Должностной обвинитель выступает в двояком качестве: как сторона, он определяет вчинение и движение уголовного дела; как лицо должностное, он руководствуется не своим личным произволом, а волей государственной власти, которую он представляет и которой он служит. Право обвинения в то же самое время для него есть и обязанность.
Но является вопрос: чем регулируется такая обязанность? Разрешается он двумя началами.
Первое из них есть начало практического удобства. Власти, учрежденной для уголовного преследования, в каждом отдельном случае предоставляется решить, находит ли она удобным, уместным и целесообразным вчинить уголовное обвинение, или полагает удобнее от него воздержаться.
Другое, совершенно противоположное, начало законности: должностной обвинитель сосредоточивает в своих руках уголовное обвинение не как право, а как обязанность по службе, в силу которой он должен обличать перед судом всякое происшедшее нарушение уголовного закона. Усмотрению его об удобстве и целесообразности такого преследования нет места, раз нарушение произошло в действительности.
Он выступает не как политическая власть, а как правительственный орган, споспешествующий целям правосудия. Он не задает и не должен себе задавать вопроса о практических результатах, могущих произойти от возбуждения обвинения перед судом, определяясь в своей деятельности исключительно твердыми правилами закона. Его взор должен быть обращен не на будущее, а на прошедшее.
Он обязан вчинять уголовное преследование во всех случаях, когда таковое может и должно иметь место по закону. Из этого не следует, однако, что при начале законности должностной обвинитель не оказывает никакого влияния на вчинение или невчинение дел уголовных.
Оно неизбежно ввиду положения его как стороны в процессе. Должностной обвинитель есть первая, а по некоторым законодательствам и исключительная инстанция, оценивающая достаточность или недостаточность доказательств для возбуждения обвинения.
Если обвинение падает на нескольких лиц при невозможности их совместного участия, то выбор между ними принадлежит обвинителю. Наконец, если наперед очевидно, что предъявление обвинения остается без всяких результатов для уголовного правосудия (например, при наличии причин, устраняющих уголовную ответственность), то должностной обвинитель властен, а иногда и обязан от него воздержаться[1].
Западноевропейские законодательства, устанавливающие должностное обвинение как исключительную или главную форму уголовного преследования, придерживаются начала легальности, иногда с изъятием для некоторых дел.
Так, французский устав 1808 г. постановляет в ст.22: „На прокуроров республики возлагается исследование и преследование всех проступков, подведомственных судам исправительной полиции и ассизным”, а ст. 271 предписывает: „Генеральный прокурор суда республики лично или через помощника обязан обличать перед судом всякое лицо, преданное суду”.
Изъятие допущено для дел о неисправности в казенных подрядах, об учиненных за границей преступных деяниях, о нарушении законов об охоте и некоторых нарушениях уставов казенных управлений, когда по маловажности нарушений или самой прокуратуре, или административным ведомствам предоставляется право воздержаться от предъявления обвинения. Итальянский устав 1859-1865 гг. также проводит начало законности[2].
Равным образом и австрийский устав 1873 г. исходит из того же начала[3], а германский устав 1876 г. устанавливает его в §152, вторая часть которого гласит: „Она (прокуратура) обязана, если противное сему не определено законом, выступать по каждому преследуемому и наказуемому в судебном порядке деянию, буде для чего имеется налицо достаточный фактический повод”.
Являясь в силу своего процессуального положения первоначальным органом оценки существования такого повода и его достаточности, прокуратура германская не вправе вводить в свою деятельность элемент политического усмотрения[4].
В тексте нашего устава на предложенный вопрос не содержится прямого ответа, но из смысла его постановления следует заключить о принятии и у нас начала законности. Все преступные деяния, преследуемые в публичном порядке, направляются в суд уголовный „во имя закона”, для должностных лиц обязательного; такие дела обвинители во имя закона обязаны возбуждать и преследовать перед судом (объяснит. зап. к проекту УУС 1863 г., с. 8, 9), причем закон не предоставляет им уклоняться от такой обязанности ни ввиду маловажности нарушений, ни даже ввиду последовавшей со стороны обвиняемого предварительной оплаты взыскания, которое могло бы с него причитаться[5].
Что касается, в частности, прокуратуры, то ст. 510, 511, 517, 737—740 УУС определяют деятельность прокурора по направлению уголовных дел как его обязанность, а не как факультативное право. Чины прокуратуры „являются на суд не исключительно для предъявления требований о приложении к виновному наказания, а для содействия суду к достижению по делу истины раскрытием совершения преступления, изобличением виновных или же обнаружением невиновности обвиняемых” (1877/68, Белокопытова), посему Сенат признает на стороне прокуратуры обязанность обличения подсудимого (ст. 4 УУС) даже в тех случаях, когда подсудимый не может быть присужден ни к какому наказанию, хотя бы он был признан виновным[6].
