Определение государственной власти предполагает выяснение понятия государства.
Отличительную особенность государства, как особой формы человеческого общения, составляет принудительное властвование. Государство есть прежде всего властвование. Недаром в международных отношениях, где государства действуют, как обособления целые, они называются державами (puyssance, Macht).
Этот признак государственного общения так ярок, что стоит вне спора. Правда, в старых предвидениях государства он обыкновенно опускался. Но это объясняется тем, что до настоящего столетия государство отождествляли с обществом. Еще Руссо договор, которым, по его мнению, учреждалось государство, называл общественным договором. Общество стали отличать от государства только в настоящем столетии.
Поэтому в старые определения государства и не заботились вносить признаков, которыми оно отличается от других форм человеческого общества, не принимавшихся вовсе в соображение. Но в новых определениях государства признак власти всегда стоит па первом месте, а в существе дела он и прежде не возбуждал ни в ком сомнений.
Вопрос лишь в том, достаточен ли этот признак? Можем ли мы им одним отличить государство от всех других форм человеческого общения? В составе любого государства мы находим общественные союзы, осуществляющие в отношении к своим членам принудительную власть.
Такова, прежде всего, семья: члены ее подчинены принудительной власти главы семьи. Таковы, далее, общины и другие местные союзы, осуществляющие функции управления, а вместе с тем и принудительную власть. Все это так, но власть, осуществляемая этими союзами, не самостоятельна.
Глава семьи властвует над своими домочадцами лишь настолько, насколько это допускает государство. Границы и самые формы его властвования определяются государственною властью, и потому самому власть главы семьи подчинена контролю государства.
На злоупотребления родительскою властью можно жаловаться суду, и злоупотребивший властью родитель подвергается уголовной каре. Точно так же не самостоятельно и властвование местных союзов, входящих в состав государства.
Деятельность их может быть очень широка, их власть очень значительна; но и они поставлены под контроль государства, предоставляющего им права властвования и наблюдающего не только за соблюдением установленных законом пределов власти, но и за тем, чтобы предоставленные полномочия власти осуществлялись согласно указанной государством цели.
Совершенно в иные условия поставлено властвование самого государства. Никакой другой союз не предоставляет ему прав власти, никакой другой союз не указывает ему целей ее деятельности.
Власть государства не есть кем-либо другим предоставленная ему власть, а власть самостоятельная. Государство властвует не по делегации, не по поручению другого союза, а по собственному праву, самостоятельно. Таким образом, для характеристики государства необходимо добавить, что оно представляет собою самостоятельное принудительное властвование.
Самостоятельность не предполагает непременно неограниченности. Собственник имеет самостоятельную власть над принадлежащим ему имуществом, но власть его, оставаясь самостоятельною, может быть, и часто бывает, очень ограниченной. То же самое возможно и в отношении к государству.
Обыкновенно государство представляет собою не только самостоятельное, но и неограниченное юридическое властвование. Таковы государства суверенные. Но государства могут образовать из себя федеративное целое – союзное государство – не перестав и сами быть государствами, а лишившись только суверенитета, неограниченности своего властвования.
Установление самостоятельной союзной власти порождает юридическое ограничение власти отдельных государств, составляющих союзное государство. Швейцарские кантоны или Северо-Американские Штаты небезграничны в своем властвовании. Известные дела предоставлены исключительному ведению союзной власти, и тем самым установлена определенная граница власти кантонов или штатов.
И тем не менее, и кантоны, и штаты не сделались лишь подчиненными областями, а остались государствами, так как в том, что не включено в сферу компетенции союзной власти, они являются вполне самостоятельными: в этой сфере они, как и суверенные государства, властвуют по собственному праву, а не по делегации, не по уполномочию союза.
Таким образом, отличительную особенность государственного властвования составляет, как на это справедливо указали Лабанд и Еллинек, самостоятельность, а не неограниченность, не суверенитет. Государства могут быть, и обыкновенно бывают, суверенными, но это не составляет их необходимой принадлежности.
