Историческая наука давно уже отметила тот факт, что все культурные народы прошли через стадию родового или патриархального быта. Не может подлежать сомнению, что русские славяне не представляют в этом отношении исключения.
Но вопрос в том, как долго сохранился у них этот быт, какие черты его наблюдаются в историческое время и какое влияние оказал он на княжеские отношения X, XI и XII веков? Некоторые исследователи нашей старины отводят чрезвычайно видное место влиянию родового быта на нашу древнюю историческую жизнь.
Первое место среди писателей этого направления, бесспорно, принадлежит Соловьеву, так много и с такою пользою потрудившемуся в области исследования исторических судеб нашего Отечества. Господство родового быта в России продолжается, по его мнению, до XII века; только со второй половины XII века замечает он “начало перемены” в этом исконном порядке вещей (История. T. I. Предисловие).
Господство родового быта не ограничивается частной, семейной сферой, а с не меньшей силой проявляется и в государственном устройстве Русской земли. Вот как изображает он отражение начал родового быта в княжеских отношениях:
“Князья не теряют понятия о единстве, нераздельности своего рода; это единство, нераздельность выражались тем, что все князья имели одного старшего князя, которым был всегда старший член в целом роде, следовательно, каждый член рода, в свою очередь, мог получить старшинство, не остававшееся исключительно ни в одной линии.
Таким образом, род князей русских, несмотря на свое разветвление, продолжал представлять одну семью – отца с детьми, внуками и т.д. Теперь из слов летописца, из слов самих князей, как они у него записаны, нельзя ли получить сведения об отношениях князей к их общему старшему, этому названному отцу?
Старший князь, как отец, имел обязанность блюсти выгоды целого рода, думать и гадать о Русской земле, о своей чести и о чести всех родичей, имел право судить и наказывать младших, раздавал волости, выдавал сирот, дочерей княжеских, замуж.
Младшие князья обязаны были оказывать глубокое уважение и покорность, иметь его себе отцом вправду и ходить в его послушании, являться к нему по первому зову, выступать в поход, когда велит” (История. II. 3).
Соловьев – большой знаток источников нашей истории и ничего не утверждал, чего нельзя было бы подтвердить ссылкой на подлинные выражения памятников. Выписанное мнение он также подтверждает ссылками на памятники, но в данном случае пользование памятниками нельзя назвать правильным, потому, во-первых, что некоторые выражения источников взяты отрывочно, вне связи с другими свидетельствами тех же источников, которыми необходимо было воспользоваться для уяснения их действительного смысла; во-вторых, частные определения отдельных договоров приняты автором за обычаи родового быта.
Рассмотрим каждое из приведенных выше положений в отдельности.
“Старший князь, – утверждает приведенное мнение, – имел обязанность думать и действовать (блюсти, думать и гадать) за младших князей”. Чтобы существовала обязанность думать и действовать за кого-либо, необходимо, чтобы известное лицо само не имело права думать и действовать за себя и чтобы другому была предоставлена власть думать и действовать за него; в противном случае неизбежно столкновение двух дум и двух действий.
Из фактов, приведенных в книге VI наших “Древностей”, мы знаем, что каждый князь думал и действовал сам за себя, кроме того случая, когда он по договору обязывался быть в чьей-либо воле, что, впрочем, относилось к одной только внешней политике.
Теория родового быта разумеет не это подчинение одного князя воле другого, возникающее из договора, а подчинение всех князей воле одного, старшего, и не в силу договора, а в силу обычаев родового быта. Чем же доказывается существование таких обычаев? В подкрепление высказанному положению автор “Истории” приводит только одно место источников.
“Так Ростиславичи, – сказано в примечании к разбираемому месту, – в 1195 г. говорили Всеволоду III: “А ты, брате, в Володимери племени старее еси нас, а думай, гадай о Русской земли и о своей чести, и о нашей”. Действительно, Рюрик и Давыд Ростиславичи обратились с приведенными словами к Всеволоду Юрьевичу.
Но чтобы судить об их отношениях к этому князю и делать заключение о характере княжеских отношений вообще, приведенного места мало. Для этого надо было взять и другие свидетельства, характеризующие взаимные отношения тех же Ростиславичей к тому же Всеволоду, если таковые есть.