Незачем прибавлять, что начала законности и удобства столь различны между собой, что соединение их в деятельности одних и тех же органов логически невозможно.
Проводя, таким образом, принцип законности[7], наше законодательство сохраняет, однако, за должностными обвинителями свободу, вытекающую из их процессуального положения.
По получении дела прокурор может составить обвинительный акт (ст. 519, 520 УУС) или заключение о прекращении дела (ст. 518, 528); если судебное следствие, по мнению прокурора, опровергло выводы обвинительного акта, то он может и даже должен по совести заявить суду свое мнение и отказаться от поддержания обвинения (ст. 740); обжалование или необжалование состоявшегося приговора предоставлено его усмотрению как стороны в процессе. Прокуратуре принадлежит при направлении дела широкое право толкования закона.
Но подчиняя таким образом прокуратуру как нормальный орган государственного обвинения[8] началу законности, наше законодательство знает и отступление от него, именно во всех тех случаях, когда устанавливается так называемая пассивная зависимость прокуратуры, в силу которой последняя может по некоторым делам выступить не прежде требования того или согласия на то со стороны иных лиц и мест.
Независимо от преступлений частно-общественных (ст.4 УУС) они имеют у нас весьма значительный объем по делам о преступлениях по службе, о некоторых религиозных преступлениях и о нарушениях уставов благочиния и казенных управлений; в них прокуратура действует во имя закона, но почин ее стеснен усмотрением частного лица, начальства или административного ведомства.
[1] Но одна возможность наступления таких причин, например ожидание помилования, при строгом проведении начала законности недостаточна для уклонения от предъявления обвинения, так как противовесом ей является наличная, наступившая уже обязанность.
Иного мнения Глазер (Handbuch des Strafprozesses. I. §20), который кроме ожидания помилования освобождает прокуратуру от обязанности предъявления обвинения и в случаях, когда таковое может создать опасность общественного бедствия, более важного, чем безнаказанность виновного, например войны, оглашения важных государственных тайн и т. п.
Но право помилования принадлежит верховной, а не обвинительной власти; интересы же государства против неуместных преследований ограждаются различными процессуальными правилами, каковы, главным образом, постановления о том, что по делам известного рода преследование не возбуждается без жалобы или без разрешения административного ведомства или иностранного правительства; эти постановления устанавливают легальные ограничения нормального органа обвинительной власти, прокуратуры, перенося центр тяжести вопроса о возбуждении или невозбуждении преследования на иные органы государственной власти или даже на частных лиц (пассивная зависимость прокуратуры).
[2] Ст. 2 ч. З итальянского устава определяет: „Уголовное обвинение осуществляется по долгу службы во всех тех случаях, когда жалоба потерпевшего не признается необходимой для возбуждения его”. Ст. 42 гласит: „Королевский прокурор в округе суда, при котором он состоит, обязан:
1) возбуждать и поддерживать уголовные обвинения, вытекающие из преступлений или проступков, в определенном сим уставом порядке,
2) уведомлять генерал-прокурора о преступлениях или проступках, учиненных в округе суда, при коем он состоит”.
Ст. 481: „Генерал-прокурор обязан… выступать перед судом против всякого лица, преданного суду в установленном порядке… и против обвиняемых, вызываемых к суду непосредственно”.
[3] §30: „Члены прокуратуры обязаны охранять интересы государства в отведенном для них круге действия…”§34: „Члены прокуратуры по долгу службы обязаны преследовать все преступные деяния, доходящие до сведения их и подлежащие исследованию и наказанию независимо от жалобы потерпевшего, и предпринимать все необходимое перед компетентным судом для исследования и наказания их. Они обязаны следить, чтобы все средства, служащие для раскрытия истины, были надлежащим образом применены”.
[4] Glaser J. Handbuch… I. S. 221—227; от „судебно преследуемых”, по германскому уставу, отличаются деяния, ведаемые в полицейском порядке.
[5] Сенат разъяснил, что такая добровольная уплата взыскания не принадлежит к числу законных причин прекращения уголовного преследования (1876/11, Зельдовича).
[6] Таковы, например, случаи, когда оправдательный приговор кассирован по жалобе гражданского истца. Этот бьющий в глаза вывод, к которому вынужден был прийти наш кассационный суд, объясняется существенными в действующем законодательстве пробелами относительно производства гражданских исков в суде уголовном.
[7] Н.В. Муравьев* (Прокурорский надзор в его устройстве и деятельности. М., 1889. С. 16 и сл.) принимает для прокуратуры оба начала – законности и удобства (целесообразности), допуская, однако, в конце концов последнее лишь настолько, насколько этим не нарушаются права частных лиц, и рекомендуя применение и толкование закона разумное, согласное с истинной волей законодателя, а не только с ее буквальным смыслом, что не подлежит никакому сомнению.
[8] Только в этих пределах идет в тексте речь о началах законности и целесообразности, не касаясь совершенно деятельности прокуратуры как органа управления.