Государство не есть просто отдельный акт властвования, а состояние (état) установившегося властвования. Когда неприятель совершаете военное занятие враждебной территории и властвует в ней силою оружия вполне самостоятельно, это еще не составляет государства. Военное занятие территории может перейти в государственное господство, но оно с ним не тождественно.
О государстве, как особой форме человеческого общения, можно говорить лишь тогда, когда властвование уже установилось, а не только еще устанавливается силою оружия, когда подчинение власти в общем стоит уже вне сомнений и не зависит в каждом частном случае от всегда более или менее гадательного исхода физического принуждения.
Государство предполагает мирный порядок, признанный в целом обществом, составляющим государство. Где из-за власти идет колеблющаяся борьба, там или война, или анархия, но не государство.
Государственное властвование есть установившееся, признанное, мирное властвование, предполагающее монополизацию всякого принуждения за органами государственной власти. Словом, государство есть самостоятельное, принудительное и мирное властвование.
Можно, однако, найти случай властвования, подходящий под такое определение, но не составляющий государства. Я имею в виду властвование над рабами. Раб не субъект права, а объект, и притом объект частного права. Он тоже имущество.
Над сколькими рабами ни властвовал бы человек, как над своею собственностью, он будет все-таки только крупным собственником, а не правителем государства; его власть над рабами составляет содержание его права собственности, а не государственного общения. Государственное властвование есть властвование над свободными людьми. Казалось бы, это так очевидно, что не требует и особых оговорок.
Но я считаю не лишним включить, по примеру Гроция (De jure belli ac pacis, I, с. 1, § 14), и этот признак в определение государства в виду того, что как раз в последнее время, в особенности по вопросу о происхождении государства, в литературе, по-видимому, совершенно игнорируется различие государственного властвования от властвования над рабами.
Сведя все сказанное, мы получим такое определение: Государство есть общественный союз свободных людей с принудительно установленным мирным порядком посредством предоставления исключительного права принуждения только органам государства.
Заключающихся в таком определении признаков вполне достаточно, чтобы отличить государство от всякого иного общественного союза. Поэтому нет надобности включать в него, как это делает большинство публицистов, еще другие признаки: указание на происхождение государства, на его цель, органическую природу, национальный характер, связь с территорией и т. п.
Дополнять определения подобными признаками было бы не только излишне, но и неудобно, – неудобно потому, что все это признаки крайне спорные. Внести их в определение значило бы наперед предрешить целый ряд спорных вопросов политической теории, требующих обстоятельного и внимательного рассмотрения.
Так, современные государства, без сомнения, все неразрывно связаны с определенной территорией. Но относительно государств далекого прошлого необходимость такой связи с территорией, по меньшей мере, сомнительна. Во всяком случае, это значило бы определением предрешить в отрицательном смысле вопрос о возможности допустить существование государственной организации у кочевых народов.
А между тем, даже у оседлых народов первоначально территория вовсе не имела того значения в государственных отношениях, какое получила в настоящее время. Еще в греческих государствах нахождение на территории, им подвластной, не установило подчинения местной власти и местным законам. Принадлежность к государственному общению определялась исключительно племенным началом – происхождением.
Нечего и говорить, что органическая природа государств, национальный его характер и, в особенности, его цели являются самыми спорными вопросами политической теории, и уже потому не должны находить себе места в определении, первое качество которого – объективность.
Самостоятельное принудительное властвование, являющееся основным признаком государственного общения, определяет собою все особенности государственного порядка. Так как. только государство осуществляет самостоятельное властвование, то оно является в человеческом обществе как бы монополистом в принуждения.
И во внутренней жизни отдельных государств и в международных отношениях принуждение составляет монополию государства. Государственный порядок тем именно и характеризуется прежде всего, что он мирный порядок, не допускающий по общему правилу частного насилия или самоуправства.
Для охраны своих прав, для защиты себя от насилия человек, живущий в государстве, должен обращаться к содействию органов государственной власти, а не к личному принуждению. Лишь в виде исключения, в случаях крайней необходимости или необходимой обороны, допускается частное насилие.
Точно так же и союзы, действующие в пределах государства, лишены по общему правилу принудительной власти и должны в случае надобности обращаться к содействию государства.
