При составлении Свода имелось в виду только свести в один общий систематический сборник наличный законодательный материал, а не заменить прежнее законодательство новым. Отсюда само собой являлся вопрос: какое юридическое значение должно быть придано Своду?
Следует ли его считать новым законом, отменяющим собою действие всех прежних законов, послуживших материалом для его составления, или только новой формой их изложения, предназначенной лишь к облегчению их изучения и применения?
Если признать Свод новым законом, тогда действовавшее до него законодательство окажется сохранившим силу лишь настолько, насколько оно включено в Свод, и в случае противоречия между статьями Свода и узаконениями, на которых они основаны, решающее значение должны иметь статьи Свода, отменяющего собою, как новый закон, все несогласные с ним прежние законы.
Если же видеть в Своде только новую форму изложения законов, сохраняющих всю свою силу, то статьи Свода придется признать имеющими обязательную силу лишь настолько, насколько они действительно воспроизводят содержание узаконений, на которых основаны.
Признание Свода новым законом, отменяющим действие всех прежних, практически представлялось более удобным. Вопрос об отношении Свода к прежнему законодательству получил бы при этом самое простое решение, и практике приходилось бы иметь дело исключительно с одним Сводом.
Но, с другой стороны, такое решение вопроса оказывалось в противоречии с самой задачей составления Свода: только собрать действующее законодательство, ни в чем его не изменяя. Как дело рук человеческих Свод, конечно, не мог представлять безусловной полноты и точности в воспроизведении того огромного законодательного материала, который послужил ему источником.
Поэтому признать за ним значение нового закона, отменяющего все старые, значило, отказавшись от сознательных, вызываемых серьезными основаниями изменений в исторически сложившемся законодательстве, допустить изменения, обусловленные единственно бессознательными ошибками составителей Свода. Таким образом, определение юридического значения Свода представлялось очень затруднительным вопросом. Как же он разрешен нашим законодательством?
В манифесте 31 января 1833 года, которым было возвещено о первом издании Свода, значение его определяется вторым и четвертым пунктом. Второй пункт постановляет, что «законная сила Свода имеет состоять в приложении и приведении статей его в делах правительственных и судебных, и вследствие того во всех случаях, где прилагаются и приводятся законы и где или составляются из них особые выписки, или же указуется токмо их содержание, вместо того прилагать, приводить и делать указания и ссылки на статьи Свода, делу приличные».
В четвертом пункте говорится, что «как Свод Законов ничего не изменяет в силе и действии их, но приводит их только в единообразие и порядок, то как в случае неясности самого закона в существе его, так и в случае недостатка или неполноты его, порядок пояснения и дополнения остается тот же, какой существовал доныне».
Определения эти не отличаются ясностью. С одной стороны, предписывается, вместо самых законов, ссылаться всегда только на статьи Свода, следовательно, как бы предполагается, что Сводом отменяются все прежние узаконения. С другой, прямо указывается, что Свод «ничего не изменяет в силе и действии законов, но приводит их только в единообразие и порядок». Какой же надо сделать отсюда вывод относительно значения Свода?
Цитович[1], а за ним и Таганцев[2] утверждают, что Своду было присвоено значение нового закона и что им отменены поэтому все прежние законы. С особенною определенностью высказывает это Цитович, но при этом сам оговаривается, «что п. 4 манифеста не совсем точен» и основывает свое положение собственно на рассказе графа Корфа[3] о суждениях Государственного совета по определению силы Свода.
С другой стороны, последовательное развитие принятого ими взгляда на значение Свода, как нового закона, приводит его к таким выводам, которые совершенно расходятся с установившейся у нас практикой.
По его словам, каждая статья Свода — новый закон, получивший силу действия только с 1 января 1835 года и имеющий обязательную силу, хотя бы данная статья не была извлечена ни из какого узаконения или «показана извлеченною по ошибке или недоразумению».
Между тем, статьи Свода 1832 г. предписано было применять не только к делам, возникшим с 1 января 1835 г., но и ко всем делам, возникшим при господстве тех узаконений, из которых извлечены статьи Свода.
Точно так же и в настоящее время статьи новых изданий и Продолжений применяются к делам, возникшим до их обнародования, если только они возникли после вступления в действие законов, послуживших источником новых статей Свода. И такая практика прямо основана на п. 4 манифеста 31 Января 1833 г.
Точно так же судебная практика наша никогда не признает законодательного значения за очевидными ошибками кодификации. Неверно переданный в Своде или Продолжениях закон не считается оттого измененным; пропущенный по ошибке — не признается отмененным.
Правда, в манифесте 31 января 1833 г. нет прямого указания на то, что из неверной передачи или совершенного пропуска в Своде какого-либо закона не следует заключать еще об его изменении или отмене, но это было признано не обнародованным Высочайше утвержденным 30 января 1836 г. мнением Государственного совета.
В нем предписывается каждый раз, как к министру юстиции дойдет сведение, что при производстве какого-либо дела открылось затруднение в том, что какой-либо действующий и к разрешению дела служащий закон не помещен в Своде, или помещен не в полном его смысле, министр юстиции, рассмотрев встретившийся случай, если найдет его уважительным, входит в сношение со Вторым отделением и вследствие того, по обоюдному соглашению, помещается в Продолжение Свода надлежащее дополнение или пояснение; в случае же несогласия, дело представляется на уважение Государственного совета. Постановление это не было обнародовано, потому что тогда нашли его определяющим исключительно обязанности министра и Второго отделения.
Таким образом, Свод нельзя считать новым законом: это только новая форма уже раньше действующих законов, для установления точного смысла которых решающее значение имеет не изложение статей Свода, а первоначальный, законодательным порядком утвержденный текст.
Конечно, возможность неверной передачи в статьях Свода законов, послуживших им источником, и вытекающая отсюда необходимость постоянной сверки статей Свода с первоначальным текстом законов представляет большие практические неудобства.
Но избегнуть их можно только одним путем: по возможности дословным включением в Свод отдельных законов или даже простой их перепечаткой. И на этот путь, как мы видели, мало-помалу и вступает наша кодификация за последнее время.
[1] Курс русского гражданского права. Т. 1. Учение об источниках права. Одесса, 1878. С. 8-111.
[2] Таганцев Николай Степанович (1843-1918) — видный русский юрист, профессор Петербургского университета, с 1887 г. сенатор, с 1906 г. член Государственного Совета по назначению.
Автор фундаментального «Курса русского уголовного права» (1870-1873), «Лекций по русскому уголовному праву» (1887-1902), а также издатель «Уложения о наказаниях», «Устава о наказаниях» с кассационной практикой. Активный участник разработки проекта Кодекса уголовного права (1903). Оставил воспоминания.
[3] Корф Модест Андреевич (1800-1872) — граф (1872), государственный деятель, состоял при М. М. Сперанском и участвовал в работах по кодификации законов. С 1834 г. — государственный секретарь, с 1843 г. — член Государственного Совета, с 1848 г. — член негласного комитета для надзора за книгопечатанием, в 1849-1861 гг. директор императорской публичной библиотеки, с 18б4 г. председатель департамента законов Государственного Совета. Оставил ряд трудов, в частности — «Жизнь Сперанского».
