и здесь, так же как в отношении верховной власти к подданным, материальная сила держится нравственной. Это – сила духовная, основанная на высшем сознании и воле. Сила народа вытекает из его государственного сознания. Народ, который способен единодушно соединяться около власти, всегда сумеет отстоять свою самостоятельность.
Это мы видим на многих примерах. Так, Греки отстаивали себя против Персов, Нидерланды против Испании, Швейцарцы против австрийских и бургундских князей. Таким образом, способность народа доказывается историей. Этим с нравственной точки зрения не оправдываются притеснения и насилия; но этим объясняются исторические события.
Из всего этого очевидно, что полное совпадение народности и государства вовсе не составляет непременного закона государственной жизни. Можно сказать только, что для прочности государства необходимо, чтобы оно опиралось на какую-нибудь преобладающую народность.
Еще менее можно говорить о праве каждой народности образовать самостоятельное государство. Право вытекает из свободы лица, но свобода тогда только становится правом, когда она освящается законом. Самые прирожденные права человека составляют, как мы видели, только идеал личной свободы, а не постоянную норму жизни.
К народности же эти начала совершенно неприменимы. Естественный закон связывает личную свободу с природой человека, как единичного существа; но нет естественного закона, который определял бы образование тех или других человеческих союзов.
Право присваивается лицу; народность же не есть лицо, а общая духовная стихия, которая не имеет ни воли, ни прав пока она не организована в государство. В народе, как массе людей, может быть распространено желание составить самостоятельное тело; но желание не образует еще права.
Из воли народной истекает право, только когда эта воля организовалась как законная верховная власть. Тот только народ имеет право на независимость, который уже приобрел независимость. Пока этого нет, можно говорить только о желаниях и стремлениях народа, а никак не о праве.
Но если вопрос о народности устраняется из юридической области, то этим не уничтожается политическое его значение. Как было замечено выше, юридическое начало не есть единственный элемент государства.
Когда существующий законный порядок приходит в столкновение с желаниями и стремлениями подчиненного ему народа, то можно спросить: до какой степени этот порядок удовлетворяет государственной цели, то есть общему благу, а с другой стороны, до какой степени эти желания и стремления разумны и способны установить лучший порядок?
Здесь оценка будет уже не юридическая, а нравственная и политическая. Из области права вопрос о народности переносится в область политики.
2. Отношение государства к гражданскому обществу.
Гражданское общество основано на свободной воле лиц; оно обнимает частные отношения граждан между собой. В него входят и те частные союзы, которые образуются свободным соединением лиц вследствие общения частных интересов. Эти союзы могут быть простыми товариществами, но они могут образовать и юридические лица, или корпорации.
Последние, как союзы гражданские, основаны на частном праве; они являются субъектом собственности и договоров. Но чем постояннее союз, тем более он способен получить государственное значение и сделаться органом государственных целей. В этой области гражданские начала и государственные проникают друг в друга.
И в остальных своих сферах гражданское общество подчиняется государству. Отдельные лица, находящиеся между собой в частных отношениях и вступающие в частные союзы, могут жить совместно не иначе, как под общими нормами права, определяющими и охраняющими совместную их свободу.
Эти нормы не должны находиться в зависимости от частной воли людей, они устанавливаются именно вследствие нравственной необходимости подчинить частную волю общему закону. Только через это свобода становится правом. В юридическом порядке осуществляется высшая идея правды, а потому он должен выражать высший закон, владычествующий над всеми частными лицами.
Следовательно, по самому существу своему, этот закон должен устанавливаться властью, независимой от частного произвола, то есть представляющей общество как единое целое, господствующее над частями. А такая власть есть именно государственная.
В гражданских союзах самая власть носит на себе частный характер, вотчинный и договорный, а потому она не соответствует требованиям права. Она не в состоянии утвердить юридический порядок на высшем начале правды, сделав его равным для всех.
В отсутствии высшей воли, господствующей над людьми, право подчиняется частным отношениям: сильный покоряет слабого; естественное неравенство людей берет верх над требованиями правды и переходит в неравенство юридическое.
Предоставленное себе, гражданское общество противоречит собственному основному началу – свободе лиц. Если, с одной стороны, оно эту свободу расширяет до произвола, то с другой стороны, оно этому произволу подчиняет слабейшие лица.
