По различию содержания юридических сделок их издавна располагают в различные группы. С этой точки зрения, мы имеем весьма распространенные категории сделок inter vivos и mortis causa, сделок возмездных и дарственных, односторонних и обоюдных, с разновидностями строения, указанными выше (с. 86), главных, придаточных, условных, срочных и проч.
Элементы, из коих слагается содержание юридических сделок, принято квалифицировать как существенные, нормальные, случайные[1]. Некоторые пандектисты, по схоластической традиции, ведут этот анализ состава сделок еще много дальше. Нет сомнения, что, по разным соображениям, дистинкции и сочетания, основанные на содержании сделок, можно сделать очень обильными и крайне разветвленными.
Мы вовсе не будем рассматривать всех этих расчленений и остановимся лишь на некоторых, особенно близких к нашей системе, чтобы уяснить себе, к чему, собственно, ведут такие группировки в смысле общих юридических проблем.
Нас интересует именно эта сторона дела.
Некоторые из указанных нами выше категорий сделок служат основой для распределения юридического материала в составе кодифицированных систем. Этот прием виден частью уже в юстиниановской кодификации. Из современных кодексов его можно отметить в Code civil, особенно в третьей книге, Des differentes manieres dont on acquiert la propriete (art. 711, 1101-1106).
Наш т. X, ч. 1 книги второй, раздел III (о порядке приобретения и укрепления прав вообще) не останавливается на этих группировках. Но книга третья и четвертая расположены именно по этому критерию. В книге 3-й мы имеем соответствующий титулу 2-му книги 3-й Code civil (des donations entre vifs et des testaments, art. 893-1100) раздел первый, трактующий о дарственном или безмездном приобретении прав на имущество.
Сюда входят: пожалование, дарение, выдел, приданое, духовное завещание. Раздел 3-й дает нам не противоположение группы дарственных способов группе возмездных, как можно было ожидать, а порядок обоюдного приобретения прав на имущества, куда включена купля и мена, но не другие виды договорных обязательств, для которых, по особым основаниям (о чем позже), наша кодификация резервировала четвертую книгу.
Всмотревшись ближе в эти приемы анализа сделок по различию их содержания, мы легко заметим, что в них далеко не первое место принадлежит собственно юридическим основам конструкции.
Сделки дарственные и тестаментарные с известной точки зрения, конечно, могут быть связаны в одну категорию, но эта связь чисто материальная, черта выгоды, стяжания, видная и тут и там, а вовсе не общая конструктивная юридическая основа двух названных видов сделок, дарения и тестамента.
Точно так же только экономическая точка зрения подскажет нам сочетание в одну категорию сделок дачу приданого, пожалование, пожертвование. Именно юридическая сторона дела здесь далеко не на первом плане.
Некоторые из этих группировок не заключают в себе ничего характерного для особенностей юридической природы сделок. Другие, например, “обоюдные”, сделки всего чаще совсем не выдерживаются последовательно до конца, а представляют какие-то попытки отличить их от односторонних, причем, напр., дарение и традиция (передача) не окажутся в составе обоюдных сделок, тогда как оспаривать их договорный, т.е. тоже обоюдный, в юридическом смысле, характер, конечно, весьма трудно.
Очевидно, что под “обоюдностью” наша кодификация разумеет тоже взаимно выгодный в экономическом смысле, а не обоюдный в смысле юридическом, т.е. договорный характер сделки.
Такие группировки, несомненно, составляют прием разработки юридического материала внешний, условленный не самим материалом, а необходимостью так или иначе привести его в некоторый порядок, хотя бы, так сказать, навязанный ему. Для системы юридических институтов основы их сочетания и расчленения должны быть юридические, а не внешние, не экономические.
То же, что сказано об институтах, должно быть отнесено и к юридическим сделкам. Для особенности каждой отдельной может быть характерно, конечно, и то, есть ли сделка безмездная или возмездная, обоюдно или односторонне выгодная; но на этих чертах трудно строить специфически юридические группы сделок, на каждой из коих лежал бы действительно особый стиль ее конструкции, печать самобытности, юридической оригинальности и характера, с помощью коего мы отличим ее конструкцию от конструкции другой сделки или другой группы сделок совсем иного в юридическом смысле стиля.
Возможно, однако, и здесь уже, при изучении содержания сделок, различить такие характерные особенности, отличающие одни их группы от других, которые не составляют только внешних их свойств, а именно определяют особую внутреннюю природу их юридического строения.
Это именно особый их юридический стиль, те черты, коими определяется та сторона дела, которую юрист должен уметь распознавать, прежде всего, для своих специфических целей.