Если же за некоторыми общественными союзами сохраняется право осуществлять принуждение, границы его определяются государством и осуществление его ставится под контроль государственной власти. Наконец, и в международных отношениях дозволенным насилием признается лишь насилие, осуществляемое государством в форме респрессалий или войны.
Частное насилие и в международной области считается недозволенным, а совершающий его признается нарушителем международного права и подлежит уголовной ответственности, как незаконный враг. Таким образом, государству принадлежит исключительное право принуждения.
Конечно, такой порядок устанавливается не сразу, а постепенно, мало-помалу, и в историческом развитии государственной жизни мы находим длинный ряд переходных ступеней от полной анархии до установления исключительного права государства на принуждение.
В постепенной монополизации принуждения за государством и состоит развитие политической жизни. Чем прочнее и развитее государственный порядок, тем меньше в нем места для самоуправства, тем лучше обеспечен в нем мир, тем безусловное господство государственной власти.
Присвоение государством исключительного права принуждения представляет существенные выгоды для общественной жизни. Прежде всего, это приводит к значительному сокращению случаев насилия.
Когда каждый сам охраняете силою свои интересы, охрана эта получаете форму борьбы, слагающейся из более или менее длинного ряда обоюдных насилий, пока она не закончится решительной победой одной из борющихся сторон. Принуждение, осуществляемое государством, по общему правилу, не вызывает сопротивления.
Превосходство силы государственной власти, в большинстве случаев, так очевидно, что о сопротивлении не может быть и речи. К тому же господство государственной власти есть установившееся, признанное господство.
Ей подчиняются поэтому, в большинстве случаев, и добровольно, по привычке, или в силу сознания обязанности повиноваться государственному авторитету. Поэтому, во многих случаях, где при иных условиях потребовалась бы долгая насильственная борьба, государственною властью дело разрешается без всякого насилия.
Вследствие такого сокращения случаев насилия, установление государственного порядка дает значительную экономию общественных сил. Те силы, которые бы иначе потребовались на борьбу, на отстаивание своих интересов силою, в государстве, оставаясь свободными, обращаются на мирную производительную деятельность.
Да и сама эта деятельность становится в более благоприятные условия, раз с установлением порядка устраняются грозившие прежде опасности. Является большая уверенность в будущем, открывающая широкий простор предприимчивости. Мирные отношения делают более легким всякого рода общения между людьми, и тем облегчается развитие сотрудничества.
Но еще важнее обусловливаемая установлением государственного порядка перемена в самом характере принуждения. Государство, монополизируя в свою пользу власть принуждения, тем самым ставится в необходимость принуждать не только в своем непосредственном интересе, но и в чужих интересах.
Общественная жизнь часто приводить к таким столкновениям, которые не могут быть разрешены иначе, как силою. Раз государство запрещает принуждение всякому другому, оно должно в таких случаях действовать само, хотя бы дело его вовсе не касалось. Иначе самоуправство неизбежно. Сила вещей заставит нарушить запрет государственной власти.
Слагающаяся этим путем необходимость для государства принуждать в чужом интересе получает огромное влияние на весь склад принудительной деятельности государства. Действовать в чужом интересе совсем не то, что действовать в своем личном интересе. Деятельность, вызываемая собственным интересом, определяется, прежде всего, чувством, а деятельность насильственная – даже страстью.
Насилие, осуществляемое непосредственно заинтересованным деятелем, поэтому почти неизбежно переходит должные границы, простирается далее, чем это требуется целью, его вызвавшей, легко принимает без нужды суровые формы. Принудительная деятельность государства, совершаемая им по необходимости в чужом интересе, не может отличаться такою страстностью.
Органы государства, призванные силою охранять нарушенные интересы граждан и общественных союзов, делают это только по обязанности, и потому спокойно и бесстрастно. У них не может быть никакого побуждения простирать принуждение дальше или придавать ему более суровые формы, чем это требуется для достижения имеющейся в виду цели.
