Древнее право различает убийства ненаказуемые и наказуемые. Среди наказуемых убийств различаются обыкновенные убийства, квалифицированные, т.е. наказуемые сильнее обыкновенных, а, наконец, и такие, которые наказуются слабее обыкновенных.
По Русской Правде ненаказуемо убийство вора. Вторая ред., ст. 3: “Аже убьют огнищанина у клети, или у коня, или у говяда, или у коровье татьбы, то убити в пса место”. В этой статье надо видеть отпечаток древнейшего порядка вещей.
Но Русская Правда содержит о воре и другие, более новые статьи, ограничивающие расправу с вором. Статьи 17 – 20: “Аще убють татя на своем дворе, любо у клети, или у хлева, то той убит. Аще ли до света держать, то вести его на княжь двор. А оже ли убьють, а люди будут видели связан, то платити в нем”.
Ростовский сп. прибавляет: “Оже убиен тать, а подымуть ноги во дворе, ино убит; оли подымуть ноги за вороты, толи платити в нем”. Пространные списки повторяют статьи Краткого, но прибавляют, сколько надо платить за убийство связанного вора, надо платить – 12 гр.
Особенность ограничений, содержавшихся в новых статьях, состоит в том, что вора можно убить безнаказанно, если он сопротивляется; если же он дал себя связать или бросился бежать и был настигнут и убит за воротами, это уже наказуемое убийство, хотя и слабее.
В этом дополненном виде статьи об убийстве вора подходят уже под понятие необходимой обороны. Изменение это произошло под влиянием византийского права. Градские законы (XXXIX. 4) дозволяют “в нощи крадущего убить, если нельзя было без беды пощадить его”.
Выражение Русской Правды: “аще ли до света держат” указывает на влияние Моисеевых законов, по которым дозволялось убить вора, но только ночью: “Аще взыдет солнце нань, повинен есть (убивший вора) умерети за него”.
Но в русскую практику Моисеев закон перешел не целиком. Убийство вора, с которым совладали и которого додержали до утра, наказуемо, но слабее, чем обыкновенное убийство: оно оплачивается 12 гривнами.
По Русской Правде всякий мог убить провинившегося перед ним раба, даже чужого. Но и безвинное убиение раба не вело за собой виры, а погашалось уплатой продажи князю в 12 гр. и возмещением убытка господину (III ред. 116). Исключение составляли боярские тиуны, убийство которых оплачивалось обыкновенной вирой в 40 гр. (III ред. 3).
Первое общее запрещение убивать рабов находим в Мстиславовом договоре с немцами: всякое убийство раба ведет к плате гривны серебра. По Двинской грам. ненаказуемо только убийство раба его господином, случившееся во время наказания, как его непреднамеренное следствие.
Германские памятники (Wilda. 702) упоминают еще и другие случаи ненаказуемого убийства. Муж мог безнаказанно убить жену, нарушившую супружескую верность; у кого mundium, тот мог убить подвластную ему девицу, оскорбившую семью любодеянием или браком с рабом. По норвежским законам всякий мужчина, которого заставали с женщиной или девицей, мог быть убит родственниками этой женщины.
В Швеции вовсе было ненаказуемо или наказывалось слабее убийство лиц, которые посвящали себя позорным занятиям. Такими опозоренными считались, напр., нищенствующие и странствующие музыканты.
Наши древние памятники не говорят о безнаказанном убийстве жены, изменившей мужу, но ввиду того, что нам известно о древней супружеской власти, трудно допустить, чтобы убийства этого рода обсуждались как обыкновенные.
Признаки обыкновенного убийства по русскому и германскому праву весьма между собой близки. По германскому праву это убийство, совершенное в гневе и притом явно (Wilda. 705). По Русской Правде обыкновенным убийством можно считать убийство “в сваде”, т.е. в ссоре, в раздражении, следовательно, тоже в гневе.
К нему приравнивается убийство на пиру, т.е. под влиянием застольного возбуждения. И то, и другое убийство отличено тем признаком, что оно совершено явно (“Но оже будеть убил в сваде или в пиру – явлено”) (III ред. 9).
Обыкновенное убийство погашается уплатой головщины и виры в 40 гр. Если виновный вложился в дикую виру, он пользовался помощью со стороны других вкладчиков. В противном случае он один нес всю ответственность. Головщина всегда платилась самим головником.
Убийство, совершенное без гнева, без ссоры, тайно, предполагает злое намерение и составляет по русскому и германскому праву квалифицированное убийство, наказуемое сильнее обыкновенного. В Русской Правде это будет “убийство в разбое без всякой свады, убийство в обиду”. Виновный в таком убийстве подвергается высшей мере наказания.
