О влиянии на дееспособность лица возраста, здоровья, расточительности и несостоятельности

По праву римскому на дееспособность лица, по объяснению Барона, оказывали влияние возраст, здоровье, расточительность и отчасти пол. Возраст оказывал влияние на дееспособность в том смысле, что способность самостоятельно изъявлять волю признавалась законом за лицом только по достижении им определенного возраста.

По возрасту лица разделялись на малолетних — до достижении 7-летнего возраста и несовершеннолетних до достижения мужчинами 14-летнего возраста, а женщинами 12-летнего.

Первые признавались правом римским вполне недееспособными, а последние недееспособные только отчасти в том смысле, что они имели право приобретать имущества но не имели права принимать на себя обязательства, а также отчуждать имущества и составлять духовные завещания, между тем, как первые не были вправе даже приобретать имущества.

По достижении совершеннолетия мужчины приобретали полную дееспособность, между тем, как женщины и по достижении совершеннолетия оставались только отчасти дееспособными.

Затем, нездоровые по римскому праву считались вполне недееспособными, как душевнобольные, страдающие постоянным умственным расстройством, за исключением только случаев наступления в состоянии их здоровья, так называемых, светлых промежутков, так равно и подвергшиеся временному лишению рассудка в моменты потери сознания, как напр., находящиеся в опьянении, в болезненном сне, бреду и проч., а затем также и лица телесно больные, когда они по роду их болезни подвергались опеке.

Наконец, по праву римскому отчасти недееспособными признавались также и расточители, с момента объявления их таковыми, причем, по дееспособности они приравнивались несовершеннолетним, т. е. могли приобретать имущество, но не могли его отчуждать и принимать на себя обязательства (Pandecten. § 49).

По новейшим законодательствам, как, напр., по уложениям саксонскому и итальянскому, на дееспособность лица, за исключением пола, оказывают влияние те же обстоятельства, как и по праву римскому.

Так, по первому из этих уложений вполне недееспособными до неспособности самостоятельно изъявлять волю считаются: во-1-х, лица, находящиеся в детском возрасте, т. е. лица, не достигшие 7-летнего возраста; во-2-х, лица, лишенные рассудка, вследствие постоянной душевной болезни или же временного болезненного состояния.

Другие лица, состоящие под опекой по их несовершеннолетию, а также вследствие объявления их расточительными, признаются отчасти недееспособными или недееспособными в том смысле, что признаются лишенными права отчуждать имущества и принимать на себя обязательства, но считаются управомоченными, как на приобретение имущества, так и на принятие обещаний чего-либо в их пользу (§ 81—81в.).

Также отчасти и по уложению итальянскому вполне недееспособными признаются: во-1-х, малолетние, не достигшие 18-летнего возраста, а также и несовершеннолетние, неполноправные до достижения ими 21-летнего возраста, и во-2-х, лица, подвергнутые опеке по их слабоумию.

Лица несовершеннолетние неполноправные, а также слабоумные, глухонемые, слепые и объявленные расточителями, поставленные под попечительство, признаются, напротив, только отчасти недееспособными, так как всем этим лицам закон предоставляет право совершать самостоятельно все действия, входящие в круг простого управления их имуществом, а лишает их права без согласия их попечителей только совершать сделки по отчуждению и обременению их имущества (art. 311, 317, 323, 324, 329, 339 и 340).

По нашему закону на дееспособность лица оказывает влияние также прежде всего возраст, который правилами 213 и 221 ст. X т. разделяется сперва на два периода: до 21-го года и выше по достижении этих лет, а затем, в первом из этих периодов разделяется на три возраста: первый от рождения лица до 14 лет, второй от 14—17 и третий от 17—21 года, из которых два первые периода называются возрастом малолетства, а последний возрастом несовершеннолетия.

Для вступления в брак полагается другой возраст. Наибольшее влияние в смысле ограничения дееспособности лица оказывает первый из этих возрастов, так как малолетним закон правилами 217 и 218 ст. X т. воспрещает, во-1-х, управлять и распоряжаться своим имуществом, отчуждать его по каким бы то ни было укреплениям, а также уполномочивать на это от себя других, и во-2-х, совершать какие бы то ни было крепости и акты, а написанные не признавать действительными и приводить в исполнение.

Не может, затем, как можно заключить на основании правила 1257 ст. X. т. принадлежать малолетним и право изъявлять согласие или несогласие на принятие наследства, вследствие того, что в силу этой статьи то и другое обязаны выражать за них опекуны, а также и право искать и отвечать на суде, вследствие того, что по правилам 282 ст. X т. 19 ст. гр. суд. за малолетних должны искать и отвечать на суде также их родители или опекуны.

Если, затем, 219 ст. X т. малолетнему, достигшему 14-летнего возраста, и дозволяется, если он пожелает, испросить себе попечителя для совета и защиты в его делах на правах опекуна, то через осуществление им этого права его, права его собственно на распоряжение его имуществом не увеличиваются и даваемое опекуном согласие на совершение им какого-либо акта почитается ничтожным.

