Нашим древним князьям приходилось вращаться в очень сложной среде. Они находились в известных отношениях к народу, к другим владетельным князьям и, наконец, к своим вольным слугам.
Об отношениях князей к народу, который призывал их, заключал с ними ряд, а если был ими недоволен, то и показывал им путь чист на все четыре стороны, речь шла в предшествующей книге. Первую главу настоящей мы посвятим разбору взаимных отношений владетельных князей.
Взаимные отношения князей, как правителей независимых одна от другой волостей, определялись либо миром, либо войной. В случае возникновения каких-либо столкновений князья говорили друг другу: “уладимся либо миром, либо войной” или: “рать стоит до мира, а мир до рати”.
Если ни одному из противников не удавалось совершенно истребить другого на ратном поле, война приводила к заключению мирного договора; мирный договор заключали князья и в том случае, если находили возможным покончить свои распри и “которы”, вовсе не прибегая к оружию. Княжеские договоры представляют, таким образом, источник первостепенной важности для изучения взаимных прав и обязанностей владетельных князей.
Договорное начало в княжеских отношениях проходит чрез всю нашу историю. Первое обращение к войне и миру встречаем в тот самый момент, как только появилось единовременно на Русской земле несколько князей-правителей.
На памяти истории это случилось при сыновьях Святослава: Ярополке, киевском князе, Олеге – Древлянском и Владимире – Новгородском. Князья эти не уладились миром. Война началась между ближайшими соседями, Ярополком и Олегом. Олег пал в битве, а Ярополк “прия власть его”.
Третий сын Святослава, новгородский князь Владимир, получив известие об участи Олега, “убоявся, бежа за море”. Ярополк воспользовался этим случаем, “посадники своя посади в Новгороде и бе володея один в Руси” (Лавр. 977).
Но Владимир бежал за море только для того, чтобы собраться с силами. Он привел варягов и объявил войну Ярополку. В этой второй братоубийственной войне счастье было на стороне новгородского князя.
Ярополк бежал из Киева в Родню, где и осадил его Владимир. В городе не было достаточно припасов, осажденные сильно страдали от голода. “Есть притча и до сего дне, – говорит летописец, – беда, аки в Родне”. При таком положении дела воевода Ярополка дал своему князю следующий совет:
“Видиши, колько вой у брата твоего? Нама их не переборота! Твори мир с братом своим” (Лавр. 980).
Ярополк послушался, пошел просить мира у князя Владимира, но был изменнически убит в самых дверях княжеского терема.
Таким образом, древнейшие владетельные князья, известные нашей истории, родные братья Святославичи, улаживают свои отношения либо ратью, либо миром. Это было во второй половине X века. Совершенно то же наблюдаем и во все последующее время, до полного исчезновения удельных князей.
Один из последних московских удельных князей, Юрий Иванович Дмитровский, состоял в мирном договоре с братом своим, Великим князем Московским, Василием Ивановичем. Договор этот был заключен еще при жизни отца их, Великого князя Ивана Васильевича, и по его личному желанию. Факт чрезвычайной важности.
Он указывает на то, что, и с точки зрения этого ловкого и энергического преобразователя старых порядков, отношения владетельных князей не могли быть определены иначе, как с их согласия, выраженного в договоре. Договор этот был заключен в 1504 г., а затем, по смерти Ивана Васильевича, еще раз повторен в 1531 г. (Рум. собр. №№ 133 и 134, 160 и 161).
Война и мир определяют взаимные отношения князей-родственников боковых линий во всех возможных степенях родства[1]. Наоборот, князья-родственники в нисходящей линии никогда не заключают между собою договоров. Это объясняется тем, что отношения детей к родителям определяются семейным правом, в силу которого дети состоят в подчинении воле родителей.
Подчинение детей родителям выражалось в том, что при жизни отца сыновья никогда не были самостоятельными владетельными князьями. Если бы им и была дана в управление самостоятельная волость, они управляли ею в качестве посадников князя-отца, а не самостоятельных владельцев.
В момент приезда князя-отца в управляемую сыном волость правительственные полномочия последнего прекращались, и власть переходила в руки отца. Это есть натуральное последствие семейной зависимости сына от отца.
