Предшествовавший разбор главнейших из современных определений права достаточно выяснил два основных их недостатка:
одни из них чрезмерно суживают понятие права, отождествляя его или с правом только позитивным или даже с правом, действующим внутри государства;
другие же смешивают право с областями, ему смежными, с теми или другими факторами духовной и социальной жизни человечества, по существу отличными от права, но так или иначе с ним соприкасающимися.
Чтобы закончить этот критический обзор, остается разобрать учение о праве проф. Петражицкого, который в своем определении права пытается устранить оба отмеченные недостатка современных учений.
В основу своего учения о праве г. Петражицкий кладет различение двоякого рода обязанностей. Всякая обязанность вызывает в нашем сознании чувство связанности нашей воли: сознание обязанности выражается в том, что мы должны поступить так, а не иначе.
Но не все обязанности связывают нашу волю одинаковым образом: обязанность наша по отношению к извозчику Петру, коему мы уговорились дать 10 руб. за совершенную с нами поездку, безусловно, отлична от нашей обязанности по отношению к бедняку Ивану, коему мы во имя человеколюбия должны дать 10 руб.
Дать или не дать бедняку Ивану – дело нашей доброй воли; он не может требовать с нас уплаты 10 руб., как чего-то ему должного; напротив, извозчик Петр, доставивший нас в город, может требовать с нас условной платы: по отношению к нему мы лишены свободы дать или не дать; наша обязанность уплатить извозчику закреплена за ним, как что-то им приобретенное, ему должное; того же нельзя сказать о нашей обязанности по отношению к бедняку Ивану: это – обязанность по отношению к нему свободная, не закрепленная за ним: мы вполне свободны отказать ему в уплате и направить нашу помощь на другого, более нуждающегося.
Словом, обязанности наши бывают двух родов: в одних случаях обязанность лица сознается закрепленною за другим или другими лицами, принадлежащею другому, как его добро (alii attributum, acqusitum), в других случаях обязанность лица представляется односторонне связывающею, незакрепленною за кем-либо другим.
В этом-то г. Петражицкий и видит тот характеристический признак, который отличает правовые обязанности от нравственных. Обязанности по отношению к другим свободные (односторонне связывающие) он считает обязанностями нравственными; обязанности же по отношению к другим несвободные (закрепленные активно за другими и образующие, таким образом, двустороннюю связь) он признает обязанностями правовыми, юридическими.
Различию обязанностей соответствует различие повелительных норм, управляющих нашим поведением. Существо одних из этих норм (нравственных) состоит исключительно в авторитетном предопределении нашего поведения: предписывая нам то или другое (напр., утешать страждущих, любить ближних), эти нормы ничего не закрепляют за другими людьми, ничего не приписывают им, как с нас должное, следуемое.
Существо же других – правовых норм (напр., проигранное в карты должно быть уплачено партнерам, занятое должно быть возвращено занявшим) состоит в двух функциях: с одной стороны, они авторитетно предопределяют наше поведение, с другой стороны, они авторитетно отдают другому, приписывают, как ему должное, то, чего они требуют от нас.
Нравственные нормы только повелевают, а потому могут быть названы императивными; нормы же правовые не только повелевают лицу обязанному, но приписывают, предоставляют другим лицам (управомоченным) то, что им следует; поэтому, они могут быть названы атрибутивными или, еще точнее, императивно-атрибутивными нормами.
Нравственные нормы нормируют положение только лица – обязанного и постольку имеют односторонний характер; напротив того, нормы правовые суть по существу нормы двусторонние, ибо они одновременно нормируют положение двух лиц, обязанного и управомоченного, того, с кого следует, и того, кому следует.
Таковы, по мнению г. Петражицкого, основные черты права в отличие от нравственности, которые должны составить “базис для синтетического построения науки о праве”.
Относительно учения г. Петражицкого следует заметить, как и относительно многих других, что оно не дает точных признаков для отличия права от нравственности.
Нельзя не согласиться с г. Петражицким в том, что нормы юридические суть всегда нормы императивно-атрибутивные, что, предписывая что-либо одному лицу (обязанному), они всегда вместе с тем предоставляют что-либо другому лицу (управомочеинному); не подлежит сомнению, что все юридические нормы действительно устанавливают двустороннюю связь.
Но спрашивается: можно ли в этом видеть отличие юридических норм от всяких других и в особенности от нравственных?
На самом деле трудно найти хотя бы одну нравственную норму, которая бы не была “императивно-атрибутивной”, которая не закрепляла бы “психически” каких-либо обязанностей одних лиц за другими (за ближними и за Богом для тех, кто в Него верит).