Будучи чисто юридическими, эти черты их строения видны далеко не в одной категории институтов и сделок (вещных или договорных), а наоборот, они обнаруживаются в целом ряде их, и посему нам надлежит остановиться на их изучении именно здесь, в составе Общей части.
Мы разумеем деление юридических сделок на каузальные или материально-характеризованные, и на сделки с невыраженным каузальным моментом, абстрактные, формальные в смысле формализма внутреннего.
Долгое время эта сторона учения о строении юридической сделки оставалась почти совсем в тени. В самом деле, как могло выдвинуться вперед учение о формализме волеизъявления, о строгом, решающем, бесповоротном его характере в условиях слабо развитого личного сознания, вялого обмена и в атмосфере схоластики и мистицизма, свойственной средневековой эпохе, или посреди материализма и сенсуализма восемнадцатого века?
Чтобы воскресить эти типы чисто цивильных, строго деловых и решительных волеизъявлений для нового времени, существенным фактором, независимо от широкого развития свободного обмена, было прямое общение новой юриспруденции с первоисточниками классического права, с латинским творческим юридическим духом.
И мы видим действительно, что правильное понимание и оценка абстрактного построения договорного обязательства, натурально, сперва на латинских образцах, в новое время обнаруживается у французских романистов XVI столетия (особенно у Куяция). Своеобразные применения конструкции того же стиля видны на истории векселя.
Pothier прекрасно разумел различие построения каузальной сделки и сделки с невыраженным каузальным моментом, что отразилось частью на выработанных под влиянием его работ артиклях Code civil в общих его учениях о сделке, находивших, как известно, в старых системах себе место в общих учениях о договорном обязательстве (art. 1131, 1132).
Блестящую эпоху в развитии учения об абстрактных и материальных договорах в особенности и юридических сделках вообще открывает в нашем веке школа Савиньи, на почве изучения общего права, а в связи с этим и новых институтов права торгового.
Труды Либе, Эйнерта, Гнейста, Савиньи, Сальпиуса, Оттона Бэра, Эксвера и др.[2] освещают ярким светом во всем размере юридический и технический интерес изучения этого явления в применении к различным институтам цивильной системы.
С частными применениями построений этого стиля мы будем встречаться не раз в обзоре отдельных институтов системы. Здесь мы ограничимся характеристикой явления, насколько оно подлежит изучению в Общей части.
Чтобы подойти к области этих любопытных и важных проблем современной юриспруденции, нам необходимо предпослать им некоторые замечания по вопросу о содержании юридической сделки вообще.
К этому мы и приступим.
Та самая ст. 63, прил. к ст. 708 т. X, ч. I, на которую мы только что сделали указания выше, предоставляя заключающим акты помещать в оных произвольные условия по их усмотрению, предписывает, чтобы в сих условиях не было допускаемо… речей, вовсе ничего не значащих.
Это любопытное предписание! Оно взято в состав Свода из того же материала инструкций надсмотрщикам, который обильно вырабатывался петровскими и ближайшими последующими указами для надежной постановки у нас актуарной части.
Что же следует разуметь в содержании актов под речами, вовсе ничего не значащими? Мы имеем на этот вопрос некоторое официальное разъяснение, которое, однако, с первого взгляда дает только отрицательный результат. Вот оно. Указом 1701 г. марта 7, поведено писать всякие крепости против образцов, данных из Оружейной палаты.
Образцов таких, однако, в действительности дано не было, как видно из дела, хранящегося в Архиве кодификационного отдела при Государственном Совете, о формах крепостям (ст. 62 указ. прил. к ст. 708, примеч.). Итак, ничего не значащие речи были бы те, которые писаны не против образцов. Но когда образцов нет, то вопрос о ничего не значащих речах остается, очевидно, открытым.
Известно, что конец 17-го и нач. 18-го в. есть, в петровском законодательстве, пора острого кризиса, который был вызван весьма радикальным планом Петра Великого вполне взять в руки правительства всю актуарную часть для ее упорядочения, во-первых, а вместе с этим и для эксплуатации имущественного оборота в финансовых целях (гербовая бумага).
Столкновение интересов свободного обмена с обязательными нормами повторяется не раз в 18-м в. и вновь принимает очень острый характер в царствование Александра Первого. В эпоху составления Свода Законов план Петра не находил сочувствия в руководящих сферах, и дело ограничилось выработкой формуляров лишь для некоторых видов сделок, о коих и будет сказано в соответствующих местах.
Таким образом, вопрос, что следует разуметь под речами, ничего не значащими (указ. выше, ст. 63), остается как будто открытым и ныне для нашей каутелярной юриспруденции. Но так ли это на самом деле?