Между тем высшее начало правды должно быть соблюдено и в гражданском обществе, а для того чтобы это совершилось, оно должно быть поставлено под охрану высшей власти, безусловно владычествующей над лицами. Следовательно, из самого существа гражданского союза вытекает необходимость подчинения его союзу государственному. В чем же состоит это подчинение?
Во-первых, очевидно, что нормы права, как абсолютно обязательные, должны устанавливаться государством. Обычай, как физиологическое выражение общественного сознания права, составляет естественную принадлежность физиологических союзов.
Он господствует на первоначальных ступенях человеческого общежития, где из самой природы человека органически развиваются духовные его отправления, как-то: язык, верования, право. В высших союзах, обычай сохраняет свою силу только вследствие признания верховной властью и ее органами.
Вообще же он заменяется законом и судебной практикой. Физиологическое развитие права уступает место развитию разумному. Норма права, как прямое выражение верховной воли государства, есть закон.
Во-вторых, если общие нормы права устанавливаются государством, то действительные права, принадлежащие тому или другому лицу, приобретаются и отчуждаются частными актами, совершаемыми законным порядком. Здесь область, в которой господствует свободная воля лиц.
Здесь лежит и предел государственной деятельности; а потому вторжение государства в эту область есть деспотизм, то есть злоупотребление права. Так, например, если бы государство установило себя всеобщим наследником, как требовали сенсимонисты, оно поступило бы деспотически.
Наследство есть частный способ передачи имущества; оно действует в частной сфере, а потому государство может только определять общие нормы наследственного права; в отдельные акты оно вмешиваться не должно.
Здесь еще раз оказывается вся несовместность социализма и коммунизма с истинным значением человеческих союзов и с теми границами, которые, по самой их природе, существуют между деятельностью общественной власти и свободой лиц.
Уничтожая частные способы приобретения и отчуждения имущественных прав, коммунизм уничтожает гражданский союз в пользу государственного, то есть водворяет полнейший деспотизм.
Столь же мало государство должно вмешиваться и в область договоров. И здесь ему принадлежит только установление формальных условий, ограждающих свободную волю лиц от насилия и обмана; самое же содержание договоров есть дело частного соглашения.
Вторжение государства в эту область уничтожает свободу лица в том, что составляет необходимую и законную сферу личной воли. Это – водворение деспотизма, равно противоречащее существу государства и существу гражданского общества. Отступление от этого начала допускается только там, где лицо, по своему физическому положению, не в состоянии само себя ограждать.
Таковы малолетние и безумные. Они ставятся под частную опеку, однако под контролем государства. Сюда же в некоторых отношениях принадлежат и женщины, как слабейшие. Отсюда, например, законы, ограничивающие работу женщин и детей на фабриках. Но опека над взрослыми мужчинами не имеет никакого оправдания в здравой теории.
Всего менее она допустима там, где эти же мужчины облекаются политическими правами, то есть признаются полноправными гражданами. Это одно из тех противоречий, которые обнаруживают полную путаницу понятий.
Введение всеобщего права голоса и, рядом с этим, требование закона, устанавливающего восьмичасовой рабочий день, есть юридическая и политическая несообразность. Со стороны государственных людей оно объясняется только желанием угодить массе, которой, разумеется, приятно работать меньше, получая ту же плату.
Предоставляя частные соглашения свободной воле лиц, государство определяет способы узаконения частных сделок, а в случае спора, ему принадлежит суд. Столкновения разрешаются приложением общей нормы к частному случаю.
Таким образом, не вступаясь в частные отношения собственности и договоров, государство остается верховным блюстителем права. Этим ограждается самостоятельность гражданского общества, составляющего первую и необходимую область человеческой свободы. Где нет гражданской свободы, там всякая свобода обращается в призрак.
Однако, в-третьих, эта самостоятельность не безусловная. Государство и гражданское общество не составляют две области, разграниченные резко определенной межой, так что ни одно не властно переходить за пределы другого.
Они представляют две стороны одного и того же народного союза: государство в определении единства, как цельный организм, подчиняющий себе части, гражданское общество в определении множества, как совокупность частных отношений свободных лиц. Они пребывают совместно, а потому неизбежно соприкасаются многими точками и приходят в столкновение друг с другом.
