Многие криминалисты, приискивая основание давности, оправдывали ее теми целями, которые, по их мнению, должно иметь наказание. Теория эта нашла в бельгийском юристе Гаусе[1] одного из самых ревностных защитников. Так, он говорит, что давность, погашающая как уголовный иск, так и приговор, покоится на том же основании, как и право общества наказывать преступников.
Для того, чтобы наказание было законно, говорит он, оно должно быть необходимо для поддержания общественного порядка и полезно по тем последствиям, которые из него вытекают. Наказание, примененное к преступнику после истечения значительного промежутка времени, не будет удовлетворять этим требованиям.
Так, начиная с того, что общество не будет иметь никакого интереса преследовать деяния, воспоминание о которых давно уже изгладилось, но и самое слишком позднее применение наказания не окажет на умы спасительного влияния своею примерностью.
Оно не повлечет за собою того нравственного удовлетворения, которое бывает присуще общественной совести в тех случаях, когда наказание в справедливых размерах падает на виновного; напротив того, это позднее применение приговора будет иметь совершенно противоположные последствия.
В том же духе высказываются Виллере[2] и итальянский криминалист Джулиани,[3] с мнением которого мы считаем нужным поближе познакомиться. Приступая к рассмотрению вопроса об основаниях давности, Джулиани приводит мнение Кремани[4] по которому давность покоится:
1) на том, что по истечении значительного промежутка времени ведение процесса сделается крайне затруднительным, так как подсудимый будет сваливать вину на какое-нибудь уже умершее лицо или же в доказательство своей невинности ссылаться на показания умерших свидетелей. Уголовное правосудие, не будучи в состоянии опровергнуть подобных оправданий, лишится возможности осудить преступника.
2) Необходимость давности будет явствовать уже из того, что при процессе, непосредственно следующем за преступлением, подсудимый мог бы с большим успехом вести свою защиту; и
3) целесообразность этого института видна, наконец, из того, что истечение времени, сглаживая воспоминание о преступлении, делает ненужным и самое наказание его[5].
Этот последний аргумент, по мнению Джулиани, даже независимо от первых двух, совершенно достаточен для оправдания давности.
Мнение это он выводит из того значения, которое он придает наказанию, которое, по его словам, имеет целью загладить вред, причиняемый обществу преступлением; восстановить в сердцах граждан мир, нарушенный злодеянием; отстранить соблазн, кроющийся в преступлении, зрелищем применяемого к виновному наказания.
Но когда, продолжает Джyлиaни, воспоминание о преступлении исчезает из сознания граждан, то вместе с тем не существует более и вреда, который должен быть заглажен, спокойствие граждан ничем более не волнуется, и наказание, примененное при таких условиях вызвало бы не страх, а сожаление[6].
Джулиани, Гаусу и другим последователям рассматриваемой нами теории можно возразить, что хотя они и указали на некоторые, совершенно верные соображения, но что основание, на котором они строят давность, все-таки остается шатким.
Криминалисты эти придают слишком широкое значение тому впечатлению, тем последствиям, который повлечет за собою слишком позднее применение приговора. Вся аргументация их построена на предположениях о том, что в обществе изгладилось воспоминание о преступлении.
Но спрашивается, на чем же будет покоиться весь институт в тех многочисленных случаях, когда общество не забудет о преступлении или о приговоре, осуждающем виновного? Где же, наконец, найдет свое оправдание давность краткосрочная?
Последнее возражение можно более чем кому-либо иному сделать Гаусу. Полемизируя против различных попыток основать давность, он замечает, что они бессильны объяснить давность краткосрочную, и сам кладет в основу института принцип, по отношению к которому может быть сделано то же замечание.
Близко к рассмотренной нами теории примыкает попытка некоторых немецких криминалистов основать давность на том, что будто бы с течением времени воспоминание о преступлении сглаживается в памяти народа (das getilgte Andenken der That[7]).
На это можно возразить, что во 1) наличность этого воспоминания не есть условие наказуемости противозаконных деяний. Органы уголовного правосудия действуют совершенно независимо от того, помнит ли народ о преступлении или нет. Во 2) воззрение это покоится на данных, малоподлежащих наблюдению, на данных, истекающих нередко от случайных причин и не поддающихся никаким обобщениям.
Если теории и удалось сделать несколько выводов относительно того, как воспоминание народа относится к известным преступлениям, то они ограничиваются следующими замечаниями. Воспоминание о преступлении сглаживается весьма скоро, когда виновный был не только обнаружен, но и осужден; и напротив, преступление необнаруженное и ненаказанное служит долго предметом для разговоров.
