В тексте нашей книги изложена краткая история литературы о прикреплении; там указано, что:
а) Старейшее и некогда господствовавшее мнение признает единственным основанием прикрепления волю законодателя (именно царя Федора Иоанновича, т. е., точнее, правившего тогда государством Бориса Годунова, и именно в 1592 г.).
Этого мнения держались столь авторитетные историки, как Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, И. Д. Беляев. В новейшие времена того же взгляда держится В. И. Сергеевич (с некоторой незначительной поправкой даты).
б) В первый раз правильность этого мнения заподозрена М. П. Погодиным в статье его, появившейся в 1858 г.: «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права»? В ней лишь отрицается прежний взгляд, но недостаточно решается вопрос о других основаниях для прикрепления. В 1884 г. проф. Энгельман примкнул к воззрению Погодина и присоединил к нему несколько новых веских соображений.
В 1885 г. появилось исследование проф. Ключевского о том же предмете, в котором он также, отвергая законодательное прикрепление в конце XVI в., утверждает, что прикрепление образовалось постепенно и раньше вследствие бытовых (экономических) условий жизни крестьян, или, как он сам выражается, «из кабального права, посредством приложения служилой кабалы к издельному крестьянству», или «из принципа долгового холопства».
Фактическая сторона исследования г. Ключевского очень любопытна, но юридическая конструкция его положений (смешение прикрепления с служилой кабалой и вывод этой последней из долговых сделок) не состоятельна.
К мнению проф. Ключевского примкнул и г. Лаппо-Данилевский, который, разбирая книгу проф. Дьяконова, упрекает этого последнего, что он «довольно случайно в числе основных причин, вызвавших крестьянскую старину… указывает на задолженность крестьян, сопряженную с личной зависимостью должника от кредитора, и, следовательно, намекает на то (мы увидим ниже, что не намекает, а прямо выражает), что самая старина, поскольку она зависела от задолженности крестьян, не имела самостоятельного значения в процессе прикрепления» (с. 59).
Сам г. Лаппо-Данилевский, вопреки г. Дьяконову, на первый план ставит задолженность, а старину (давность) считает «производным фактором».
в) В первом издании своего «Обзора ист. рус. права», вышедшем в 1886 г., я имел перед собой два упомянутых воззрения на предмет. Остановив свое внимание на том, что в многочисленных случаях бытового прикрепления до Бориса Годунова речь идет о «старинных крестьянах», или старожильцах, я пришел к убеждению, что здесь скрывается ключ к разгадке.
В то время я занимался вопросом о крестьянах Западной России, где, как известно, никогда не было издано закона об общем прикреплении, между тем в XVI в. оно стало повсеместным; закон (статут) определил, что крестьянин, просидевший на земле одного владельца 10 лет, теряет право выхода.
Нового в этом законе было только назначение 10-летнего срока давности. Сама же по себе давность существовала много раньше: «отчичи» — наследственные владельцы крестьянских участков — издавна не пользовались правом перехода.
Закон лишь обобщил практику, не вводя ничего нового; устав о волоках, т. е. об описании и измерении земель половины XVI в., вполне соответствующий московским писцовым книгам, рассматривает крестьянина, севшего на волоку, как вечного колона, не имеющего права уйти, разве найдется охотник сесть на его место, но волочная система должна была обнять всю территорию государства, следовательно, таких охотников неоткуда было и взять.
Такие факты (которые для северной России нельзя даже назвать аналогическими, так как они относятся к такому же русскому народу и одинаковому быту в экономическом, культурном и прочих отношениях), а равно и свидетельства туземных московских памятников (о давнем бытовом прикреплении) расположили нас прийти к такому выводу в первом издании нашей книги (с. 115): «Крестьянин, фактически не могший воспользоваться правом перехода долгое время, становился исстаринным и терял это право навсегда».
Почему он не мог воспользоваться правом перехода, это (в приблизительных чертах) было тогда же указано нами на с. 111–115 нашего курса (1-го изд.). Но эти указания имеют, так сказать, обстановочный характер: крестьянин мог засидеться и по другим причинам.
Он мог быть не только состоятельным, но даже богатым (как тот, которого митрополит пожаловал целой деревней), но во всяком случае он «исстаринный». Юридическое основание прикрепления есть только давность.
г) 12 лет спустя после выхода 1-го издания нашей книги, появилось специальное исследование проф. Дьяконова: «Очерки из истории сельского населения в Московском государстве XVI и XVII вв.», 1898; эта книга была предварена его же брошюрой: «К истории крестьянского прикрепления» — 1895 г. Новому автору предстоит выбор между тремя вышеизложенными мнениями, ибо трудно было допустить, чтобы явилась возможность четвертого самостоятельного.