Если бы все значение государства ограничивалось охранением права, оно могло бы, ни во что не вмешиваясь, соблюдать только верховный надзор над общественной жизнью, разрешая столкновения прав и наказывая нарушения предписанных норм. Но как всецелый союз народа, государство есть общение всех его интересов. Общие же интересы и общие цели находятся в связи с частными.
Отсюда новое отношение гражданского общества к государству. Оно определяется законом, подчиняющим лица союзу и частные цели общественным. В силу этого закона, при столкновении частных целей с общими, первые должны уступать последним. Отсюда ограничения частных прав во имя государственной пользы.
Эти ограничения могут касаться как лиц, так и собственности. В силу этого начала государство имеет право ограничивать деятельность частных лиц в видах общественной пользы. На этом основано множество полицейских постановлений, воспрещающих известные действия или устанавливающих для них определенные условия.
Государство может наложить на граждан и личные повинности для общественной пользы. Что касается до собственности, то мы видели уже, что при столкновении верховного территориального права с частной собственностью последняя должна уступать первому. Отсюда подати, повинности, регалии, экспроприация.
Так как цели, потребности и интересы государства разнообразны и изменчивы, то и столкновения их с частными правами разнообразны и изменчивы. Точно определенной границы здесь быть не может. Это живые отношения, которые разрешаются не иначе, как усмотрением.
Решение может принадлежать только государству, ибо оно имеет верховную власть над гражданским обществом. Государство решает, что ему нужно; частные же люди безусловно обязаны повиноваться верховному приговору. Это вытекает из самого существа государства. В самых демократических республиках не может быть иначе.
Однако, с другой стороны, система полицейских мер может сделаться до такой степени стеснительной, что свобода граждан опять обратится в призрак. Поэтому самый закон устанавливает гарантии для лица, обеспечивая его от произвола. Совокупность этих гарантий мы увидим ниже, в отделе о правах граждан.
Таково, в основных чертах, отношение государства к гражданскому обществу, вытекающее из существа обоих союзов. Однако это отношение, господствующее в новое время, установилось не вдруг. Оно составляет результат всемирно-исторического процесса.
На первых ступенях человеческого развития различные союзы – патриархальный, гражданский, церковный и государственный – еще не разделяются; человеческое общежитие находится в слитном состоянии. Вследствие этого, в древности государство в значительной степени охватывало собой и область гражданских отношений.
Так, почти везде, при первоначальном поселении племен, каждому роду назначался земельный участок, равный с другими, и нередко государственные законы освящали этот первобытный порядок как постоянную норму. Такое же подчинение гражданских отношений государственным целям мы находим и в господствовавшей в классических государствах системе повинностей и в законах о долгах.
Из тех же воззрений вытекло и общение имуществ в государстве Платона. Но именно это поглощение частных интересов государственным было одной из главных причин падения древних республик, они разложились вторжением частных интересов, которым не было места в их строении.
Разрушение древних государств представляет исторический процесс постепенного выделения гражданского общества, которое наконец, сбросив с себя государственное иго, в средние века явилось не только самостоятельным, но и верховным светским союзом. Частное право господствовало во всех общественных отношениях.
Но такое верховенство, в свою очередь, противоречило существу гражданского общества, а потому оно, силой нового исторического процесса, опять подчиняется государству, сохраняя, однако, относительную самостоятельность.
Политический союз, как представитель совокупных интересов, мало-по-малу выделяется из гражданского, предоставляя последнему область частных отношений и частных интересов.
Эта самостоятельность гражданского общества составляет, таким образом, плод всемирно-исторического развития человечества; это – завоевание, совершенное свободой лица у владычествующего над ним союза, а потому оно должно остаться вечным достоянием человечества.
Всеобщая гражданская свобода, то есть свобода лица, собственности и договоров, составляет коренное начало нового мира, в отличие от древности и средних веков. Об эту личную свободу, вытекающую из самой природы человека и составляющую неотъемлемое его достояние, сокрушатся все несбыточные утопии социалистов, приложимые только к временам первобытной дикости.
3. Отношение государства к церкви.
Церковь есть союз верующих, то есть союз религиозный. Главная цель ее заключается в установлении отношений человека к Богу. Как разумное существо, человек не ограничивается познанием частных, окружающих его предметов. Разум его неудержимо стремится к познанию вечных, верховных начал бытия, от которых все исходит и к которым все возвращается.
