Мы установили выше (§ 45) понятие юридической сделки и рассмотрели два существенных реквизита волеизъявления, в ней выраженного. Для силы сделки необходима I) гражданская дееспособность лица (§ 46) и II) нужен, выражаясь словами нашего кодекса, непринужденный произвол и согласие (ст. 700 и 701).
Этот последний реквизит (II) составляет необходимое свойство волеизъявлений, направленных на изменение юридических отношений.
Мы пытались выше установить юридический смысл этих свойств волеизъявления и пришли, в связи с учением о принуждении и ошибке, к заключению, что наличность известных пороков волеизъявления не влечет за собой необходимо и всегда ничтожества сделки.
Понятия принуждения и ошибки введены действующими системами в границы настолько точные, что далеко не везде, где, в естественном смысле, могли бы быть указаны признаки несвободы или ошибки, непосредственно за сим должна следовать инвалидация сделки.
Право вовсе не ставит себе единственной целью ограждение дееспособных лиц от возможных воздействий на их волю со стороны и страхование их от ошибок. Наоборот, по соображениям высшего общественного интереса, волеизъявления ошибочные и вынужденные остаются, в известных пределах, эффективными, хотя бы с этим связаны были невыгоды и неудобства для субъекта сделки.
Эту переработку естественных свойств волеизъявления для целей юридических мы назвали внутренним формализмом воли в составе юридической сделки.
Изучая природу сделки, мы не можем остановиться и на этой только стороне ее строения, свойстве волеизъявления. Нам необходимо, наряду с этим, рассмотреть здесь же и третий необходимый общий элемент строения юридической сделки, именно:
III. Содержание или состав волеизъявления. Волеизъявление без определенного в юридическом смысле состава, без известного содержания не даст в результате юридического строения сделки.
Волеизъявление может быть сделано дееспособным, без всякого влияния на него со стороны, без всякой ошибки у самого субъекта сделки и не произвести никакого юридического эффекта, или произвести вовсе не тот эффект, на который волеизъявление было рассчитано.
Выше (с. 85) мы указали, что волеизъявление должно быть направлено на изменение правоотношений не в безразличной, так сказать, среде, а именно в составе того или другого юридического института.
Изъявляя волю, я, в смысле цивильном, достигаю изменения правоотношений, но именно только правоотношений, и отнюдь не более, не изменения, напр., самого института, к сфере коего данное правоотношение принадлежит.
Эффект волеизъявления достигается, таким образом, в составе сделки влиянием двух равнодействующих, акта моей воли, с одной стороны, и, с другой, того содержания, каким определяется состав соответствующего института. Это взаимодействие будет иметь всегда место, если состав данного института есть определившийся, установившийся.
Натурально, это будет иначе в таких условиях, когда институт есть еще только вырабатывающийся. В этих условиях будет необходимо ввести в состав самого волеизъявления такие подробности, отсутствие коих, при невыработанности института, могло бы лишить сделку необходимой для ее юридического эффекта определенности.
Объяснимся на примере. Мы сказали выше, что нельзя сделать эффективного волеизъявления без юридически определенного содержания. Итак, я изъявляю желание приобрести такой-то дом. Достаточно ли таких элементов волеизъявления, чтоб ими определилось в должной мере содержание юридической сделки?
Натурально нет, ибо, во-1-х, приобретение дома может быть достигнуто и вовсе не юридическими средствами; а затем, внутри дозволенных способов приобретения, мы требуем для юридического их эффекта такой определенности содержания, какой не представляет взятая нами формула.
Такого рода волеизъявление может послужить исходной точкой для предварительных переговоров о приобретении дома, но для формулировки юридической сделки оно недостаточно.
Если способы приобретения прав по имуществам в данной системе делятся на возмездные и безмездные, то будет ли достаточно определенным мое волеизъявление со стороны его содержания, если я прибавлю, что я хочу приобрести такой-то дом возмездным способом, куплей, за такую-то цену?
Ответ будет, натурально, зависеть от того, насколько определилось понятие купли в данной системе и какой юридический эффект вызывает приобретение куплей недвижимости для приобретателя. В избранном нами примере самый объект сделки недостаточно определен в юридическом смысле понятием купли дома.
Это может быть куплей недвижимости, но может дать содержание и совсем иного рода сделке, купли дома или строения на своз. А засим, под куплей недвижимости в старой нашей практике (см.: А. Ю., ряд Новгородских купчих под N 71 от I до XXXVII) вовсе не разумелось необходимо акта возмездного отчуждения вещи бесповоротно, в вечную и потомственную собственность приобретателя.
