Нам надлежит остановить здесь наше внимание на одном явлении ограниченного правооборота, крайне характерном для известных эпох специального развития, не только удержавшемся, но как будто ищущем расширить свое применение в нашем праве дальше тех пределов, в коих его допускает наш закон.
Это явление связано с особой категорией вещей, имуществ и нашло в X т., ч. 1 себе место в гл. 1 разд. 1-го о разных родах имуществ, кн. 2-й, где мы в титуле главы имеем, наряду с делением имуществ на движимые и недвижимые, дальнейшее деление (только для имуществ недвижимых) их на благоприобретенные и родовые.
Явление ограниченного оборота имуществ недвижимых в особенности есть исконное в европейском праве. Масса остатков этого некогда господствовавшего порядка вещей удержалась до позднейшей эпохи в особом обилии в Германии и в землях, связанных своими современными юридическими преданиями со старой немецкой империей, именно в наших прибалтийских окраинных губерниях.
Возможно без всякого труда доказать, что эти остатки прошлого не имеют в своей основе ничего национального (ни немецкого, ни русского), ибо признаки буквально тех же ограничений обмена недвижимостей видны в старом итальянском феодальном праве, у французов, частью до конца XVIII в., а более широкое их применение мы найдем не только в старом и современном русском праве, но и в обычных правах некоторых наших инородческих групп.
Трудно исчерпать разнообразие видов этой ограниченной оборотности имуществ, упорно державшихся у немцев особенно до конца XVIII столетия[1].
Старые немецкие правительства охотно поддерживали некоторые виды ограниченной оборотоспособности недвижимостей в интересах светской власти, общин, отдельных родов и семей, для противодействия колоссальным захватам землевладения установлениями церковными разного типа.
К концу XVIII в., когда секуляризация церковных земель сделала большие успехи, поддерживать разнообразные формы ограниченной оборотности землевладения, особенно в интересах таких исключительных и отживающих союзных форм, какова связь кровная сочленов одного рода, не было больше основания.
В законодательствах передовых западных монархий это почувствовалось тотчас. В ландрехте удержались лишь некоторые остатки старых ограничений оборота недвижимостей, и то больше в пользу таких землевладельческих форм, в коих право частное далеко еще не обособилось от тесного соприкосновения с интересом публичным.
Наоборот, там, где одно начало родства составляло основу ограничений свободного оборота недвижимостей, – это ограничение было отменено уже в 1807 году, как не соответствующее хозяйственным интересам, правильно понятым и хорошо огражденным.
В одном из немецких законодательных актов конца прошлого века выражена мысль, что это в общем одно из учреждений наиболее вредных, связанных для государств с гораздо большим количеством ущерба, чем выгод, которое при этом ослабляет расположение собственника к его родне, убивает предприимчивость, питает алчность и влечет за собой частые распри и гибельные процессы между лицами, связанными узами крови.
Понятно, почему прусское правительство, стоящее всегда очень бодро на страже интересов государства в особенности, решилось не только отменить слабые остатки прежнего порядка, но, отменяя их законом 2 марта 1850 г., не указало никакого вознаграждения для тех, у кого оставались еще притязания на выкуп (Retrakt) отчужденных вотчин по какому бы то ни было, особенно основанному на кровном родстве, титулу.
Французское законодательство рассчиталось окончательно со всеми этими заветами старины еще в революционную эпоху, и в Code civ. нет права выкупа, как его не было в латинском праве.
Натурально, приведенное нами выше мнение о вреде для интересов экономических и государственных ограниченной, особенно притязаниями родственников, оборотности недвижимостей, будет справедливо лишь по отношению к бытовым условиям известной эпохи (развитие государственности и системы общего гражданского права).
Наоборот, в других условиях, как это сейчас было показано (против излишнего развития церковного землевладения), это установление могло приносить свою значительную долю пользы.
Многочисленные ретракты удержались до сегодня, как предание старины, в составе 3-й ч. местн. гражд. узакон. губ. прибалтийск. (ст. 1613 и след.), и между ними видное место занимает так назыв. retractus gentilicius или consanguinitatis (ст. 1654 и след.). Натурально, и здесь та же пестрота норм, которую Зом прозвал на прощанье костюмом арлекина, характерная вообще для старонемецких институтов.
Однако общая “цель наследственного выкупа заключается в сохранении за родом, ради поддержки его знатности и блеска (splendor familiae), тех недвижимостей, которые сделались в нем потомственными” (1655).
Реквизиты образования таких вотчин довольно строгие, нужна не только отчина, но дедина и еще высшее потомственное преемство (1659 ст.); это, конечно, не везде так. Круг лиц заинтересованных есть частью довольно ограниченный[2].
В таком виде и с этими целями, которых никак нельзя назвать общегражданскими, имущества с ограниченной правооборотностью сохранились и в Германии. Но это специальные фидеикомиссарные установления, существующие для hochstadeligen, для Dynasten, как их именует Саксонское зерцало.
В нашем гражданском праве этому соответствуют не родовые имущества, не право родственного выкупа, а имения заповедные, составляющие совершенно исключительное явление в сфере имущественных институтов.
Насколько интересы рода вообще мало ограждены ныне правом выкупа, видно из случаев учреждения особых союзов для этой цели, именно для поддержки членов одного рода. Образец такого союза родичей для взаимопомощи мы имеем в учрежденном в 90-х годах обществе взаимного вспомоществования известного рода фон Раден.
