В общих учениях о юридической сделке мы предполагаем субъектом волеизъявления отдельно взятое дееспособное лицо, от которого и исходит сделка. Такой субъект сделки представляет собой вполне нормальное явление развитого цивильного обмена.
Как сами субъекты прав суть главным образом правоспособные люди, так и сделки составляют проявление их индивидуальной воли. Не с этого, однако, начинаются, как мы отчасти уже видели выше, летописи гражданского общежития.
Этому предшествуют разнообразные формы союзного общежития, в условиях коего далеко не легко обособляются ни сферы отдельного правообладания людей, ни связанные с этим способы чисто личного, индивидуального волеизъявления в области гражданских правоотношений.
И тут, и в области сделок, как увидим впоследствии яснее, первоначально господствуют тоже формы союзной, коллективной деятельности, “групповых рядов”, а не индивидуальных сделок.
Здесь, в учении о представительстве, к коему приступаем, мы будем пока держаться не этой исторической точки зрения, а той, которая лежит в основе современных систем гражданского права.
Если в современных бытовых условиях правоспособными являются нам, главным образом, отдельно стоящие в гражданских правоотношениях люди, то возможно ли, чтоб они, в операциях гражданского обмена, являлись непременно самодеятельными, всегда и везде, независимо от фактических данных и обстоятельств, в коих они находятся? Возьмем состояние детства, отсутствия, болезни, развития деловых сношений за пределы сил одного человека…
В современных условиях, когда нет союзных бытовых форм, возмещающих невыгоды этого одинокого положения человека, нет сомнения, необходимы особые институты гражданского права, которые заменяли бы прежнюю роль союзов в этих вопросах восполнения или замены недостающей, по тому или другому основанию, самодеятельности одного лица в его юридической сфере юридической деятельностью другого. На этой потребности и развился ныне в особенности институт представительства в гражданском праве.
Чтоб выделить это понятие из круга других, более или менее близких ему, Ihering, в небольшой, но очень удачной работе о содействии в чужих юридических сделках[1], провел более рельефно, чем это делали до него, отдельные виды такого содействия и установил, более или менее твердо, необходимые признаки каждого из них.
Итак, в сделке чужой содействие другого, несубъекта сделки, может быть или фактическим, или юридическим; в то же время это содействие может идти вместе с главным субъектом сделки, или же вместо, взамен его.
Различения эти очень ценны для современной юриспруденции, где понятие представительства в гражданском праве необходимо выработать со всей точностью, и в то же время они далеко не бесспорны.
Что касается прежних бытовых условий, то в них до крайности трудно было проводить вообще различия союзной и личной правоспособности и точно так же различие “групповых рядов” и индивидуальных сделок.
С другой стороны, в тех условиях преобладания союзного над личным далеко не всегда можно было поставить сколько-нибудь определенную границу между содействием фактическим и юридическим и еще менее отличить содействие вместе с другим от содействия взамен другого.
Лишь медленным процессом вырабатывались и обособлялись исторически те различия понятий и институтов в этой области, которые для современной мысли и юридической техники являются как уже определившиеся и до известной степени законченные.
В дальнейшем мы будем рассматривать содействие одного лица взамен другого и установим для этого явления, во-первых, различие содействия фактического от юридического, во-вторых, разграничим его от других, более или менее близких к нему по отдельным внешним признакам или по эффекту явлений.
Берем содействие посыльного, которое так часто случается ныне в деловых сношениях. Это агент, который действует по нашему поручению и услугами коего мы пользуемся, когда нам нужно дать весть, доставить что-либо, принести ответ. Чем ближе содержание оказываемого им содействия подходит к чисто механическому, тем легче отличить его от подлинного представителя.
Чисто механическим посредником такой nuntius будет тогда, когда он, найдя требуемого адресата, передаст ему письмо, посылку, как это мы видим постоянно в операциях письмоносца.
Его посредство будет приближаться к юридическому содействию по мере того, как ему предоставляется больший или меньший простор личного усмотрения в выполнении поручения.
Есть случаи, где механический характер выполняемого содействия выразится совершенно рельефно, и тогда будет вполне безразлично, кто выполняет эту функцию, человек, почтовый голубь, выдрессированное для этой цели животное (пес), тот, кому поручено выполнение, кто поднял на улице посылку и доставил ее по адресу.