Не можем, однако, не указать, что в некоторых, впрочем, исключительных случаях начало особности волостей шло так далеко, что разрывало только что указанную совершенно натуральную связь отца с сыном. Пример такого любопытного явления представляют последние дни княжения Владимира Святославича.
Еще задолго до смерти своей Владимир рассажал сыновей по разным волостям, которые он успел соединить под своею властью. Ярослав был посажен в Новгороде. До 1015 г. он посылал из новгородских доходов отцу в Киев по две тысячи гривен в год, как это делали и прежние посадники. В 1015 г. Ярослав прекратил эту выдачу.
Летописец очень краток. Он не говорит, что между отцом и сыном происходили по этому поводу объяснения. Но они, конечно, происходили, и Великий князь Владимир, только убедившись, что неприсылка 2000 гривен не есть недоимка, а акт отложения от его власти, приказал готовить путь и мосты мостить, чтобы идти ратью на сына, Ярослава.
Этот поход, однако, не состоялся, потому что Владимир заболел и вскоре затем умер (Лавр. 1015). Таким образом, был возможен случай войны, а следовательно, мира и договора даже между отцом и сыном.
Остановимся на внешней форме договоров.
Не утверждаем, что они всегда были писаные. Но можно думать, что к посредству письма стали у нас прибегать весьма рано. В договорах Олега, Игоря и Святослава с греками наши князья имели пример писаной формы договора, который едва ли мог долго оставаться без подражания.
Летописные известия первой половины XII века говорят уже о “крестных грамотах” как о деле совершенно обыкновенном (Ипат. 1144, 1147). Наименование крестной грамоты возникало, конечно, из того, что князья, заключавшие мир, целовали крест на грамоте, в которой были записаны условия мира.
В первой половине XII века это, надо полагать, общераспространенный порядок. Первый, нам известный, случай клятвы на грамоте встречаем в утверждении киевлянами договора с греками, заключенного в 945 г.
Христиане клялись тогда в церкви Св. Илии “честным крестом и харатьею сею”, а некрещеная Русь полагала щиты свои и мечи наги и прочее оружие и клялась обо всем, “яже суть написана на харатьи сей”. Письменная форма есть необходимое условие определенности клятвы, и трудно думать, чтобы наши князья уже на первых порах не почувствовали в ней потребности.
Ни одна из крестных грамот XII века не сохранилась и не дошла до нас. Сведения о их содержании мы имеем только в кратких летописных известиях. Целиком сохранившиеся грамоты не старее первой половины XIV века. Наиболее древняя из них написана после смерти Ивана Даниловича Калиты († 1340 г.) его сыновьями, собравшимися у гроба отца для улажения своих отношений.
Почти все дошедшие до нас договоры принадлежат московскому дому. Они заключены Великими князьями Московскими с их соседями, удельными князьями московскими, Великими князьями Литовскими, Рязанскими, Тверскими и пр. Число грамот, в которых не участвуют московские великие князья, очень невелико.
Мы имеем две грамоты князей рязанского дома с Витовтом, одну – рязанских князей, родных братьев, по поводу заключенного ими в 1496 г. союза, две грамоты Юрия Галицкого, две – сына его, Дмитрия, и одну – сына серпуховского князя с бывшим можайским князем, Иваном Андреевичем[2].
Вот и весь небольшой запас договорных грамот, составленных без участия Великих князей Московских. На 8 таких грамот мы имеем 89, заключенных Великими князьями Московскими[3].
Статьи договоров излагались или в одной грамоте, или в двух, по числу договаривающихся сторон. Если договор писался в одной грамоте, то в ней прописывались права и обязанности обеих сторон, и крестное целование происходило совместно на общей грамоте. Общие обязательства в таких грамотах выражались в следующей форме; берем место из грамоты Великого князя Семена с братьями:
“Быти ны за один до живота. А брата своего старейшаго имети ны и чтити во отцево место; а брату нашему нас имети в братстве и во чти без обиды… А тобе господине, князь великий, без нас не доканчивати ни с ким; а братье твоей молодшей без тобе не доканчивати ни с кем…”
В конце о крестном целовании говорится:
“На семь на всемь целовали есмы крест межи собе у отня гроба по любви в правду”[4].