Мы попытаем в дальнейшем разъяснить этот вопрос.
Выше (т. 1. С. 244-245), рассматривая учение о лице в области гражданского права, мы сказали, что для юридической выработки этого понятия нам приходится оставлять без внимания массу таких живых свойств и особенностей, существенных для характеристики отдельного человека, без коих совсем немыслима индивидуальность живого характера; и, однако, для состава понятия лица в смысле юридическом, цивильном, такие квалификации будут представлять собой именно ничего не значащие речи.
Если нам нужна, в наших целях, переработка живого образа человека в такую условную юридическую потенцию, какова личность в гражданском праве, то, натурально, и все проявления этой силы должны быть в тех же целях переработаны по этому же методу в типические деяния, в типические волеизъявления, которые не могут и не должны, без вреда для дела, заключать в себе ничего в юридическом смысле излишнего, никаких ничего не значащих речей.
Для нас, таким образом, и здесь будут иметь значение только такие речи, которые или прямо даны легальным формуляром, или могут быть составлены по некоторому заранее определившемуся шаблону.
Нельзя не только внешним образом выражать свою волю любыми способами, словом, жестом, начертанием, о чем позже, но и самое содержание волеизъявления, этот внутренний момент состава юридической сделки надлежит особым методом переработать в наших целях.
В составе юридического волеизъявления нельзя, напр., хотеть разбогатеть, что, однако, так часто составляет всю суть действительных побуждений при совершении юридических операций, нельзя хотеть приобрести (пример выше), нельзя даже, как сейчас увидим, прямо соболезновать страждущему человечеству.
Можно только купить, продать, отказаться от иска, совершить дарственную запись и прочее подобное. Все остальное для вопросов права – ничего не значащие речи.
Метод, коим законодательство и юриспруденция могут достигать указанной цели переработки содержания волеизъявлений в заранее известные типы, есть тот, который предположен был в петровском указе 1701 г.
Тогда все содержание сделок было бы сведено к тому внутреннему формализму, который знаком старой латинской системе. Это были бы так называемые verba legitima, раз навсегда выработанные образцы, типы волеизъявлений, от которых так же недопустимы отступления, как от ритуала религиозного.
Наше законодательство избрало другой путь к цели, другую методу устранения ничего не значащих речей из состава волеизъявления, совсем не стеснительную для гражданского оборота.
Не только указанная выше ст. 63 (прил. к ст. 708) предоставляет заключающим акты помещать в оных произвольные условия по их усмотрению, но ту же свободу дают еще и другие положения действующего Свода для сделок договорных в особенности (ст. 568, 1528, 1530).
Словом, мы с нашими требованиями формального состава волеизъявлений по отношению к содержанию сделок очень далеки от квиритских verba legitima и много ближе к преторским verba concepta.
Но, отказав нам в готовых формулярах, наш законодатель как будто и вовсе лишил нас критерия для различения речей, значения не имеющих, от таких, которые именно образуют все юридическое содержание сделки и определяют весь ее юридический характер. Так ли это, однако? Возьмем пример.
N, жертвуя свою вотчину для устройства в ней и из ее доходов благотворительного института, начинает учредительный акт словами “Исполненный любви к страждущему человечеству “. Это та самая манера, которой столь часто держались и держатся в актах законодательных, предполагающих по своим свойствам некоторый подъем духа… “В непрестанной заботе об успехах высшего образования в нашем отечестве”…
В юридическом смысле такие соглашения, натурально, ничего не прибавляют к диспозитивной части указа или учредительного акта частного лица. Однако почему истолкование воли в этих случаях оставляет такие речи без последствий? Потому ли, что выраженный в них мотив безразличен, или, быть может, что он не соответствует истине? Совсем нет.
В отдельных случаях совершенно возможно, что эти безразличные для состава сделки слова покажут вполне живую черту характера, действительное настроение жертвователя, ценную для его биографии подробность. Против этого нельзя ровно ничего сказать. Но дело в том, что в вопросах права ни живые черты субъекта сделки, его настроения, ни эти интимные побуждения его волеизъявления совсем не подлежат изучению юристов.
И если в одном случае акт благотворительности имеет в своей основе мотив несомненно возвышенный, в другом – простое тщеславие, юридический эффект сделки останется все тот же, без всякой тени какого-либо различия в его силе.
Совершенно так же ничто не изменится в составе договора купли-продажи, если мотив сделки для продавца есть нажива, или, может, нечто иное, необходимость к данному сроку иметь, чего бы это ни стоило, такую-то денежную наличность, или, наконец, борьба за рынки, причем целый ряд сделок идет прямо в убыток предпринимателя.
