Эти два чина принадлежат к древнейшему составу двора. Владимир Мономах в своем поучении детям упоминает уже о ловчем, соколином и ястребином наряде (Лавр. 1096). С самых древних времен охота на зверя и птицу составляла любимейшее развлечение князей, и у каждого из них был свой штат охотников.
Хотя забава охотой составляла чисто частное дело князей, а не государственное, но, по смешению в древнее время элементов частного и государственного, княжеские охотники являются не только приспешниками княжеских забав, а и властью.
Князьям не только принадлежали в собственность озера и реки, богатые рыбою, и места, в которых водился пушной зверь (бобровые гоны), но они ловили рыбу и зверя в пределах всего своего княжения, где только им было угодно[1].
Для этого лова при дворе их состояли разные ловчие: охотники, псари, бобровники, сокольники, подлазчики, рыболовы, подледчики, неводники. На обязанности их лежало содержать в исправности необходимую для ловли снасть, собак, соколов и производить самую ловлю.
Для этой последней цели, где бы охота ни происходила, в княжеских водах и лесах или в чужих, они имели право въезжать в деревни местных жителей, останавливаться в их дворах, кормиться на их счет и кормить своих лошадей, собак и соколов, и наконец, требовать личного участия жителей деревни в производимой ими охоте.
Местные жители были обязаны давать им корм, дворы для постоя, подводы, проводников, сторожей, забивать на реках езы и выходить на ловлю медведей, лосей, лисиц, бобров и пр[2].
В рассказе летописца, относящемся к концу XIII века,, находим указание, что в пользу ловчих установлялся иногда особый сбор. В 1289 г. Великий князь Владимирский, Мстислав Данилович, определил брать “ловчее” с берестьян за их измену. Вот рассказ об этом летописца:
“И приеха (Мстислав) в Берестий. И рече бояром своим: “есть ли ловчий зде?” (вар. ловци) Они же рекоша: “нетуть, господине, из века”. Мстислав же рече: “аз пак уставливаю на не ловчее (вар. ловци) за их коромолу… и повеле писцю своему писати грамоту.
“Се аз, князь Мьстислав, сын королев, внук Романов, уставляю ловчее на Берестьяны и в век за их коромолу: со ста по две лукне меду, а по две овце, а по пятинадцать десяткв луку, а по сту хлебов, а по пяти цебров (zober) овса, а по пяти цебров ржи, а по 20 куров, а по толку со всякого ста. А на горожанах по 4 гривны кун. А хто мое слово порушить, а станет со мною перед Богом” (Ипат. 225).
Вопрос князя “есть ли в Берстии ловчий (ловци)?” надо понимать так: имеют ли мои ловчий право въезда в Берестье для сбора своей дани? Из этого вопроса видно, что в XIII веке были уже места привилегированные от даней и въезда княжеских чиновников.
Берестье пользовалось такой привилегией. За коромолу оно ее лишается. Из подробного определения в грамоте размера дани можно, кажется, заключить, что она не везде была одинакова.
И в памятниках позднейшего времени находим указания на существование особого сбора в пользу ловчих. Московские князья называют некоторые пошлины не своими, а пошлинами своих рыбников, подледчиков, бобровников и пр[3]. Можно думать, что эти охотничьи пошлины вводились в замену натуральной повинности помогать княжеским ловцам во время охоты.
По мере присоединения к Москве соседних княжений в распоряжении московских государей оказалось охотников более, чем было нужно. Московские государи не затруднились найти этим лишним людям иное употребление.
Они освободили их от падавшей на них натуральной повинности и, взамен того, обложили единообразным денежным взносом. От Великого князя Василия Ивановича сохранилась грамота галицким рыболовам, которою он жалует им Галицкое озеро, где они до того времени ловили рыбу на дворец, и обязывает их вносить в его казну за летнюю рыбную ловлю 12 руб. с половиной.
Со дня выдачи этой жалованной грамоты галицкие рыболовы перестали уже быть рыболовами в древнем служебном смысле этого слова. Потребности же двора в рыбе удовлетворялись переяславскими рыболовами, на которых по-прежнему лежала натуральная повинность в государеву поварню (АЭ. I. №№ 142, 143). А в конце XVI века и некоторая часть переяславских рыболовов состоит уже на денежном оброке (АЭ. I. № 341).
Особенно любопытна грамота того же князя переяславским сокольникам. В 1507 г. в городе Переяславле состояло 20 человек сокольников, и в том числе четыре вдовы. Некоторые из сокольников-мужчин занимались сапожным и седельным мастерством, а одна из вдов пекла хлеб на продажу.
И вот этим-то 20 человекам великий князь дает жалованную грамоту, которою освобождает их от суда и ведомства переяславского наместника, от всяких повинностей в его пользу и в пользу разных ездоков, и ото всех иных повинностей, за исключением яма, городового дела и посошной службы.
Судятся эти сокольники перед самим вел. князем (или его сокольником) и платят ему “за соколы оброком полтора рубля в год” (АЭ. I. № 147). В этой грамоте ясно отразилось и прежнее привилегированное положение сокольников, и новое, состоящее в том, что как сокольники они более не нужны князю.
Несмотря на полную их ненужность, они не сливаются, однако, с остальным населением, а продолжают составлять особую группу, которая находится в непосредственном ведении самого князя, как и все его дворовые люди. Так робко вводятся новые порядки.