По счастью, мы имеем два таких свидетельства; они не оставляют ни малейшего сомнения относительно действительного смысла приведенных слов. За указанным обращением Ростиславичей ко Всеволоду последовала война этих князей с черниговскими Ольговичами.
В 1196 г. Всеволод вознамерился заключить с ними мир, но без сношения с Рюриком Ростиславичем. По мнению Соловьева, он мог это сделать, ибо был обязан думать и действовать за всех. Но мог ли в действительности? Давыд Ростиславич, действовавший заодно со Всеволодом, пытается удержать его от такого одностороннего действия, напоминая ему ряд его с Рюриком.
Слова Давыда заключаются следующим знаменательным предостережением: “А ныне без его думы (т.е. без думы Рюрика) хочем мириться! а, брате, поведаю ти, сего мира не улюбит брат мой Рюрик”. Рюрик, действительно, не улюбил этого мира и в наказание отнял у Всеволода те города в Русской земле, которые был вынужден дать ему в 1195 г. Повторяем наш вопрос, мог ли Всеволод думать и действовать за Ростиславичей?
Конечно, нет, ибо Ростиславичи ясно сознают свое право – думать и действовать самим за себя; Всеволода же, наоборот, они считают обязанным действовать в известных случаях не иначе, как по думе и по соглашению с ними. Итак, примером Всеволода нельзя доказать того положения, что старший князь был обязан думать и действовать за всех остальных.
Какой же действительный смысл того места летописи, которое дало повод к этому неправильному заключению? В 1195 г. Рюрик Ростиславич только что занял киевский стол по смерти Святослава Черниговского. Опасаясь, чтобы брат Святослава, Ярослав, не стал искать под ним Киева, Рюрик заключил оборонительный союз со Всеволодом.
Вскоре затем зять Рюрика, Роман, обиженный тестем, перешел на сторону черниговских князей и стал звать Ярослава Всеволодовича на киевский стол. Таким образом, для Рюрика возник повод требовать от Всеволода условленной помощи. Свое требование Рюрик облекает в возможно вежливую форму, как и подобает между добрыми друзьями.
“Ты старей нас всех во Владимирове племени, – говорит он ему (т.е. старей летами), – а думай, гадай о Русской земле и о своей чести и о нашей!”. Итак, это не что иное, как вежливое обращение к старшему летами, и притом к человеку, который нужен и может помочь в беде.
О том, чтобы Всеволод был старший член в целом роде Рюриковичей (собственно Ярославичей), здесь нет и речи; здесь говорится только о старшинстве Всеволода в Володимировом племени.
Старший же в целом роде был, по всей вероятности, Ярослав Всеволодович Черниговский, правнук Святослава, второго сына Ярославова, против которого и был направлен союз Владимировичей, потомков третьего сына Ярослава, Всеволода, или Юрий Ярославич (если только он был жив в это время), старший правнук старшего сына Ярослава, Изяслава, почти вовсе лишенный участия во владении Русской землей (Ипат. 1149 и 1155).
Далее разбираемый автор утверждает: “Старший князь имел право судить и наказывать младших”. В доказательство того, что старшему князю принадлежало право суда над младшими, он приводит только одно место источников, а именно – слова, сказанные Ростиславом Юрьевичем Изяславу Киевскому: “Ты меня старей, ты меня и суди”.
Если из этого места можно вывести чье-либо право суда, то – одного только Изяслава над Ростиславом, а никак не старшего в целом роде над всеми остальными. Изяслав Мстиславич, к которому обращены эти слова, не только не был старшим в целом роде, но даже и не считал себя за такового: “Всех нас старей, – говорит он Ростиславу Юрьевичу, – отец твой, да не умеет с нами жити” (Ипат. 1148).
Итак, из указанного автором места ровно ничего нельзя вывести о правах старшего в целом роде Рюриковичей князя. “Старее” сказано здесь в самом тесном смысле; Изяслав был только старее Ростислава, который говорит ему: “Ты меня старей”. Над Изяславом же поднималась еще целая лествица старших в роде Рюрика князей, из которых каждый был старее его.
