Savigny. System I. S. 23. Stahl. Die Philosophic des Rechts, II. S. 300; Ahrens. Encyclopadie. S. 117.
Юридические отношения весьма разнообразны. Подробное изучение отдельных групп их составляет задачу специальных юридических наук. Но и общее учение о праве не может обойтись без объяснения, по крайней мере, самых характерных, самых основных особенностей отдельных прав.
Для этого необходимо, конечно, установить общую классификацию правовых отношений. Основным делением права почти всеми признается деление права на частное и публичное[1]. Но относительно того, в чем основание этого различия, — до сих пор нет согласия между юристами.
Римляне сводили различие частного и публичного права к различию охраняемых интересов, различая именно интересы частные и общие. Publicum jus est, говорит Ulpianus (in 1, 1, § 2 de justitia et jure), — quod ad statum rei Romanae spectat, privatum, quod ad singulorum utilitatem pertinet, sunt enim quaedam publice utilia, quaedam privatum. Это определение находит себе сторонников и до сих пор. Брунс (Holzendorf. Encyclopadie, 3 Auf. S. 340) и Нейнер (Neuner. Privatrechtsverhaltnisse, S. 1) высказываются за него.
Но большинством юристов уже давно это деление было признано несостоятельным. И, действительно, выставленное римлянами различие представляется до такой степени неопределенным, что решительно не достигает своей цели: разграничить и определить различные области права. Так, прежде всего, нельзя противополагать, таким образом, интересы общие и частные.
С одной стороны, интересы только и существуют у отдельных людей, так как только люди суть действительные реальные элементы общежития. Общий интерес есть не что иное, как та или другая совокупность частных интересов. В этом смысле можно сказать, что все право установлено ради охраны интересов отдельных лиц, т. е. частных интересов.
С другой стороны, правовая охрана дается только тем интересам отдельных лиц, которые имеют более или менее общее значение или потому, что они общи целой группе лиц, например, охрана интересов врачей, или потому, что данный интерес есть интерес – хотя одного отдельного лица, но занимающего в обществе такое положение, что его интерес получает общее значение, напр., интересы монарха. В таком смысле, наоборот, можно сказать, что всякое право охраняет общие интересы.
Конечно, можно различать более или менее общие интересы. Но, не говоря уже об относительности и неопределенности такого различия, оно не соответствует действительному различию частных и публичных отношений. Нельзя сказать, что публичное право касалось всегда более общих, частное — менее общих интересов.
Неисправность подрядчика армии во время войны, могущая иметь своим последствием голод армии и в результате неудачу всей компании или, по крайней мере, задержку операций, представляет гораздо более общий интерес, нежели выборы гласного в городскую думу. Тем не менее, подряд есть отношение частногражданское, а отношение по выборам — публичное.
Точно также организация отдельного министерства представляет несравненно меньший, несравненно менее общий интерес, чем определение порядка перехода недвижимости или законы, относящиеся к личному найму. Но организация министерств относится к публичному праву, купля-продажа недвижимости и личный наем — к частному.
Неудовлетворительность римской классификации и главным образом ее неопределенность вызвали целый ряд попыток исправить ее, дать ей более определенную формулировку, причем все-таки исходят, как из основания, из различия понятий частного и общего, но облекают это различие в другую форму. Между этими попытками прежде всего обращает на себя внимание классификация, выставленная Савиньи.
Его систему, принятую и Шталем, можно назвать телеологическою. Она представляет модификацию римской классификации, но весьма существенно отличающуюся от той, что была выставлена Ульпианом. У Ульпиана основой классификации являлось различие интересов, смотря по тому, разграничиваются ли в данном отношении частные или общие интересы.
Савиньи и Шталь различают юридические отношения по их цели. «В публичном праве, — говорит Савиньи, — целое является целью, а отдельный человек занимает второстепенное положение; напротив, в частном праве отдельный человек является целью, а целое (государство) — средством».
То же почти говорит и Шталь: одни юридические отношения имеют целью, задачей удовлетворение потребностей отдельного человека, другие — соединение людей в одно высшее целое и регулирование их жизни в этом единстве.
Это различение юридических отношений по субъектам, являющимся их целью, в новейшее время было развито полнее Иерингом в его сочинении Das Zweck im Recht (В. 1.1877. S. 452). Но, развив его, он вместе с тем указал и истинное значение этого различия.