Русская Правда говорит об убийстве в обиду (III ред. 1), об убийстве в разбое (III ред. 5), и просто говорит о том, если кто “стал на разбои без всякие свады”, назначая за это последнее преступление высшую меру наказания, ей известную: поток и разграбление.
Что означают эти термины? Об убийце в обиду сказано то же, что о том, кто стал на разбои, за него люди не платят. На этом основании думаем, что убийца “в обиду” есть убийца в разбое, убивший без всякой ссоры (свады), для наживы.
Но что значит “стать на разбой?” Это понятие более широкое, чем понятие убийства. Действительно, можно заниматься разбоем, т.е. насильственным отнятием чужого имущества и без убийства; но можно на разбое убивать, грабить, поджигать и пр. И в этом случае в толковании Рус. Правды нам могут помочь позднейшие памятники.
В XV в. высшая мера наказания, смертная казнь, постигала у нас не одних только убийц, но всех ведомых (лихих людей) разбойников и татей и тех, кто у себя разбойников держит и кто в эти притоны приезжает и продает там разбойную и татебную рухлядь, словом, всех, занимающихся разбоем, как ремеслом.
Полагаем, что это самое значит и выражение Русской Правды: “стать на разбое”. Она подвергает потоку и разграблению не одних убийц, но и разбойников, и воров, и пристанодержателей, как это было и позднее, т.е. тоже лихих людей.
О потоке и разграблении говорит только Пространная Правда. Краткая не знает этого наказания. За убийство в обиду она назначает только 80 гривен, но не допускает для таких убийц складчины. Они должны все платить сами. В случае несостоятельности они, конечно, отдавались в распоряжение пострадавших; это будет выдача головой, термин Русской Правде неизвестный.
В германском праве всякое тайное убийство обозначалось словом “Mord”; в тесном же смысле слово “Mord” означает убийство, сопровождающееся сокрытием тела убитого. К квалифицированному убийству относится и убийство через отравление. Здесь тоже тайна.
У нас об отравлении говорит церковный устав Владимира и, конечно, под влиянием византийского права. Градские законы (XXXIX. 77) говорят об отравлении: “Кто даст зелие пити (si quis potionem dederit) мечем посекается”. “Зелейничество” Владимирова устава и произошло, конечно, от “зелия” Градских законов. Наказание за отравление не указано в церковном уставе.
Убийство родственников по германскому народному праву не есть квалифицированное. Оно становится таким только с христианства (Wilda. 714). То же было, кажется, и у нас. Русская Правда об убийстве этого рода вовсе не говорит. Первое указание на него можно видеть во Влад. церк. уставе, хотя и не очень определенное: “Отца или матерь бьет сын или дни”.
“Бьет” может означать и не убийство, а нанесение побоев. Но глагол “бить” употреблялся и в смысле “убить”. В этом значении встречаем его в ст. 23-й I ред. Русской Правды (ср. ст. 88-ю III ред., да и теперь говорят “бить скотину” в смысле убить). За убийство восходящих Градские законы назначают сожжение; за удар отцу или матери Моисеевы законы назначают смерть (2-я кн. XXI. 15).
Церковный устав Владимира не определяет никакого наказания. Далее идет церковный устав Ярослава: “Аже сын бьет отца или матерь, да казнят его волостельскою казнию, а епископу в виде”. Волостельская казнь – это, может быть, та самая казнь, которую епископы советовали ввести еще Владимиру, т.е. смертная.
Но все еще остается не совсем ясным, за что она назначается, за убийство только или, согласно с Моисеевыми законами, даже за побои. Совершенно ясно об убийстве отца говорит Псковская судная грамота (97); но она, кажется, рассматривает это преступление как обыкновенное убийство. Это надо заключить из того, что, назначая за убийство отца продажу князю, она не определяет размера продажи и, следовательно, разумеет обыкновенную продажу.
С убийством супругов германское право соединяло разные последствия, смотря по тому, кто был убит – муж или жена, ибо положение их было разное. Жена состояла во власти мужа, и он мог ее исправлять, т.е. бить. Если он убивал ее без вины, то платил пеню, как и за всякую другую женщину. Если же жена убивала мужа, то она подвергалась смертной казни.
Наши древние памятники об убийстве супругов не говорят. Позднейшие напоминают германское право. Можно думать, что более строгое наказание жены, чем мужа, есть старина, а не нововведение позднейшего времени.