Действительно, казалось, что он остановился также на мысли о давности, как основании прикрепления, отвергнув мысль о единовременном законодательном прикреплении; в главной первой части своей книги он трактует о старожильстве, как причине прикрепления, и свой собственный общий вывод формулирует почти буквально сходно с нашим, а именно:
«Крестьяне, лишенные возможности (вследствие задолженности) воспользоваться правом перехода, стали рассматриваться, как утратившие это право в силу давности или старины» («Очерки». С. 95).
Сличая это положение с нашим, только что приведенным, находим разницу только в упоминании о задолженности, остальное — сходно. При этом проф. Дьяконов говорит однако, будто я не решился предложить какого-либо определенного ответа относительно причин и условий старожильства (с. 73).
Хотя в нашей книге и содержалось, как упомянуто, приблизительное, довольно подробное изложение экономических условий, но, действительно, от определения всех условий возникновения давности мы и теперь отказываемся, ибо внутреннее творчество обычных норм всегда скрыто от глаз историка.
Хотя сроки давности (до установления их в законе) могли быть очень разнообразны, но у проф. Дьяконова (с. 48, «Очерки») отмечено: «Еще в XV в. перезванные крестьяне после 10-летнего жительства приравниваются старожилам». Мы не доводили речи до такой точности.
Итак, казалось, что мы вполне согласны с проф. Дьяконовым: прикрепление является результатом давности, а давность (между прочим) является последствием экономических причин. — Но в книге проф. Дьяконова содержится нечто и совсем другое: он не согласен принять простое понятие о давности. По его мнению, из одной только давности прикрепления произойти не могло.
В виде возражения нам, он (на с. 22–23 «Очерков») говорит: «Сам по себе принцип давности не мог бы и найти применения в договоре аренды, если бы этому не содействовали обстоятельства побочные, вроде, например, хозяйственной зависимости (?), задолженности срочного арендатора собственнику земли».
Надо помнить, что в сделке между владельцем и крестьянином не владелец берет крестьянина в аренду, а крестьянин — землю. Арендатор, конечно, не может сделаться собственником по давности; но землевладелец не есть арендатор. — Казалось бы, что исследователь, остановившийся на признании давности, как основе прикрепления, уже не может в то же время перейти к признанию другого основания, противоположного ему.
Если крестьянин попадает в крепость потому, что не может заплатить владельцу долга, то, конечно, он может попасть в кабалу и через год и менее того, т. е. отнюдь не будучи старожильцем, а главное он потеряет право перехода в силу долговой кабалы, а не давности.
Наоборот, крестьянин, просидевший множество лет на одном месте и не задолжавший, будет старожильцем; он (согласно с первой половиной мнения проф. Дьяконова) станет прикрепленным. Надо выбирать что-нибудь одно. Поэтому мы не можем признать удачным соединение нашей мысли о давности с мнением проф. Ключевского о «холопстве долговом».
Справедливость требует сказать, что в последнее время мысль проф. Дьяконова становится определеннее, склоняясь к признанию давности за единственную (правовую) основу прикрепления и вместе к признанию того, что эта давность могла возникнуть не из одной задолженности; в статье «Заповедные лета и старина» (помещением которой он почтил нас в «Сборнике статей по истории права», 1904 г., посвященном нам) он проводит параллель истории закрепощения наших крестьян и закрепощения колонов по Фюстен-Куланжу, Эсмену, Шультену, Бодуэну и др. Бодуэн, между прочим, указывая причины, почему колон, будучи свободным, засиживался на земле владельца и допускал образование давности во вред себе, говорит:
«По закону (droit), конечно, колоны имели право бросить эту землю, но в действительности его удерживали всякого рода обстоятельства: привычка жить именно здесь, естественная привязанность земледельца к земле, бедность» и т. д.
Приведя такие выдержки, проф. Дьяконов заключает: «Итак, в западном средневековом праве и давность и задолженность играют заметную роль в истории прикрепления сельского населения. В литературе соотношение между этими явлениями не вполне установлено.
По крайней мере в числе условий для применения давности к договору аренды (см. выше), наряду с задолженностью, указываются и другие моменты, как привычка к месту поселения, злоупотребления землевладельцев» и т. д. (с. 120).
Мы считаем большим несовершенством нашей историко-юридической литературы, что она должна искать поучительных выводов в других литературах, относящихся к странам, весьма отдаленным и несхожим с нашей, тогда как под руками у наших ученых огромная масса богатых параллелей в русской стране, жившей в условиях, совершенно одинаковых. Киев, Полоцк, Витебск, Могилев, Минск не за горами, и памятники истории этих стран изданы в большом числе на русском языке.
Из них ясно видно, что русские крестьяне, владевшие наследственно землей со времен Витовта, а может быть и раньше — со времен дотатарских, зажиточные и не бродяги, когда их село или волость пожалованы в частное владение какому-нибудь дворянину или монастырю, продолжали жить на собственных (как они думали) землях, ни у кого не брали подмоги и ссуды, никому не должали, а в силу заседелости становились прикрепленными. Элементы же легковесные, бродяги бездомные пользуются правом перехода.