Старей Изяслава был его дядя Юрий, старее Юрия – его старший брат Вячеслав. Еще старее этих князей, правнуков Ярослава от третьего сына Всеволода, были, по всей вероятности, его правнуки от второго сына, Святослава, Владимир и Изяслав Давыдовичи и Святослав Ольгович, также находившиеся в живых.
Какой же смысл приведенного известия? Ростислав был многим обязан Изяславу: он получил от него волость, а во время войны Изяслава с отцом Ростислава, Юрием, был оставлен им на юге “стеречь Русской земли”. По возвращении из этого похода Изяслав узнает, что в его отсутствие Ростислав замышлял на него и хотел овладеть Киевом.
Пригласив его к себе, Изяслав напомнил Ростиславу все добро, которое ему сделал, и затем передал взводимое на него обвинение. На это обвинение Ростислав отвечал: “Брате и отче! ни в уме ни в сердце моем того не было! но если кто на меня наговаривает, ты меня старей, ты меня с ним и суди”.
Все, что можно вывести из этих слов, заключается в следующем: Ростислав признает над собой в данном случае суд Изяслава, и только. Основание подсудности в этом случае заключается в личной воле Ростислава, а не в том, что Изяслав его старее; иначе пришлось бы допустить, что право суда принадлежало каждому князю относительно старшему летами над всеми другими, которые его моложе.
Но мы имеем и положительное доказательство в пользу того, что даже старшему в целом роде князю не принадлежало право суда над всеми остальными. В 1097 г. таким старшим был – Святополк-Михаил Киевский. Вместе с Давидом Игоревичем он ослепил Василька.
Узнав об этом, младшие князья посылают сказать ему: “Чему еси слепил брат свой? аще ти бы вина кая была на нь, обличил бы и пред нами”. Итак, младшие в роде не сознают за старшим права суда, а говорят, что он должен был явиться в качестве обвинителя пред их судом.
Что касается до права старшего в целом роде князя наказывать остальных, то, поскольку это право есть необходимое следствие права суда, оно также не принадлежало старшему князю, как и это последнее.
Но так как в случае нарушения договоров князь, пострадавший от этого нарушения, подвергал виновников его таким неудобствам, каким только мог, то, если только такие случаи можно рассматривать как проявление права наказывать, право это принадлежало каждому князю: младшему наравне с самым старшим.
Мы только что привели случай наказания старшего князя младшим: Рюрик Ростиславич отнял у Всеволода Юрьевича данную ему волость за неисполнение договора. Соловьев в подтверждение высказанного положения о праве старшего в целом роде князя наказывать остальных приводит два места источников.
Одно из них (о Мстиславе Владимировиче, поточившем полоцких князей в греки) относится к помянутым случаям саморасправы за неисполнение договора и совершенно уравновешивается указанным нами примером такой же саморасправы младшего князя со старшим. Впрочем, и эта ссылка автора выбрана не совсем удачно.
В данном случае наказывает не старший в целом роде князь. Наказывает Мстислав Владимирович, а старее его были: правнуки Ярослава от второго сына, Ольговичи и Давыдовичи; еще старее тех и других были правнуки старшего брата Ярослава, Изяслава Полоцкого, Давыд, Ростислав и Святослав Всеславичи.
Именно эти-то Всеславичи, самые старшие из Рюриковичей, и потерпели в данном случае наказание от Мстислава. Второе место, приводимое автором, вовсе не относится к наказанию старших, а только к исполнению приговора младших князей (Лавр. 1097), возложенного ими на старшего, причем старший исполняет волю младших.
Далее Соловьев утверждает, что старший в роде князь раздавал волости. В подтверждение этого положения автор не приводит ни одной ссылки. Так как старшим был всегда один в целом роде, то выписанное положение надо понимать так: старший в целом роде князь держал в своих руках все русские волости и по своему усмотрению раздавал их кому хотел.
В источниках, действительно, нет ни одного места, которое оправдывало бы такой взгляд. Но можно утверждать, что князья вообще, как старшие, так и младшие, по требованию обстоятельств уступают друг другу свои волости. Так, например, младший князь, Рюрик Ростиславич, уступил в 1195 г. старшему князю, Всеволоду Юрьевичу, волость в Русской земле; а в 1196 г. отнял ее у него.