Такой содействующий орган во всех подобных случаях не есть и не может быть представителем в юридическом смысле, а лишь фактическим, механическим посредником, слугой волеизъявляющего.
Различение этой механической от формальной юридической роли посредника необходимо для нас в том смысле, что для первого вида содействия совершенно безразлична юридическая квалификация такого посредника. Это, как мы видели, может быть человек, правоспособный или нет, дитя, умалишенный, дрессированное животное.
Совершенно иные реквизиты должны иметь место для случаев, когда содействующий юридически соучаствует в сделке, лично содействует субъекту сделки, изъявляет свою волю, как необходимый, образующий состав сделки, момент.
Тут требования формальные, личные квалификации такого юридического заместителя или представителя будут не только юридически необходимые, но нередко специфически осложненные сообразно особенностям совершаемой через представителя сделки.
В отдельных случаях возможно, что роль настоящего представителя будет настолько прецизирована в данных ему инструкциях, что он ничего своего, личного, не внесет в процесс образования сделки; с другой стороны, и деятельность вестника способна, в указанных выше условиях, значительно приблизиться к решающей для самого состава сделки.
Возможность таких случаев не устраняет, однако, пользы и необходимости проводить принципиальные различия обеих категорий явлений там, где нет подобных уклонений от подлинных типических свойств того и другого.
Ближе и опаснее смешение юридического представителя и фактического агента в тех случаях, где агент действительно содействует совершению сделки, но не в смысле образования ее юридического состава, а в смысле приискания покупателя, продавца, подходящего товара и проч., стало быть, в стадии подготовительной для последующего образования из этих фактических элементов содержания сделки.
Это роль сводчика, маклера, крайне существенная, особенно в операциях торговых, но именно не для юридического, а для фактического, экономического сближения интересов лиц, имеющих, засим, быть может, войти в формальное соглашение, совершить юридическую сделку, или непосредственно, без представителей, или опять через представителей, но уже не сводчиков, а юридических агентов, уполномоченных их именем вступать в сделки, юридически обязательные для принципала.
Опять и в этом сопоставлении (сводчик и поверенный) надо иметь в виду, что для маклерства вовсе не существенны такие юридические квалификации, которые необходимы для представительства в смысле соучастия в совершении сделки одним лицом (представителем) взамен или вместо другого (принципала).
Есть в практике юридической немало случаев, когда одно лицо не фактически только, а именно юридически соучаствует в сделке или содействует юридическим целям другого, не будучи при этих актах вовсе представителем заменяемого им другого лица в смысле цивильном. Таков судебный пристав в операциях, положим, по взысканиям, таков поручитель, уплачивающий за главного должника.
Первый действует вовсе не вашим именем и не по вашему полномочию. Второй совершает сделку, уплату, очень тесно связанную с главным обязательственным отношением, но совершает он эту сделку, уплату, по силе обязательства, которое принял сам на себя, своим именем, а не вашим, главного должника, именем, не по вашему полномочию.
Современные системы знают в области договорных сделок любопытное явление договоров в пользу третьего. С этим явлением мы встретимся позже, в учении о договоре. Оно само далеко не настолько устойчиво, чтобы сопоставлением с ним удобно было пользоваться для прецизирования понятия представительства.
Подробности строения этого явления будут нам ясны в связи с целым составом института. Здесь, однако, не излишне будет заметить, что стипулянт, совершая сделку в интересах третьего, действует не по его полномочию, не как юридический представитель принципала, не его именем, а самостоятельно, своим именем, хотя и не в свою пользу, а в пользу третьего.
Возможны, наконец, случаи, где лицо, совершая юридическую сделку, вне всяких сомнений, оперирует ради другого, переводит весь эффект операции, и именно юридический эффект ее, без остатка для себя, на имя другого лица. Примеров легко найти много. Возьмем образец из латинской практики.
Heres fiduciarius принимает наследство и становится в полном смысле правопреемником наследодателя, но не для того, однако, чтобы остаться таковым, а чтобы выдать все наследство наследнику фидеикомиссарному, причем для такой выдачи, в республиканскую эпоху, у него существовало одно внутреннее побуждение совести и никакого юридического стимула.
В современной торговой практике такие юридические операции, с виду исключительно для себя, по существу в интересах комитента, совершает комиссионер, торгующий от своего имени, но за счет комитента (см., напр., Нем. торг. код. 10 мая 1897 г. Ст. 383-406).