Наиболее любопытным и важным для нашего изучения является здесь, конечно, удержавшееся до сих пор в широком приложении у нас в составе общего права различение имуществ на родовые и благоприобретенные и связанное с ним ограничение правооборотности этих имуществ, особенно в виде права выкупа их от покупателей-чужеродцев.
Учение об этом виде имуществ превосходно, как бы монографически, разработано по отношению к его истории именитым русским цивилистом, покойным Константином Алексеевичем Неволиным, в его “Истории российск. гражд. законов”, во-1-х, в связи с общим учением о разных родах имуществ (§ 225-228) и в особенности обширно, в связи с учением о договоре купли-продажи, в особом отделе о выкупе родовых имуществ (§ 413-430). Эту историческую сторону вопроса следует изучать именно с помощью Неволина.
Вопрос об ограничении оборотности имуществ недвижимых вообще и тех в особенности, характер обладания коими связан со старинными повсеместными союзными формами общественности, представляет собой громадный интерес для всей истории права. В этих пределах мы не можем его здесь касаться.
Нет сомнения, что много ранее развившихся ныне форм личного обладания имуществом вообще, недвижимостями в особенности, господствующими формами и землевладения, и обмена имуществ были формы обладания и обмена союзного[3]. Это давно замечено западными и нашими историками права.
Профессор Ф.И. Леонтович в своем замечательном исследовании “Старый земский обычай”. Одесса, 1889, говорит: древнейшие формы частноправного ряда (не одной купли, о которой трактует Неволин) образовались несомненно под влиянием первичного группового ряда старых родов и общин; ряд в последней форме, можно думать, предшествовал образованию частноправного ряда…
Первичной сферой ряда были не индивидуальная жизнь и отношения отдельных лиц, но именно междусоюзные отношения целых общественных групп, старых родов и территориальных общин.
Являясь главными и чуть ли не единственными деятелями имущественного оборота, а следовательно, и главными субъектами прав вещных, роды и общины вели весь свой имущественный и хозяйственный обиход в форме разного рода сделок, докончаний и проч.
Члены рода не имели индивидуального объекта для договорной сделки от себя лично, и потому, если участвовали в рядах, то всегда по сделкам своего рода и племени (с. 58 и 59).
Эти совершенно верные идеи выработаны проф. Леонтовичем не на изучении только русского и германского права (как у Неволина), а еще и множества славянских исторических бытовых форм.
Эти идеи прекрасно иллюстрируются обильными памятниками старинных сделок, частью бывших уже в виду у Неволина, частью вновь публикованных[4] и разработанных позднейшими писателями.
В этих памятниках юридических сделок мы имеем случаи отчуждения (возмездного и безмездного) недвижимостей самого различного свойства, производимых иногда целым родом или общиной, причем нет сомнения, что отчуждаемая земля, рыбная ловля и проч. принадлежит всему союзу (см.: Новгор. купчие и данные в Акт. Юрид.).
Наряду с этим идут разнообразные акты, в коих отчуждение или залог вотчины производится самим вотчинником, но с соучастием, в качестве свидетелей сделки, послухов, его близких, не только нисходящих, но и его родичей.
Еще более любопытно и характерно для эпохи последовательное очуждение целыми поколениями, дедом, отцом, внуком, все той же отчины их старинной и тому же приобретателю. Своеобразная iteratio, без которой право некрепко в руках приобретателя.
Очевидно, один акт продажи, залога вовсе не достаточен, чтоб вещь перешла к приобретателю, ибо, закладывая ее или продавая, даря, жертвуя, отказывая, я достигаю в юридическом смысле только того эффекта, которого я способен достигнуть по степени интенсивности моего права.
Я продаю за себя, за детей, но если землевладение не мое только, а наше, старинная наша отчина, дедина, то явно, что я один не могу разорвать связи ее с нашим родом одной своей силой. Надо, чтоб со мной в сделке отчуждения или соучаствовали эти близкие, или чтоб они подтверждали, как князья подтверждают свои жалованья, мою волю последующими своими сделками, тоже или даровыми или возмездными.
Это наблюдение дало основание Неволину заключить, что сделка купли-продажи (это только пример) не представляла собой в старинном смысле акта окончательного переноса права собственности по недвижимостям на приобретателя. Чтоб дать акту более решительный эффект, прибавляли к купчей или дарственной слова – в век, в прок, в одерень.
Но и это, как видно из некоторых примеров[5], не гарантирует приобретателю бесповоротность укрепления. Правопреемник продавца, нисходящий, родич, нередко может предложить приобретателю деньги, уплаченные им за вотчину, и вернуть ее себе.
Здесь зародыш права выкупа для разных кругов лиц, особенно для родичей. Купля-продажа приобретает, таким образом, характер как бы только фидуциарной формы залога, с переносом права собственности на покупщика до возврата ему покупной цены.
В правосознании еще мало развилась та решающая сила сделки, окрепшая, отвердевшая, которая соответствует и в вопросах права кристаллизовавшемуся сознанию права моего и только моего, без соучастия в его укреплении целых кругов лиц, имеющих на вещь эвентуальные притязания разного типа.
И сила личного права, и сила сделки еще в состоянии неокрепшем, текучем, im flussigen Zustande, как выражался Ihering. Это особенно ясно везде, где недвижимость отчуждается ценой движимого имущества, денег, которые в эту пору далеко еще не способны составить эквивалент землевладения.
Особое обилие всякого рода актов отчуждения недвижимостей дошло до нас из сделок с монастырями. Установления церковные могли надежнее сопротивляться возобновлявшимся притязаниям родичей на отчужденные им недвижимости.