При написании договоров в двух отдельных грамотах каждая из этих грамот писалась на имя одной только стороны. В 1454 г. Великий князь Московский целовал крест к тверскому князю на следующей грамоте:
“На сем на всем, брате, князь великий, Василей Васильевич, целуй ко мне крест, к своему брату, к Великому князю, Борису Александровичу, и со своим сыном… и к моему сыну…: добра вы нам хотети во всем, в Орде и на Руси, без хитрости; а што вам слышев о нашем лихе, что нам на пакость, или о добре, то вы нам поведати в правду без примышления. А ци имут нас сваживати татарове, а учнут вам давати дом святаго Спаса, а нашю отчину, великое княженье, Тферь и Кашин, и вам ся, брате, не имати” и т.д. (Рум. собр. I. № 76).
Со своей стороны, московский великий князь обязывал тверского по другой грамоте, которая начиналась так;
“На сем на всем, брате, князь великий Борис Федорович, целуй ко мне крест к своему брату к Великому князю, Василию Васильевичу, к моему сыну… и с своим сыном: добра вы нам хотети во всем, в Орде и на Руси, без хитрости; а что ти слышев о нашем добре, или о лихе, что нам на пакость, то вы нам поведати в правду, без примышленья. А ци имут нас сваживати татарове, а учнут вам давати нашу вотчину, великое княженье, Москву и Новгород Великий, и вам ся, брате, не имати” и т.д.[5]
Но рядом с такими грамотами, в которых видно стремление обособить и отдельно изложить обязательства каждой стороны, встречаем двойные грамоты, в каждой из которых одинаково прописаны обязательства обеих сторон, как в вышеуказанных общих.
Существенная особенность таких двойных грамот в том, что каждая сторона целует крест не на одной общей грамоте, а на своей особой. Великий князь Московский, Василий Васильевич, заключил в 1428 г. договор со своим дядею, с удельным князем Юрием Дмитриевичем. Этот договор изложен в двух грамотах.
В одной Василий Васильевич обязывает дядю, Юрия, быть с ним за один, хотеть ему добра, не канчивать без него и т.д. и сам обязывается к тому же по отношению к Юрию; в другой Юрий Дмитриевич обязывает племянника своего быть с ним за один, хотеть ему добра, не канчивать без него и т.д. и сам обязывается к тому же по отношению к племяннику. Каждая сторона целовала крест на той грамоте, в которой противная формулировала ее обязательства[6].
Из указанного сходства содержания двойных грамот надо заключить, что обычай писать договор в двух, а не в одной грамоте возник не из необходимости обособить обязательства каждой стороны и изложить их в отдельном документе.
Причина двойных грамот, надо полагать, была иная. Каждая сторона хотела иметь в своих руках не копию с общей грамоты, а подлинный документ, на котором противная сторона целовала к ней крест.
Древнейший образец таких двойных грамот опять восходит ко временам договоров с греками. Договор Игоря 945 г. был написан на двух хартиях, из которых одна назначалась для греков, другая – для Руси. Княжеские договоры XII века также писались в двух грамотах.
После целования креста происходил обмен грамот, и каждая сторона сохраняла обязательство противной. Такой обмен грамот, надо думать, произошел между киевским князем, Изяславом Мстиславичем, и союзниками его черниговскими князьями, Давыдовичами.
В 1147 г. Изяслав пришел к мысли, что союзники его “хрест переступили” и хотели его убить; он высказал им это чрез посла и “поверже им грамоты хрестныя”, конечно, те, которые у него хранились и в которых были формулированы обязательства его союзников. Последствием этого была война (Ипат.).
Но иногда случалось, что отсылка крестной грамоты с укором неверному союзнику возвращала его на путь долга, и он новым целованием подтверждал свое прежнее обязательство. В 1190 г. возник спор о границах владений у киевского князя, Святослава, со смоленскими Ростиславичами. В притязаниях Святослава Ростиславичи усмотрели нарушение заключенного ими с ним договора.