Проданные земля, дом, нормальным образом, подлежали выкупу продавца. Чтоб установить переход права собственности навсегда, потомственно, бесповоротно, надо было ввести в составе сделки особую квалификацию приобретения, в прок, в век, в дернъ, себе и детям, без выкупа.
Это свойство купли в век, себе и детям, из нормального состава сделки перешло в нормальное содержание самого института купли-продажи вещей в позднейшем и современном праве.
Продавец, который хотел бы оставить за собой право выкупа проданной вещи, должен в новых условиях особенно выговорить в свою пользу такую льготу, ибо ныне никто без этой оговорки не поймет и не истолкует волеизъявления продать, иначе как в смысле отчуждения безлетно и бесповоротно, по выражению Уложения царя А.М., покупщику права собственности на данную недвижимость. Исключение будут составлять только определенные виды недвижимостей, напр., в нашем праве имущества родовые.
Таким образом, содержание сделки купли-продажи недвижимости определяется в практике нашего времени не перечетом всех специфических признаков волеизъявления в составе сделки, а, во-первых, составом волеизъявления, и, во-вторых, содержанием совершенно, так сказать, объективировавшегося ныне института купли-продажи недвижимостей.
К этому объективному, типически определившемуся составу волеизъявления данной сделки могут опять привходить те или другие, усмотрением сторон внесенные, субъективные, в этом смысле, моменты состава волеизъявления, которые так или иначе модифицируют направление волеизъявления и юридический эффект сделки.
Из сказанного ясно, что некоторые элементы строения института вырабатываются, в смысле историческом, под прямым и непосредственным воздействием волеизъявлений, как они нормально практикуются.
Этой исторической стороны вопроса мы не будем больше касаться. Такой процесс выработки содержания гражданских институтов из состава сделок легко наблюдать на любом их виде, на праве договорном, на залоге, на завещаниях и проч.
Для нас здесь, по вопросу о содержании волеизъявления, будет любопытнее остановиться на сравнительном сопоставлении исторически уже определившегося содержания одного и того же института в двух разных системах.
Для примера мы возьмем куплю-продажу движимостей в латинском и нашем праве. Степень разработки этого института в той и другой системе покажет нам, в каких пределах может колебаться неизвестность содержания сделок однородных в двух разных системах.
Я продаю движимость покупщику N. Известно, что для перехода права собственности на вещь в латинском и нашем праве необходима передача (традиция) покупщику проданной вещи.
Когда совершен договор купли-продажи, то, при действии латинского института, содержание сделки будет истолковано в том смысле, что на покупателя, с момента договора, перейдут все плоды и приращения вещи (commoda rei), но вместе с этим на него ляжет и так назыв. periculum interims et deteriorationis.
Мы берем только эту сторону вопроса. Итак, чего хочет приобретатель, совершая эту сделку, это ясно из его волеизъявления и из состава института. Он хочет передачи ему вещи, а до передачи несет на себе риск ухудшения или гибели вещи и вместе приобретает все выгоды ее доходности и приращений с момента заключения договора.
Откуда мы раскрыли все это содержание сделки? Из волеизъявления приобретателя в составе определившегося латинского института купли-продажи.
Даст ли нам такое же волеизъявление эту меру определенности содержания сделки в составе нашей действующей системы, т. X, ч. I? Далеко нет! За исключением вопроса о повышении цены проданной, но не переданной вещи, о коем трактует ст. 1513, других эвентуальностей за этот промежуток времени наше законодательство не разъясняет вовсе.
Ввиду этого было бы несомненно полезно предусматривать всякий раз особо эти эвентуальности в составе самого волеизъявления.
Вот что мы хотели сказать, утверждая выше, что содержание сделки определяется при помощи двух равнодействующих, волеизъявления лица и состава данного института.
Вопрос о том, что, собственно, влияет на изменение правоотношения, когда на такое изменение направлена юридическая сделка, принадлежит к числу крайне спорных в современной цивилистической немецкой литературе. Есть ряд писателей, которые объясняют эффект сделки действием волеизъявления.
Causa efficiens перемен лежит именно в направленной к этой цели воле лица, совершившего сделку.
Практический смысл этого учения был бы тот, что то, чего я не хочу, что не входит в содержание моего волеизъявления, то не войдет в состав сделки и не будет иметь юридического действия. Такой взгляд находим из виднейших писателей у Виндшейда (Pand. § 69, пр. 1а)[1].
