Современные кодексы находятся в этом учении под общим и очень выраженным влиянием латинского права[1]. В составе Общей части (в Остз. код. Кн. 4. Разд. 1. О юридических сделках вообще. Ст. 2981-2989 о принуждении) теперешних кодексов приводятся положения, знакомые из пандектных систем, и в общем мы на них здесь останавливаться не станем.
Характернейшую для внутреннего формализма воли тезу дает нам знаменитый текст Юлия Павла, возбуждавший во все времена массу истолковательных попыток между юристами. Si metu coactus adii hereditatem, puto me heredem effici, qvia qvamvis si liberam esset noluissem, tamen coactus volui; sed per praetorem restituendus sum, ut abstinendi mihi potestas tribuatur (1. 21. § 5. D. 4. 2).
Итак, нет сомнений, что сделка, вынужденная силой, не теряет формальной действительности по одному этому обстоятельству, и все, что допущено со стороны претора против юридических последствий такого акта, ограничивается предъявлением спора в течение короткого, обыкновенно годового, срока (ср.: Нов. герм. улож. Ст. 123 и 124).
Наше законодательство в составе Гражданского[2] кодекса, в Положениях его общих[3], постановляет: произвол и согласие (как условие действительности сделок, см. выше) должны быть свободны. Свобода произвола нарушается 1) принуждением и 2) подлогом.
Мы будем говорить здесь только о принуждении.
Естественно, что как только в системе преторской римской и в нашей действующей дозволено было оспаривать силу сделки (или способа приобретения прав) доказываньем принуждения или насилия, под влиянием коего последовало волеизъявление, как и там и тут у нас явилась настоятельная необходимость установить с юридической точностью понятие и квалификацию того насилия или принуждения, которое способно дать основание для признания судом недействительности юридической сделки.
Закон наш говорит в рассматриваемых статьях не о vis absoluta, a о так назыв. vis compulsiva. Таков смысл статьи 702. “Принуждение бывает, когда кто-либо, быв захвачен во власть другого, принуждается к отчуждению имущества или к вступлению в обязательство насильственно, страхом настоящего или будущего зла, могущего постигнуть его лицо или имущество”.
Проект формулирует понятие принуждения, в ст. 61, крайне сжато, с некоторыми поправками ст. 702, о коих будет сейчас сказано.
Нет сомнения, что весь состав статьи 702 может иметь место и не дать никакого повода к оспариванию сделки, если metus не есть injustus ex parte inferentis, т.е. если и захват и угрозы произведены призванной к этим актам властью в тех случаях, где подобный образ действия имеет свое легальное основание.
Французский кодекс предусматривает возможность ссылки на принуждение для инвалидации сделки в таких случаях, где весь metus составляет простая crainte reverentielle envers le pere, la mere ou autres ascendants (почтительный страх перед старшими), sans qu’il y ait eu de violence (без наличности каких бы то ни было насильственных действий, Code civ. Art. 1114). В этих случаях страх не инвалидирует силы сделки.
Немецкая практика предусматривает вопрос, будет ли ничтожной уплата долга, когда я вынудил ее угрозой? И отвечает, конечно, отрицательно, хотя бы самый акт угрозы и представлял собой противозаконное действие (ты будешь избит, если не уплатишь в срок). Если, однако, вынужденное действие составляет дарение, тогда сделка может быть инвалидирована (Konrad Cosack. Lehrb. des deutsch. Burg. R. § 65[4]).
Будет ли угроза жалобой духовной власти[5] со стороны девицы, которой выдано денежное обязательство для устранения ее притязаний к обманувшему ее надежды сожителю, достаточным основанием для признания недействительности обязательства? Мы этого не думаем, хотя в нашей практике есть по этому поводу колебания.
Указание в ст. 702 особого признака насилия в словах, быв захвачен во власть другого, не существенно для понятия принуждения, устраняющего свободу произвола. Этот признак взят кодификаторами в состав статьи 702 из гл. X, ст. 251, Улож. царя А.М., где читаем: “а будет кто напишет на кого в большом долгу заемную кабалу, или иную какую крепость в большом деле за очи и написав ему крепость зазовет его к себе или к иному кому-либо на двор и велит ему к той крепости руку приложить”[6].