Высшее выражение нравственности – заповедь любви и милосердия, когда она управляет нашей совестью, несомненно, связывает нашу волю по отношению к ближнему, несомненно, закрепляет за ним целую сложную совокупность наших нравственных обязанностей; примеры, приводимые г. Петражицким, не доказывают противного.
Рассуждая о бедняке Иване, которому мы считаем себя нравственно обязанными дать 10 руб., г. Петражицкий говорит: “Ивану мы ничего не должны, ему от нас ничего не причитается; если он получит 10 руб., то это – дело нашей доброй воли”.
Конечно, мы ничего ему не должны с точки зрения той или другой правовой нормы, требующей воздаяния за оказанные нам услуги, потому что речь идет о лице, не оказавшем нам никаких услуг; но по долгу человеколюбия мы всем должны, всем обязаны и, если Иван находится в более несчастном положении, чем другие, то по отношению к нему для нас возникают особые обязанности, закрепленные именно за ним в отличие от всех прочих людей.
Конечно, подобного рода обязанности закрепляются за ближними не какими-либо велениями внешней власти, а внутренним голосом нашей совести; связь между нами и бедняком Иваном – несомненно, связь психическая.
Но г. Петражицкий вовсе не отождествляет правовые нормы с велениями внешнего авторитета: он признает правовыми все те нормы, которые закрепляют психически долженствование одного лица за другими, а, следовательно, указанное им различие между правовыми и нравственными нормами оказывается мнимым.
Как правовые, так и нравственные нормы связывают нашу волю по отношению к другим; следовательно, как те, так и другие суть императивно-атрибутивные, двусторонне связывающие.
Если бедняк Иван не имеет права требовать от нас материальной помощи, то это не значит, чтобы мы были в отношении к нему “свободны”, ничем не связаны; это значит только, что связывающий вас долг человеколюбия не должен выразиться непременно в форме денежной уплаты и вообще в материальной помощи всякому бедняку, как такому, а в той форме, которая обусловливается рядом конкретных условий – нашими средствами, положением лица, коему мы помогаем, и, наконец, его настроением.
Если бедняк станет нахально требовать от благотворителя 10 руб., то последний, вероятно, ему откажет, как основательно замечает г. Петражицкий; но это будет обусловливаться не тем, что благотворитель по отношению к бедняку ничем не связан, а тем, что, будучи связан заповедью любви он не связан посторонними любви, мотивами, напр., чувством страха.
Г. Петражицкому остается говорить, что и здесь есть право, а именно – право ближнего на нашу любовь и милосердие; но вряд ли он и этим спасет свою теорию, так как тем самым он сотрет всякие границы между правом и нравственностью[1].
Других недостатков учения г. Петражицкого я здесь касаться не стану, так как уже из сказанного здесь нетрудно убедиться в несостоятельности его попытки разграничения права и нравственности. Этим я и заканчиваю разбор главнейших современных определений права.
Остается только сопоставить их с определением права, данным в начале курса; из этого сопоставления должно выясниться, действительно ли оно представляет собою шаг вперед, свободно ли оно от тех заблуждений, которыми страдают другие определения, заключает ли оно в себе те существенные признаки, которые составляют отличие права от смежных с ним областей, в особенности от нравственности.
[1] В “Теории Права и Государства” Петражицкий заявляет, что обвинение его теории в смешении права с нравственностью “исключается методологической структурой и смыслом этой теории” (т. II, стр. 605). Заявление это подкрепляется ссылкой на § 6 т. I той же книги.
Там на стр. 133 автор дает “простой ответ” на сделанное мной возражение: “все то, что имеет императивно-атрибутивную природу, по установленной классификации следует относить к соответственному классу, таков именно смысл научной классификации”.
Иначе говоря, с этой точки зрения Петражицкий просто должен признать, что обязанность по отношению к бедняку Ивану, обязанности любви, благодарности и т. п. вообще все обязанности, закрепленные за ближним, суть обязанности правовые; с другой стороны, обязанность, налагаемая грамматикой – писать “беда” через букву е – в качестве обязанности односторонней – будет обязанностью нравственной.
Это только лишний раз подтверждает, что “классификация” Петражицкого окончательно стирает те границы, которые действительно существуют в сознании людей между правом и нравственностью: его понятие о праве и нравственности имеет весьма мало общего с тем, что люди называют этими именами.
Задача Петражицкого, так понятая, заключается не в выяснении того общечеловеческого смысла, который связывается со словами “право и нравственность”, а единственно, в характеристике двух совершено произвольно составленных групп, которые он называет этими именами.
Такое исследование может представлять интерес с точки зрения “индивидуальной” правовой психологии. Другой вопрос, может ли оно иметь общечеловеческое значение?