Но и тут много примеров как бы все возобновляющегося укрепления за монастырем раз проданного, заложенного и просроченного или отказанного монастырю землевладения, пока, наконец, приобретение чужой вотчины у монастыря станет окончательным.
К тому времени, когда стала крепнуть сила Московского государства, в нем самом образовался надежный и постоянный посредствующий орган, который способен был сообщить большую твердость этому состоянию ферментации сделок по недвижимостям.
С этим вместе неисчерпаемое, вероятно, у нас, как и у немцев, разнообразие притязаний союзов на подтверждение старых сделок или на выкуп землевладения сводится к одному типу и ограничивается определенным сроком.
По отношению к родовым вотчинам уже Судебник Ивана IV ограничивает притязание родичей на выкуп родовой вотчины, правда, крайне продолжительным, но все же раз навсегда установленным сорокалетним сроком.
Только в московском законодательстве становится возможным определить более или менее надежным образом и другие черты права родового выкупа.
Здесь же государство было наиболее заинтересовано в охранении землевладения в руках служилых людей посредством выкупа их не только из обладания чужеродцев, но особенно из обладания церковного.
Уложение царя Алексея Михайловича только точнее определяет те же черты старого института выкупа родовых имуществ и в том же кругу служилого сословия, удерживая тот же сорокалетний срок. В других классах были своего рода ограничения правооборотности недвижимостей, но не интересами рода, а совершенно иными, преимущественно податными.
Указ Петра о единонаследии сделал излишним выкуп, ибо, собственно, и самые акты отчуждения стали по силе этого указа весьма редки. Одно важное видоизменение следует заметить в составе этого законоположения. К числу имуществ, подлежащих действию этого указа, отнесены не только земли, основа служилого фонда в Московском государстве, но и лавки и дворы.
До крайности трудно объяснить себе, каким образом, по каким соображениям Петр Великий, требовавший науки и труда, а не суетных ожиданий дарового стяжания от класса служилого, от кадетов особенно, мог расширить на имущества торгового типа (лавки) то же ограничение гражданской правооборотности, которое, по существу, соответствовало, казалось бы, только привилегированным формам обладания служилого класса населенными имениями.
Здесь, кажется, уместно одно предположительное объяснение. Петр знал, какую силу заключал в себе старый класс подьячих для извращения смысла его законов и для их обхода. Абсолютный характер указа, быть может, был направлен именно против этого мастерства обхода указов старым подьячеством.
Со времени отмены петровского закона указом Анны (1831 г.) в практике родового выкупа начинается такое усиленное движение, что во всей сфере прав челобитчиковых нелегко найти другой вопрос, который разрабатывался бы с такой тщательностью и постоянством, как именно вопрос о родовом выкупе.
Очевидно, что наряду с принявшей после отмены петровского указа крайне широкие размеры коммерциальностью населенных имений привилегированные их обладатели были до крайности заинтересованы именно операциями поворота отчужденных родовых вотчин опять в свой род.
В течение XVIII, а затем и начала XIX в. в этой сфере обнаруживаются признаки, носящие тревожный характер. Притязания родичей идут не на недвижимости только. В законодательных сферах возбуждается вопрос о праве поворачивать сделки отчуждения отдельных крепостных людей в чужой род.
И это, в иных случаях, могло давать некоторые барыши!… Наконец, в александровскую эпоху не только притязают, но достигают, временно, признания родового характера даже за капиталом[6]. Все средства хороши для обеспечения интересов родичей, кроме своего труда и промысла.
Несомненно, однако, что законодательство даже эпохи Анны вовсе не спешит идти навстречу этому вдруг охватившему общество подъему родственных чувств. Мы видим, что указы этой эпохи не только не спешат отдельно взятых крепостных объявлять родовым достоянием, но отказывают признать характер имущества родового за Высочайше пожалованными вотчинами.
Сверх сего, и это в высокой степени важно, длившееся на целые сорок лет право выкупа родовых имуществ сокращено до минимальных пределов, до трехлетнего термина (1837 г.).
Указ не только дает нам это поразительное сокращение в свое время, в прежних бытовых условиях, неизбежной меры ограждения интересов родичей, но и разъясняет нам основания для этого изменения. Эти соображения близки к тем, которыми руководились немецкие законодательства той эпохи.
Слишком продолжительное выжидательное положение недвижимости, купленной из чужого рода, ведет, в хозяйственном смысле, к тому, что новый собственник не только жалеет трат на улучшение благоприобретенного имения, но прямо запускает его, чтоб не привлекать родичей к повороту имения ценой выкупа[7].
Весьма ограниченным оказалось при новом сроке выкупа право детей выкупать отчины, отчужденные или заложенные отцом, ибо при жизни отца дети не могут выкупать, а для выкупа после смерти родителя срок обыкновенно оказывался или уже истекшим, или очень кратким.
В екатерининском законодательстве, не только при отсутствии всяких новых поводов к расширению пределов применения типа родового имущества, но и при исчезавших старых поводах, так как церковные имения усиленно секуляризировались в эту пору, мы находим именно такое расширение, правда, в особом виде законодательных актов, в жалованной грамоте, но все же несомненное их расширение.
Это любопытное явление видно в жалованных грамотах 21 апр. 1885 г. дворянству и городам. Никого не удивит жалованье служилому классу, ибо это было совершенно в духе той эпохи.
Но наряду с торжественной речью манифеста, обращенной к дворянству, мы находим, mutatis mutandis, изумительную репродукцию того же жалованья мещанам: “мещанин быв первым приобретателем его состоянию приличного имения, им благоприобретенное имение волен дарить, или в приданое отдать, или передать, или продать, кому заблагорассудит; наследственным же имением да не распоряжает инако, как законами предписано”[8].