За перечислением прав старшего в целом роде князя автор переходит к перечислению соответствующих им обязанностей младших князей. В доказательство обязанности младших князей – являться на зов старшего – делается ссылка на требование Владимира Мономаха, обращенное к Ярославу Святополчичу и основанное на только что заключенном этими князьями мирном договоре; таким образом, частному случаю, возникшему из договора между двумя данными князьями, дается значение общего обычая родового быта.
В доказательство обязанности младших ходить в послушании старшего приводится желание Ростислава, чтобы известные князья ходили в его послушании; таким образом, то, что желательно и чего еще нет, но что может возникнуть в силу соглашения между известными князьями, принимается за действующий и общий обычай.
В доказательство обязанности младших князей выступать в поход по приказу старшего приводится следующее место летописи: “Посла Ростислав к братьи своей, веля им совокупитися у себя со всеми полками своими”. Выше, на с.205, мы имели уже случай сказать, что от повелительной формы речи нельзя еще заключать о праве повелевать.
В том же сочинении и на той же странице находим еще следующую характеристику прав, приписанных старшему в целом роде князю. “Но все эти определения прав и обязанностей, – так продолжает автор после сделанной выше выписки, – точно такого же рода, как и те, какие мы видели в завещании Ярослава: …все права и обязанности условливались родственным чувством, родственною любовью с обеих сторон…”.
В Ярославовом завещании не говорится ни слова о правах старшего князя над младшими. Там нет ни малейшего намека на право Изяслава судить своих младших братьев, наказывать их, распределять между ними русские волости по усмотрению, приказывать выступать в поход и пр.; а потому его нельзя приводить в пояснение высказанного автором взгляда.
В завещании говорится, правда, о послушании младших братьев старшему, но там же говорится и о послушании их друг другу и, следовательно, о послушании старшего младшим.
На второй странице того же сочинения, после изложения содержания Ярославова завещания, автор сам восклицает: “Ни слова о правах младших братьев, об их обязанностях, как подчиненных владельцев, относительно старшего, как государя всей страны…”. Действительно, ни слова, и понятно почему: государя всей страны еще не было.
Неправильное представление о старшем князе богато последствиями: оно повело к неправильному представлению о порядке перехода столов, о князьях-изгоях и проч.
Так как старший князь является главою всего рода Рюриковичей, и он один на всю Россию, то, понятно, преемство столов есть вопрос не отдельных волостей, а целой России, а потому должен существовать один общий порядок, благодаря которому князья достигали старшинства. Родовая теория думает, что она открыла этот порядок.
Передадим, в чем состоит он, собственными словами автора “Истории России с древнейших времен”: “…когда семья княжеская, семья Рюриковичей, стала многочисленна, то между членами ее начинают господствовать родовые отношения, тем более, что род Рюрика, как род владетельный, не подчинялся влиянию никакого другого начала.
Князья считают всю Русскую землю в общем, нераздельном владении целого рода своего, причем старший в роде, великий князь, сидит на старшем столе; другие родичи, смотря по степени своего старшинства, занимают другие столы, другие волости, более или менее значительные; связь между старшими и младшими членами рода чисто родовая, а не государственная: единство рода сохраняется тем, что когда умрет старший, или великий князь, то достоинство его вместе с главным столом переходит не к старшему сыну его, но к старшему в целом роде княжеском; этот старший перемещается на главный стол, причем перемещаются и остальные родичи на те столы, которые теперь соответствуют их степени старшинства.
Такие отношения в роде правителей, такой порядок преемства, такие переходы князей могущественно действуют на весь общественный быт Древней Руси, на определение отношений правительственного начала к дружине и к остальному народонаселению, одним словом, находятся на первом плане, характеризуют время”.
Эта картина, взятая нами из предисловия к первому тому (с.VII), пополняется во втором томе еще следующими штрихами: “Но мы видим иногда, что некоторые князья и целые племена (линии) княжеские исключаются из родового старшинства, и это исключение признается правильным. Каким же образом могло произойти подобное явление? Для решения этого вопроса должно посмотреть, каким образом князь достигал старшинства, приближался к нему?