Конец мы сейчас укажем. Но ввиду несомненно казуистического характера этого положения следует видеть в нем лишь тот путь, который ищет себе пробить нормальный процесс, направленный, в случаях принуждения, на обнаружение подлинной воли потерпевшего. На каждом отдельном признаке понятия нет, в этих случаях, основания останавливаться как на существенном для самого понятия.
За этой несущественной чертой принуждения указанная статья, не ограничивая, подобно Уложению, споров по поводу принуждения одними большими делами, определяет, какого рода угроза должна быть рассматриваема как достаточная для того, чтоб подавить свободный произвол и вынудить к совершению требуемого акта. Это должен быть страх настоящего или будущего зла, могущего постигнуть лицо угрожаемого или его имущество (702).
Определение свойства страха для этих случаев составляет заботу всякого развитого законодательства и юриспруденции. Старое право шло к устранению наветов в принуждении и угрозах путем угроз тяжкими наказаниями тем, кто лживит подлинные акты (то же ныне, см. ст. 704-706)[7]. Позднейшие нормы ищут установить постоянные признаки, при которых угроза может действительно заставить угрожаемого предпочесть меньшее зло большему.
Право римское требовало, чтоб это был metus non vani hominis, не пустой страх, а такое опасение, которое может поколебать волю солидного человека (homo constantissimus 1. 6 D. h. t).
Французское законодательство допускает понятие насилия, violence, только при условии qu’elle est de nature a faire impression sur une personne raisonnable, когда при сем угроза внушает страх значительного, сейчас наличного зла (mal considerable et present) для лица или имущества угрожаемого (1112).
Нельзя не сказать, что это прием весьма целесообразный для улучшения старого метода угроз наказаниями за лживые обвинения. Но и этот комментарий к свойству страха еще все-таки недостаточен, чтобы служить надежным практическим руководством для судьи в трудной задаче исследования внутренней стороны волеизъявления.
Ввиду этого указанный article требует, для определения действия угрозы в каждом данном случае, внимания к возрасту, полу и общественному положению лица (on a egard a l’age, au sexe et a la condition de la personne).
Указанные здесь признаки угрозы тщательно выработаны в Cod. civ. на совершенно точной основе пандектных текстов и еще ближе разработаны и приноровлены к разнообразию жизненных явлений тоже в духе позднейших латинских учений[8].
Все, что в нашей статье 702 выражено слишком обще, с одной стороны, и, с другой, не досказано, лежит, скорее всего, на ответственности кодификаторов.
Ссылка на гл. X, ст. 251, Ул. ц. А.М., которая одна подведена под статьей 702, ничем не оправдывается, ибо ст. 251 Ул. совсем не содержит в себе требования страха настоящего или будущего зла, могущего угрожать лицу или имуществу. По существу, это условие, до крайности широко поставленное и вовсе не соответствующее ни art. Cod. civ. (1112), ни латинской системе[9].
Такое зло, которое еще когда-то, в будущем, может угрожать лицу или имуществу, разве в очень редких случаях способно носить характер неотвратимого, против которого нет других средств, кроме подчинения вымогательствам и насилию. Чтоб дать юридическую определенность таким угрозам, их надо разработать в частностях, чего не делает наш закон вовсе.
Если мы, таким образом, находим признаки принуждения, данные статьей 702, до крайности широко поставленными и не соответствующими ни национальной, ни латинской традиции, то, с другой стороны, ограничение настоящего или будущего зла имуществом или лицом только самого угрожаемого представляет собой столь же неудачное отступление, опять и от национальных и универсальных традиций, не имеющее за себя никаких оснований и соображений.
Известный текст Юлия Павла (1. 8, § 3 D. 4. 2) справедливо указывает, что родителей, по их любви к детям, гораздо легче напугать угрозами, направленными на их детей, чем на них самих (… qvum pro affectu parentes magis in liberis terreantur).
Французский Code допускает инвалидацию сделки по поводу насилий, направленных не только против самой partie contractante, но и против ее супруга, или против нисходящих и восходящих ее родственников (sur son epoux ou sur son epouse[10], sur ses descendants et ses ascendants, art. 1113).
Нет никакого сомнения, что эти положения, хотя чуждые нашему кодексу, несравненно ближе соответствуют и нашим нравам, и нашему правовоззрению, чем сухая и черствая статья 702 т. X, ч. I.