Человек от созерцания мира возвышается к познанию Божества, и это познание имеет для него значение не только теоретическое, но и практическое. Отсюда он выводит понятия о собственных своих отношениях к миру и к другим людям; отсюда он черпает правила своей жизни, то есть нравственный закон.
Охватывая таким образом все нравственное существо человека, понятие о Божестве не остается отвлеченным началом познания, но становится живым чувством – верой. Отношение к Богу является живым поклонением, а проистекающее отсюда отношение к другим людям – живым общением веры и любви.
Во имя общей веры, составляющей средоточие всей их нравственной жизни, люди соединяются для общего поклонения Божеству и для взаимного поддержания в правилах нравственности. Этот союз и есть церковь. К единомыслию веры здесь присоединяется связь нравственная, общий нравственный закон, обязательный для воли. Отсюда живое практическое единство союза.
Где есть нравственный закон, там есть начало, владычествующее над волей, а потому есть власть и подчинение; есть и общая цель – приведение человека к Богу. Таким образом, в церкви находятся все элементы общественного союза; но главный элемент, который делает из нее практический союз, есть нравственный закон.
Мы видели, что нравственный закон входит, как составной элемент, и в государство. В чем же состоит различие обоих союзов?
Оно заключается в том, что в государстве к нравственному началу присоединяется юридическое. Мы видели, что государственное право исходит из понятия о цельном союзе, подчиняющем себе лица, а гражданское право – из существа лица, обладающего свободной волей; церковный же союз весь основан на нравственно-религиозном учении, обязательном для совести верующих, но отнюдь не принудительном.
Принадлежность гражданина к государственному союзу основана на юридическом отношении его к государству, как члена к целому; принадлежность же члена церкви к религиозному союзу основана единственно на вере и любви, то есть на свободном отношении совести к нравственно религиозному учению.
Государство есть союз принудительный, церковь – союз свободный. Поэтому и средства, употребляемые церковной властью, суть средства нравственные. Сильнейшее наказание состоит в отлучении от церкви. Всякое иное отношение есть злоупотребление власти.
Философское основание этого различия заключается в том, что государство обнимает собой всего человека, как физического, так и нравственного, в его отношениях к цельному союзу; а физический человек подлежит принуждению. Церковь, напротив, касается только нравственного, внутреннего человека, который, по существу своему, принуждению не подлежит.
Церковь обращается к религиозному чувству, а потому держится началом личным, субъективным. Каковы бы ни были объективные основы, на которых зиждется церковный союз, подчинение ему зависит исключительно от совести человека.
Тем не менее, церковь, как внешний общественный союз, существующий в государстве, получает и юридическое устройство, а с тем вместе становится в юридические отношения к государству. Как единый, цельный союз, она образует нравственное лицо, или корпорацию, которая получает известное место в ряду других.
Для своего существования она нуждается в материальных средствах и в качестве нравственного лица становится субъектом гражданских прав и обязанностей. Кроме того, церковь удовлетворяет одной из самых существенных потребностей общества; а так как государство обнимает, в своей верховной цели, все общественные интересы, то церковь не может оставаться ему чуждой.
Наконец, церковь является хранительницей нравственного закона, составляющего один из основных элементов самого государства, а потому связь между обоими союзами должна быть самая тесная.
В чем же состоят взаимные их отношения?
Прежде всего, как союзы, основанные на разных началах, они друг от друга независимы. Однако история представляет многочисленные примеры их слияния. Весь древний мир строился на этом начале. Это слияние может быть двоякое: или государство подчиняется церкви, или, наоборот, оно подчиняет себе церковь.
В первом случае государство основывается на религиозном учении. Такое политическое устройство называется теократией. На Востоке оно до сих пор составляет всеобщее явление. Но теократия противоречит существу как государства, так и церкви. Она может держаться только уничтожением свободы совести, то есть самой нравственной природы человека.
В теократии религиозное учение становится не только нравственно обязательным для верующих, но и принудительным для граждан. Этим уничтожается самостоятельность государства, которое даже в собственно ему принадлежащей юридической области подчиняется церковной власти и само должно вступать в не принадлежащую ему область внутреннего человека.
Как скоро признается свобода совести, как скоро допускается возможность существования различных вероисповеданий между гражданами, так государство необходимо должно получить самостоятельное значение. Заключая в себе людей различных вероисповеданий, которые все одинаково ему подвластны, оно должно искать иного основания для подданства, нежели религиозное учение.