Таким образом, наш мещанин к концу XVIII века оказался хозяином не только благоприобретенного имущества, его состоянию приличного, которое закон предоставляет ему дарить кому угодно, но еще, сверх того, и имущества родового, которое он приобрел, очевидно, от своих предков в порядке законного преемства!
Труднее всего, конечно, для этого мещанина, собственно вечного homo novus, ради блеска своего рода, разыскать источники, способные удостоверить его генеалогию для выкупа им предполагаемой родовой недвижимости!
Это “жалованье” появилось в составе нашего права в такую пору, когда на Западе, не видя больше цели в старом праве выкупа даже в кругу дворянских родов, спешили устранить эти скорее вредные, чем полезные (см. выше), остатки старины из законодательной практики нового времени.
В таком нездоровом, мало соображенном с интересами действительности состоянии мы оставляем русское законодательство конца XVIII в. по вопросу о родовых имуществах.
Позднейшее право вынуждено было считаться с этой очевидной фальшью в ее практическом, конечно, совершенно спорадическом, применении к жизни. Надо было позже еще, в порядке законодательства, досказать, что выкуп может иметь место только в случаях отчуждения имуществ в кругу своего сословия. Иначе и это давало повод к бесконечным кляузам. Это было досказано в законе 1807 года (т. Х. Ч. 1. Ст. 1350).
В результате этого законодательного движения, законченного и прецизированного детально в указах весьма различных эпох, мы получили тот институт родовых имуществ, который есть и поныне действующий в системе нашего гражданского права.
В современном своем состоянии институт родовых имуществ является в составе X т., ч. I весьма тщательно и безупречно разработанным по всем данным нашего старого права.
Деление имуществ на родовые и благоприобретенные отнесено исключительно к имуществам недвижимым, но к любому их виду (ст. 396), когда самое имущество составляет объект права собственности его владельца; к движимостям и денежным капиталам это деление имуществ на два вида не имеет применения, и никакой спор о родовом их происхождении не приемлется (398).
Закон наш не устанавливает прямо отвлеченных признаков, коими определяется свойство недвижимости как имущества родового, а дает нам перечень имуществ, которые должны быть рассматриваемы как благоприобретенные (397), и затем указывает случаи, когда недвижимости становятся имуществами родовыми (ст. 399).
К числу благоприобретенных отнесены имущества, доставшиеся из чужого рода покупкой, дарственной записью или иным укреплением; но сюда идет также имущество, купленное и у родича, когда оно у него было благоприобретенным. Имуществом благоприобретенным будет поэтому и такое, которое отец купил у сына, если оно досталось сыну от матери, не принадлежащей к одному с отцом роду.
Главнейшим же образом благоприобретенным будет то имущество, которое нажито собственным трудом и промыслом. Наряду с этим законодатель разрешает еще два вопроса, способные возбудить колебание, именно: 1) каким следует почитать имущество, Высочайше пожалованное?
Это вопрос для нас почти непонятный, ибо в наше время служба есть такой же личный труд и промысел, как и другие виды труда. Но вопрос этот возник не в наши дни, а в начале XVIII в. и был тогда разрешен не в пользу родовых притязаний. Наша кодификация занесла поэтому в перечень имуществ благоприобретенных, как особый их вид, имущества, Высочайше пожалованные.
2) Другой вопрос – что такое указная часть супругов? Есть ли это вид наследования умершему или это нечто отличное от наследства? Закон наш отличает во многих пунктах понятие указной доли от понятия доли наследственной, и статья 397, п. 6 говорит, что указная часть супруга (хотя приобретаемая в силу закона по смерти другого супруга) составляет у пережившего супруга имущество благоприобретенное (см. все содержание ст. 397).
Из разобранной статьи мы имеем только, так сказать, отрицательные признаки, т.е. ответ на вопрос, какое имение не есть родовое.
Какие же положительные признаки этого понятия?
Дело в том, что именно сколько-нибудь постоянных признаков, прочных, связанных с продолжительным положением недвижимости, вовсе нет.
Нельзя сказать, что родовым имуществом будет та недвижимость, которая продолжительно пребывала в обладании круга лиц, связанных кровными узами. Это было так всегда, у немцев, у нас в старину; но это вовсе не так теперь.
Распознать в теперешних условиях, какое имущество у данного лица есть благоприобретенное, какое родовое, можно, лишь тщательно исследовав каждый раз, каким это имущество было у правопередатчика и посредством какого юридического акта совершился переход его к новому приобретателю.
При этом имущество, бывшее благоприобретенным, становится родовым у приобретателя, если оно хотя бы один раз перешло в руки приобретателя по праву законного наследования (кроме указной части супругов), или хотя на формальном основании завещания, но тому, кто и без завещания имел бы его унаследовать.
Итак, чтобы перейти из разряда благоприобретенных в разряд родовых имуществ, достаточно одного случая перехода недвижимости от одного лица к другому в порядке родственного преемства.
Раз став родовым, такое имущество сохраняет этой свойство до тех пор, пока не выйдет из рук родичей в круг чужеродцев и не останется в этом кругу три года.
Если три года это имущество не будет выкуплено от чужеродцев, оно теряет свойство родового.
Точно так же оно теряет свойство родового имущества, если будет продано с аукционного торга, хотя бы члену того же родового союза (Кас. реш. 92/80). Тогда не нужно выжидать никаких сроков, ибо такая публично проданная недвижимость силой этого акта, так сказать, профанируется и тут же теряет свое специфическое значение для родичей.