Он различает юридические отношения по субъектам цели. Zwecksubjekt, Destinatare, на три класса: дестинатарием служит или отдельное лицо, или общество, или государство. Но он не кладет этого различия в основу системы права.
Напротив, он указывает, что каждый отдельный институт может иметь дестинатарием то отдельное лицо, то общество, то государство. Так, напр., собственность может быть или частной, или общественной, или государственной.
И действительно, это различие не может быть принято основанием системы прав, так как система предполагает классификацию институтов, а не тех форм, какие может последовательно принимать один и тот же институт.
Классификация Савиньи и Шталя представляет попытку соединить в одно и классификацию по интересам, охрана которых есть цель права, и классификацию по различию положения субъекта, как самостоятельного индивида или как члена общественного организма.
Подобное же соединение этих двух оснований классификации представляет и классификация Аренса. Арене исходит из противоположения конечной и непосредственной цели.
Конечная цель всего права есть человеческая личность, но она может быть вместе и непосредственной целью данного юридического отношения, — тогда это будет отношение частного права. Или же непосредственною целью будет служить общение, общественный организм, а не индивидуальная личность, — тогда это будет отношение публичного права.
Таким образом, конечная цель, конечная задача и публичных и частных отношений безразлично одна и та же: различен только способ ее выполнения, осуществления. В частном праве она осуществляется путем личного самоопределения; в публичном — путем совокупной деятельности целого общества.
Классификация Аренса, однако, тоже представляется неудовлетворительной; и у него, как и у Шталя, и у Савиньи, остается необъяснимым, каким образом и государство может быть субъектом отношений частно-гражданского характера.
Когда государство покупает, продает, меняет, нанимает, подряжает и т. п., оно является целью, а не средством (Савиньи); поставка сапог на армию, очевидно, имеет целью вовсе не удовлетворение отдельного человека (Шталь), и цель при этом достигается не одною индивидуальною деятельностью, а и деятельностью всего государства, платящего за сапоги (Арене).
Но, кроме того, следует указать, что классификация Аренса представляется несостоятельной и потому, что всякая юридическая охрана предполагает содействие, поддержку со стороны общества, а не одно только индивидуальное самоопределение.
Неудача этих попыток исправления римской классификации права побудила некоторых современных, в особенности русских, юристов совершенно отказаться от выставленного римскими юристами основания различения частного и публичного права и поискать взамен его другое.
Одни из них полагают, что основанием различия частного и публичного права должно быть признано различие экономических, имущественных интересов и интересов, не имеющих экономического значения. Другие ищут основания этого различия в том, будто частное право есть право распределения.
Первого из этих воззрений держатся: Мейер[2], Умов и, в особенности, Кавелин[3]. Последнее было выставлено Цитовичем.
Кавелин полагает, что обыкновенное разграничение публичного и частного права в теперешнем его виде не имеет за собой никакого теоретического основания. Частное или гражданское право соединяет в себе совершенно разнородные части, соединение которых, по его мнению, объясняется единственно характером рецепции римского права в западной Европе.
Рецепировано было не все римское право, а только некоторые его части, представлявшие весьма мало общего по содержанию. Тем не менее те отрасли права, к которым прилагались начала римского права, исключительно в силу единства источника определявших их норм, были соединены в одно целое, получившее название гражданского права, jus civile, как римляне называли все свое право.
В настоящее время, а у нас в России в особенности, нет уже никакого основания сохранять эту группировку, так как исчезло и единственное, прежде существовавшее, основание соединять воедино то, что принято называть гражданским правом, потому что гражданские отношения не определяются уже более римским правом.
Взамен этой старой, исторически сложившейся классификации Кавелин предлагает другую, по его мнению, более рациональную и более естественную. Он кладет в основу всей классификации права различие имущественных и неимущественных прав[4].
Теперешнее гражданское право должно превратиться в право имущественное на том основании, что и теперь главное его содержание составляют именно имущественные права, а все другое является как бы посторонним и случайным к ним придатком.
Потому из него должны быть исключены все отношения, не имеющие имущественного характера, не касающиеся материальных ценностей, каковы, например, семейные отношения.
С другой стороны, оно должно обнять собою все имущественные отношения без исключения, а потому к нему должно быть отнесено многое, что теперь причисляется к публичному праву, напр., учение о взыскании податей, о денежных наказаниях, о содержании и пенсий служащим и т. п.
