Первая попытка урегулирования вочинно-ипотечного оборота на новых началах, сулящих ему обеспеченность и гласность, на более обширной территории Франции, именно – в странах писаного (римского) права, относится ко 2-й половине XVI в., когда оборот характеризуется и в провинции значительным оживлением.
Таков именно эдикт Генриха II от 3 мая 1553 г.[1] По обыкновению, эдикт начинается жалобами на злоупотребления негласностью переходов собственности и возникновения вещных прав. Для устранения этих злоупотреблений эдикт и вводит следующие начала.
Вещное право всякого рода (собственность, ипотека, рента и т.д.), не может быть приобретено на недвижимость по сделкам между живыми иначе как только путем записи титула в книгу (инсинуации и регистрации). И только с момента такой записи вещное право начинает свое абсолютное действие в отношении третьих лиц.
Владение не имеет тут значения. И если бы несколько лиц производили свое вещное право от одного и того же ауктора, то, невзирая на момент вступления во владение кого-либо из них, управомоченным признается тот, кто раньше совершил запись своего права.
Но в отношении контрагентов запись не требуется как необходимая. Уступка началу записи была сделана и в другом направлении; именно, записи подлежали права, ценность которых не ниже 50 ливров (50 livres tournois); права низшей ценности освобождались от записи.
Запись совершалась по месту нахождения недвижимостей, в особо для того учреждаемых регистратурах при судах.
От этой-то организации законодатель и ожидал водворения порядка в вотчинно-ипотечном обороте. Но многого такая организация не могла дать; в ней мы находим лишь несколько развитой институт римского права, именно, actus publicus, далекий от непогрешимости. Организация не исключала ни виндикаций, ни оспариваний ипотек, даже в третьих руках находящихся.
Publica fides не была свойственна этой регистратуре. К внутренним недостаткам организации присоединялись и внешние: реестры велись в хронологическом порядке безо всякой системы – отчего обозримость их была крайне неудовлетворительной[2].
Наконец, организация вовсе не касалась молчаливых законных ипотек; эти ипотеки не подлежали записи, а они служили всегда и везде огромным тормозом успешному ходу реального кредита.
[1] Edit. Saint-Germain-en-Laye. 3 Mai 1553, Henri, II eod. XIII, 314.
[2] Ср. Besson. Les livres fonciers et réforme bypothécaire. Paris, 1891, стр. 74.
