Наследственность княжеских владений не есть исконное начало нашей государственной жизни. При существовании веча и права народа призывать князей оно могло иметь место только в тех случаях, когда народ призывал князя с детьми, и то до некоторой только степени.
В тех же случаях, когда князь призывался лишь до своего живота, оно отрицалось. Несмотря на это, начало наследственности начинает у нас применяться с очень глубокой древности. Это весьма понятно. Мы уже знаем, что каждый князь рассматривал свои владения как особые и заботился о неприкосновенности их.
На этой почве легко могла родиться мысль о передаче владений детям. Она, действительно, и родилась очень рано. Первый случай применения ее относится к X веку. Но начало наследственности должно было выдержать долгую борьбу.
Оно враждебно сталкивалось, во-первых, с правом народа выбирать себе князя по усмотрению, во-вторых, еще более упорного врага нашло оно в самих князьях, которые считали себя вправе доискиваться любого стола, невзирая ни на какие наследственные притязания.
Древнейший случай перехода волости по началу отчины летопись приписывает распоряжению Владимира Святого. Под 1128 г. мы находим такое объяснение происхождения особой ветви полоцких князей.
Владимир, по рассказу летописца, созвал бояр своих и сообщил им о покушении на его жизнь, совершенном женою его, Рогнедою, дочерью полоцкого князя, и о намерении своем казнить ее смертью. Бояре отвечали ему:
“Уже не убий ея детяти деля сего (Изяслава, сына Владимира от Рогнеды); но вздвигни отчину ея и дай ей с сыном своим. Володимир же устрой город и да има…” (Лавр.).
Таким образом, уже боярам Владимира приписывается мысль об отчине как основании княжеского преемства. Владимир следует совету бояр и образует особую линию князей, полоцких вотчинников.
Тот же летописец, передавая содержание Ярославова завещания, в заключение говорит:
“И тако раздели им грады, заповедав им не преступати предела братня, ни сгонити” (1054).
Ярослав, бывший не раз свидетелем войны родных братьев из-за владений, запрещает сыновьям своим переступать предел братнина удела, Мы думаем, что в этом распоряжении Ярослава можно видеть вторую попытку, но в более широких размерах, установить наследование по отчине.
Переход одного из сыновей Ярослава на стол другого по его смерти, но при наличности детей умершего является таким же нарушением завещания, как и захват братнина стола при его жизни. Сыновья Ярослава по отношению к своим детям находились совершенно в таком же положении, в каком находился Ярослав по отношению к своим.
Он раздал им свои владения с совершенным устранением брата своего, Судислава, которого держал в тюрьме. Почему сыновья его должны были поступить иначе и оставить свои владения не детям, а братьям?
Нет ни малейшего основания допустить это. Правда, по смерти младшего из сыновей Ярослава, Вячеслава (1057), три старших брата перевели следующего затем Игоря из Владимира, назначенного ему отцом, на стол умершего, несмотря на то, что после Вячеслава остался сын, Борис.
Это перемещение есть самовольное распоряжение старших братьев, и ничего более. Оно также нарушает завещание Ярослава, как и случившееся позднее изгнание Изяслава из Киева.
Так смотрели на Ярославово завещание и современники. Начальный летописец, описав изгнание Изяслава и занятие Киева его младшими братьями, говорит, что они сделали это, “преступивше заповедь отню” (1073).
Что Ярослав имел в виду установление наследственного преемства в нисходящей линии своих сыновей, это подтверждается и дошедшим до нас толкованием его завещания князьями конца XII века.
Черниговские Ольговичи состояли в договоре со Всеволодом Владимирским и Рюриком Киевским, по которому обязались “блюсти Киев под Всеволодом и сватом его, Рюриком”. В 1195 г. Рюрик вознамерился изменить содержание этого договора и по соглашению со Всеволодом и братом, Давыдом, послал к Ольговичам новое предложение, в котором эти три князя и высказывают свой взгляд на суть Ярославова завещания.
“Toe же осени (1195), – говорит летописец, – сослався Рюрик со Всеволодом, сватом своим, и с братом своим, Давыдом, послаша мужи своя к Ярославу и ко всим Олговичам, рекше ему: “целуй к нам крест со всею своею братьею, како вы не искати отцины нашея, Кыева и Смоленьска, под нами, и под нашими детми, и под всим нашим Володимерим племенем, како нас разделил дед наш, Ярослав, по Днепр, а Кыев вы не надобе” (Ипат. 1146).