Убедиться в односторонности этого учения кажется нам далеко не трудным. Люди, совершая акты юридические, далеко, конечно, не всегда представляют себе вполне юридический эффект своих волеизъявлений. Но все же обыкновенно они имеют в виду, так сказать, “эмпирический” (Bechmann) результат выраженной ими воли именно в области права.
Регельсбергер хорошо выражает то же, говоря, что, совершая сделку, мы принимаем обыкновенно все содержание института, не изучая его на деле, а допуская, что общая норма всегда более или менее удобоприемлема.
Значит ли, однако, что именно только тем, что мы себе представляем, и должен ограничиваться эффект юридической сделки? Такая мысль была бы, несомненно, ошибочной. Поэтому реакция против указанного учения Виндшейда совершенно понятна.
Писатели другого направления, однако, вместо того чтоб сделать поправку учения Виндшейда, идут гораздо дальше цели и утверждают, что действие сделки зависит вовсе не от содержания волеизъявления, а всецело от состава данного института.
Юридический эффект сделки ставят, таким образом, в исключительную зависимость от объективной нормы, от закона. К этому кругу писателей принадлежат, между прочим, Лотмар, Шлоссман, Бехман, мнения коих тоже далеко не одинаковы (см.: Enneccerus. Rechtsgeschaft. С. 18 и след.).
Выше мы пытались в нашей конструкции объяснить силу сделки сочетанием момента воли с содержанием института[2]. Это общее положение, которого весь смысл может быть уяснен лишь при изложении конкретного содержания сделок разного типа, обращенных к тому или другому институту данной системы.
Однако в общем смысле нашу мысль мы можем здесь же пояснить примером. Возьмем институт наследования умершему. Допустим, что в составе этого института в данной системе удержались явные следы старого взгляда на обязанность наследника очищать душу умершего наследодателя от лежащих на ней тягостей.
На этой основе выработалось положение, что принявший наследство отвечает за долги наследственной массы ultra vires. Пусть в данном случае принявший наследование не только не знает соответствующих статей действующего законодательства (у нас это ст. 1259, т. X, ч. I), но и вообще очень далек от подобных “устаревших” воззрений.
Возможно ли ограничить состав акта приступа к наследству тем только содержанием, которое доступно разумению наследника, т.е. одними стяжаниями, допуская, что он остального действительно не знал?
Это вопрос о неведении или ошибке не по отношению к содержанию сделки, выраженному в самом волеизъявлении, а по отношению к нормам закона. Известно, что наше законодательство, как и многие другие, не допускает отговорок, основанных на неведении закона, когда он был обнародован установленным порядком (ст. 62 Осн. Зак.).
Этот общий принцип не исключает, однако, возможности ошибки или незнания существенных элементов строения какого-либо института гражданского права или же неправильного и ошибочного его разумения. Ошибка или незнание в вопросах права составляет предмет особой разработки в классической литературе.
Как известно, в общем латинское право считало ошибку в факте извинительной, ошибку в праве неизвинительной. Нет, однако, сомнения, что в отдельных случаях результат может быть обратный, т.е. что ошибка в праве именно окажется извинительной.
Это может условливаться трудностью в данном вопросе найти вполне несомненный выход из спорных мнений[3], а затем и личными свойствами заблуждающегося (у римлян – женщинам, когда дело шло не о выгоде, а об убытке, воинам, простолюдинам, ошибка в праве, как известно, не всегда вменялась).
При этом по общему правилу, лицо, ищущее экскульпировать свою ошибку, обязано доказать не только ее наличность, но и извинительность ее для него[4].
В интересах незыблемости юридических сделок было бы, натурально, весьма важно искать заранее уверенности, что лицо, совершающее ее, ясно представляет себе все юридическое содержание[5] совершаемой им сделки. Выполнить, однако, это в области гражданских правоотношений, не стесняя свободы и легкости обмена, дело до крайности трудное.
Итак, возможность ошибок в праве и трудность их поправок ложится обыкновенно своей тяжестью на совершающих сделки. Только в отдельных случаях закон предусматривает необходимость особой уверенности в том, что лица, вступающие в сделку, знают все, к чему их обязывает по закону их волеизъявление.
Французский кодекс предписывает в самый день вступления в союз супружеский прочтение, через officier de l’etat civil сторонам (т.е. брачующимся), в месте, где совершается обряд гражданского бракосочетания, в присутствии четырех свидетелей, всех документов, касающихся их гражданского состояния и обрядностей совершения брака, и шестой главы титула кодекса “О супружестве” (это 5-й тит. 1-й кн.) “О взаимных правах и обязанностях супругов”, после чего officier de l’etat civil выслушивает волеизъявление сторон вступить в супружество и именем закона объявляет бракосочетание совершившимся, о чем тут же составляется надлежащий акт (art. 75).