Аргументировать это нетрудно с помощью того же Уложения ц. А.М., из коего взят не существующий в нем страх будущего зла, могущего постигнуть мое лицо или имущество, и опущена семейная солидарность, так ярко выраженная в положениях того же Уложения о вознаграждении потерпевших членов семьи за обиды то вдвое, то вчетверо, то вполы против главы семьи (см. т. 1. С. 298).
Мы уходим, таким образом, благодаря неумелым приемам кодификации, в отдельных и далеко не маловажных пунктах, с нашим “национальным” кодексом много дальше от национального правосознания, чем совершенно чужие для нас, но хорошо составленные кодексы иноземных прав. В этом отношении проект дает вполне целесообразную поправку, распространяя действие страха на совершающего сделку не за себя только, а также и за его близких (ст. 61).
Дальнейшая и очень существенная недомолвка нашего кодекса в этом вопросе заключается в том, что в нем вовсе нет указаний на связь насильственного действия с актом, к коему это насилие побуждало потерпевшего.
Нет сомнения, что надлежит самым точным образом локализировать действие страха, возбужденного со стороны, иначе и здесь результаты будут уходить далеко за пределы желательного.
Западные кодексы, ввиду классического образца, допускают оспаривать именно только ту сделку, которую вынуждали совершить, не любую, какая по этому поводу могла быть совершена потерпевшим (С. с. Art. 1111, имп. К. Art. 123, 1. 9, § l h. t.)[11].
Уложение ц. А.М. и в этом отношении стоит ближе к делу и лучше дает разуметь его сущность, чем неуклюжая абстракция X т., ч. I. В Уложении видно, что речь идет об определенной кабале или крепости, которая подписана неволей.
Том X не дает ничего конкретного, ничего осязательного, ибо формулирует лишь самым общим образом указанные признаки принуждения по отношению к способам приобретения прав на имущество вообще.
Больше точности видно в определении дальнейших реквизитов, коими условлена инвалидация сделки, вынужденной угрозами. Уложение требует немедленной явки (того же дни, како над ним, т.е. потерпевшим, такое дело учинится), а затем челобитья потерпевшего об очной ставке и о сыску вскоре, дни в три, или в четыре, и большое в неделю (см. ст. 251 гл. X).
Буквально то же повторяет ст. 703 т. X, ч. I со ссылкой на указанную статью Уложения. Едва ли, однако, при изменившихся бытовых условиях, эта буквальность передачи статьи Уложения составляет достоинство кодификации. Скорее здесь можно бы допустить те обобщения, которые допущены далеко не кстати в другом месте.
Думается нам, что смысл реквизитов Уложения весь в том только, чтобы побудить заинтересованного к немедленному оглашению события. И это едва ли не лучше достигается формулой, которую находим теперь в составе имп. немец. Улож.
Здесь для подобного случая указан срок предъявления спора не днями (три, четыре дни и не более недели), а отвлеченно – без умышленного промедления, ohne schuldhaftes Zogern, что, кажется нам, соответствует много больше не только существу дела, но и настоящему смыслу статьи 251 Улож. ц. А.М. Затем немецкое Уложение добавляет, что подобный иск может вообще быть предъявлен в течение годового срока.
Французский Code, совершенно в духе всего института, дополняет, что нельзя опровергать силы сделки, по поводу принуждения в случаях молчаливого или именно выраженного ее одобрения впоследствии, или же пропуска положенного для реституции срока (art. 1115), из чего еще раз становится ясным, что подобные пороки волеизъявления не делают его ничтожным по праву (de plein droit, ipso jure), а лишь допускают признание недействительности вследствие спора или опровержения его силы со стороны потерпевшего (art. 1117).
Чрезвычайно любопытно и характерно для действующего русского права стремление закона допускать и изыскивать в труднейших проблемах юстиции (для браков, заключенных по насилию, и для судьбы детей, родившихся в недействительном браке), и доныне, в видах умаления тяжких последствий инвалидации юридических актов для потерпевших, экстраординарные способы действия, к каким в подобных случаях прибегала и латинская практика (преторские экстраординарные когниции).
