Государство, как мы определили выше[1], есть такая группа людей, которая объединилась в общественный союз для постоянного общения, не только личного, но потомственного и преемственного, выработала внутри себя особый общественный орган, руководящий ее жизнью в потребных отношениях, и составила из себя одно самостоятельное и независимое целое.
Для существования государства, хотя и не нужно никакого договора между гражданами, вопреки фантазиям Руссо, Фихте и пр., но необходима по меньшей мере значительная и довольно прочная солидарность между большинством взрослых членов группы.
Отсюда становится понятно, что государства не было и не могло быть до тех пор, пока отдельные лица, под давлением житейских потребностей, не научились достаточно единению друг с другом ради общности интересов, пока семейная солидарность оставалась вообще очень слабой и непрочной, а родовой и совсем не было или же она проявлялась лишь кое-где, временно, в слабой степени.
Возникновение государства впервые стало возможно в двух случаях: 1) там, где в сильно разросшейся стадной семье развилась семейная солидарность до значительных размеров и прочности и 2) там, где такая общность интересов установилась между членами в моногамических, полигинических, полиандрических и малолюдных стадных семьях и сверх того явилась значительная родовая солидарность.
В первом случае государство могло возникнуть из одной многолюдной стадной семьи, а во втором – из совокупности нескольких семей, связанных между собою родовой солидарностью. Но одной возможности возникновения еще недостаточно для того, чтоб государство действительно образовалось.
Для возникновения государства необходимо, чтоб группа людей, способная к объединению, действительно объединилась в одно целое и выработала внутри себя особый общественный орган, руководящий ее жизнью.
А такое объединение есть новый энергичный шаг вперед на пути дальнейшего развития солидарности – шаг, выводящий ее за пределы семейной и родовой; шаг, устанавливающий солидарность высшего порядка, солидарность государственную.
Сделать этот шаг было, конечно, нелегко. Хотя и несколько сократившийся, но все же весьма широкий разгул личного произвола, хотя и несколько повысившееся, но все же еще весьма слабое духовное развитие человека упорно становились поперек дороги.
Одолеть эти препятствия могла лишь сильная потребность в государственном объединении, вызванная самою жизнью, глубоко чувствуемая, хотя смутно понимаемая и совершенно невыразимая никакими словами на языке первоначальных ее обладателей.
Когда она обнаружилась с достаточной силой в группе людей, способной к образованию государства, когда поборола преграды индивидуального произвола и низкого духовного развития, тогда только эта группа людей впервые образовала из себя государство.
Таким образом, государство – не случайный творческий продукт истории, но великое произведение долговременных и многочисленных человеческих усилий к удовлетворению живой, могучей потребности государственного объединения. Эта потребность – не прирожденная.
Недаром же она не встречается у народов, стоящих на первоначальных ступенях духовного развития, напр., у лесных дикарей центральной части острова Борнео, у гуагарибов, обитающих по верховьям Ориноко[2] и т. д.
Напротив, это – потребность производная: жизнь влагает ее своей властной рукой в глубину человеческого сердца, горьким опытом внушая людям, что без взаимного объединения крайне затруднительно, а очень часто и совсем невозможно обеспечить удовлетворение самых настоятельных, прочных, хотя и простых потребностей.
Оттого-то потребность в государственности так прочна, что, раз появившись в человеческой среде, твердо сохраняется многие тысячелетия. Почувствовав эту потребность и создав под ее влиянием государство, народ уже не расстается с государственным строем, хотя и меняет иногда его формы.
Государственность, будучи произведением жизни, постоянно и твердо поддерживаемым породившею его причиною, имеет под собой несокрушимую почву, которой не в состоянии подорвать никакая проповедь анархизма. Анархизм, точно так же как и самоубийство, не соответствует важнейшим широко распространенным человеческим потребностям и уже поэтому не имеет никаких шансов на прочный успех.
Какие же потребности и условия жизни впервые наиболее способствовали появлению, укоренению и развитию потребности государственного объединения у диких народов? В одних местностях – потребность в безопасности, при постоянном свирепствовании жестоких войн; в других – потребность питания, при затруднительности добывания пищи не только единичными силами человека, но даже и совокупными усилиями небольшой группы людей, и, наконец, в-третьих – и то и другое вместе.
Великое множество исторических и этнографических данных, которые мы находим, напр., у Летурно, ясно свидетельствует, что дикари чуть не всегда и всюду ведут жестокие войны. При крайней дикости, победители очень часто едят побежденных, и даже сама война нередко предпринимается в виде охоты за людьми для добычи человеческого мяса.
С некоторым уменьшением дикости, людоедство сокращается, но войны свирепствуют с тем же остервенением и обыкновенно кончаются беспощадным избиением и бесчеловечными истязаниями побежденных[3]. Упорные вековые эпидемии зверских войн чрезвычайно увеличивают опасность существования для человека и стойко держат ее на большой высоте.
С возрастанием же опасности в свою очередь усиливается и потребность оградиться от нападений. Удовлетворить эту потребность единичными силами в громадном большинстве случаев нет никакой возможности. Один в поле – не воин. Единственное средство для успешной борьбы с внешними врагами – объединение людей во взаимной защите.
Правда, уже семейное объединение увеличивало безопасность, но очень мало – частью по малолюдству семьи, частью по недостатку согласия, стройности и единства в военной деятельности ее членов и отсутствию общего руководящего органа. По тем же причинам еще менее достигало этой цели[4] объединение родичей.
