В заключение укажем на воззрение Гольцендорфа. Как на одно из оснований давности, он указывает на тот несомненный факт, что человек, взятый в две разные эпохи своей жизни, не похож сам на себя и что вследствие этого разрешение вопроса о вине и степени ответственности виновного становится по истечении значительного промежутка времени не только затруднительным, но и невозможными.
Аргумент этот проливает некоторый свет на существо давности, но к давности краткосрочной он неприменим, и затем, силу его Гольцендорф значительно ослабил тем, что кладет совместно с ним в основу давности совершенно произвольное предположение о том, что будто бы достоинство и авторитет судебной власти будут страдать от всякого слишком позднего преследования[1].
[1] Allgemeine deutsche Strafrechtszeilung, herausgegeben von F. von Hollzenclorff 1867, стр. 46. Он говорит, что, по его мнению, в основу давности можно положить два начала, из которых одно, вытекая из существа справедливости, было весьма верно подмечено мотивами к Брауншвейгскому уложению 1840 г., утверждавшими, что “протечение времени производит в лице самого преступника весьма важную перемену и что человек по прошествии многих лет его земного существования оказывается далеко не тем же самым, каким он был прежде”.
Далее Гольцендорф замечает, что субъективная сторона преступного деяния стушевывается настолько, что мы утрачиваем под собою всякую почву для определения преступности и наказуемости известного деяния. Субъективная идентичность преступника и подсудимые становится для судьи нераспознанной.
И Аристотель говорит, что едва ли два человека так мало похожи друг на друга, как один и тот же человек, взятый в два разных возраста. И кто решился бы, спрашивает Гольцендорф, осудить человека, который 16-ти лет будто бы совершил убийство и только 46-ти лет предстал перед присяжными? Наряду с фактами этой внутренней метаморфозы Гольцендорф придает (стр. 47) значение и соображению, указанному в тексте.