То же при займе, каков бы ни был мотив дачи известной суммы в кредит, желание выручить из беды, невозможность в известных условиях отказать в просьбе, или простой расчет поместить хорошо свои деньги, заем останется кредитной сделкой определенного содержания, совсем независимого от указанных побуждений дачи взаймы.
Мотив сделки может быть выражен при ее заключении (я беру этот инструмент для дочери, в приданое; мы займем приморскую дачу, потому что сыну необходимо морское купание), или ясен без такого заявления (только бы не входил в состав сделки, как условие; ибо тогда это уже не простой мотив), может быть скрыт в это время и обнаружен позже (я покупал вовсе не для приобретения вещи, ибо она не могла быть мне нужна, и это я докажу, а со скрытой целью – найти признаки преступления, – пример из практики); и все это не делает купли-продажи иной сделкой в одном случае, чем в другом.
Что мотив тот или другой, цель та или иная были налицо, – в этом нет сомнений. Наличность побуждения или расчет составляет “психологическую”, по выражению одного пандектиста, необходимость сделки. Это верно.
Ошибочна может быть только квалификация этой необходимости “психологической”, ибо возможна сделка, напр., для юридического лица, и без этой именно психологической необходимости. Но та или другая необходимость, конечно, всегда предшествует волеизъявлению.
И это нас здесь мало интересует, ибо вызвавший волеизъявление мотив или расчет позже может исчезнуть, не оправдаться, пропасть (дочь не вышла замуж, сыну купанье оказалось вредно, рынка мы не захватили и проч.), а возникшая под их действием купля-продажа, заем, наем имущества остаются налицо, нисколько не поколеблются этими изменениями фактических условий их возникновения[3].
Этим методом мы ставим существование юридической сделки в полную независимость от психических побуждений, от экономических видов, житейских соображений, словом, от естественных причин, вызвавших ее образование.
Мы их или вовсе выбрасываем из юридического состава волеизъявления, или удаляем их на такое расстояние от состоявшегося акта, что они могут послужить нам разве одним из средств для лучшего истолкования волеизъявления, но никоим образом не могут и не должны условливать собой или колебать силу сделки.
В вопросах гражданских правоотношений мы также не имеем возможности и надобности считаться со всеми натуральными и фактическими данными волеизъявлений, как в вопросах о личности с биографическими данными каждого носителя гражданской правоспособности.
Естественная каузальность волеизъявления исчезает и уступает место каузальности юридической, которая и определяет собой весь состав сделки со стороны ее содержания.
Устранив, таким образом, все, что составляет вовсе ничего не значащие (натурально, для юриста только) речи, стало быть, отрицательную сторону дела, мы становимся лицом к лицу к положительной стороне, к вопросу, что же образует речи или состав, для существа сделки необходимый, определяющий ее юридическую природу, ее особый характер, ее индивидуальность, наконец, стиль ее, т.е. внутренними признаками установленную особенность построения одной группы сделок в отличие от другой?
На этот общий вопрос мы можем дать только общий ответ. При переработке естественного волевого процесса в акт юридический причинность волеизъявления фактическая исчезает и место ее занимает формально-определенная, постоянная, юридическая каузальность, которая и дает сделке постоянный, внешне распознаваемый ее состав.
Мы видели выше, что побуждений для пожертвования, для купли-продажи, для найма, займа и прочее может быть бездна. И не менее того, совершенно независимо от неуловимой пестроты этих побуждений, в одном ряде случаев, каков бы ни был внешний толчок, получится в результате вполне определившаяся типическая юридическая фигура сделки купли-продажи, в другом со столь же определенными юридическими свойствами сделка имущественного найма, денежного займа, пожертвования, быть может, уплаты и так далее, без конца.
На вопрос, чем же юридически определить состав сделки купли-продажи в отличие от любой другой, как ее юридически индивидуализировать? – мы отвечаем: признаком формальной каузальности, которая определяет в ее составе волеизъявления лиц.
Это будет сделка купли-продажи, совершенно независимо от возможных естественных, скрытых или выраженных расчетов (иметь сейчас наличность, захватить рынок, нажить, раскрыть следы преступления), потому что волеизъявление уступить вам вещь связано в составе сделки с выговоренной от вас за уступку ее вам цены. В этом специфический, формально-необходимый каузальный момент состава сделки, без коего в юридическом смысле не будет купли-продажи.
Такой же формально-известный момент индивидуализирует сделку дарения, где формально-определенный мотив, юридическая каузальность, не есть ни тщеславие, ни человеколюбие, а воля дарителя совершить обогащение одаряемого насчет умаления имущества дарителя[4].