Наконец, действие по поручению, скрытому от одной из сторон, имеющих соучаствовать в сделке, может быть совершаемо и действительно постоянно совершается и в общем праве. Вот случай. N имеет особый интерес приобрести соседнее землевладение, через присоединение которого к наличному у N участку цена этого участка очень значительно повысится.
Это, конечно, хорошо известно владельцу соседнего участка, и с N он потребует, именно ввиду этого, такой цены, которой ему не даст никто, кроме этого соседа. Тогда N дает деньги подставному лицу, которое покупает участок на свое имя, но единственно для того, чтобы тотчас перепродать этот участок N-y.
Спрашивается, с какой операцией мы имеем здесь дело? Будет ли heres fiduciarius, комиссионер, подставной покупщик юридическим представителем фидеикомиссарного наследника, комитента, соседа-приобретателя?
В немецкой и русской литературе вопроса нам отвечают на него частью утвердительно, полагая, что такое представительство, особенно в последнем примере, следует отличить от прямого представительства только особым названием, другим термином, напр., наименованием его представительством непрямым, косвенным, фактическим.
Ihering совершенно основательно применяет сюда вполне отличный от подлинного для случаев настоящего представительства термин – Stellvertreter, другой термин, именно – Ersatzmann, который, собственно, ближе соответствует понятию просто подставного агента, заместителя, а не представителя в юридическом значении этого слова.
Мы думаем, что там, где институт представительства вполне определился, там существенные для него черты будут заключаться в юридическом содействии одного лица взамен другого при совершении им сделки от своего (представителя), имени, но с прямыми юридическими последствиями не для него самого, а для его принципала.
Если нет этих признаков, то нет в гражданском праве представительства, как особого юридического института.
В указанном примере покупки участка на свое имя, чтобы перепродать соседу, мы имеем случай, где посторонний покупатель должен скрывать подлинного дестинатария сделки, действовать именно не в качестве представителя, а в качестве самостоятельного покупщика.
Продажа этого участка соседу совершается опять как новая простая сделка отчуждения собственником вещи новому приобретателю. К этим двойным операциям приходится прибегать именно там, где прямой путь неудобен или где институт представительства не развит.
Называть такой вынужденный обходный путь именем представительства так же ошибочно, как ошибочно именовать продажу (mancipatio в старом латинском праве) с условием об обратной продаже (cum pacto de remancipando) залогом, ибо и эта сделка находит место только там, где институт залога не развит самостоятельно.
Тут и там, в этих сделках фидуциарного типа, можно видеть суррогат не образовавшегося специфического института залога, представительства, особый вид симуляции, притворства, а вовсе не модификацию подлинного института.
Для института представительства, повторяем, существенно, чтобы сделка, совершаемая представителем, произвела прямо и непосредственно весь свой эффект в сфере правоотношений представляемого. В этом вся физиономия, весь характер этого института.
Установив, таким образом, основные черты понятия представительства в гражданском праве, мы обращаемся к вопросу о положительной разработке этого института в главнейших известных нам системах гражданского права.
Известно, что в праве римском этот институт вовсе не развился как самостоятельный и законченный для широкого применения его к многообразным формам цивильных сделок.
Принцип старого права, per liberam personam nobis acquiri non potest, удержался до самой поздней эпохи как общий руководящий, хотя, как это хорошо известно, и старое право отступало от него в отдельных случаях utilitatis causa, и лишь новая эпоха довольно широко развила отступления от этого общего принципа.
Если шкипер чужого судна (magister navis), заведующий чужим промышленным заведением (institor), отвечал по своим сделкам прежде всего лично, то преторская система, наряду с этим, in subsidium, призывала к ответственности и принципала, распространяя, таким образом, эффект сделки прямо на лицо, в ней не участвовавшее.
Любопытного процесса развития этой системы actionum adjectitiae qualitatis, столь роскошно разрабатываемого ныне романистами, мы здесь вовсе не касаемся, ограничиваясь замечанием, что старый принцип, несмотря на неоднократные отступления, остался все же неустраненной характерной особенностью латинского права; и реципированное право не дало нам готовых основ для института представительства, подобно тому как мы нашли в нем настоящие основы для целого ряда других институтов цивильной системы.