Первоначально род состоял из отца, сыновей, внуков и т.д.; когда отец умирал, его место для рода заступал старший брат; он становился отцом для младших братьев, следовательно, его собственные сыновья необходимо становились братьями дядьям своим, переходили во второй, высший ряд, из внуков в сыновья, потому что над ними не было более деда, старшина рода был для них прямо отец: и точно, дядья называют их братьями, но другие их двоюродные братья оставались по-прежнему внуками малолетними, потому что над ними по-прежнему стояли две степени: старший дядя считался отцом их отцам, следовательно, для них самих имел значение деда; умирал этот старший, второй брат заступал его место, становился отцом для остальных младших братьев, и его собственные дети переходили из внуков в сыновья, из малолетних в совершеннолетние, и таким образом, мало-помалу, все молодые князья, чрез старшинство своих отцов, достигали совершеннолетия и приближались сами к старшинству.
Но случись при этом, что князь умирал, не будучи старшиною рода, отцом для своих братьев, то дети его оставались навсегда на степени внуков, несовершеннолетних: для них прекращался путь к дальнейшему движению; отсюда теперь понятно, почему сын не мог достигнуть старшинства, если отец его никогда не был старшиной рода: так понимали князья порядок восхождения своего к старшинству; они говорили: “Как прадеды наши лествицею восходили на великое княжение киевское, так и нам должно достигать его лествичным восхождением”.
Но когда в этой лествице вынималась одна ступень, то дальнейшее восхождение становилось невозможным; такие исключенные из старшинства князья считались в числе изгоев” (6-7).
Это – целая теория преемства княжеских столов, чрезвычайно последовательно проведенная. Киев – единый центр Русской земли. Там княжит всегда старший в роде. Если он умирает, место его занимает следующий за ним брат, а при отсутствии брата – старший сын умершего.
Перед тем этот второй старший в роде занимал второй по старшинству стол в Русской земле. С переходом его на первый – на второй стол перемещается третий по старшинству родственник, уступая свое место четвертому, и т.д.; таким образом, все князья делают шаг вперед по направлению к старшинству.
Старший сын, занявший место отца, становится отцом для младших братьев и т.д. Считать кого-либо себе “в отца место” – это не почетное только наименование, а действительное отношение, имеющее силу переместить родственников одной степени, низшей, на высшую, из внуков, например, возвести их в сыновья, т.е. из третьей во вторую степень.
“Начало перемены в означенном порядке вещей, – читаем в “Истории России с древнейших времен”, – мы замечаем во второй половине XII века, когда Северная Русь выступает на сцену; замечаем здесь, на севере, новые начала, новые отношения, имеющие произвести новый порядок вещей, замечаем перемену в отношениях старшего князя к младшим, ослабление родовой связи между княжескими линиями, из которых каждая стремится увеличить свои силы на счет других линий…” (T.I. Предисл. C.VII).
Итак, ослабление родовой связи замечается только со второй половины XII века; с этого времени начинают проявляться эгоистические стремления князей к увеличению своих сил (т.е. владений) на счет других и, следовательно, возникает пертурбация в порядке преемства, а до тех пор все идет согласно родовой теории.
Любопытно взглянуть на факты; укладываются ли они в рамки этой стройной теории? Если только с половины XII века начинается ослабление родового быта, то, конечно, чем далее в глубь веков от XII века, тем беспрепятственнее должен был проявляться в жизни порядок преемства по началу лествичного восхождения к старшинству, тем большим признанием должен был он пользоваться как со стороны старших, так и со стороны младших князей. Так ли это было в действительности?
Начнем нашу проверку с самого древнего времени.
По смерти Святослава старший его сын получает Киев: младшие – один Древлянскую волость, другой Новгород. По теории, Ярополк делается отцом своих братьев, – младшие его братья, Олег и Владимир, – его сыновьями. Но действительные отношения этих князей совершенно не соответствуют такому предположению.