В этом образце как нельзя лучше видны все моменты сделки: 1) дееспособность, 2) матримониальное волеизъявление, 3) ясность из состава указанного титула всего содержания принятых на себя сторонами взаимных прав и обязанностей, 4) обрядовая сторона.
Наше законодательство требует, при совершении юридических сделок с соучастием нотариуса, чтобы последний допросил участвующих в акте, действительно ли они по доброй воле желают его совершить и понимают ли его смысл и значение (Пол. о нотар. части. Ст. 89).
Старое общее и подробное наставление (надсмотрщикам) о совершении и свидетельствовании актов требовало, чтоб содействующее публичные органы предостерегали простых людей от таких распоряжений, которые впоследствии могли бы служить к их ущербу (т. X. Ч. I, прил. к ст. 708, ст. 63).
Последнее постановление взято из петровской инструкции надсмотрщикам 1719 года и в составе теперь действующего Свода вовсе не разработано в ближайшем его применении к цивильным последствиям сделок, совершаемых людьми простыми нередко, конечно, к прямому их ущербу.
Если мы берем, таким образом, волеизъявление в составе сделки в прямой связи его с тем или другим гражданским институтом, то нам нет надобности особенно указывать, что содержание волеизъявления не должно быть противным закону, безнравственным, невозможным в смысле его выполнения.
Это само собой разумеется. Законодательство наше, однако, не раз возвращается к позитивному определению состава и содержания сделки именно с этой стороны.
Публичные органы, содействующие совершению актов, обязаны наблюдать, чтобы в условиях не было допускаемо распоряжений противозаконных (указ. ст. 63. П. 1) и ябеднических вымыслов (там же. П. 2. Ст. 63, исключ. в изд. 1900 г.); то же точнее в ст. 90 Полож. о нотариальной части, где предусмотрено содержание актов, “противных законам, ограждающим порядок управления, общественную нравственность и честь частных лиц”.
Немецкое гражданское Улож. 1896 г. идет много далее в общих легальных определениях, касающихся содержания юридических сделок. § 138 установляет ничтожество юридической сделки, противной добрым нравам, а затем определяет: ничтожна в особенности та юридическая сделка, посредством коей кто-либо, эксплуатируя крайность, легкомыслие, неопытность другого, выговаривает себе или третьему выгоды, явно не соответствующие действиям, за которые они обещаны и стоимость которых они очевидно превосходят.
Общие положения нашего Проекта признают недействительность сделки, противной закону, добрым нравам и общественному порядку (ст. 88 и 89). Статья 138 германск. Улож. гораздо содержательнее.
Об этих статьях и выраженных в них принципах мы будем иметь случай говорить в учении о толковании юридической сделки. Применение этих принципов в практике суда составляет наиболее важную и трудную сторону дел.
Статья 138 нем. Улож. составляет, несомненно, обобщение легальных мер, которые в последние три десятилетия очень заботили законодательство австрийское, прусское, французское, отечественное, английское даже, и направлялись против крайних консеквенций либеральных экономических доктрин в вопросах о высоте роста, тяжких неустойках и штрафах, под гнетом коих страдали особенно массы людей рабочего класса, заслуживающего лучшей участи.
Выполнение благородной задачи, натурально, тем труднее, чем шире указанная формула захватывает все стороны гражданского обмена в общем понятии юридической сделки. Однако только именно в этом широком применении, а не в частностях, может найти себе удовлетворение чувство справедливости.
Статья закона способна, конечно, указать лишь цель, к которой надлежит идти в этом деле, и только продолжительное и настойчивое преследование этой цели здравой практикой приблизит нашу действительность к этим pia desideria современного законодателя.
[1] Die Rechtsordnung lasst die Rechtswirkung desswegen eintreten, weil sie von dem Urheber des Rechtsgeschaftes gewollt ist.
[2] Эндеман выражает эту мысль так: стороны создают фактический состав сделки, и только его; правопорядок создает юридические последствия, и только их (Lehrbuch. I. 8-е изд. С. 288, прим.).
[3] Savigny. System. III. С. 336 и след.
[4] Для французской литературы см. сочинение Vareilles-Sommiures. Etude sur l’erreur en droit romain et en droit francais.
[5] Имперский немецкий кодекс сопоставляет реквизит действительного знания (Kennen) и обязательного знания (Kennenmussen) как равнозначащие моменты в составе сделки (art. 122, 166).