Нельзя даже сказать, что они отменяют старые: они сливаются с ними. В результате получается учреждение, которое может быть объяснено только с исторической точки зрения. Грамота дана сокольникам, которые, по всей вероятности, давно уже перестали быть сокольниками и живут разными иными промыслами.
Замена поставки соколов в натуре денежным оброком уничтожает последний признак, по которому еще можно распознать сокольников. Тем не менее, они продолжают состоять в ведомстве двора, хотя к этому нет более ни малейшей разумной причины.
Во главе учреждений охоты стояли ловчие и сокольничие.
В боярских книгах ловчие появляются с 1509, а сокольничие с 1550 г. Сводная книга и здесь очень отстает от действительности. В московском посольстве, отправленном в Литву в 1503 г., принимал уже участие сокольничий, М.С.Еропкин-Кляпик.
Что это был не простой сокольник, а начальный человек, это видно из того, что имя его написано с “вичем” и что во время переговоров ему также предоставлено было право слова, как и другим послам (Сб. Имп. Рус. ист. о-ва. XXXV. 413).
Со времени появления сокольничих должность эта несколько раз соединялась в одном лице с должностью ловчего. В сокольничие и ловчие назначались люди неименитые[4].
Но некоторые из них, начав службу с ловчих, затем возвысились до думных дворян, окольничих и даже бояр. Таковы Нагие и Пушкины, достигшие боярства, и Проестевы, достигшие окольничества. Обратная роль выпала на долю рода Заболоцких. В XV веке они выставили древнейшего боярина-дворецкого; в XVI встречаются в боярах и окольничих; в XVII не идут выше ловчего.
Должность ловчего соединялась с некоторыми из ближайших высших и даже низших. Так, А.И.Матюшкин был стольником и ловчим, был ловчим и ясельничим и остался ловчим,получив звание дворянина в Думе.
В половине XVII века существовало два разных ведомства охоты. По свидетельству Котошихина, царская летняя и зимняя потеха на зверя состояла в ведомстве Конюшенного приказа. Для ловли тенетами и собаками лосей, оленей, лисиц, зайцев и пр. в его распоряжении состояло до ста ловцов и псарей (69).
Летняя потеха соколиная состояла в ведомстве Приказа Тайных дел. В потешном соколином дворе под Москвой он насчитывает сто человек сокольников да по городам были учреждены кречетники для ловли и ученья птиц; их было больше ста человек. Число потешных царских птиц превышало три тысячи (70).
Гавр.Гр.Пушкин был последним сокольничим. С 1606 г. не встречаем более назначения в эту должность. Ведомство соколиной охоты распределялось между рядовыми сокольниками, начальными и подсокольничим.
Алексей Михайлович, великий любитель соколиной потехи, сочинил торжественный обряд возведения рядовых сокольников в начальные. Он занимает большую половину написанного при нем “Урядника, или новаго уложения и устроения чина сокольнича пути”, снабженного собственноручными заметками царя.
Конец “Урядника” содержит роспись государевым охотникам, кому которых птиц приказано держать. Сто один кречет и сокол московского потешного двора были розданы на руки 49-ти рядовым сокольникам, делившимся на пять статей. Эти статьи носили наименование по первому рядовому сокольнику, например: первая Парфентьева статья, вторая Михеева и пр. (ПСЗ. № 440. 1668).
Все эти рядовые сокольники, ястребники, кречетники и иные охотники, например, конные псари и пр. награждались поместьями и имели вотчины и своих крестьян (АЭ. II. № 20. 1601; Котош. 70).
Но на служебной лестнице московских чинов они занимали такое невысокое место, что о них не упоминают ни Шереметевский сводный список, ни боярские книги. Определенное место имели только начальные люди, ловчие и сокольничие.
[1] АЭ. I. № 12. 1393; № 56. 1455; Рум. собр. I. № 127. 1496.
[2] АЭ. I. №№ 5, 18, 22, 35, 43, 44, 56, 81, 86, 120, 132, 136, 152, 215, 217, с 1361 по 1548. В Рязани встречаются “боровщики”, о которых не упоминают московские памятники (АИ. I. № 81. 1484 – 1501).
[3] АЭ. I. №№ 34, 35, 1437; № 107. 1476; № 136. 1500; Рус. ист. б-ка. II. № 5. 1397 – 1432.
[4] В сводной боярской книге находим следующих ловчих и сокольничих: М.И.Нагой лов. 1509 – 1525; Д.Г. Проестев лов. 1526 – 1534; Ф.М.Нагой лов. 1535 – 1539; И.Ж.Ф.Наумов сок. и лов. 1550 – 1562; Г.Д.Ловчиков лов. 1563 – 1567; М.И. Бобрищев-Пушкин сок. и лов. 1568 – 1574; сок. 1574 – 1582; И.М. Пушкин лов. 1574 – 1583; Д.А.Замыцкий назначен лов. в 1584; И.А.Жеребцов сок. 1590 – 1600; Г.Г.Пушкин сок. 1605 – 1606; Григорий Маматов лов. 1622 – 1634; И.Ф.Левонтьев лов. 1635 – 1647; А.С.Заболоцкий лов. 1648 – 1652; А.И.Матюшкин лов. 1653 – 1676; В.И.Философов лов. назначен в 1677.