Сверх этого, родовыми par accession, сказал бы французский Code, становятся все здания, постройки, возведенные владельцем на земле, дошедшей ему по наследству (399, п. 4). Мы не раз выше проводили не без пользы параллель между правоспособностью лиц (активной) и вещей (пассивной).
Если бы мы здесь провели эту же параллель, то оказалось бы, что правоспособность, вернее, оборотоспособность одной и той же недвижимости может меняться с очень значительной быстротой, по движению ветра, так сказать, то в сторону расширения, то в сторону сужения ее. И это изменение может повторяться не раз в течение какого-нибудь десятилетия.
Нельзя не сказать, что такая гибкость совсем ни на что не нужна, что эта изменчивость может только мешать надежности обмена недвижимостями, никого ничем не гарантируя.
Мы еще более убедимся в этом, когда рассмотрим, с какими последствиями связано в действующем законе это различение имуществ на две категории, родовых и благоприобретенных.
Надлежит заметить, однако, что из предшествующего изложения ясно, что наш закон рассчитанным образом, именно в целях распространения этого типа имущественных прав (родового) на счет другого, где все решает труд и промысел, никогда не действовал.
Не так смотрят на дело некоторые из наших толкователей закона и в своих позднейших решениях наша кассационная практика.
Как будто отстаивая этот вид имуществ от сокрушающего действия времени, К.П. Победоносцев, вне всякого сомнения, ищет применения этого свойства к имуществам, на которые закон не думает его распространять.
Вопрос ставится так: станут ли родовыми такие имущества, которые, будучи у правопередатчика благоприобретенными, перешли к правопреемнику посредством выдела или назначения приданого?
Закон наш не дает ответа на вопрос, таким образом поставленный, и это совершенно естественно, ибо и самая постановка вопроса едва ли соответствует тому взгляду на родовое имущество, который определился в старой нашей практике и в этом виде введен в Свод.
Родовым имуществом почитаются те, которые пришли к данному владельцу по праву законного наследования (399, п. 1) или по завещанию, но к лицу родственному, которое имело бы и без завещания право наследовать умершему (399, п. 2).
Наследство по закону есть совокупность имуществ, прав и обязательств, оставшихся после умершего без завещания (1104). Порядок законного наследования определяется линиями и степенями (1121, 1122), причем закон указывает не только порядок преемства, но и доли соучастия каждого призванного (1127 и след.).
Что такое выдел или приданое? Победоносцев утверждает, не для тех только имуществ, коих родовая природа уже определилась, но и для тех, которые суть свободные от всяких притязаний рода, что выдел и приданое представляют собой предваренное наследство.
Как трактует наш закон эти явления (выдел, приданое), когда для выдела и приданого служит не родовое, а благоприобретенное наследство? Составляют ли в этом случае выдел или приданое на праве родственного преемства основанное притязание на долю участия в совокупности имущества правопередатчика, как указывает ст. 1004?
Вот ответ закона. Родители и восходящие властны дать выдел детям, и дети не могут требовать от них выдела (994, 995); из благоприобретенного родители выделяют что заблагорассудят, а из родового они обязаны выделить определенную законом часть (996).
Дети, получившие при жизни родителей выдел из родового на часть, которая бы им следовала, почитаются отделенными; если бы часть эта не составляла всего, на что они вправе притязать, то она им впоследствии дополняется (997).
Таким образом, выдел и законное наследование различны не только по свойству в одном случае передачи отдельной вещи, в другом долевого соучастия во всем составе имущества, но еще и тем, что законное наследование определяется на основании права родича соучаствовать в обладании и разделе имущества, а выдел, и именно благоприобретенного, не предполагает ни вообще права на соучастие, ни в особенности прав на известную долю такого соучастия.
Таким образом, следуя методу Победоносцева, при этом для целей сомнительной пользы (расширение понятия родового имущества), мы смешиваем два положения, существенно, в юридическом смысле, различных.
Кроме того, мы обезразличиваем, в условиях вовсе не регулированных законом, сделку между живыми (выдел-приданое) и сделку mortis causa, тогда как наше законодательство в случаях аналогических (991) ищет именно избегнуть этого смешения.
Всех консеквенций ошибочного метода расширения свойств родового имущества на не предусмотренные старой практикой и современными нормами случаи нельзя не только предупредить, но даже предусмотреть. Мы ограничимся здесь только некоторыми соображениями.
Легко себе представить, без большого труда, к каким новым осложнениям и трудностям должно привести практику расширенное применение понятий родового имущества к случаям так называемого предваренного наследства (выдел и приданое), которое предполагает К.П. Победоносцев.
Закон допускает выделы и дачу приданого из состава благоприобретенных имуществ, не только в пользу ближайших презумптивных наследников, а вообще в пользу потомков и родственниц (994, 1001).
Таким образом, выдел и приданое могут в этих актах свободного распоряжения благоприобретенным имуществом по усмотрению собственника совсем утратить всякое сходство с наследованием и совершенно подойти к понятию чистого дарения недвижимости.
Известно, однако, что акты дарственные существенно, по своему юридическому строению, отличены вообще, и отличены нашим законом в особенности, от других безмездных способов приобретения, к числу коих наш закон относит и завещание. Это видно не только в указанной выше ст. 991; но это сопряжено с самым существенным видоизменением юридического действия тех и других актов.
Акт завещательный приходит в действие с момента смерти завещателя и в смысле перенесения на наследника прав на недвижимости не подлежит, конечно, возврату их прежнему собственнику. Совершенно иное дело для дарений, которые в указанных (ст. 974) случаях подлежат именно возврату дарителю.