Ярополк начинает войну с Олегом и присоединяет волость брата к своим владениям. За этим Владимир начинает войну с Ярополком, изменнически приказывает его убить при входе в свой дворец и завладевает всеми его владениями. Это ли господство родового быта в среде князей, это ли общее, нераздельное владение Русской землей целым родом Рюриковичей?
По смерти Владимира старший его сын, Святополк, делается киевским князем и также вступает в братоубийственную борьбу с братьями из-за владений. Где же тут отец и дети? Победителем выходит Ярослав. Он переживает всех своих братьев, за исключением Судислава, но и он не может терпеть подле себя брата, а по родовой теории – сына.
Он заключает его в тюрьму и раздает все свои обширные владения сыновьям, ничего не оставляя брату, тогда как, по теории, брату следовало дать первое место. Отчего же устранен Судислав от общего, нераздельного владения Русской землей? Может быть, он изгой в том смысле, как понимает это слово родовая теория?
Нет, его отец сидел в Киеве, и, с точки зрения теории, он имел несомненное право на старейшинство после Ярослава. Он устранен был потому, что наши древние князья и не подозревали о существовании теории родового распределения столов.
Свое мнение о князьях-изгоях, как исключенных из старшинства, потому что отцы их умерли, не будучи старшиною рода, теория подкрепляет ссылкой на место из устава, приписываемого новгородскому князю Всеволоду и толкует совершенно произвольно. Устав причисляет к изгоям всех князей-сирот, и очень понятно почему.
Князья-сироты в эпоху господства в междукняжеских отношениях политики эгоизма находились в жалком положении, а потому и могли быть приравнены к изгоям. Родовая же теория разумеет под князьями-изгоями только таких князей, отцы которых умерли, не княжив в Киеве. К такому ограничительному толкованию нет ни малейшего основания.
Из неправильного положения и следствия выводятся неправильные: “Отсюда понятно, говорит теория, почему сын не мог достигнуть старшинства, если отец его никогда не был старшиною рода: так понимали князья порядок восхождения своего к старшинству”. Но Всеволод Ольгович достиг же старшинства, хотя отец его и никогда не сидел в Киеве?
С согласия князей Владимировичей Всеволод княжил в Киеве до своей смерти и даже передал свое Киевское княжение брату Игорю, отец которого тоже никогда не сидел в Киеве. На эту передачу согласились и князья, и граждане Киева. И это не единственный случай.
В Киеве сидел и Изяслав Давыдович, отец которого никогда не был старейшиной в смысле родовой теории. Права его были признаны не только черниговскими князьями, но и Мономаховичами, киевскими отчичами и дедичами. Стало быть, и этого правила родовой теории никто не знал в древности.
Чем же доказывает родовая теория лествичное восхождение к старшинству? Доказательства ее очень немногочисленны и несильны. Первое доказательство такое: “Когда умер четвертый сын Ярослава, Вячеслав, княживший в Смоленске, то эта волость не перешла в наследство к его сыновьям, но отдана была братьями пятому Ярославичу, Игорю, княжившему прежде на Волыни: ясный знак отсутствия наследственности волостей и движения князей из одной волости в другую по старшинству, лествичным восхождением” (II. 7).
Факт перевода Игоря из Владимира в Смоленск несомненен, но почему это сделали старшие братья, летописец не объясняет. Родовая теория пользуется этим фактом в свою пользу. Это было бы еще до некоторой степени возможно в том случае, если бы мы точно знали, кто четвертый, кто пятый сын Ярослава, а мы этого не знаем.
Начальная летопись записала только год рождения Вячеслава, она относит его к 1036 г. Год рождения Игоря сообщает Татищев, он относит его к 1036 г., а рождение Вячеслава к 1034 г. Это свидетельство трудно принять за несомненное, так как оно противоречит начальной летописи.
Другое основание для определения старшинства двух младших Ярославичей, это порядок, в каком они перечислены в завещании Ярослава. Но в большинстве списков имя Игоря опущено; только в Троицком он упомянут, но не на пятом месте, как бы нужно было для родовой теории, а на четвертом; по этому свидетельству он старше Вячеслава.