Общественное мнение в этих случаях бывает более встревожено. Чувство общей безопасности потрясается сознанием бессилия судебной власти, сознанием того, что в среде мирных граждан живет ненаказанный преступник.
Но за тем живучесть воспоминания о преступлении обусловливается нередко совершенно случайными причинами, не имеющими подчас никакого соотношения с существом самого деяния и ходом всего процесса. Так, сюда относятся: совпадение преступления с теми или другими политическими и социальными событиями, личные свойства, общественное положение преступника и т. д.
Преступления, совершенные в больших городах, проходят часто или совершенно бесследно, или же, вследствие разнообразия явлeний общественной жизни, всеобщее внимание останавливается на них лишь на короткое время.
А наконец, как много остается никем не замеченных преступлений или преступлений, известных только немногим лицам[8]: Сказанного нами будет достаточно, чтобы понять, что воспоминание о преступлении представляет собою слишком подвижную и неустановившуюся почву, для того чтобы служить основанием рассматриваемому нами институту.
[1] Haus, Principes generaux du droit penal beige. Paris 1869, стр. 740 и след. стр. 593 и след. См. особ. N 933 и 766. См. также Nypels Code penal belge. Bruxelles, 1867, Tome I. Комментарии Гауса к статье 91, стр. 352.
[2] Traite, стр. 1 и след. Carrara, Programma parte generale, стр. 432, говорит, что воззрения этого придерживались Puffendorf, Dunaud, Trebutien и Mesnard. Из германских криминалистов воззрению этому придает некоторое значение Thilo, Die .Strafgesetzgebung, 1-ste Abth. ст. 205.
Он говорит, что в доказательство необходимости давности наказания может быть приведено то обстоятельство, что по истечении значительного промежутка времени слабеют и воспоминание о преступлении, и самый интерес общества наказывать его; что исполнения приговоров по прошествии многих лет не будет требовать правосудие, а скорее, осудит уголовная политика, так как подобное исполнение, утратив значение акта справедливого, может только вызвать наряду с соболезнованием об участи подсудимого, порицание уголовного закона и лиц, его применяющих.
[3] Guiliani, Istitutioni di diritto criminale. Volume I, Magerata 1856, стр. 265 и след., оспаривает мнение Renazzi (Elementa jnris criminalis Ed. octava Bononiae, 1826, Pars 3 capit. 19, N 3), оправдывавшего давность тем соображением, что будто бы несправедливо томить преступника в постоянном страхе, ничем не отвратимого преследования и наказания.
[4] Cremani, De jure criminali. Ticini, 1791. Lib. I, Pars 3, capit IV.
[5] Приводим это место в подлиннике: il lasso del tempo cancellando delta memoria dei cittadini la rimembranza del delitto fa cessare la necessita del publico esempio, in cui precipuamente consiste il fine della pena. Carmigniani – Teoria delle leggi della sicurezza sociale. Tome III. Pisa 1832, стр. 243, говорит, что когда по истечении значительного времени утратится в памяти граждан воспоминание о преступлении, то с тем вместе и наказание его не окажется более удовлетворяющим тем целям, которые придал ему законодатель. Questo,говорит, Carmigniani,e il fondamento rationale della prescrizione nelle materie penali.
[6] Guiliani, Istitutioni. Vol. 1, стр. 267. Chiunque infatti consideri quanto sacro ed inviolabile e il diritto di difesa ne criminali giudizi, non puo non sentirsi convinto, che quando al reo sono venuti meno pel lasso del lempo i mezzi di difesa, e cio non per fatto suo, ma per fatto del poter publico, che non lo ha prima soggettato all’imputatione, il pretendere di processarlo e punirlo e un usar violenza contre l’inerme, un esporsi a pericolo di straziarlo, tuttoche innocente, in una purola e ingiustizia e crudelta ad un tempo. Ma da questo sconcio sempre immuni preservaronsi le Nazioni incivilite.
[7] Haberlin, Grundsatze des Criminalrechts nach den neuen deutschen Strafgesetzbuchern, Leipzig, 1845 – 1849, Band I. стр. 189. Он говорит: с протечением долгого промежутка времени в публике сглаживается воспоминание о преступлении.
Hoorebeke, стр. 49, приводит следующие слова Louvet: Il est dans la nature des choses, que les haines publiques aussi bien que les haines privees s’apaisent, s’attenuent avec le temps, ce grand, moderateur des choses humaines.
[8] Schwarze. Bemerkungen, стр. 24, замечает по этому поводу, что кража, мошенничество и т. п. преступления в больших городах часто даже и не доходят до всеобщего сведения, они обыкновенно памятны только лицам пострадавшим и, может быть, тем должностным лицам, которые были о них уведомлены.