Это и будет юридически каузальный момент, индивидуализирующий состав сделки дарения, совершенно независимо от той causa естественной, которая тоже может быть налицо или в виде тщеславия, или в виде искреннего побуждения старой дружбы, человеколюбия, ровно ничего не изменяя в юридической сущности дарственного акта.
Если я даю взаймы деньги или иные квантитеты, то формально-известная causa заемной сделки есть кредит, дача с видами возврата tantundem ejusdem qvalitatis. Мотив внутренний – выручить из беды, спасти от несостоятельности, хорошо поместить свободные деньги – несомненно наличный, совершенно натуральный в сделках этого рода, каков бы он ни был – вполне безразличен для особой юридической природы заемной сделки.
То же для случая уплаты. Я плачу, чтоб выполнить обязательство в данный срок. Эта causa, эта причина или цель[5], определяет специфическую природу уплаты, опять совершенно независимо от радостей, опасений, расчетов, которые побуждали должника к этому действию.
Вот простейшие образцы формально-различных по своему каузальному составу юридических сделок, из коих каждая имеет свою природу, свои необходимые принципы, свое особое содержание.
Мы видели выше, что наше законодательство не выработало готовых образцов для любых сделок, выразив только требование, чтобы в их состав не было вводимо ничего не значащих речей. Это отрицательная сторона вопроса.
Но, затем, в составе нашего гражданского кодекса, как и любого другого, нетрудно найти абстрактно формулированные признаки сделок в составе институтов разного содержания, так что мы из этих положений легко узнаем, какие реквизиты необходимы для целого ряда сделок договорных (купля, мена, поставка, наем, подряд, заем, уплата и т.под.), актов укреплений имуществ при жизни (дарственная запись, выдел частей или назначение приданого из недвижимых имуществ и проч.), распоряжений на случай смерти (назначение наследника, отказы).
С помощью таких абстрактно выраженных реквизитов сделки в составе того или другого института мы и без готовых образцов можем сами формулировать сделку любого содержания. Это положительная сторона вопроса.
В этом сочетании акта воли и юридической нормы для понятия сделки также сказывается особая природа сделки гражданской, как в сочетании нормы и иска выражается природа самого права гражданского.
И тут, и там правоспособный и дееспособный субъект приводит в действие отвлеченную норму, чтобы изменять так или иначе свои правоотношения, по своему усмотрению (это jurisdictio voluntaria), или чтобы восстановлять их, в случаях нарушения нормы, исковыми средствами, тоже предоставленными на его волю (это jurisdictio contentiosa)[6].
Выше мы брали самые простые примеры сочетаний в составе сделки волеизъявлений с разными каузальными моментами. Я даю деньги credendi, solvendi, donandi causa. Натурально, это не единственные случаи подобных сочетаний. Их масса. Обыкновенно внутренний каузальный момент в составе сделки дает имя самой сделке.
Итак, заемное обязательство именно и характеризуется этим моментом взятия или забора (займа) суммы или количества с обязательством возврата. То же для купли-продажи, где взаимность наличная (synallagma, contrat synallagmatique С. с. Art. 1102) обоих обязательств выражена в самом названии.
То же в латинском наименовании найма, locatio conductio, и если не в названии, то в строении и современного договора найма. В сделках дарения, назначения приданого сказывается также именно им присущий каузальный момент обогащения одаряемого, устроения имущественной стороны брачного сожития.
То же видно, наконец, в сделках вспомогательного или придаточного характера, каковы задаток, неустойка, поручительство. Нам нет, однако, надобности исчерпывать все возможное разнообразие внутренних каузальных моментов состава хотя бы именованных сделок.
А затем, всем известно, что за контрактами именованными латинская система знала целые категории контрактов безыменных, в коих сочетания каузальные прямо и ясно входят в конструкции (do ut des и т.д.).
Наша скудная система сделок и контрактов в особенности может натурально тоже расширяться, по усмотрению сторон, на такие сочетания, для коих не найдется в нашей речи специфических (nomina vulgaria et usitata) наименований, общепринятых у юристов и в просторечии (см. ст. 568 т. X, ч. I).
В этих разнообразных сочетаниях causa является нам то как основание, то как цель волеизъявления. Я уплачиваю, потому что считаю себя должным. Я вручаю сумму, чтобы получить такое же количество обратно.
Causa не является, стало быть, в составе сделки необходимо как одновременный обмен юридических актов двух сторон, а также и как последовательный во времени. Это будет causa praeterita, когда основание дачи есть предшествующее ей, наличность долга (solutio), или causa futura, когда дача произошла в целях со временем получить то же количество обратно (creditum, contractus innominati).