Не может быть сомнения, что не только дар, но и выдел, подобно дару (976), может быть сделан под условием, с теми же последствиями, какие указывает ст. 976 для дарения (см. еще ст. 975 и 977).
Рискованный характер применения понятий наследования умершему к сделкам inter vivos (предваренное наследство) с особой ясностью обнаружится там, где предваряющий наследование приобретатель выдела, эвентуально и приданого, умрет ранее дарителя. Закон наш предусматривает и такой случай в известном применении, где подобный дар (выдел) подлежит возврату родителям не в виде наследования, а яко дар (1142).
Мы спрашиваем, каких принципов могли бы держаться наши практики в этих случаях предваренного наследства для определения качеств таких имуществ как родовых или благоприобретенных?
Мы не будем осложнять еще возможной казуистики такого предваренного наследования, когда выдел и приданое, или же вообще дар, будет совершен в пользу потомков (детей), во время дарения не принадлежавших к кругу родства законного дарителя и впоследствии узаконенных.
Возможно думать, что затруднения практики в применении понятия предваренного наследства для определения свойства недвижимости как родовой будут неисчислимы.
Независимо от этого, правильно ли применять методу расширяющего толкования к институтам, носящим в условиях эпохи характер норм права исключительного, особенного, а не общего?
Мы не можем, по соображениям теоретическим, сужать произвольно сферу действия таких институтов, которые вместе со временем теряют свою прежнюю внутреннюю историческую основу.
Они все же остаются в силе, ибо для силы действующих норм юристу нет необходимости всякий раз подыскивать и поверять внутреннюю разумность бесспорного положения. Non omnium, qvae a majoribus constituta sunt, ratio reddi potest (Юлиан).
Et ideo rationes eorum qvae constituuntur, inqviri non oportet (Нераций). Но также бесспорна старая максима истолкования юридических норм, qvod contra rationem juris receptum est non est producendum ad conseqventias (Юлий Павел).
Ввиду этого мы думаем, что правильнее будет совсем отказаться от применения рискованного понятия предваренного наследства к сфере правоотношений по имуществам благоприобретенным.
Действующее законодательство явно, для первоначального установления надежным образом свойств известного имущества как родового, требует безусловно хотя бы раз осуществленного притязания родича на определенную долю соучастия в составе целого наследства именно по праву родственного преемства, а не по чьему-либо усмотрению. Где нет этих условий, там нет и надежного признака обращения благоприобретенного имущества в родовое.
Мы указали, таким образом, какие сочетания притязаний к имуществу определяют в результате родовое свойство недвижимости в руках известного его обладателя.
Так же легко и просто, как образуется эта связь определенной недвижимости с родом ее обладателя, также легко и просто она разрешается.
Нам надлежит перейти, засим, к вопросу о прекращении в имуществах свойства родовых и переходе их вновь в категорию благоприобретенных. Этот вопрос, коего мы уже касались выше, полнее разрешается анализом особенностей этого вида имуществ.
В чем же заключаются эти особенности?
Мы сказали выше, что последствия этого свойства имуществ определяются ограничением, в известных целях, оборотоспособности родовой недвижимости.
В чем состоят эти ограничения?
Прежде всего, имущество родовое не подлежит отчуждению чужеродцу безмездными сделками inter vivos (дарение, пожертвование, выдел, назначение приданого) и mortis causa (завещание). По отношению к завещательным актам лишь с 1862 г. наш закон предоставляет одному из супругов отдать родовое недвижимое имение пережившему его другому супругу в пожизненное владение.
Это крайне важное вторжение нового законодательства в сложившуюся сферу родовых правоотношений указывает нам тенденцию законодателя скорее расширить, чем сократить свободную оборотность родовых имуществ со времен освободительных актов императора Александра II (см. т. X. Ч. I. Ст. 5331 и след.).
Что касается распоряжений родовым имуществом внутри родового союза, то собственнику предоставлена в известных исключительных условиях некоторая свобода распоряжения ими дарственного, именно посредством завещания. Но это только в том случае, когда у завещателя не останется по смерти его ни детей, ни иных нисходящих по прямой линии.
В этом исключительном случае завещатель вправе выбрать себе наследника из круга лиц того рода, из коего к нему пришла подлежащая завещанию родовая недвижимость или часть ее (1068, причем необходимо нотариальное завещание). Иначе родовое имущество подлежит только в той мере безмездным распоряжениям собственника, в какой члены рода вправе притязать на него по закону.
Единственное ограничение, допущенное здесь законом, составляет собой акт карательной власти родителей по отношению к детям, когда дети вступили в брак вопреки решительному запрещению родителей или без испрошения их согласия, если при этом родители принесли на это жалобу, по силе 1566 ст. Улож. о наказ.
Совершенно иначе трактуются акты возмездного отчуждения родового имущества его собственником. Возмездными способами (купля-продажа, мена, залог) имущество родовое отчуждается так же, как и благоприобретенное, при этом если имущество родовое отчуждено возмездным способом члену того же рода, то оно не теряет своего родового свойства и, натурально, не подлежит выкупу родичей (1347, п. 1).
Наоборот, если акт возмездного отчуждения совершен по сделке с чужеродцем, то наступает опасность окончательного выхода родовой недвижимости из сферы действия вотчинных притязаний родичей. В случаях отчуждения родовой недвижимости чужеродцу посредством публичной продажи такая недвижимость сразу и безвозвратно утрачивает свое родовое свойство (1347, п. 3 и 4).
