Кроме новизны, Положение 1833 г. требовало от изобретения еще и других свойств, в чем оно расходилось с ныне действующим законом.
Исходя из анализированной мною мысли (стр. 153-154), что привилегии выдаются как бы в награду за “знатные труды”, в виде особенной милости, Положение требовало, с одной стороны, чтобы привилегируемое изобретение не было “незначительным, не обещающим никакой существенной пользы, доказывающим единственно остроту ума (?)”[1], а с другой – чтобы оно “не могло обратиться во вред обществу или государственным доходам (?)”[2], чтобы вообще от него ожидалась польза”[3] и чтобы в нем “не содержалось ничего вредного или опасного”[4].
На основании первого из указанных положений, совет отказывал поэтому в выдаче привилегий на помаду для чищения лайковых перчаток[5], на способ приготовления дамских пуклей[6] и т. д.
А так как, по справедливому замечанию Сперанского, важность и неважность изобретения зависят от причин, правительству не подвластных и мало ему известных, – то и происходили постоянно пререкания о том, есть ли данное изобретение незначительное или, наоборот, значительное.
Новый закон выкинул это постановление, справедливо считая, что техническая значительность изобретения не может быть определена а рriоri и что от выдачи привилегии даже на весьма незначительное изобретение никакого вреда никому быть не может. Таким образом, комитет по техническим делам ныне избавлен от необходимости судить о весьма щекотливом предмете.
Еще большее значение имел второй пункт, который из условия невредности нередко переходил в положительное требование доказанной полезности. Нередко cовет, раньше чем выдать привилегию, предписывал произвести опыты для испытания пригодности изобретения: опыты эти производились “в большом виде, в присутствии комиссии”[7], – с пятью заиками мужеского пола[8], – для строительных материалов даже “во все четыре времени года”[9].
Если, на основании этих опытов, устанавливалось, что изобретение может быть опасно для лиц, пользующихся им, или для рабочих, изготовляющих его, – то в выдаче привилегии отказывалось.
Поэтому не выдана была привилегия на аппарат, “который, по мнению cовета, может быть причиною, что целый поезд сойдет с рельсов”[10], или на судно лейтенанта Яковенка, “потому что оно может представить затруднение в управлении им и тем препятствовать свободному судоходству”[11], или на газовые свечи, “потому что их употребление опасно”[12] и т. д.
С другой стороны, отказано в выдаче привилегии на лак из коллодиона, потому что изготовление его грозит опасностью для рабочих[13], и на способ беления сахара, при котором выделяются вредные для рабочих газы[14].
Но все эти умозаключения были бы еще не так опасны для интересов просителей, если бы иногда Совет не переходил в роль оценочно-испытательной комиссии и не отказывал в выдаче привилегии “до представления образцов, одинаковых с венскими ландкартами, с которыми произведения Соловьева никакого сравнения не выдерживают”[15]; или “система устройства мостовой Барберо одобрена быть не может, а потому отказать”[16]; в одном случае члены Совета испробовали представленное изобретение (папиросы) в самом заседании и затем сделали такого рода постановление:
“Хотя правительство, выдавая привилегию, и не ручается в пользе изобретения, однако, при столь явной безуспешности изобретения Массена, Совет положил отказать ему в привилегии, выдача которой могла бы только вводить в заблуждение”[17].
В последних словах кроется и объяснение подобной тенденции советской практики. В наших законах вообще наблюдается стремление опекать неразумных и непонимающих своих интересов граждан, а при выдаче привилегии, вдобавок к этому, еще считались с теорией некоторой апробации, косвенно высказываемой правительством полезному для развития промышленности изобретению[18].
Ныне действующий закон предоставляет комитету выдавать привилегии на изобретения и вредные, и невредные, справедливо предполагая, что всякий покупающий изобретение сам должен осведомиться о его технических достоинствах, что никакой административный орган не может быть компетентной экзаменационной комиссией для изобретений, и что, наконец, получение привилегии никого не освобождает от подчинения существующим законам, и без того изданным в громадном количестве и запрещающим употребление опасных продуктов и процессов.
Последнее соображение в особенности неясно сознавалось в разбираемый период. Ввиду того, что выдача каждой привилегии совершалась законодательным путем, Совет всегда смотрел на привилегии не как на право отрицательно-исключительное (т. е. как право запретить третьим лицам фабрикацию данного продукта), а как на право с положительным содержанием (т. е., как право эксплуатировать данное изобретение).
Мануфактурный совет упорно держался того мнения, что получившему привилегию как бы разрешено заниматься эксплуатацией данного продукта. Точка зрения, конечно, ошибочная: привилегия единственно удостоверяет, что данный изобретатель может запретить другим лицам фабриковать данное изобретение; вопрос же о том, может ли сам изобретатель фабриковать, остается открытым и выдачей привилегий никоим образом не разрешается[19].