“Ты, брате, – приказали они сказать ему, – к нам крест целовал на Романове ряду, такоже наш брат, Роман, седел в Кыеве. Дажь стоиши в том ряду, то ты нам брат, пакы ли поминаешь давныя тяжи, которыя были при Ростиславе, то ступил еси ряду, мы ся в то не дамы. А се ти крестныя грамоты”. Святослав же прием грамоты, не хотев креста целовати. И много превся и молвил с мужи и отпустив их, и опять возворотив их, и целова к ним крест на всей их воле” (Ипат.).
Из приведенного места надо заключить, что Ростиславичи возвратили Святославу те грамоты, на которых он целовал к ним крест, чтобы напомнить ему его обязательства и побудить его к подтверждению их. Святослав сперва спорил, но потом согласился и снова целовал крест.
Нарушителю договора грамоты его посылаются для обличения его неправды и возложения на него ответственности за нарушение мира. Так поступил киевский князь, Рюрик, с зятем своим, Романом, который нарушил мирный трактат с тестем и вступил в союз с его врагами, князьями черниговскими. Рюрик “посла к зятю своему мужи своя, – говорит летописец, – обличи и и поверже ему крестныя грамоты” (Ипат.).
Но почему здесь сказано “грамоты”, во множественном числе? Для объяснения можно сделать два предположения. Это могли быть грамоты прежних договоров. Случалось, что князья, заключая мир, целовали крест не только на новом договоре, но и на старом и тем вновь его скрепляли[7].
Но возможно и другое объяснение. Каждая сторона, вступавшая в договор, имела в своих руках не только подлинное обязательство противной стороны, на которой та целовала крест, но еще и копию со своего собственного обязательства. Эти два обязательства сшивались вместе и к ним прикладывались висячие печати обеих договаривающихся сторон.
От московского времени сохранились экземпляры таких вместе сшитых грамот с подвешенными к ним печатями[8]. Каждый такой договор, следовательно, существовал в четырех списках, в числе которых было два подлинника и две копии. Подлинниками мы называем грамоты, на которых произошло крестное целование.
Можно думать, что такие сшивные грамоты были уже в употреблении в Киевской Руси. На эту мысль наводит то обстоятельство, что летописец, говоря о возвращении грамот, никогда не определяет, чьи это грамоты.
Это, конечно, потому, что возвращались обязательства обеих сторон, одно в подлиннике, другое в копии, и князю, возвращавшему грамоты, нельзя было сказать ни то, что он возвращает свои грамоты, ни то, что он возвращает грамоты противной стороны, а потому и говорилось просто “грамоты”.
Порядок написания, обмена, хранения и возвращения двойных грамот представляется довольно ясным. Нельзя того же сказать об общих грамотах, на которых целовали крест обе договаривающиеся стороны.
По отношению к ним нет указаний относительно того, кто хранил подлинную грамоту и кто получал копию. Число дошедших до нас общих грамот, сравнительно с двойными, не очень велико. Писались ли такие грамоты в домосковское время, также остается неясным.
Переходим к содержанию договоров.
Договоры определяют взаимные права и обязанности владетельных князей. Возникает вопрос, какого происхождения эти права и обязанности, представляет ли договор способ первоначального их возникновения, или эти права и обязанности существовали и до договора, в силу обычая, но были нарушены, стали предметом спора и получили в договоре лишь новое подтверждение?
Надо думать, что значительная часть содержания договоров имеет бытовую основу; не все в них возникло благодаря одному голому соглашению. Князья жили и действовали в готовой уже среде; определяя свои отношения договорами, они должны были вносить в них и то, что в этой среде считалось уже правдой
Рядом с таким подтверждением существующего в содержании договоров должны встречаться изменения установившегося порядка и даже совершенно новые определения, вызываемые особенностями каждого нового случая. Содержание договоров, с точки зрения первоначального их источника, представляется, таким образом, весьма разнообразным.
Разобраться в этом разнообразии дело нелегкое, и не всегда бывает возможно определить, что возникло вновь из соглашения и что имеет в своем основании бытовую подкладку. Встречается, однако, немало определений, в происхождении которых едва ли есть основание сомневаться.