Иначе власть его будет нравственно обязательна только для одного разряда подданных, а для других она будет основана единственно на внешней силе. Даже и для первых она будет обязательна лишь настолько, насколько они веруют в церковное учение; вера же есть дело личной совести.
Следовательно, государственное подданство будет основано на субъективном чувстве, чего допустить нельзя. Таким образом, основать государственную власть на религиозном учении значит подкапывать самые основания государства.
Но если государство должно быть независимо от церкви, то и церковь, с своей стороны, должна быть независима от государства. Иначе совесть верующих будет подчинена внешней принудительной власти, во имя государственной цели, что противоречит ее существу и уничтожает нравственную природу человека.
На Востоке мы видели господство теократии; в классических государствах мы также видим слияние религиозного союза с государственным; но здесь первый подчиняется последнему. Государство требует поклонения своим богам и допускает чужие религии лишь настолько, насколько они совмещаются с его собственной.
Это подчинение явно высказалось в борьбе языческого государства с христианством. Существенный смысл этой борьбы заключается в выделении религиозного союза из политического. Независимость церкви разлагала древнее государство, которое всеми силами стремилось этому противодействовать, но должно было оказаться бессильным против нравственных требований человека.
Христианское учение в первый раз создало церковь, как союз самостоятельный, основанный на чисто нравственно-религиозном начале. В этом состоит всемирно-историческое значение христианства в общественной сфере. Здесь впервые свободная совесть человека нашла себе область, собственно ей принадлежащую, куда она могла уходить от принудительной общественной силы.
Поэтому она так упорно отстаивала свои права против римских императоров. Утверждение церкви, как независимого союза, составляет вечное достояние человечества, приобретенное кровью христианских мучеников.
Однако нормальное отношение обоих союзов установилось не вдруг. Государство, разлагаемое с одной стороны гражданским обществом, с другой стороны – церковью, исчезло. Средневековый мир разделился на две половины, управляемые противоположными началами: светская область – частным правом, духовная – нравственно-религиозным учением.
Над ними не было высшего союза, устанавливающего единство. Вследствие этого церковь получила полную независимость, не только как нравственный союз, но и как юридическая корпорация. Самостоятельность суда и управления, привилегированные имущества, свобода от общественных тяжестей, все пало ей на долю.
Она получила в свое ведомство множество светских дел, по связи их с делами духовными. Она сделала светскую власть своим орудием в преследовании иноверцев. Папы заявили даже притязание на верховное владычество в светской области, во имя нравственного закона и религиозных целей.
Но все это было возможно только при разложении государства. Как скоро, с эпохой Возрождения, начался новый исторический процесс и восстановленное государство стало сводить к единству противоположные элементы общественной жизни, так эта внешняя независимость церкви должна была исчезнуть.
Оставаясь независимой как нравственно-религиозный союз, церковь, как юридическая корпорация, входит в состав государства и наравне с другими нравственными и физическими лицами подчиняется государственной власти.
Положение ее в государстве, как юридического лица, может быть двоякое: частное или публичное. Как субъект гражданских прав и обязанностей, церковь становится наряду с другими частными союзами, образующими юридические лица.
Как публичное лицо, она соответствует известным государственным целям и занимает в государстве известное положение. Какими нормами права определяются те и другие отношения, мы увидим в изложении прав, присвоенных корпорациям.
Но каково бы ни было корпоративное положение церкви, государство не может вмешиваться в ее внутреннее устройство. Нормы, определяющие отношение союза к членам, устанавливаются религиозным учением, а не государственной властью. Это отношение совершенно противоположное тому, которое мы видели выше относительно гражданского общества.
Там государство устанавливает общие нормы права, предоставляя свободе лиц частные юридические действия, имеющие целью приобретение и отчуждение прав. Здесь, напротив, государство в общие нормы вмешиваться не может, ибо нравственно-религиозное учение от него независимо; но оно определяет права церкви как юридического лица, и может контролировать юридические его действия.
Устройство церкви не подлежит ведению государства, насколько оно вытекает из религиозного учения, и напротив, состоит от него в зависимости, насколько оно определяется юридическими нормами, различие весьма тонкое, которое понимается различно в разных странах и при разных обстоятельствах, и которое ведет ко множеству разнообразных сочетаний, существующих в действительной жизни. О них будет речь ниже.