Это начало ясно выражено в ст. 23 ныне действующего закона. До 1870 г. оно было обыкновенно упущено из виду. Только этим и можно, таким образом, объяснить, что привилегии не выдавались за вредные для рабочих технические процессы или что привилегия на паровой котел выдавалась с само собой разумеющеюся – по нашим воззрениям – оговоркой, что “при устройстве и употреблении онаго в точности должны быть соблюдены правила, установленные в прил. к ст. 44 Устава о пром.”[20].
Отмечу, кстати, что только этим смешением положительной и отрицательной функций патентного права можно объяснить и странную, с современной точки зрения, практику совета не выдавать привилегий на изобретения, относящиеся к монополизированным в государстве промыслам.
Так, совет отказывал в выдаче привилегий на аморфные спички, “так как предполагается приготовление спичек сдать на откуп”[21]. Невысказанная неправильная мысль, лежащая в основании такого отказа, была следующая: “Мы выдадим привилегию, – узаконены будут откупа, – а патентодержатель будет продолжать фабрикацию в силу своей привилегии”[22].
Правильно же было бы сказать: “После создания откупов, патентодержатель будет по-прежнему иметь право запретить третьим лицам пользование его изобретением; вопрос же о том, кто имеет право фабриковать спички, обсуждается по совсем иным нормам; привилегия имеет функцией только указать, кто не имеет права употреблять данный способ”.
Все это в разбираемом периоде совершенно не сознавалось, и привилегия часто не выдавалась, “потому что чеканка монеты есть монополия правительства”[23], – или “потому, что привилегия эта (на кран) могла бы потребовать (?) изменения откупных условий”[24]; а когда привилегию (на шипучий пунш) выдавали, то брали расписку в том, что патентодержатель будет во всем подчиняться положению об откупах[25], т. е. “будет этот пунш разливать в посуду осмиричной меры” и т. д.[26].
[1] Уст. пром., ст. 175.
[2] Уст. пром., ст. 175.
[3] Уст. пром., ст. 180.
[4] Уст. пром., ст. 181
[5] Журнал М. С., 1 апреля 1843 г.
[6] Журнал М. С., 5 июля 1835 г.
[7] Журнал М. С., 24 мая 1834 г.
[8] Привилегия Геллертана, 13 августа 1829 г., П. С. З., N 3093.
[9] Журнал М. С., 15 мая 1859 г.
[10] Журнал М. С., 8 декабря 1855 г.
[11] Журнал М. С., 30 октября 1859 г.
[12] Журнал М. С., 30 октября 1859 г. – Ср. также журналы М. С., 17 ноября 1869 г., 9 октября 1843 г., 24 мая 1839 г. и 30 октября 1859 г.
[13] Журнал М. С., 17 октября 1851 г.
[14] Журнал М. С., 20 декабря 1834 г.
[15] Журнал М. С., 4 марта 1843 г. – Ср. журнал М. С., 13 октября 1855 г.: “отказать в привилегии на те части изобретения, испытание которых в Америке доказало их неудобство в практическом отношении”
[16] Журнал М. С., 29 июля 1843 г.
[17] Журнал М. С., 8 декабря 1855 г.
[18] “Просимая привилегия не только не содействовала бы к предполагаемому у нас правительством усилению льняной промышленности, но, напротив того, остановила бы стремление наших льнопрядильщиков”. Поэтому – отказать. Журнал М. С., 22 июля 1852 г.
[19] Разбираемое отличительное свойство старых русских привилегий вполне аналогично с явлениями, наблюдавшимися на Западе. Ср. о пермиссивности старинных привилегий § 23 in fine и примечание на стр. 151. Ср. также послесловие, II.
[20] Журнал М. С., 30 октября 1859 г.
[21] Журнал М. С., 5 декабря 1855 г.
[22] Только этим и можно объяснить следующий невероятный факт. Столбкову выдана 29 ноября 1830 г. (П. С. З., N 4150) привилегия на заведение буксирных пароходов на Онежском озере, с оговоркой, “чтобы в случае окончания, до истечения 10-летнего срока, обвода каналов около Онежского озера, он не имел какого-нибудь к казне иска (!)”. Эту оговорку можно понять только с точки зрения пермиссивной функции выданной привилегии.
[23] Журнал M. С., 6 мая 1860 г.
[24] Журнал M. С., 31 января 1853 г.
[25] Журнал M. С., 9 октября 1847 г. Ср. также привилегию Рудакова на самомерный кран, от 27 июня 1832 г (П. С. З., N 5467): “выдача оной не освобождает употребляющих таковой кран от ответственности по откупным условиям в случае каких-либо особых злоупотреблений (еще бы!)”… “В сих случаях употребление означенного крана может быть воспрещено”
[26] Кроме перечисленных условий патентуемости изобретений, нужно обратить внимание еще на ст. 174 и 176 Уст. о пром. Первая запрещала выдачу привилегии на “основные начала, без применения их к какому-либо искусственному предмету”, а вторая – “на изобретения, до боевых потребностей и до средств обороны государства относящиеся”. Ср. дело Архива Госуд. совета, 1868, N 150, и П. С. З., 22 апреля 1868 г., N 45757.