Вопрос о том, что, собственно, помешало в Риме развитию института представительства per liberam personam, довольно спорен в теперешней литературе[2] и может здесь занять нас только в той мере, в какой способен осветить другой, более близкий нам, – именно, чем объясняется необходимость этого института в современных действующих системах?
В Риме, конечно, необходимость этого института чувствовалась слабее, чем у нас, ибо persona sui juris в условиях античного социального быта стояла не так одиноко со своей обособленной приватной сферой правоотношений, как у нас.
Для расширения сферы его цивильных операций такому лицу не было необходимости прибегать к совершению сделок взамен принципала через свободного представителя, per liberam personam, ибо, совершенно независимо от этого института, сделки лиц подвластных, personae alieni juris, и особенно несвободных, в силу связи их с домовладыкой или хозяином, влекли за собой неизбежно изменения в сфере его правоотношений.
Это не были представители принципала, но эффект их операций мог часто заменять собой тот, которого мы ныне достигаем per liberam personam, делая такое лицо представителем нашим в сделках гражданского права.
Наряду с этим играла, конечно, известную роль возможность, в отдельных случаях, обходиться указанными выше суррогатами этого института или пользоваться постепенно образовывавшимися изъятиями из указанного принципа, причем принцип все же оставался как бы непоколебленным.
Став на эту точку зрения, несомненно, правильную для классической системы, мы открываем себе заранее некоторую перспективу для уяснения условий, в коих у нас стала чувствоваться и определилась необходимость развития рассматриваемого института, идущего прямо навстречу латинскому принципу per liberam personam nobis acquiri non potest.
История института возбуждает не только у нас, но и на Западе много сомнений. Некоторые исследователи полагают, что основы его лежали в правосознании, предшествующем эпохе рецепции, хотя доказать это трудно[3].
Толь связывает процесс его образования на новой почве с институтами торгового права в особенности; Бухка указывает на каноническое право как на источник принципиального допущения представительства в гражданском праве[4].
Самое наименование, техническое, и состав института, совершенно отличный от реципированного права, определились, для Германии в особенности, не ранее XVII в. В теперешних кодифицированных системах представительство в гражданском праве выработалось вполне в составе институтов общего, а не специально-торгового права. Догматическое строение института мы покажем дальше. Здесь несколько слов по истории института у нас.
История нашего права, несомненно, заключает в себе немало ценных данных по вопросу о развитии института представительства у нас. К сожалению, эти данные почти совершенно не разработаны нашими историками и цивилистами, особенно для документов петровского периода нашей истории.
В ожидании монографической разработки любопытного вопроса мы не откажемся в дальнейшем сделать несколько общих указаний по истории института, составляющих результат общего понимания явлений разных эпох, а не детальной разработки самого института[5].
Выше, в связи с учением о лице, особенно о союзных формах правообладания в старое время, мы показали, что правоспособность отдельного человека долгое время остается теснейшим образом связанной и условленной принадлежностью его к тому или другому союзу.
Особая, индивидуальная правоспособность отдельного человека выделяется слабо и медленно из этих уз союза, с коим индивидуум более или менее тесно связан. То же, что мы говорим о правоспособности лица в старых бытовых условиях, следует сказать и о его дееспособности, и об особенностях, которые отличают способы волеизъявлений и порядок совершения сделок в эту пору.
По отношению к последнему, т.е. к способу изъявлять волю с определенным для гражданских правоотношений лица эффектом, мы установили выше различия между волеизъявлениями юридических лиц, союзов, которые достигают указанной цели посредством своих органов (общее собрание, правление, его члены, директор и проч., ср. выше, § 21).
С другой стороны, мы различили непосредственные волеизъявления отдельных людей и волеизъявления, которые совершаются или с содействием других лиц, соучаствующих в их волеизъявлениях вместе с субъектом сделки, или взамен его.
Только в последнем явлении, при наличности, сверх того, указанных выше квалификаций, мы и находим необходимые признаки особого института представительства в гражданском праве.
Но все эти различия и возможность точного анализа явлений заместительства условлены потребностями развитого обмена и высокой юридической техники. Этих различий вовсе нельзя сделать в явлениях мало развитого обмена, особенно при условии господства союзных форм правообладания, и при малоразработанной юридической технике.
Старые памятники нашего права касаются вопроса о заместительстве в сделках и процессе далеко не часто. Выше других памятников старого права в этом, как и во многих других отношениях, стоит Псковская судная грамота.