Правила о невмешательстве одного князя в дела управления и суда другого, о неприкосновенности владений, о братстве князей, о их старейшинстве имеют, конечно, бытовую основу; наоборот, союз мира и любви между князьями и самые его условия, подчинение одного князя воле другого, определение границ княжеских владений – представляют результат чистого соглашения.
Я уже сказал, что полные тексты договоров, дошедшие до нас, не восходят далее половины XIV века. Все наши знания о содержании договоров домосковского времени ограничиваются краткими летописными известиями.
К счастью, эти краткие и случайно занесенные в летопись известия дают возможность восстановить существенные черты содержания древнейших договоров. Ход истории княжеских отношений не отличается быстрым поступательным движением. Раз сложившиеся нормы государственного быта удерживаются у нас чрезвычайно долго.
Взаимные отношения князей в период вымирания удельной системы покоятся на тех самых началах, какие сложились в период господства этой системы. Ограничения политической самостоятельности московских удельных князей не составляют новости XV или XVI веков, они были уже известны в XII веке и раньше.
На почве договоров не могло возникнуть единодержавия. Новый московский порядок сложился не путем соответствующего изменения содержания договоров, а заменой договорных отношений отношением подчинения. Договоры московских князей являются остатком глубокой старины, а не произведением нового времени.
Те краткие известия летописи о содержании древних договоров, на которые мы только что указали, совершенно совпадают с содержанием московских договоров и представляются как бы разрозненными из них вырезками.
Поэтому при изложении содержания договоров по отдельным пунктам я одинаково буду пользоваться как летописными отрывками древних договоров, так и полными их текстами московского времени: одно дополняет другое.
Княжеские договоры заключаются с целью установления между участниками союза мира, любви и взаимопомощи. По поводу этой основной мысли договоры высказывают массу положений, относящихся как к публичному, так и к частному праву. В настоящем томе я буду иметь в виду только положения публичного права.
[1] В нашем исследовании “Вече и князь”, приведены примеры договоров между дядьями, племянниками и братьями разных степеней. Не находим нужным повторять здесь эти факты. В дальнейшем изложении нам придется говорить о войне и мире Рюриковичей при самых разных отношениях родства.
[2] Рум. собр. I. №№ 47, 48, 62, 67, 127 и 128; А АЭ. I. №№ 25, 26 и 70.
[3] Цифра 89 соответствует числу дошедших до нас грамот, а не договоров. Число договоров – гораздо меньше. В т. 1 Рум. собр. один и тот же договор весьма нередко отпечатан два, а иногда и четыре раза, и под разными номерами.
[4] Примеры таких общих для обеих сторон грамот см.: Рум. собр. I. №№ 23, 27, 31, 35, 37, 38 и др.
[5] Рум. собр. I. № 77. См. еще №№ 28, 32, 35, 36 и др.
[6] Рум. собр. I. №№ 41 и 44, 45, 46, 49, 50 и многие другие.
[7] Так, например, Иван Андреевич Можайский целовал Василию Ивановичу крест на “сей грамоте” и “по нашим докончальным грамотам”, т.е. прежним (Рум. собр. I. № 68. 1448).
[8] См. для примера: Рум. собр. I. № 52 и 54, 58 и 59, 99, 100, 101 и 102. Но подлинник и копия не всегда сшивались вместе. В т. 1 Рум. собр. под № 92 напечатана грамота, на которой целовал крест можайский князь, Михаил Андреевич, к московскому Великому князю Ивану Васильевичу.
Из надписи на обороте этой грамоты видно, что она хранилась у Михаила Андреевича, у которого и была взята при составлении нового договора. Это, конечно, копия с грамоты, на которой целовал крест Михаил Андреевич, но при ней нет ее “противня”, т.е. грамоты, на которой целовал крест Иван Васильевич.
Этот “противень”, конечно, тоже находился в руках Михаила Андреевича, но хранился отдельно от копии с его грамоты и не был с ней сшит. Таких разрозненных двойных грамот напечатано довольно много в т. 1 Рум. собр. См. для примера №№ 28, 32, 35, 36 и др.