Если родовая недвижимость отчуждена возмездной приватной сделкой, тогда право выкупа, возврата ее в род, теряет тот из членов рода, который дал свое рукоприкладство к акту возмездного отчуждения и содействовал совершению ее в качестве свидетеля[9] (1362). Права выкупа не имеют дети и внуки продавца при его жизни (1356).
Право выкупа, затем, принадлежит родичам, в порядке, соответствующем порядку законного наследования, о коем мы будем иметь случай говорить в своем месте.
Срок выкупа есть тот же трехлетний, который определился в законодательстве императрицы Анны Ивановны.
Мы не касаемся и другого вопроса, о цене выкупа, которому должно принадлежать свое место в системе.
Заметим только, что по всему своему строению юридическая природа имущества родового представляет собой отживающую, обращенную к прошлому и не имеющую будущего историческую категорию.
Это лежит не только в свойствах самого союза, но наряду с этим и в различении объектов обладания (движимостей и недвижимостей), которые ныне приходят во взаимоотношение, совершенно чуждое эпохе образования понятия родового имущества.
Немудрено в связи с этим, что упразднению этого разделения, несомненно, стоящему на очереди, вслед за подобным явлением на Западе, и у нас, будут содействовать не только крайне легкие обходы легальных норм, стоящих на страже старого порядка, но и прямой перевод обладания недвижимостью в иную форму, образованию коей закон в известных случаях вовсе не препятствует.
Такие явления мобилизации недвижимости мы видели в Германии на примере горнозаводских промыслов. То же самое мы наблюдаем и в русской жизни (см. т. 1. С. 486).
Право родового выкупа представляет собой в теперешних бытовых условиях несомненную аномалию. Принудительное отчуждение имущества из рук собственника ныне в системе права общего допустимо, согласно разуму права, только там, где право частного собственника приходит в столкновение с интересом общественным.
Вынужденный поворот родовых недвижимостей в пользу родичей может в некоторых случаях быть для собственника отнюдь не менее тяжелым, чем принудительное отчуждение на пользу общественную, причем в массе случаев такие повороты не оправдываются никакими серьезными соображениями общественного интереса.
Если под очевидным разрушительным действием времени гибнут старые устои, на коих некогда действительно держалась сила и достоинство кровных союзов и нередко их добрые предания, то в изменившихся бытовых условиях законодательство должно искать для достижения тех же целей иных средств, ближе соответствующих духу времени, а не упорствовать в поддержке старых ресурсов, ложащихся на интересы общего обмена затруднениями, которых далеко не уравновешивают достигаемые этим путем выгоды.
В тех случаях, когда институт родовых имуществ служит эвентуально для ограждения интересов семьи против ничем не сдержанной свободы совещаний, он может, несомненно, быть заменен другими средствами, ближе соответствующими именно этой цели, которая вовсе не есть основная в теперешнем строении института.
Ограждение интересов родичей могло иметь свое основание в тех бытовых условиях, где действительно охранение имущества в руках данного обладателя можно было поставить им именно, членам этого союза, в их заслугу, но это предполагает долговременное пребывание такого имущества или такого хозяйства в кругу лиц, связанных родственными узами.
В теперешнем строе института, где довольно одного перехода недвижимости в порядок родственного преемства, чтобы имущество стало родовым, притязания родичей держатся явно не на заслугах их перед союзом, а представляют собой обыкновенно простой приятный сюрприз, который достается ничего не заслужившим людям ценой больших стеснений свободного и правильного имущественного обмена.
Все ли различия вещей, важные для права, мы исчерпали здесь? Нет. Есть ряд таких различий, которые суть общие для римского и современного права, и мы на этих различиях не останавливались ввиду знакомства с ними в пандектной системе. Есть, далее, различия, отмеченные в X т., ч. I (имущества наличные и долговые, ст. 416-420, и тленные и нетленные, ст. 405), далеко не имеющие общего значения ни для систематики гражданского права, ни для практического применения цивильных норм.
Чтоб освоиться с этими категориями, достаточно прочитать указанные статьи закона. – Наконец, еще вопрос, все ли виды вещей, входящих в состав имущества в цивильном смысле, мы исчерпали в этой главе? Тоже нет. В имуществе частного лица очень видное место может принадлежать его привилегиям, концессиям, которые ему даны.
Здесь все зависит от содержания подобных актов. Такое же значение может принадлежать авторскому праву на произведения литературные, художественные, музыкальные, на изобретения и открытия и тому подобное. Это область так назыв. immaterielles Guterrecht, droit d’auteur, propriete industrielle, litteraire.
Мы не могли бы здесь трактовать этот вопрос, оставаясь в пределах общих конструктивных элементов и не входя в подробности строения специального института. Наряду с этим лицо может владеть массой ценных бумаг, именных, предъявительных.
Мы не касались здесь и этих отдельных видов имущества, ибо каждый из этих видов представляет собой отдельную типическую форму гражданского правоотношения, изучение коего не может быть взято вне связи с особой конструкцией всего института и посему не должно входить в общую часть.
Наконец, мы не остановились на вопросе о деньгах.
Этого последнего вопроса мы коснулись выше, говоря о значении общего мерила ценностей для истории развития гражданской правооборотности вещей.
Деньги, однако, в праве имеют не одно значение общего средства измерения ценностей. Деньги составляют самостоятельную вещь, способную служить предметом многочисленных своеобразных юридических сделок.
Таковы в особенности обязательства, в массе случаев формулируемые на определенную сумму денег или на определенное количество монеты. Эта сторона вопроса будет нами рассмотрена в связи с особым учением об обязательствах.