В ней сохранились любопытные, хотя и отрывочные указания на пособничество на суде за известных недееспособных людей, которое грамота допускает вопреки общему запрету ходить помочью на суд (ср. ст. 58, 21, 36). За церковную землю тоже запрещено ходить суседям помочью на суд, а допущено только хождение старосты (70).
Наконец, в вопросах защиты общего владения грамота требует процессуального соучастия всех совладельцев (сябров), а для крестного целованья допускается заместительство одним из соучастников всех других (ст. 106)[6].
Этот же памятник указывает нам любопытную функцию послуха на суде, который, собственно, должен подтверждать притязание стороны, на него сославшейся, стало быть, содействовать стороне в ее процессуальной деятельности, но может и заменять ее не только в принятии присяги, но и в бою[7] (ст. 20).
Замечательны определения этой же грамоты, воспрещающие посаднику за друга тягатися, опрочь своего орудия, или где церковное старощение держит (ст. 68), и еще более широкое ограничение брать на себя процессуальное представительство всякому лицу, облеченному властью, столь близко напоминающее подобное ограничение в праве латинском для так назыв. personae potentiores, которые, скупая иски (redemtores litium), могли своим влиянием угрожать началу равенства сторон в процессе (ст. 69; ср. v. Vangerow. Pandekten. § 574).
В этом замечательном по наличности признаков высокого развития, именно гражданских институтов, памятнике русской старины в строении представительства (только процессуального) заслуживает нашего особого внимания влияние союзной общности лиц на способность их заменять одного другим в чисто юридических актах, каково целованье креста на суде (присяга, ст. 106).
Вместе с этим соучастие лица (опять только процессуальное, в качестве послуха) в юридическом акте совместное легко переходит в такое же соучастие взамен стороны (ст. 20).
Несмотря на то, что понятие сделки гражданской в рассматриваемую эпоху далеко не совпадает с современным и разработка всего института соучастия разных лиц в юридических операциях других относится в рассматриваемой грамоте к актам процессуальным, вопрос о представительстве вообще, несомненно, освещается в значительной мере и этими данными.
В последующем развитии нашего права мы далеко не найдем таких общих норм, хотя бы косвенно, но все же надежным образом уясняющих нам положение всего вопроса. Материал, способный служить для изучения задачи, для последующей эпохи есть, главным образом, практический, дошедший к нам в составе юридических сделок той эпохи.
Долгое время мы не видим здесь сколько-нибудь твердо установившихся норм для определения юридической роли представителя в совершении сделок. Но зато и условия, которые делали слабую разработку института не особенно ощутительной в ту пору, тоже ясны для нас. Вместо института представительства мы имеем много образцов таких операций, которые служили, как было показано выше, суррогатами этого института.
Итак, лица, связанные одно с другим общностью интересов (напр., совладения, как в указанном примере сябров в Псковск. судн. грам.), принадлежащие к одному союзу (напр., родовому, натурально, только для дел этого союза, также супружескому, семейному вообще, но опять не по любым делам), к сообществу исповедному (тоже по делам известного характера, прикасающимся области верований, особенно тогда, когда такая связь из отдаленной становится близкой, приобретает свойство конкретного отношения между известными лицами, как у отца духовного, у крестного отца, у церковного старосты и тому подобное), наконец, лица, зависящие одно от другого, в смысле ли службы, или холопства, или же, в позднейшее время, отношений крепостной зависимости, – во всех этих и подобных случаях одно лицо могло легко замещать другое в его юридических актах, не будучи в подлинном смысле его представителем в сделке гражданской, или на суде.
Нет сомнения, что и операции, указанные нами выше, с неопределенным верителем или истцом (см. выше. С. 178-180), или сделки, совершаемые фидуциарным способом, подставой, служили той же цели (выше. С. 195 и след.).
Заменяли ли, однако, такие суррогаты представительства институт, формально сложившийся для этой специфической цели, – это вопрос, которого разрешение не затруднит нас, конечно.
Это способы, несомненно, могущие в отдельных случаях служить для тех же целей, как и специфический институт представительства. Они способны, как это видно в римском праве, задерживать развитие этого специфического института, и конкурировать с ними даже при полном его развитии.