Если принять свидетельство Троицкой летописи, то будет доказано совершенно противное тому, чего желает родовая теория: старший брат окажется переведенным на место младшего и получится движение не к старшинству, а в обратную сторону.
Можно ли что-нибудь основывать на таких шатких данных? Но мы поставим такой вопрос: можно ли видеть в сыновьях Ярослава верных проводников патриархальных начал и всякое действие их объяснять стремлением к выполнению правил родовой теории?
Это очень сомнительно. Святослав и Всеволод не затруднились же прогнать из Киева своего старшего брата и овладеть его княжением. А этот старший брат в союзе со Всеволодом не затруднился обобрать своих племянников, сыновей Святослава и Вячеслава.
Ввиду этих хищнических свойств сыновей Ярослава мы склонны думать, что они перевели младшего брата в Смоленск вовсе не для того, чтобы открыть ему радужные перспективы Киевского княжения, а чтобы поделиться его волостью, а его самого удовлетворить наследием малолетнего Бориса Вячеславича, который явился в этом случае изгоем в настоящем смысле слова, ибо по малолетству совершенно был обобран своими дядями.
“Потом, – продолжает теория родового быта свои доказательства, – когда Святослав Ярославич, по изгнании брата, получил старшинство вместе с главным столом киевским, то следующий по нем брат, Всеволод, княживший прежде в Переяславле, переходит на место Святослава в Чернигов”.
В доказательство господства преемства по родовому старшинству берется факт вопиющего нарушения этого старшинства. Два младших брата прогоняют из Киева старшего, т.е. своего отца, и производят новое между собой распределение и добычи, и прежних своих владений, и это хищничество должно служить нам примером патриархальных порядков родового быта!
Этим ограничиваются доказательства, и автор переходит к объяснению условий, при которых возникают наследственные владения в княжеских линиях.
Самое выражение “лествичное восхождение” не выдумано автором теории родового быта, оно взято им из Никоновской летописи и принадлежит XVI веку. Неизвестный нам составитель Никоновской летописи не ограничивается простой передачей того летописного материала, который он нашел в старых списках летописей.
Он заинтересован смыслом описываемых событий и иногда не может отказать себе в попытке объяснить эти события. Но он делает это не со стороны, не от своего имени, он влагает свои объяснения в уста действующих лиц. Вот именно в таком-то сочиненном самим составителем месте и идет речь о лествичном восхождении.
Составителя Никоновской летописи заинтересовал и нас занимающий вопрос о том, на каком основании происходило в древности преемство столов. Он начал вдумываться в него и решил, что они достигают Киева лествичным восхождением. Но он не написал об этом особого исследования, как сделали бы люди нашего времени.
Он воспользовался приводимым в старой летописи спором князей из-за обладания Киевом и заставил черниговского князя в своем ответе киевскому высказать свою собственную мысль о древнем порядке преемства.
Составитель летописи, конечно, был совершенно убежден в правдивости своего объяснения, а потому и не затруднился заменить старый текст, по всей вероятности, мало ему понятный, своим сочинением. Мы привели выше оба текста (с. 160 и 161). Если Соловьев отдает в этом случае предпочтение тексту Никоновского списка перед списками более древними, это прискорбное недоразумение и только.
Корень ошибочного толкования источников родовой теории заключается в том, что она отправлялась от предположения наличности строго выработанного порядка преемства для такого времени, когда люди действовали не столько по правилам, сколько в меру своей силы.
Родовая теория заплатила этим дань своему времени: мы понимаем пользу правового порядка; мы говорим: всякий закон лучше произвола; мы думаем, что без закона жить нельзя. Родовая теория перенесла эти воззрения в отдаленную древность.
Она была не в состоянии представить себе жизни без точных правил, а наша древность не успела еще выработать эти правила. Наши летописи говорят о старейшинстве князей, но предвзятость теории помешала разглядеть, какое это старшинство.
Это – старшинство лет, старшинство по городу, по договору, а она везде видела родовое старшинство, принадлежащее единому старейшине во всем роде Рюриковичей, занимающему киевский стол. По отношению к этому старейшине все другие князья – младшие и ему подчинены. На такого старейшину в наших источниках нет ни малейшего намека.