На первый взгляд такая группировка может подкупать в свою пользу кажущейся простотой и определенностью. Но внимательное ее рассмотрение открывает весьма веские доводы против возможности принять ее. Прежде всего нельзя согласиться с Кавелиным, чтобы современное понятие гражданского права было случайным, лишенным рационального основания.
Если бы и в самом деле гражданское право в современном его виде представляло, как это утверждает Кавелин, не что иное, как совокупность рецепированных частей римского права, то и тогда бы состав его нельзя было считать случайным.
Если данные только части римского права были рецепированы, то причина этого, конечно, заключалась в том, что только они соответствовали изменившимся условиям общественной жизни. Другими словами: рецепированная часть представляет собою ту отрасль права, которая наименее изменчива, наименее зависит от особенностей общественного быта.
И действительно, гражданское право есть именно та отрасль права, в которой замечается наибольшая общность, единство, в которой всего слабее отражаются различия исторических эпох и национальностей. А это такое свойство, которое уже само по себе может служить достаточно рациональным основанием для выделения данных отношений в особую группу.
Затем, как на это указал уже Муромцев, гражданское право далеко не тождественно с рецепированными частями римского права, да и самое сближение понятий jus privatum с jus civile сложилось не ранее XVI столетия.
Гражданское право в современном его составе включает такие институты, каких вовсе не знало римское право, напр., право вексельное, и потому едва ли можно утверждать, что соединение институтов, составляющих гражданское право, в одно целое, объяснялось единственно их, якобы, общим источником.
Простота и определенность предлагаемой классификации также только кажущиеся. Отделить имущественные отношения от неимущественных — дело далеко не легкое, потому что почти все отношения имеют и экономическое значение, касаются так или иначе и материальных ценностей.
Кавелин относит, как мы видели, к гражданскому праву учение о денежных наказаниях; но ведь и другие виды наказаний, хотя бы, напр., ссылка, могут также иметь экономическое значение и даже иногда преимущественно экономическое значение.
Точно так же, если к гражданскому праву относятся «государственная и общественная служба с вознаграждением»[5] и даже воинская повинность[6], то нет основания, почему не отнести туда же и учение о представительстве, которое также ведь имеет и экономическую сторону, выражающуюся или в получаемом представителями содержании, или, при безвозмездности функции народного представителя, в том расходе, какой он неизбежно несет при исполнении своих функций.
Если к гражданскому праву относится учение о призрении бедных, то, конечно, следует к нему отнести и даровое начальное обучение. Но, идя этим путем, мы, одно за другим, все решительно отношения отнесем к гражданскому праву.
Эта неопределенность выставленной Кавелиным классификации еще усиливается тем, что он вовсе не определяет понятия «материальной ценности», служащей, однако, основанием всей его классификации. Вероятно, он полагал, что понятие это определяется в политической экономии.
Но экономисты употребляют термин «ценность» в двух существенно различных значениях: потребительная ценность и меновая ценность. Под понятие потребительной ценности подводится все, что так или иначе служит удовлетворению каких-либо потребностей человека.
Адольф Вагнер, например, считает потребительной ценностью и самый государственный порядок. Очевидно, это понятие потребительной ценности совершенно непригодно для обоснования классификации юридических отношений.
Всякое право нормирует пользование тем, что служит средством осуществления людских интересов и что, следовательно, подходит под понятие потребительной ценности. Понятие меновой ценности более узкое. Но в определении его экономисты сами ссылаются на право.
Меновою ценностью является все то и только то, что может быть предметом частного права. При существовании рабства и человек был меновою ценностью, при системе продажных должностей — и государственные должности.
Если же когда-нибудь будет уничтожена частная земельная собственность, тогда и земля потеряет значение меновой ценности. Таким образом, различие частного и публичного права не может быть основано на понятии меновой ценности, так как само это понятие обусловлено различием частного и публичного права.
Проектируемая Кавелиным система представляет также серьезные неудобства для изложения, так как неизбежно ведет к разделению того, что естественно связано между собою. Таковы, напр., взыскание податей и все остальное учение о налогах, содержание чиновникам и все остальное учение о государственной службе.