Уверенность в успехе, сознание невозможности сопротивления, придает еще больше спокойствия такой деятельности органов государственной власти, и спокойствие естественно ведет к обдуманности, к обстоятельному взвешиванию всех возможных последствий принимаемых мер.
При этом естественно принимаются в соображение не одни узко практически условия, но и требования нравственности и справедливости. И вот, принудительные меры, таким образом, подчиняются уже не чувству, побуждающему к насилию, и не правилам только целесообразности, но и началам права и морали.
Принуждение дисциплинируется правом, проникается этическими принципами, служит не грубому насилию, а высшим нравственным идеям. Первоначально это сказывается только в принудительной деятельности, осуществляемой государством в чужом интересе.
Но резкое различие, устанавливающееся вследствие этого между различными проявлениями государственной власти, не может не вызывать сознания несправедливости принудительных мер, не подчиненных этическим требованиям.
Это наглядно обнаруживается в различии, проводимом международной практикой и общественным мнением, между обыкновенными, т. е. посягающими на частные блага, преступлениями и преступлениями политическими, посягающими на самое государство.
Сомнения в допустимости выдачи политических преступников основываются, конечно, главным образом, на сомнении в возможности справедливого, беспристрастного к ним отношения потерпевшего от них государства.
Усвоенный государством в одних случаях более справедливый, более согласный с нравственными началами образ действия мало-помалу делается общим, распространяется на всю принудительную деятельность государства, все более и более подчиняющуюся требованиям справедливости, и, таким образом, грубое насилие заменяется строго соображенными с правилами справедливости принудительными мерами.
Ко всему этому надо присоединить, что государство, сосредоточивая в своих руках всю власть принуждения в данном обществе, представляет собою могущественную силу, охраняющую за обществом обладание принадлежащей ему территорией и всеми связанными с нею богатствами природы и. выгодами географическая положения, защищающую общество от всякой внешней опасности, содействующую ему в осуществлении разнообразных задач общественного развития.
Государство является важным культурным фактором, играющим первенствующую, руководящую роль в историческом развитии общества.
Отдельные акты принуждения всегда осуществляются отдельными людьми – иначе и быть не может. Государство, как целое, никаких актов принуждения совершать не может.
Но когда отдельные лица совершают акты принуждения в отношении к другим гражданам, опираясь на подчинение, обусловленное сознанием ими общей зависимости от государства, принуждение получает совершенно иной характер, существенно отличающий их от актов частного насилия.
Во-первых, такие акты принуждения имеют за собою всю ту силу, какая создается общим сознанием зависимости от государства. Осуществляющий акт принуждения в этих условиях опирается не на одну только свою личную силу.
Все сознающие себя зависимыми от государства подчиняются этим актам принуждения и оказывают им поддержку, по крайней мере нравственную, их одобрением, признанием их обязательными для всех принадлежащих к государству.
Уже поэтому одному подобные акты принуждения получают значение актов государства, так как в них проявляется действие силы, порождаемой сознанием общей зависимости от государства.
Во-вторых, если принуждение опирается на сознание зависимости от государства, это определяет в известной степени и само содержание актов принуждения, их цели и условия. Они не могут, как акты личного насилия, определяться исключительно волею принуждающего.
Для того, чтобы принуждающий мог в своей деятельности опереться на сознание подчиняющимися их зависимости от государства, необходимо, чтобы его действия находились в известном соответствии с этим сознанием подчиняющихся, с теми представлениями, какие они имеют о государстве, его целях, его требованиях; надо, чтобы в сознании подчиняющихся действия, принуждающая или повелевающая представлялись совершающимися для государства в его интересах.
Как представитель религиозной идеи вызывает в верующих подчинение только когда говорит от имени их божества, так и правитель государства может пользоваться властью, только действуя во имя государства, а не во имя своих личных целей.
Каковы бы ни были действительные мотивы деятельности принуждающего, если он хочет найти опору своим действиям в сознании гражданами их зависимости от государства, он, по необходимости, должен придать своим действиям, по крайней мере, вид действия, совершаемого во имя государственных целей.
Конечно, это создает некоторое стеснение свободы действий принуждающего. Не всякому действию можно придать вид действия, совершаемого в интересах государства.