Свойства вещей, способных служить орудием для указанных целей, суть очень различные, и вопрос о том, что, собственно, способно функционировать в обмене в качестве денег, есть очень важный экономический и историко-юридический вопрос, которого здесь мы не можем исчерпать.
В современном праве господствующую в обмене роль играют металлические деньги. Мы, однако, касаемся здесь не всемирных средств обмена, вопрос о коих может быть достаточно разъяснен лишь в связи с международным правом. Наша задача ограничена ближайшим применением в данной стране общих положений о металлических деньгах как средстве обмена.
В этом применении денежное обращение определяется не общим только экономическим законом, а наряду с этим и позитивными юридическими нормами. Мы имеем, таким образом, законом установленную единицу измерения ценностей (у нас рубль), которую составляет определенное количество металла, и эта денежная единица служит общим легальным способом определения цен и производства платежей во всех случаях, где нет отступления от этой нормы в силу особых оснований, обыкновенно договорного характера.
Металлические деньги получают в оборотных целях вид определенной монеты. Таким образом, в теперешнем денежном обращении мы имеем золотую монету (империал) определенного законом содержания металла, которого одна пятнадцатая часть составляет общую отвлеченную единицу измерения ценностей.
К этой единице сводятся засим вся монетная система и бумажные деньги, коих отношение к монете определяется законодательством неодинаково в разных государствах и в разное время.
Есть еще один вопрос, который занимал особенно немецкую литературу в начале 60-х годов. Это вопрос о том, могут ли быть объектом права не вещи, материальные или не материальные, а права.
Особое приложение эта проблема находила в праве залога, особенно заклада, напр., заклада долговых требований (pignus nominis) или заклада залогового требования (pignus pignoris). Германисты ставили проблему широко. Вопрос этот, однако, тоже трудно разбирать в составе Общей части и удобнее рассмотреть в связи с указанными специфическими явлениями[10].
Еще один вопрос. Мы рассматривали как объект гражданского права имущество и его составные части. Объекты имущественного обладания оцениваются, в известных условиях гражданского обмена, на деньги. Следует ли отсюда, однако, как думает Кавелин, что права гражданские и система имущественных, оценочных правоотношений одно и то же?
Нет, и мы это отрицаем в двояком смысле. Во-1-х, возможны имущественные притязания, которые вовсе не связаны с правом гражданским. Сюда должны быть отнесены не только многообразные имущественные притязания государства к частным лицам (подати, повинности, штрафы), но и притязания бедных на денежные пособия.
А затем, состав гражданских правоотношений не ограничивается притязаниями только имущественными. В праве союзном нельзя оценивать связанного с обладанием пая или акции права голоса на деньги. Нельзя сводить к денежной оценке всего содержания прав авторских.
Нельзя, засим, измерять денежным критерием прав старшинства, принадлежащих сонаследникам в общем имуществе (т. X. Ч. 1. Ст. 1324). Наконец, нельзя оправдать, как это делают некоторые цивилисты и до последнего времени (у нас Кавелин, у немцев Рудольф Зом), исключения из области гражданских прав правоотношений типа семейного.
В заключение следует заметить, что наряду с отношениями чисто имущественного типа существуют таковые же смешанного типа. Наряду с характером оценочным договора найма для услуг, в правоотношениях, отсюда рождающихся, есть и такие, которые не подлежат чисто денежному измерению.
Они особенно видны в договорных формах найма домашней прислуги в праве немецком (Gesinderecht). Но они вовсе не исключительно свойственны праву немецкому. Нельзя сделать предметом особой цивильной сделки обязательство человека быть вежливым, не употреблять вина.
Но вот образец старой сделки найма церковного и земского дьяка в XVII в. Выбранным оказался на эту должность Автономов, и по договору, кроме должностных действий, обязался “гордости и величанья не иметь и не пьянствовать” (А. Ю. 286). Понуждать к выполнению или оценить нарушение этих обязанностей трудно, но невыполнение может дать основание для прекращения наемного обязательства.
[1] См. подробности у Штоббе под двумя титулами особенно (Beisprachsrecht u Retrakt). § 87-91 его Handbuch.
[2] Наряду с этим в Прибалтийском крае есть особенное ограничение наследственного преемства, основанное на договоре, в определенном союзе лиц, родонаследственном (2501 и след.).
[3] Мы касались этого вопроса выше, разъясняя историю союзной личности.
[4] Особенно Федотовым-Чеховским в 60-х годах, г. Мейчиком в 70-х (см. выше) и в последнее время С.А. Шумаковым и другими. Молодой московский ученый П.И. Беляев (однофамилец Ивана Дмитриевича Беляева) воспользовался всем наличным материалом в своем последнем исследовании “Анализ некоторых пунктов древнерусского завещания”. Москва, 1897, особ. с. 89 до 101.
[5] Особенно у Мейчика.
[6] Капитал до 5000 р. может быть объявлен неотчуждаемым из рода (1817-1824 гг.).
[7] Ср.: Неволин. Ч. 3. С. 95 (§ 423) и указ 1737 г. Авг. 1-е (7339). П. 12.
[8] 1785 г. Апр. 21 (16188). Ст. 88. Ср. (16187) ст. 22.
[9] Об этом любопытном остатке старого послушества мы будем иметь случай говорить в учении о юридической сделке.
[10] См. особенно указания у Виндшейда. Pandekt. I. § 48. П. 3 и у Bekker’a. System. I. 64 и след. Bremer Pfandrecht. С. 39.