Мы установили здесь понятия причины или цели волеизъявления в составе сделки, и этот анализ, это различение каузального момента, входящего в ее состав (юридический каузалитет, формальная причинность или цель волеизъявления), от каузальности внешней (фактической), где виден естественный мотив волеизъявления, в указанных выше примерах – тщеславие, человеколюбие, желание обогащения, захват рынка, открытие следов преступления, представляет собой, во-первых, далеко не бесспорное учение, и, во-вторых, влечет за собой очень важные юридические консеквенции.
Что касается спорных пунктов этого учения, то мы можем теперь, ввиду названной выше почтенной работы г. Кривцова, на русском языке, ограничиться лишь самыми общими указаниями, ибо русскому юристу вполне доступно, благодаря этой работе, основательное ознакомление с любопытной и очень важной контроверзой во всех ее деталях[7].
Итак мы думаем, что мотив естественный, внешний для состава сделки, и причинность формальная, юридическая, в ее составе – две вещи, очень различные по существу и по юридическим последствиям для ее силы. В этом учении мы ближе сходимся с результатами исследования Ленеля, который является в этом вопросе наиболее решительным противником учения Виндшейда[8].
Отправляясь в учении о строении юридической сделки от понятия воли, Виндшейд видит в том, что он называет предположением (Voraussetzung), именно те внешние для сделки обстоятельства, которые служат для нее побуждением, психически мотивируют ее. Здесь скрыта, по учению Виндшейда, первоначальная цель (erste Absicht) волеизъявления, за которой, шаг дальше, следуют решающие мотивы.
Это, стало быть, некоторая скала, которую далеко не всегда легко разобрать, но которой условливается сила волеизъявления (Виндшеид. Пандекты. § 98). Фактически такие предположения в отдельных случаях оказывают несомненное влияние на решимость волеизъявления. С точки зрения свободы воли это далеко не безразличные моменты.
Но крайне субъективная окраска подобных мотивов делает их в смысле общего критерия для определения силы сделки малопрактичными. В этом смысле Ленель правильно отвергает значение таких невесомых (imponderabilia) для юридической силы сделки.
На место этих чисто субъективных моментов другая сторона, и главным образом Ленель, выставляет как решающий критерий для силы волеизъявления – цель или мотив сделки хозяйственный, стало быть, объективно определимый.
Надо, говорит он, давать значение не всему, под предположением чего лицо действует, а лишь тому, что мы вправе предполагать со стороны другого (Ленель имеет в виду сделку договорную) в смысле общепринятой в гражданских сношениях добросовестности (was man voraussetzen nach Treu imd Glauben… berechtigt war, последнее подчеркивает Кривцов. С. 81 и след., и мы сейчас увидим, почему).
Нельзя не сказать, что в этом виде, с этой альтернативой, контроверза как со стороны субъективистов (Windscheid и др.), так и со стороны объективистов (Ленель и друг.) оставляет желать очень многого для наших целей.
Без всякого сомнения, найти и указать для всей широкой области юридических сделок одинаково приложимый общий практический критерий – задача до крайности трудная. Индивидуальное исследование случая может, по свойству сделки, по особенностям личных отношений соучастников, склонять воззрения юристов то в ту, то в другую сторону.
Поэтому было бы большой неосторожностью безусловно отвергать мысли Виндшейда о решающем значении первых намерений или расчетов волеизъявления для его силы. Мысли Виндшейда почерпнуты им из классических источников, над которыми он работал с величайшей тщательностью. Все, что можно поставить ему в упрек, это – что он, быть может, с некоторой поспешностью обобщил их.
Ленель отвергает значение психических изысканий в этой области вовсе и ставит на их место свой экономически нормальный для добросовестного обмена критерий, которым и думает определять каузальные отношения в составе юридической сделки. Вопрос о силе сделки решает не то, чего хотело бы лицо, а то, чего оно должно хотеть по этому критерию.
Никак нельзя отвергать, что этот экономический момент в составе цивильной сделки много осязательнее психического и в отдельных случаях может служить совершенно надежным критерием определения основы или цели волеизъявления.
Но независимо от того, что не все сделки гражданского права суть только имущественные по своему содержанию, и в самых имущественных сделках, как это было видно выше, нередко бывает далеко не легко установить, что, собственно, в данном случае определяло совершенно добросовестный экономический расчет даже в такой простой сделке, как купля-продажа, нажива ли посредством этой сделки, или реклама, захват рынка в целях наживы в последующих операциях, или крайность, побуждавшая к уступке товара за ничтожную цену ввиду необходимости иметь в данный момент денежную наличность.