Но нет сомнения, что указанные нами выше способы содействия взамен другого лица кем-либо из близко с ним связанных могут иметь применение только в тесном кругу сделок известного типа, где данный круг лиц, по существу дела, более или менее солидарен с видами сторон, совершающих сделку.
При этом связь этого рода не всегда и необходимо делает каждое лицо, находящееся в подобных отношениях к принципалу сделки, желательным и надежным орудием достижения его целей.
Тут часто могут иметь место сомнения, всегда необходимо или точное знание, или ближайшее исследование каждого конкретного случая. Наконец, здесь очень возможны ошибки и недоразумения.
Эти суррогаты не устраняют необходимости развития постоянных и специфически для цели представительства рассчитанных форм и обрядов установления свободного представительства и точной разработки возникающих этим путем правоотношений как между принципалом и представителем, с одной стороны, так и между этими лицами и третьими, входящими в сделку, с другой.
С Петра Великого в числе актов, которые должны быть совершаемы с соучастием публичных органов, названы верчие крепости (см. выше). В указе о форме суда (1723 г.) сторонам предоставлено посылать вместо себя других людей с верящими письмами, в коих должно быть обозначено, что веритель во всем, что поверенный учинит, прекословить не будет.
Очень слабо, правда, но в этих актах уже определились некоторые черты прямых юридических последствий для доверителя от тех действий, на которые он уполномочивает поверенного. Известно, однако, что указ о форме суда мало привился к практике, и в дальнейшем движении законодательства 18-го в. мы видим большие колебания практики в вопросах самых существенных, касающихся порядка удостоверения доверенностей[8].
Законодатель занят более частными случаями замены одного лица другим в совершении гражданских актов, где дело не терпит промедления (напр., в вопросах межевания), или где выдача доверенностей прикрывает собой другие цели, напр., обход закона, воспрещающего владеть разночинцам населенными имениями, или уклонение от платежа пошлин за право торговли посредством выдачи доверенностей лицам неторгового класса.
Практика этого рода не могла уяснить природу представительства в гражданском праве и она осталась в Своде Законов мало разработанной.
Причина скудости нашего позднейшего права в этом учении сравнительно даже с теми здравыми основами института, которые были выше указаны для эпохи Псковской судной грамоты, совершенно понятны ввиду неразрывного сплетения “дел челобитчиковых” с “делами интересными”, которое составляет характерную черту послепетровской указной деятельности, и бытовых условий этой эпохи, где в каждом институте гражданского права видна примесь нецивильных основ, начал привилегии, служебных или податных целей, влияющих на все его построение.
В подобных условиях часто цивильная конструкция института представительства не могла никаким образом самостоятельно развиться.
[1] Mitwirking fur fremde Rechtsgechafte (Jahrb. f. Dogmat. B. 1. C. 273 и след., и В. 2. С. 67 и след., 1857 и 1858 гг.).
[2] См. мысли Регельсбергера. Pandekten. § 162, пр. 1.
[3] Stobbe. Handbuch. III. § 170, пр. 2. Для истории догмы особ.: Buchka. Die Lehre v. d. Stellvertretung и проч. (1852 г.).
[4] Thol. Handelsrecht. 6-е изд. § 70, пр. 1; Бухка. Указ. соч. С. 158.
[5] Лишь в самое последнее время учение о дееспособности стало предметом обстоятельной исторической разработки, для русского права в особенности, в обширной монографии Ник. Ник. Дебольского, посвященной этой задаче.
На этой общей основе удобно было бы впоследствии хорошо поставить и другие специальные проблемы учения о сделке, о представительстве и проч. Преждевременная кончина талантливого молодого ученого лишила нас надежды скоро увидеть разработку этой основы в деталях учений, тесно с нею связанных.
[6] Толкование статьи не бесспорно (см. особ, указание Владимирского-Буданова в его Хрестоматии). Тут же, для исторических проблем, идущих в глубину прошлого, высокую цену имеет запрещение соучастия всей общины (ст. 58, 106, 27, 34, 56, и друг.; тоже см. особ. ст. 6 Новгор. судн. грам.).
[7] Хочет с послухом на поле лезет, или послух (послуху?) у креста положить чего искал (см. примеч. Владимирского-Буданова к этой статье Грамоты. Ср. еще ст. 22 и 23).
[8] Неволин. Ист. рос. гр. зак. Ч. 3 (изд. 1858 г.). С. 221, особенно и § 465, вообще.