Поэтому и акт принуждения, опирающийся на общее сознание зависимости от государства, является по необходимости выражением не односторонней воли лица, его совершающего, а должен также сообразоваться и с существующим в данном обществе понятии о государстве, условиях его существования и развития.
Таким образом, и по своему содержанию акты государственного принуждения оказываются обусловленными не личными интересами принуждающих, а общим состоянием сознания всех членов государства, и принуждающих и принуждаемых.
Принудительный характер государственной власти осложняет значительно ее воздействие на граждан.
Сознание нашей зависимости от государства заставляет нас, во-первых, действовать так, как того, по нашему убеждению, требуют, интересы государства; во-вторых, это же сознание зависимости от государства заставляет нас подчиняться и не противодействовать мерам принуждения, осуществляемым в интересах государства, от имени государства, хотя по существу мы и не считали эти меры необходимыми государству.
Так, мы повинуемся закону, хотя бы и не находили его нецелесообразным. Мы подчиняемся вступившему в законную силу судебному решению, хотя бы и не находили в нем выражения действительной справедливости.
Мы исполняем законные распоряжения и тогда, когда не считаем их уместными и разумными. Все это для того, чтобы не нарушить мирного порядка в государстве, от которого сознаем себя зависимыми.
Чем же объясняется, что сознание зависимости от государства заставляет нас исполнять не только то, что мы сами считаем необходимым для государства, но и то, что требуют от нас для государства и во имя государства другие люди? Объяснение этому найти не трудно.
Разнообразные явления, вызываемые воздействием государственной власти, могут содействовать и препятствовать осуществлению человеческих интересов. Отсюда у людей естественное стремление воспользоваться и этой силой для осуществления своих интересов, стараясь придать ее проявлениям согласное со своими интересами направление.
Но как может человек подчинить эту силу служению своим целям? Конечно так же, как он это делает и в отношении ко всякой другой силе, и в отношении к силам природы. Он вызывает действие этих сил там, где ему это надо, где ему это выгодно, и старается парализовать их действие, когда оно противоречит его интересам.
Чтобы вызвать действие силы, надо создать необходимые для того условия. Так, для действия механической силы надо располагать, каким-нибудь двигателем и приспособлениями, с помощью которых можно вызвать ту форму движения, какая требуется в данном случае. Власть основывается на сознании людьми их зависимости от государства.
Поэтому, чтобы вызвать по своей воле действие власти, надо располагать возможностью вызывать в людях это сознание зависимости и придавать ему то или другое содержание. Такою возможностью располагает тот, кто в глазах других людей является лучшим выразителем и истолкователем того, что над нами властвует.
Так, если над человеком властвует представление о грозящей смертью болезни, знахарь или врач, в искусстве которого убежден больной, может пользоваться неограниченною над ним властью. Так, набожный человек, в особенности угнетаемый раскаянием в содеянном грехе, подпадает власти того, кого считает истолкователем божественной воли, посредником между людьми и божеством.
Точно так же сознание нашей зависимости от государства может быть направлено так или иначе тем, кто в наших глазах является лучшим выразителем требований интересов государственного общения.
Подобное значение приобретается людьми различными путями: успехом на войне, находчивою умелостью в разрешении трудных общественных вопросов, принадлежностью к роду, издавна стоящему во главе государства, и т. п.
И притом, таким истолкователем не должен быть непременно один человек. Напротив, сложность и разнообразие отношений, из которых слагается государственное общение, естественно приводить к тому, что различные стороны государственной жизни находят себе и различных истолкователей. К тому же, необходимо иметь в виду, что в таком истолкователе нет непременной надобности.
Человек и сам самостоятельно может выработать себе представление об условиях государственного общения. И обыкновенно подчинение человека государству определяется частью им самим выработанными представлениями, частью тем, что подсказывают и истолковывают ему другие.
Авторитет наших сограждан в вопросах государственной жизни основывается для нас далеко не всегда на вполне сознательном признании их лучшими выразителями требований государства. К этому основанию приходят обыкновенно в значительной степени и другие основания.