Таким образом, для надлежащего удовлетворения потребности в безопасности не оставалось людям ничего иного, как плотнее сомкнуться в такие многолюдные группы, каждая из которых представляла бы единое целое, более или менее крепко организованное и подчиненное руководству общественного органа в военном отношении.
Это военно-государственное объединение было единственным благополучным выходом из постоянного, крайне затруднительного положения. Недоставало лишь одного – чтоб кто-нибудь натолкнул людей на эту дорогу, облегчил бы им возможность почувствовать потребность в военно-государственной организации как средстве защиты от внешних врагов.
И для этого нашлись свои слуги. Уже сложившееся привычное семейное объединение и сознание его полезности в деле увеличения безопасности сослужили свою службу, навели на путь истинный, и новая разумная потребность возникла у дикарей: им стало нужно государство как защитник от внешних врагов. Но государственная защита от внешних врагов невозможна без некоторого внутреннего управления жизнью группы и без некоторой защиты от внутренних врагов. И вот вместе с потребностью в государстве как в защитнике от внешних врагов явились: потребность в государстве как в управителе внутренней жизни членов группы и потребность в государстве как в защитнике от внутренних врагов[5].
Хотя войны чрезвычайно распространены среди дикарей, тем не менее, встречаются населенные области, где войн нет, а между тем обитатели составляют маленькие демократическо-республиканские государства, которые прекрасно было бы назвать общинами, если бы под этим именем не разумелось обыкновенно не государство, а нечто иное.
Существование государств в такой мирной среде служит доказательством, что войны и вызываемая ими потребность в безопасности от внешних врагов не составляют необходимого условия для появления и развития потребности в государственной организации.
Зато при отсутствии этих факторов, первенствующую созидательную роль играют другие: потребность питания и трудность добывания пищи не только одинокими силами человека, но даже и совокупными усилиями малолюдной группы людей[6]. Эти новые факторы энергично работают в пользу государственности.
Опираясь на опыт семейного объединения и сознание его полезности в деле добывания пищи, они вызывают в людях новую потребность – потребность в государственной организации для добывания и распределения пищи, словом – для прокормления членов группы. Людям становится нужно государство как защитник от голода.
Но государственная защита от голода невозможна без некоторого внутреннего управления жизнью группы и без некоторой защиты от внутренних врагов. А таким образом, вместе с потребностью в государстве как в защите от голода являются: потребность в государстве как управителе внутренней жизни членов группы и потребность в государстве как в защитнике от внутренних врагов[7].
Само собою разумеется, что при совместном действии факторов первой и второй группы (война и потребность безопасности от внешних врагов, потребность питания и трудность добывания пищи) развитие потребности в государственной организации еще более ускоряется и усиливается.
[1] См. выше гл. II § 6.
[2] См. выше гл. II § 6 стр. 15-17.
[3] Letourneau – L’evolution politique. p. 491-504. 508. 509. 513-515. 517518. 522.
[4] В эпоху завоевания Камчатки русскими, говорит почтенный профессор Самоквасов (История рус. права. Универс. курс), когда казаки в виду одного острожка приступали к другому, то не должно было им опасаться, что осажденные получат помощь от своих соседей; напротив того, соседи радовались их гибели и смотрели с удовольствием, как казаки на приступах действуют, а после и сами были побеждаемы”. (Описание Камчатки, часть II. Изд. 1786 г., стр. 62. 64).
[5] Взаимная связь этих трех потребностей прекрасно обрисована Спенсером (Principes. Tome III §§ 440-441. p. 331-336). Летурно считает беспрерывные жестокие войны дикарей главным источником развития аристократических и монархических государств (L’evolution politique. p. 5152. 80-81. 528-530).
[6] Важное значение потребности питания, а также затруднительности добывания пищи в деле развития солидарности между людьми указано Спенсером (ibid. § 440 p. 331-332), Петри (18. стр. 186) и другими.
[7] В арктических странах Северной Америки, по морским берегам ледяных пустынь, народонаселение крайне редко. Там живут эскимосы. Они, по-видимому, не имеют ни малейшего понятия о войне; им не удалось даже втолковать, что такое война. Путешественник Росс не нашел у них никакого военного оружия (Letourneau-L’evolution politique p. 504).
A между тем они живут отдельными самостоятельными группами. Иногда группа имеет одно общее жилище. Право собственности регулировано в духе живейшей солидарности и справедливости. Каждый мужчина обязан охотиться на тюленя и кита, пока в состоянии заниматься этим трудным промыслом.
Ассоциация не терпит бесполезных членов, питает ужас к лишним ртам. Должно участвовать в доставлении прокормления группе до тех пор, пока позволяют годы или по крайней мере пока отец не будет заменен сыном, годным к работе. Если чужой желает вступить в члены союза, он не может быть принят иначе, как по обсуждению дела, и притом с общего согласия.
Большая часть небольших эскимосских групп проводит в жизни принцип равенства. Эти группы не что иное, как союзы людей, не терпящих в своей среде никаких тиранов. Ни один из членов группы не имеет над нею никакой политической власти. Авторитетом пользуются родители, мужья, старики.
Только с крайним трудом, говорит Парри, удалось эскимосам составить себе представление об относительной высоте начальнического положения некоторых из нас, да и то они думали, что наше иерархическое различие обусловливается разницей между нами по степени богатства.
Переводя священное писание на эскимосский язык, миссионеры не нашли у туземцев ни одного слова, которое означало бы “господин, Господь”, и должны были изобрести совершенно новый термин для выражения этого понятия. Letourneau-ibid. p. 30-31.