Итак, критерий экономический есть тоже крайне растяжимый и пригодный не столько для нормальных свободных гражданских сделок, сколько для случаев необходимости их поверки ввиду очевидной ошибки в волеизъявлении и особенно обмана, побудившего к совершению сделки.
Таким образом, для определения основы и цели юридической сделки мы никоим образом не находим возможным принять, вместе с субъективистами, ни психического, ни, вместе с объективистами, экономического критерия за решающий для ее силы.
Кривцов очень близок к истине, когда заменяет ту и другую (психическую или экономическую) основу или цель “правовой целью”, которая одна и должна служить мерилом для определения силы сделки (с. 81 и толкование “berechtigt war” у Ленеля).
Мы остаемся при выраженном нами выше взгляде, что моменты психический или экономический не могут служить общим решающим мерилом силы юридической сделки. Решает в вопросах права не то, чего я хочу, и не то, чего я, по экономическим соображениям, должен хотеть, а лишь то, что составляет юридическую каузальность данной сделки.
Это суть внутренние необходимые для состава сделки моменты, коими определяется ее формальная основа и цель. В ней, несомненно, находят себе отражение и психические, и экономические моменты. Но они для содержания юридической сделки дают нам лишь внешнюю, фактическую, а не внутреннюю, юридическую ее сущность.
Это претворение психических мотивов и экономических расчетов в юридическую формулу сделки того и другого содержания и характера, несомненно, уподобляется тому обновлению или пресуществлению, образец которого дает нам классический процесс в моменте litis contestatio.
Только что там новации подвергается прежнее материальное правоотношение, превращаясь в этот момент в новое, формальное или процессуальное. Здесь же весь фактический материал (психический и экономический) консумируется и претворяется в юридическую сделку, в составе которой прежние основы и цели фактические получают новый образ каузальности и отношений юридических[9].
С этих пор я не потому покупщик, что к этому у меня есть психическое побуждение или экономический расчет, а прямо, хотя бы вопреки моего теперешнего желания и расчета, потому что я обязан принять на себя все commoda и pericula rei; так же как продавец обязан традировать проданную вещь, как бы ни было ему жаль и не расчет расстаться с ней, потому единственно, что он продавец, сторона в юридической сделке, в данном договорно-обязательственном или ином юридическом отношении.
Различение в процессе образования юридической сделки этих предшествующих ей внешних моментов, мотивов, расчетов, и тех, из коих окончательно слагается ее формальный образ, с этим внутренним юридическим каузализмом, определяющим ее индивидуальность, влечет за собой очень важные практические последствия.
Мы рассматривали выше те случаи, в которых волеизъявление, вызванное принуждением, ошибкой, обманом, может потерять свой юридический эффект именно ввиду этих его пороков. Случаи эти немногочисленны, и вовсе не часты в нормальных условиях совершения юридических сделок (см. § 40 и 49).
Наряду с этим состав сделки может быть такой, что в нем недостает юридической каузальности, без которой она не должна иметь силы. Я уплачиваю, натурально, в предположении наличности непогашенного дома. Между тем кредитор раньше этой уплаты погасил уже этот долг выдачей расписки о платеже.
Можно бы сказать, что уплата в этих условиях не есть уплата, и сделка ничтожна по отсутствию юридически казуального для нее момента. Классики, однако, говорят не о ее ничтожестве, а лишь предоставляют уплатившему особый иск, condictio indebiti.
Путь, гораздо более соответствующий подлинной природе правоотношений цивильных и открывающий возможность ближе к индивидуальному случаю установить последствия обогащения без достаточного, в юридическом смысле, основания.
Классики разработали для подобных недостатков юридического состава сделки целую систему кондикционных исков ob causam datoram.
Мы не можем коснуться этого вопроса здесь же. Для этого есть свое место в системе. Ограничиваемся указанием связи вопроса о строении сделки с процессуальными способами противодействия тем или другим недостаткам состава сделки. Ниже, в связи с учением о causa, будут даны еще некоторые указания на современные кодифицированные системы.
Наше законодательство и практика до сего очень недостаточно воспользовались сокровищами латинской мысли для разработки этих трудных проблем. Между тем в этих условиях многое не носит на себе ничего специфически-римского, непригодного для пользования в цивилистических проблемах любой системы.
Труды русских ученых, особенно Окса, Гримма, Полетаева, Кривцова, конечно, облегчают путь ознакомления с системой кондикций, хотя, нет сомнения, никакая современная работа не способна заменить хотя трудного и сложного, но увлекательного и неоцененного изучения вопроса на подлинной почве латинской юриспруденции[1].