Итак, по мнению Владимировичей, Ярослав разделил по Днепр не сыновей только своих, Святослава и Всеволода, но и потомство их. Значит, по мысли Ярослава, дети, а не братья должны были наследовать его сыновьям.
Хотя это толкование воли Ярослава и невыгодно Ольговичам, они не отрицают его верности. В своем ответе они вовсе не касаются неудобного для них Ярославова завещания, а указывают на ближайшую причину княжения в Киеве и говорят, что и они могут занять Киев в случае соединения в их пользу тех же благоприятных условий, какие доставили этот стол их противникам.
“И Олговичи же, – продолжает летописец, – сдумавше и пожалиша себе, рекше к Всеволоду: “ажь ны еси вменил Кыев тоже ны его блюсти под тобою и под сватом твоим, Рюриком, то в том стоим; ажь ны лишитися его велишь отинудь, то мы есмы не угре, ни ляхове, но единого деда есмы внуци; при вашем животе не ищем его, ажь по вас, кому Бог дасть”.
Ссылка Владимировичей на Ярославово завещание верна только отчасти, по отношению к одной Переяславльской волости, которую Ярослав назначил прапрадеду их, Всеволоду; Киев же и Смоленск были назначены другим наследникам и отчиной Владимировичей сделались гораздо позднее, и притом Владимировичи сидели в Киеве не без согласия на то черниговских князей, с которыми у них были заключаемы дружественные союзы.
На один из таких союзных договоров и указывают Ольговичи в своем ответе. По договору этому Ольговичи отказались от Киева в пользу Всеволода и шурина его Рюрика, и только[1].
Признание отчины за основание преемства, сказавшееся впервые в княжеских распоряжениях, входит и в содержание договоров. Древнейший пример представляет мирный трактат, заключенный между внуками и правнуками Ярослава на Любецком съезде (см. выше, с. 138). Этим договором установлено общее правило, чтобы дети владели столами своих отцов. Признание того же начала встречается и в договорах XII века.
Приведем несколько примеров.
Война Изяслава Киевского с Юрием Ростовским разделила на два враждебных лагеря и черниговских князей: Изяслава Давыдовича и Святослава Ольговича. Когда война окончилась, Святослав обратился к Изяславу с таким предложением:
“Брате! мир стоит до рати, а рать до мира! А ныне, брате, братья есмы собе, а прими нас к собе. А се отцине межи нами две: одина моего отца, Олга, а другая твоего отца, Давыда, а ты, брате, Давыдовичь, а яз Олговичь. Ты же, брате, прими отца своего, Давыдово; а што Олгово, а то нама дай, ать ве ся тем поделиве”. Изяслав же крестьяньски учини, прия брата своя и отцину има узвороти, а свою к собе прия” (Ипат. 1151).
Святослав хлопочет не о себе одном, но еще и о другом князе. Этот другой князь есть сын родного брата Святослава, Святослав Всеволодович, состоявший в союзе со Святославом Ольговичем.
Дяди, значит, далеко не всегда исключали племянников из владения отчинами. Родовая теория говорит об исключении, в период от Ярослава Владимировича до смерти Мстислава, племянников дядями “из общаго родоваго владения”. Владения же отчинами она совсем не заметила.
Мы уже знаем, что сын Мономаха, Андрей, княжил во Владимире. Князь этот заключил договор с братом, Юрием, по которому Юрий обязался “по животе его волость удержати сынови его”. По смерти Андрея Юрий целовал крест этому сыну Андрея, “яко искати ему Володимиря” (Ипат. 1157).
В 1170 г. владимирский князь, Мстислав Изяславович, заключил договор с братом своим, Ярославом, “якоже не подозрети волости под детми его” (Ипат. 1172).
В 1195 г. Владимировичи предлагают Ольговичам целовать крест на том, что они не будут искать Киева и Смоленска под ними, под их детьми и под всем Владимировым племенем.
Когда это соглашение не удалось, Всеволод заключил с Ольговичами мир.
“И умолви с ним (Ярославом Черниговским) про волость свою ипро дети своя,а Кыева под Рюриком не искати, а под Давыдом Смоленска не искати, и води Ярослава ко честному кресту и всих Олговичь” (Ипат.).
Итак, Всеволод отказался от новых требований, внушенных Рюриком, и ограничился прежними, и вместе с тем договорился о детях своих. Летописец не приводит, в чем состоял этот договор, но ввиду многих случаев передачи родителями детям своих владений есть полное основание думать, что Ольговичи обещали “неподозрети” Владимирской волости не только под Всеволодом, но и под детьми его. Всеволоду надо было, конечно, достигнуть этого прежде всего; а могли быть и иные пункты соглашения, о которых гадать бесполезно.