Невозможно дать осмысленное изложение учения о содержании, получаемом должностными лицами, вне связи с общим учением о государственной службе, и наоборот, учение о государственной службе не может быть понято надлежащим образом, если из него исключить учение о содержании.
Наконец, нельзя не обратить внимания на то, что, определяя гражданское право, как право имущественное, предлагаемая Кавелиным группировка не дает никакой положительной характеристики публичного права и вовсе не выясняет их взаимного соотношения.
Тоже на экономической почве, но несколько иначе, думает найти основание для обособления частного и публичного права Цитович[7]. По его определению, частное или гражданское право есть «совокупность постановлений, велений положительного права, дающих порядок и форму экономическому распределению в данное время у данного народа: короче — гражданское право есть право распределения» (Verkehrsrecht).
При этом он оговаривается, что таким определением отнюдь не выключаются из области гражданского права отношения семейного права. «Во-первых, эти отношения примыкают к распределению в том смысле, что они дают особые поводы, из-за которых происходит распределение: важнейший из таких поводов есть наследование по закону.
Во-вторых, наиболее частный деятель и субъект распределения, лицо, является в той или иной обстановке, смотря по тому, каково его семейное положение, которое не безразлично и для него, как его право состояния. В-третьих, собственно экономическое распределение не действует внутри семьи: здесь происходит свое распределение, в основании которого лежит начало нравственного единства и семейного порядка».
Не трудно заметить, что все сказанное Цитовичем относительно семьи одинаково применимо и к государству. И государственные отношения дают особые поводы для распределения: государство платит жалованье, раздает пожалования, занимает и платит долги.
Затем «субъект распределения, лицо, является в той или иной обстановке, не безразличной для права», не только смотря по тому, каково его семейное положение, но точно также и смотря по тому, каково и государственное его положение: так сословные различия имели огромное значение для условий распределения.
Наконец, и та часть народного богатства, которое государство выделяет посредством системы налогов и государственных имуществ в свое распоряжение, распределяется не по общим законам экономического распределения, а по особым политическим соображениям.
Да и вообще нет никакого сомнения, что организация государства имеет по крайней мере такое же значение для распределения, как и организация семьи. Поэтому, рассуждая последовательно, Цитович должен бы был все право, все юридические отношения подвести под понятия гражданского права, как права распределения.
Не только частное право, но точно так же и публичное непременно затрагивает экономическое распределение. Но вместе с тем нормировкой распределения экономических благ, ценностей, не исчерпывается вовсе содержание и Устного права.
Семейные отношения имеют юридическое значение потому только, что ими создаются особые поводы распределения. И сами по себе, как отношения семейной власти, они регулируются правом. Иные отрасли публичного права, напр., финансовое право, с гораздо большим правом, чем семейное, могут быть названы правом экономического распределения.
Таким образом, все попытки найти основание для различения частного и публичного права, в различии содержания юридических отношений, оказываются неудачными. Да и вообще различие интересов, составляющих содержание юридических отношений, следует признать непригодным для обоснования классификации правоотношений.
Мы уже указывали, что юридический характер в людских отношениях имеют собственно их формы; а их содержание то же, что и бытовых отношений. Так как юридическая норма определяет не самые интересы, а только разграничение фактически существующих интересов, то и основное значение имеет для различия юридических отношений не то, какие в них интересы разграничиваются, а то, как они разграничиваются.
Невозможность найти в содержании юридических отношений основания для различения частного и публичного права подтверждается еще и тем, что история права представляет нам примеры того, как одни и те же по своему содержанию отношения получили то частно-правовую, то публично-правовую форму. Так, напр., в средние века многие права власти составляли лишь придаток частного права землевладения.
[1] Некоторыми, наряду с частным и публичным правом, признаются самостоятельными отраслями церковное право (Вальтер), международное (Варнкениг), общественное (Моль, Резлер).
[2] Мейер Дмитрий Иванович (1819-1856) – выдающийся русский юрист-цивилист, с 1845 г. профессор в Казани, с 1855 г. в Петербурге. Его фундаментальный труд — «Русское гражданское право» — является классикой русской юридической литературы; неоднократно переиздавался.
[3] Кавелин Константин Дмитриевич (1818-1885) — выдающийся русский юрист, историк и общественный деятель либерального направления, профессор Московского и Петербургского университетов (до 1862 г.), затем Военно-Юридической академии.