[1] Против весьма распространенного расчленения состава сделки на essentialia, naturalia, accidentalia negotii см. особ.: Bekker. System d. heut. Pandekt. rechts. II. 97. Beil. III.
[2] Заглавие их трудов можно найти в любом учебнике пандектного права, а также в моей работе “Основная форма корреального обязательства. Историко-юридическое и критическое исследование по римскому праву”. Ярославль, 1874, где гл. I, разд. 1 посвящен литературному очерку по занимающему нас вопросу в связи с учением о стипуляции.
В недавнее время появилась в Юрьеве новая работа по этому же предмету: “Абстрактные и материальные обязательства в римском и современном гражданском праве” Кривцова А. С. 1898. Автор вполне овладел всей трудной проблемой в связи ее с целым рядом тесно соприкасающихся вопросов (учение о causa) и литературой, особенно немецкой, до последних дней.
С помощью книги г-на Кривцова наши цивилисты, незнакомые с немецким языком, могут без особого труда оценить все значение проблемы для целого ряда практически важных институтов цивильной системы. В дальнейшем мы будем иметь случай не раз возвращаться к названной книге, которой нельзя не пожелать успеха в серьезной читающей русской публике.
Г-н Кривцов не делает указаний на предшествующую отечественную, правда, очень небогатую литературу. Из трудов русских, заслуживающих полного внимания, следует назвать работу г. Окса М.А. “Женщина как продуктивный деятель в сфере права и учения о кондикции” (Чтение в Одесск. юри-дич. обществе). Одесса, 1884.
[3] Талантливый франц. цивилист R. Saleilles, усматривая в новом Германск. уложении торжество принципа волеизъявления над принципом воли в положениях о юридич. сделке несомненным (ср. выше. С. 125, примеч.), выражает по этому поводу отношение психологии к праву в такой формуле:
la theorie des actes juridiques du Code allemand a cesse d’etre une psychologie juridique pour devenir une forme juridique de psychologie. Le droit a reconquis sa place a l’encontre de la psychologie; et ainsi le veulent les interets en cause, le credit social et l’equite generale. Du moins il est ainsi en matiere de droit civil et de transactions commerciales; car s’il s’agissait de droit penal, ce serait en sens tout oppose, dans le sens de l’individualisation psychologique, que devrait se faire l’orientation juridique (De la declar. de volonte. C. 217; см. выше. С. 82, примеч., идеи Шлоссмана).
[4] Дарение в подлинном смысле donantempauperiorern et accipientem locupletiorem facit (1. 5. § D. 8. 24 1).
[5] Причину и цель в составе сделки обезразличивает один немецкий писатель, как вогнутую и выпуклую поверхность того же тела.
[6] Границу той и другой далеко не легко провести со всей точностью, см. особенно: Wach. Handbuch d. deutsch. Civilprozessrechts. I. § 6.
[7] Трудное учение о causa изложено у г. Кривцова в четырех главах: I. Терминология источников; II. Предположения сторон при договорном обязательстве; III. Виндшейдовская теория; IV. Юридические последствия отсутствия или недостатков эквивалента (с. 15-ПО).
Автор трактует здесь обязательства, а не сделки вообще; но в изучении родственных явлений не всегда возможно провести точную и постоянную границу, если бы мы даже поставили себе это целью.
[8] Все указания литературные легко найти в названной книге г. Кривцова, где читатель заметит и такие оттенки мыслей, которых мы здесь не можем исчерпать, хотя считаем их важными для дела. В Пандектах Виндшейда для Voraussetzung. § 97 и след., но самое учение разработано им еще в 1850 г. монографически.
[9] См. выше формулу R. Saleilles.
[10] Развернуть из ст. 574 т. X, ч. I все богатство содержания латинской кондикционной системы столь же затруднительно, как и свести систему кондикций к одной этой или подобной формуле. Практика знает применение выраженного в ней общего принципа в массе самых разнообразных случаев, которые отчасти и разработала гл. 6 раздела II, кн. 2-й X т. Этим вопрос не ограничивается.
Учение должно быть расширено на целую область иных расчетов как частных лиц между собой (см. статью проф. Петражицкого в “Вести, права” за 1900 г. N I, II, III, особенно N I. С. 23-25, где автор освещает латинские категории примерами из любых систем), так и между казной и частными лицами (см. для примера последних т. X. Ч. I. Ст. 825 о несостоявшейся купчей крепости и возврате продавцу внесенных им при совершении акта крепости, пошлин).
Проект кн. V. Ст. 1059-1065 и объяснения. Т. 5. С. 375-408, ищет для этого учения основ в классической традиции. В 1903 г. Stammler публиковал работу об обогащении без достаточного основания по нов. немецкому кодексу.