Насколько начало наследственности пустило глубокие корни в XII веке, об этом свидетельствуют следующие факты.
В 1140 г. Всеволод Черниговский, завладев Киевом, захотел перевести князя Андрея из Переяславля в Курск. Андрей отвечал ему:
“Лепьши ми того смерть и с дружиною на своей отчине и на дедине взяти, нежели Курьское княженье. Отец мой на Курьске не седел, но в Переяславли. Хочю на своей отчине смерть прияти” (Ипат. 1140).
Желание Андрея сбылось, он умер в Переяславле. По смерти его тот же Всеволод предлагает брату Андрея, Вячеславу, перейти из Турова в Переяславль на том основании, что это отчина его (Ипат. 1142).
В 1146 г. Изяслав Мстиславич, решив начать войну с Игорем Ольговичем из-за обладания Киевом, собирает войско и говорит ему такую речь:
“Да любо си голову положю перед вами, любо си налезу стол деда своего и отца своего” (Ипат.).
В 1155 г. черниговскому князю, Изяславу Давыдовичу, удалось занять Киев. Юрий Владимирович, начиная с ним войну из-за Киева, говорит ему: “Мне отчина Киев, а не тобе” (Ипат.).
В 1159 г. полоцкий князь Рогволод отбирает Изяславль у Всеволода Глебовича и передает его Брячиславу Давыдовичу на том основании, что это его отчина (Ипат.).
На том же основании и новгородцы в 1200 г. просят Всеволода Юрьевича посадить у них сына своего. Послы их говорят князю:
“Ты господин князь великый, Всеволод Гюргевичь, просим у тобе сына княжит Новугороду, зане тобе отчина и дедина Новгород” (Лавр.).
Начало наследования в нисходящей линии по отчине, возникшее в глубокой древности[2] и признаваемое не только князьями, но даже и вольнолюбивым народом Новгорода Великого, переходит, как готовое уже, в московскую эпоху.
В договорах московских князей постоянно встречаемся с условием не вступаться во владения союзника не только при жизни его, но и по смерти, под его детьми. Ограничимся двумя примерами, древнейшим и самым новым из дошедших до нас договоров.
В 1341 г. сыновья Ивана Даниловича Калиты сходятся у отня гроба и заключают между собой договор, в котором обязываются “не обидеть и не имати ничего (от княгини и) от детей, чем их кого благословил отец по розделу”.
Подобное же обязательство находим и в договоре, заключенном сыновьями Великого князя Ивана Васильевича, при жизни отца и по его приказу, в 1504 г.; обязательство это было повторено и по смерти отца в 1531 г. Князья взаимно обязывались блюсти, не обидеть и не вступаться друг под другом и под детьми.
Знаменательно то, что Иван Васильевич не указом определяет отношения младшего сына к старшему, а договором. Мысль о том, что владетельные князья подчиняются только такому закону, на который сами соизволили, живет и действует еще и при Иване Васильевиче.
Вот почему он и обратился к старому средству договора (Рум. собр. I. №№ 23, 133, 134, 140, 161). Таким образом, брат Великого князя Московского был такой же наследственный владетель в своем уезде, как и сам великий князь. То же надо сказать и о всех удельных князьях московского времени.
[1] Приведенное из Ипат. лет. место совершенно иначе передано в Никоновской. Там читаем:
“Небуди мне отлучитися великаго стола и главы и славы всеа Русии, Киева, но якоже и от прадед наших лествицею каждо восхожаше на Великое княжение Киевское, аще же и нам и вам, возлюбленная и драгая братия, лествичным восхожением, кому аще Господь Бог даст, взыти на великое княжение великого Киева. Сего, братие, не разоряйте, ни присецайте, да не Божий гнев на себе привлечете, хотяще едины во всей Росии господствовати. Бог убо мститель есть неправду творящим” (1196).
[2] Приведенные места источников, свидетельствующие о древности начала наследования от отца к сыну, нисколько не препятствуют сторонникам родовой теории считать этот порядок новым московским обычаем.
На с.443 “Истории отношений между русскими князьями Рюрикова дома” Соловьева читаем: “По смерти Юрия престол московский занял старший сын его, Василий Косой, мимо всех родовых прав, по новому обычаю престолонаследия от отца к сыну”.