Уложение говорит: 1) Об убийстве восходящих родственников: отца и матери, и об убийстве нисходящих: сына или дочери. Особенность Уложения состоит в том, что эти преступления вели к очень различным последствиям.
Если сын убивал отца или мать, он подвергался смертной казни “без всякия пощады”; если же отец убивал сына, то он подвергался только тюремному заключению на год и публичному покаянию в церкви. В Градских законах как за то, так и за другое преступление налагалось одинаковое наказание – смертная казнь.
Ясный знак, что крайнее развитие отеческой власти в древней России нельзя приписывать влиянию Византии. Московские памятники делают исключение только для “беззаконных жен”, которые наказываются смертью, если будут обвинены в убийстве прижитого ими вне брака ребенка.
2) Об убийстве мужа женой; это убийство рассматривалось как особенное тяжкое преступление; наказывалось оно закапыванием виновной живой в землю по грудь. Об убийстве же жены мужем Уложение умалчивает. Это не значит, что оно не наказывалось. Из других памятников мы знаем, что оно наказывалось, но не только легче, чем убийство мужа женой, но легче, чем даже обыкновенное убийство.
В 1664 г. муж убил свою жену за то, что она “воровала блудно”, он был за это подвергнут наказанию кнутом; в 1674 г. муж убил жену за то, что она утаила два аршина сукна, ему отсекли левую руку и правую ногу, – жестокое наказание, но все-таки не смертная казнь; и притом было прибавлено: “за то, что убил жену не за великое дело”. Отсюда следует, что в Москве допускали даже мысль, что за большую вину муж может убить жену безнаказанно.
Нашему и германскому праву одинаково известны привилегированные лица, жизнь которых пользовалась высшей охраной сравнительно с остальным населением. По законам салических франков к таким привилегированным лицам принадлежали должностные лица и королевские антрустионы: за их убийство взыскивалось втрое более, чем за убийство обыкновенного смертного.
По Русской Правде двойная вира (80 гр.) взималась за убийство огнищан, княжих мужей, княжих тивунов, а по ст. 5-й II ред. двойная вира взыскана была даже за убийство конюха-пастуха. Договор Новгорода с немцами, заключенный при кн. Ярославе, к таким привилегированным лицам относит: посла, заложника и попа.
Что касается членов княжеской дружины, то приближение к князю равняло тивунов и даже конюхов (по всей вероятности, рабов) с княжими мужами. Не нужно, однако, забывать, что Русская Правда дает практику княжеских судов и, иногда, может быть, очень случайную.
Некоторые германские народные права относят убийство женщины к квалифицированным и назначают за него значительно высшую виру, чем за убийство мужчины; другие – уравнивают убийство женщины и мужчины. В Русской Правде находим по этому вопросу статью, которая возбуждает недоразумение.
Статья 115 по Троиц, сп. говорит: “Аже кто убиет жену, то тем же судом судити, якоже и мужа: аже будет виноват, то полвиры, 20 гривен”. Эту статью понимают некоторые в том смысле, что за убийство жены берется менее, чем за убийство мужа. Но такое понимание и наводит на сомнение.
Из позднейших источников мы знаем, что за бесчестье женщины взыскивалось вдвое больше, а здесь, наоборот, вдвое меньше. История нашего древнего права не представляет резких скачков, а здесь именно оказывается такой скачок. Германские обычаи, которые во многом, как мы видели и еще увидим, весьма родственны с нашими, также предостерегают от такого понимания.
Вариант, представляемый Карамзинским сп., дает возможность истолковать статью иначе. Вместо “виноват” там стоит “виновата”. Если принять это чтение, статья получит такой смысл: если кто убьет женщину, то виновный подлежит тому же суду (т.е. тому же наказанию), как если бы он убил мужчину; но если женщина сама была виновата, виновный платит только полвиры.
Под виной женщины надо разуметь такое ее действие, которым она вызвала гнев мужчины и последовавшее затем убийство. О подобной вине говорит и статья о побоях (III ред. 33). Точно так же и убийца в сваде мог, конечно, доказывать, что убитый вызвал его на драку.
Если это подтверждалось, надо думать, он тоже платил полвиры, как и за убийство женщины, о котором говорит только что разобранная статья. Отрывочный и случайный состав Русской Правды достаточно объясняет ее неполноту и недосказанность.
Наше позднейшее право подтверждает приведенное толкование ст. 115 Русской Правды. По Уложению бесчестье женщин оплачивалось дороже бесчестья мужчин. Жене давали вдвое против мужа, а дочери вчетверо против отца (X. 99).