Является, наряду с С. М. Соловьевым и Б. Н. Чичериным, одним из основоположников русской государственной (юридической) школы, автор проекта Крестьянской реформы — «Записки об освобождении крестьян в России» (1855), положения которого были использованы при ее проведении.
Можно констатировать, что проект Кавелина предсказал будущие решения Редакционных комиссий с очень высокой степенью точности (редкой, если вообще не уникальной для реформ такого масштаба).
Ему принадлежит, во-первых, общая формула реформы как компромисса двух сословий — крестьянства и дворянства. Во-вторых, определение рамок этого компромисса: освобождение крестьян с землей, включая помещичьи земли, с предоставлением владельцам равноценного возмещения.
Поскольку данный вариант не мог быть реализован единовременно (в силу ограниченности финансовых ресурсов государства), он предложил очень важную идею – растянуть этот процесс во времени, введя концепцию переходного периода (сохранение на определенный срок в пользу помещиков обязательных для крестьян «работ, повинностей и служб»). Эта формула легла в основу положения Редакционных комиссий о «временнообязанных крестьянах».
Наконец, в-третьих, им была разработана технология проведения реформы — способов и процедур определения количества земли, подлежащей выкупу, и размеров выкупной суммы, а также специальных институтов реформы — оценочных комиссий, которые включали на паритетных началах членов «по выбору из местных владельцев» и лиц «по назначению правительства» при полном устранении от этого крестьян (учитывая их объективную неподготовленность к такой работе).
Именно этот план был реализован в ходе Крестьянской реформы. Таким образом, проект Кавелина выступает как первый в России успешно реализованный научный проект социальной инженерии — радикальной модернизации социальных отношений, осуществляемой государством на основе компромисса.
Перспективное направление исследования гражданского права Кавелин видел в установлении связи позитивации юридических норм с формированием имущественных отношений.
Исходя из этого, полагал он, место так называемого гражданского права должен занять особый раздел юридических отношений, рассматривающий вопрос об отношениях юридических лиц и имуществ, стоимость которых может быть определена в денежном выражении.
Данный тезис о необходимости выделения имущественных прав в особую группу обосновывался в ходе изучения Кавелиным западной юриспруденции, но совершенно ясно, что он был особенно важен для него в перспективе аграрных реформ в России.
Хотя этот подход вызвал споры и не был поддержан большинством русских юристов, он отражал стремление к новой социологической интерпретации права и актуализацию всей сферы имущественных прав в ходе реформ, а также попытку обосновать активную роль государства в трансформации общественных отношений и прав собственности.
Либеральные убеждения Кавелина выразились наиболее четко в отстаивании (вопреки германской исторической школе права и ее консервативным русским сторонникам) идеи единого кодекса гражданского права, который мог бы способствовать реформированию правовой системы и внедрению в общественное сознание законности, обеспечения прав личности.
Этот подход нашел реализацию в общей концепции решения аграрного вопроса в России и в определении места крестьянской общины. Существовавшим в литературе крайним трактовкам общины (как тормоза рыночных отношений или прообраза коммунистического общества) Кавелин противопоставил реалистическую интерпретацию общины как центрального института переходного периода. В этом анализе общины четко различались правовой, социальный и технологический аспекты.
Община выступала, с одной стороны, как особый тип правоотношений (регулируемых обычно правовыми нормами), с другой — как социальная организация (отстаивающая коллективные интересы крестьянства при вступлении в рыночные отношения и способная предотвратить массовую пролетаризацию), с третьей — как исторически сложившийся экономический механизм, действие которого основывалось на соблюдении определенных правил и хозяйственных процедур.
Кавелин полагал, что, оставляя неизменной правовую форму общины и, в меньшей степени, затрагивая ее социальную организацию, можно существенно изменить ее внутреннее содержание через технологические параметры экономического механизма (которые, будучи нейтральны к форме собственности, а во многом и к социальной организации, могут быть рационализированы и индивидуализированы).
Данная концепция разграничения социально-правового и технологического компонентов реформы представляется одним из важнейших достижений Кавелина, поскольку открывает возможности реформационной трансформации аграрных отношений на технологическом уровне, откладывая на неопределенное время социальные реформы (вплоть до достижения обществом соответствующей культурной стадии).