В таких случаях суд повергает судьбу невинно потерпевших Высочайшему воззрению (т. X. Ч. 1. Ст. 133). Это власть (imperium) противодействия ригоризму норм, который может в отдельных случаях претить нравственному чутью человека. Это, стало быть, сила, идущая навстречу самому праву, выделение вопроса вовсе из общепринятых норм, предел индивидуализации, допускаемый только в крайности.
Здесь своего рода помилование (clementer agit praetor… 1. 14 § 1 D. h. t, как выражается в одном случае Ульпиан). Но это в действующей системе только для вопросов права семейного. В сфере институтов имущественных применение подобного метода встретило бы гораздо более серьезные препятствия.
Проект вносит в вопрос о сроке для инвалидации сделки вообще (о чем подробности позже) и признании недействительности вынужденного брака в особенности существенные изменения действующей системы.
По отношению к детям “от брака, признанного недействительным”, Высоч. утвержд. мнение Госуд. Сов. 1902 г. (Собр. узак. N 562. Отд. I) сохраняет за ними уже отныне права детей законных, а по отношению к тому из супругов, который был вовлечен в брак насилием или обманом, удержано в силе право суда повергать его участь на милостивое воззрение Императорского Величества (см. новую редакцию ст. 133 в указан. Высоч. утв. мнений Государств. Сов. 1902 г.).
[1] См.: Пандектные учебники. Из специальных трактатов особ.: Schlieman. Die Lehre v. Zwang (1861 г.). Ст. Kohler Jos. в Jahrb. Ihering’a B. 25. Есть и русские работы, указанные Анненковым; см. также: Поворинский. Систем, указ. 2-е изд. (1904).
[2] Наряду с этим идут положения Уголовного кодекса. Ст. 1545-1548 (угрозы), 1601 и след. (завладение), 1686 и след. (принуждение к даче обязательств) и проч., причем наше законодательство далеко не так оконченно обособляет vis ас metus в цивильном смысле от действий преступных, как это видим в западных системах.
[3] Есть и особые, напр., для брака. Т. X. Ч. I, и ст. 37. П. 1, и ст. 133, о чем позже.
[4] Вопрос о противоправности угрозы очень спорен. Литература у немцев обильна. См.: Эндеман. Учебн. Т. I. § 72. Примеч. 17, 22, 23 и полемику с v. Blume по вопросу о применении ст. 123, где показан признак противоправности (widerrechtlich), и ст. 138, где речь идет о добрых нравах (gegen die guten Sitten), к разным случаям и особенно к вымогательству гонорара со стороны хирурга от близких оперируемого (ст. Блуме в Jahrbuch. Ihering. T. 38. С. 226 и особ. 259).
[5] Опасение, которое вызывает жалоба обиженной девушки, заключается в том, что духовная власть может де не допустить венчания обидчика с другой девицей.
[6] Вся статья носит совершенно казуистический характер. Предположен подлог с соучастием площадных подьячих. Для сыска необходима челобитная.
Санкция закона выражена уже общее и за всякую нарядным делом по неволе (в старых памятниках вместо неволи встречается выражение вымученная кабала) взятую кабалу указано тяжкое наказание, кнут, тюрьма, а площадным подьячим отсечь рука; ст. 254 указывает крайне характерную для эпохи угрозу тяжкими наказаниями для тех, кто лживить будет крепость прямую, а не нарядную.
[7] То же в изобилии дают памятники средневековой юстиции на Западе. См., напр., у Jobbe-Duval. Etude historique sur la revendication des meubles. 1881, где много указаний и на немецкие исследования.
[8] Ср. особ.: Савиньи. System. Т. III. § 114; то же в изд. Code civ. Dard с указаниями на пандектные тексты. Такие же указан, сделаны в официальн. изд. Свода гражд. узакон. губерн. Прибалтийск.
[9] Metum praesentem accipere debemus, non suspicionem inferendi ejus (L. 9 pr. D. h. t). Если бы наш кодекс ввел еще угрозу оклеветания, то это потребовало бы особого толкования. Неотвратимость зла составляла в латинской системе тоже важную черту угрозы (… impetus qvi repelli non potest L. 2 D. h. t.).
[10] По отношению к жене viris bonis iste metus (страх бесчестия жены) major, qvam mortis esse debet. L. 8. § 2 D. 4. 2 (Юлий Павел).
[11] Thur (Тур А.К). Der Nothstand im Civilrecht. 1888.