Мы нередко подчиняемся человеку просто потому, что ему подчиняются другие, и не только потому, чтобы мы всегда считали других верными ценителями, лучшими судьями, а и потому также, что самый факт подчинения других уже увеличивает силу этого человека и создает уверенность, что все так и сделается, как он хочет.
Поэтому наше сознание зависимости от государства заставляете нас подчиняться не только тому, кто, по нашему собственному убеждению, является лучшим выразителем и истолкователем требований и интересов государства, но также, и даже чаще, тому, кому подчиняется значительнейшая или влиятельнейшая часть наших сограждан.
Поэтому даже тогда, когда подчинение других имеет не политическое, а какое-нибудь другое, напр., религиозное основание, оно все-таки может для нас возвысить политическое значение данной личности.
Кроме того, нельзя упустить из внимания, что и чисто личные качества человека могут подчинять нас обаянию его личности. Ум, сила, энергия, родовитость, богатство составляют немаловажные шансы успеха и в политической карьере.
Таковы разнообразные основания, по которым в наших отношениях к государству мы подчиняемся суждению и воле других людей: личное их обаяние, зависимость от них значительной общественной группы, признание их нами самими лучшими выразителями и истолкователями требований государственного порядка.
Но воля таких лиц не составляет сама государственной власти. Их воля, в силу тех или других условий, получает только возможность направлять, так или иначе, действие государственной власти.
Государственная власть образует лишь объект их воли; как сила, обусловленная сознанием зависимости от государства, т. е. от такого общественного союза, который своею совокупною силою охраняет нас извне – от других государств, а внутри – от частных насилий, обеспечивая существование мирного общественного порядка.
Тех, кто является в глазах людей истолкователем и выразителем властвующей над ними идеи, обыкновенно называют ее представителями. Так, ученых называют представителями науки, художников – представителями искусства, не думая, конечно, при этом олицетворять науку или искусство и приписывать им особую волю, только выражаемую учеными или художниками.
В этом смысле и тех, кто представляется выразителем и истолкователем требований государства, мы назовем представителями государства, без того, чтобы этим непременно присваивалась государству властвующая над нами воля. Государство, как и наука, может в глазах людей иметь своих представителей, не будучи наделено волей.
К пользованию государственной властью, как силой, могущей служить осуществлению человеческих интересов, стремится так или иначе каждый, и отдельные лица, и целые общественные группы, каждый по-своему стараясь направить действия власти.
Отсюда и по поводу пользования государственною властью, как по поводу пользования всяким другим объектом, возникает столкновение разнообразных, противоречащих друг другу, борющихся между собою интересов.
Сознание такого столкновения интересов, такой борьбы их между собою приводит к потребности их соглашения, к выработке начал, которыми бы определялось их разграничение, словом, к выработке юридических норм, регулирующих пользование государственной властью.
Юридическая нормировка пользования государственною властью приводит к установлению прав на власть и соответствующих им обязанностей повиновения. Это вносит еще больше осложнения в отношения государственного властвования. При чисто фактических отношениях властвования подчинение не есть обязанность, а факт.
Я подчиняюсь в каждый данный момент тому, кто почему-либо возбуждает во мне сознание зависимости. Исчезает это сознание, прекращается и подчинение. В отношении же к имеющему право на власть подчинение составляет обязанность, обусловленную правом, а не фактической наличностью сознания зависимости.
Распоряжениям полицейского подчиняются не потому, чтобы его считали лучшим выразителем требований государственного общения, не потому, чтобы ему подчинялись значительные общественные группы, не потому, чтобы он пользовался особым личным обаянием, а просто потому, что за ним признано право на осуществление определенных функций власти.
Обязанность подчинения его велениям поддерживается, прежде всего, именно сознанием права, а затем угрозой наказания или других невыгодных последствий, связываемых с неисполнением законных распоряжений.
Те лица, за которыми признается право распоряжения в определенном отношении властью, называются органами государственной власти. С точки зрения общепринятого понимания власти это наименование объясняется так, что органы власти суть органы проявления и выражения составляющей власть воли.