Все направления данной технологии реформ в традиционном обществе определяли социальную практику Кавелина. Труды Кавелина охватывают очень широкий круг вопросов истории и теории права, гражданского права и кодификации, философии и этики.
В рамках общей концепции государственной школы им разработана стратегия либеральных реформ, осуществляемых просвещенной бюрократией с целью избежания социальной революции. Подробнее см. – Медушевский А. Н. Опыт Великих реформ: технология демократических реформ в переходных обществах // Вестник Европы. 2003. Т. IX.
[4] Спор по проблеме кодификации был стимулирован появлением работ К. Д. Кавелина, в которых выдвигалось предложение о введении нового подразделения гражданского права с целью выделения из него особой отрасли «имущественных прав».
Смысл позиции Кавелина, вполне еретической с точки зрения классического правового подхода к разделению частного и публичного права, становится понятнее с точки зрения российской реальности, состоявшей в объективном слиянии или, точнее, исторически обусловленном отсутствии разграничения между ними в России.
Предложенная Кавелиным классификационная схема позволяла объединить в рамках новой отрасли «имущественного права» институты как частного, так и публичного характера (напр, государственные финансы и административную службу), что, в свою очередь, позволяло осуществлять реформирование частно-правовых отношений с помощью публично-правовых норм (Кавелин К. Какое место занимает гражданское право в системе права вообще // Журнал гражданского и уголовного права. СПб, 1880. Кн. 1 (январь-февраль). С. 106).
С. В. Пахман критиковал социологическую по существу схему Кавелина, апеллируя к концепции классификации права римскими юристами, «лучше которой ничего ныне не придумано».
Ее смысл состоял в возможности классификации права по двум основаниям — по отношению к предмету права (разделение всего права по тому, относится ли оно к лицам, вещам или средствам защиты) и по отношению к сфере юридической жизни (тогда право разделяется на частное и публичное, исходя из того, относится оно к регулированию частных лиц или общества в целом, то есть государства).
При втором подходе первое охватывает сферу отношений частных лиц между собой, а второе — отношения членов общества к целому союзу. Отсюда следовал вывод о желательности сохранения традиционного подхода к определению содержания гражданского права, восходящего к римским юристам и опыту крупных кодификаций Нового времени (Пахман С. В. К вопросу о предмете и системе русского гражданского уложения // Журнал гражданского и уголовного права. СПб, 1882. Кн. 8 (ноябрь). С. 207).
Концепция теории и истории кодификации, выдвинутая В. И. Сергеевичем в полемике с С. В. Пахманом, очень ригористична. Он считает, что ее задача состоит в выяснении отношения свода к тому праву, которое действовало на момент кодификации. Иначе говоря, исследователь кодификации должен обладать большим знанием источников, нежели то, которым обладали сами кодификаторы.
Это необходимо для установления следующих параметров: «все ли действующее право введено в свод, правильно ли оно формулировано, как примирены противоречия в направлении наших законодателей», а главное, не внесено ли кодификаторами «чего-либо нового, в источниках не заключающегося» (Задачи истории кодификации // Вестник Европы. СПб, 1876. Т. 6. № 11. С. 462).
С этих позиций Сергеевич рассматривал основные памятники русского права — «Русскую Правду» в ее различных редакциях, Судебники, прежде всего — Соборное Уложение 1649 г. Проекты Уложенных комиссий XVIII в. Ему принадлежит важнейшая публикация материалов Екатерининской Уложенной комиссии 1764 г. и наказов в нее от сословий.
Именно эти принципы по существу источниковедческого исследования он считал необходимым положить в основу изучения Свода законов 1832 г., а также законов и указов, послуживших основой отдельных его статей. Этот метод он активно отстаивает, вступая в открытую полемику с другими точками зрения.
Его не устраивает, с одной стороны, формализм и ограниченность строго догматического подхода С. В. Пахмана (критика его исследований в области истории кодификации за невнимание к источникам права), с другой же стороны, он полемизирует с расширительной трактовкой права как морального и чисто психологического феномена в работах по философии права Н.М. Коркунова и особенно Л. И. Петражицкого, других сторонников концепции возрождения естественного права. О Пахмане и Сергеевиче см.: Общественная мысль России XVIII – начала XX века. М, 2005.
[5] Права по имуществам. С. 326.
[6] Ibidem. С. 228.
[7] Курс русского гражданского права. 1.1878. С. 4-7.