Отвергая волевую теорию власти, я не могу, конечно, так понимать выражение “орган власти”. Но из этого еще не следует, чтобы я не мог вовсе употреблять этого выражения. Орган не всегда обозначает орган воли. В первоначальном своем значении даже напротив, орган обозначает нечто приспособленное к осуществлению телесных функций, хотя бы без всякого участия воли.
Так говорят об органах кровообращения, питания, деторождения. Точно так же и в применении к общественной жизни говорят об органах благотворительности, кредита, статистики, печати, не предполагая, конечно, чтобы благотворительность или кредит имели свою волю.
В таком же смысле и не считая государство личностью, а государственную власть – его волей, можно говорить об органах государственной власти, понимая под этим тех, за кем признано право на осуществление известных актов принудительной власти.
Так как то, что выполняется органом, называется вообще его функцией, то и те акты власти, на осуществление которых имеет право данный орган власти, также именуются функциями органа власти, а вне отношения к тому иди другому отдельному органу, их осуществляющему, они именуются и просто функциями власти, подобно тому, как и все вообще функции осуществляемые отдельными органами живого целого, называются функциями органической жизни.
Итак, сведя воедино все сказанное, мы приходим к такому заключение. Государственная власть есть сила, обусловленная сознанием зависимости от государства, как общественного союза, в котором принудительно устанавливается мирный порядок.
Как и все силы, могущие служить средством осуществления человеческих интересов, государственная власть является для людей предметом их стремления воспользоваться ею для своих целей, и насколько эти стремления разграничиваются юридическими нормами, государственная власть становится объектом права.
Те, за кем признаются права на распоряжение властью, суть органы власти; выполняемые этими органами действия составляют функции государственной власти.
Мы говорим все о принудительной деятельности государства. Но разве вся деятельность государства имеет такой характер? Разве деятельность его не выражается также и в попечении о развитии различных сторон общественной жизни, — попечении, совершенно чуждом элементе принудительности?
Разве государство не строит церквей, не заводит школ, музеев, библиотек, галерей, образцовых ферм, различных выставок, не проявляя при этом никакого принуждения? На все это должно отвечать отрицательно: государство не может действовать иначе, как принудительно.
Если иногда, действуя, государство и не принуждает непосредственно, то все-таки, действуя, оно тратит материальные средства, всегда получаемые им принудительно.
Каждая мера государственного попечения для осуществления своего требует материальных средств, получаемых посредством взысканий налогов. Поэтому с экономической точки зрения государство признается принудительным хозяйством (Zwangswirthschaft)
Государство предполагает не только принудительное, но вместе с тем и установившееся властвование. Только при этом условии в обществе установится мирный порядок. Иначе это будет состояние войны или анархии.
Но это условие установленности властвования нельзя понимать в абсолютном смысле. Государственное властвование должно установиться лишь в общем и в целом. Добровольное повиновение должно быть общим правилом.
Но в отдельных случаях, или даже в отдельных местностях, государственная власть может встречать и противодействие, и потому опираться в своем властвовании непосредственно на силу, без того, чтобы этим уничтожался государственный порядок. Напротив, невозможностью обойтись вовсе без принуждения и обусловливается необходимое существование государств, как принудительного властвования.
Точно так же и тот признак, что государственное властвование есть властвование над свободными людьми, надо понимать в том смысле, что властвование над одними рабами составляет содержание права собственности, а не государственного порядка. Но и в государстве можете существовать рабство и различные полусвободные состояния.
В античных республиках рабство являлось необходимым предположением всего государственного строя. В средневековом обществе крепостное право было также необходимым звеном сословной организации государства.
Но тот, кто не свободен, кто подчиняется частной власти другого лица, этим самым исключается от участия в государственной жизни. Непосредственными участниками государственного общения являются только свободные, только те, которые не заслонены от государственной власти властью над ними частных лиц.
Поэтому развитие государственной жизни всегда приводит к устранению частной зависимости населения. Установление непосредственного участия в государственном общении всего населения, без всяких ограничений и исключений, усиливает и упрочивает государственную власть.