Лицам, достигшим 17-летнего возраста, или лицам несовершеннолетним, закон правилом 220 ст. X т., напротив, предоставляет уже право вступать в управление их имуществом, запрещая только им делать долги, давать письменные обязательства, совершать какого-либо рода акты и сделки и распоряжаться их капиталами без согласия их попечителей.

По достижении, наконец, лицом возраста совершеннолетия или 21 года закон правилом 221 ст. X т. предоставляет ему уже полное право, как на распоряжение его имуществом, так и на вступление в обязательства.

Основываясь на этих постановлениях нашего закона, определяющих дееспособность лиц, различных возрастов, по вопросу о значении в этом отношении того или другого из них, как сенат во многих решениях (реш. 1868 г., № 369; 1871 г., № 933; 1872 г., № 241 и друг.), так и все наши цивилисты как: Неволин в его Истории Российских гражданских законов (Собр. соч., т. III, стр. 419), Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 75), Любавский в его статье „Об опеке“ (Юрид. моног. и исслед., т. II, стр. 356), Победоносцев (Курс гр. пр., т. II, стр. 171), Вербловский в его статье „О недействительности юридических актов по решениям Кассационного сената“ (Суд. Жур., 1874 г., кн. 2, стр. 14), Змирлов в его статье „О недостатках наших гражданских законов“ (Жур. гр. и уг. пр., 1883 г., кн. 2, стр. 148), Кавелин в его сочинении „Очерки юридических отношений, возникающих из семейного союза“ (Жур. гр. и уг. пр., 1884 г., кн. 9, стр. 131), Гольмстен (Учеб. гр. суд., стр. 75), Дювернуа (Из Курса лекций по рус. гр. пр., т. I, стр. 305), Дистерло в его статье „О найме на сельскохозяйственные работы“ (Жур. гр. и уг. пр., 1886 г., кн. 4, стр. 11), Мыш в его статье „Очерки кассационной практики по вопросам гражданского права и судопроизводства“ (Жур. гр. и уг. пр., 1887 г., кн. 9, стр. 7), Невзоров (Опека над несовершен., стр. 221), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 79), Васьковский (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 103) Вольман (Опека и попечительство, стр. 11), Растеряев (Недействительность юрид. сделок, стр. 55), Гамалицкий в его заметках по поводу практики гражд. кассац. депар. (Вест. Права 1903 г. кн. 9—10, стр. 192) и Харлампович также в его заметках по доводу практики гражд. кассац. депар. (Жур. Мин. Юст. 1904 г. кн. 1, стр. 192) пришли к тому заключению, что по нашему закону возраст малолетства должен продолжаться до 17 лет, а не до 14, так как по достижении этого последнего возраста малолетнему предоставляется одно только единственное право испросить себе назначение попечителя, да и то на правах опекуна, через осуществление какового права дееспособность его на совершение каких бы то ни было актов и сделок до достижения 17-летнего возраста нисколько, однако же, не расширяется и не увеличивается.

Противный этому общему заключению всех наших цивилистов и сената взгляд на значение 14-летнего возраста и на дееспособность лиц, достигших его, к вступлению в договоры высказал в нашей юридической литературе едва ли не один только Исаченко в его статье „Лица в договоре“, в которой он утверждает, что достигшему 14-летнего возраста по нашему закону должно уже принадлежать право вступать во всякого рода договоры с согласия избранного им попечителя (Юрид. Вест., 1882 г., кн. 8, стр. 525).

Положение это, как вполне противоречащее только что приведенным постановлениям нашего закона, определяющим дееспособность лиц, достигших 14-летнего возраста, должно быть, однако же, отвергнуто, несмотря на то, что вследствие этого должно быть признано лишенным всякого значения и указываемое законом разделение возраста малолетства на два периода — до 14 лет и выше до 17, ввиду последующих постановлений самого закона, изглаживающих всякое различие между этими периодами в отношении определения объема дееспособности малолетних, находящихся в том и другом возрасте.

Различно постановлениями этими определяется только дееспособность малолетних, т. е. не достигших 17 лет, и несовершеннолетних, достигших этого последнего возраста, каковое различие довольно резко и проявляется в том, что первые лишены права на совершение каких бы то ни было актов и сделок, между тем, как последние не только в праве вступать в управление их имуществами, но и совершать различного рода сделки, только с согласия их попечителей.

Воспрещение совершать какие бы то ни было акты и сделки собственно от имени малолетних выражено в законе настолько категорически, что дало повод некоторым из наших цивилистов, как, напр., Мейеру (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 75), Победоносцеву (Курс гр. пр., т. III, стр. 36), Змирлову в его статье „О недостатках наших гражданских законов“ (Жур. гр. и уг. пр., 1888 г., кн. 2, стр. 150), Кавелину в его сочинении „Очерки юридических отношений, возникающих из семейного союза“ (Жур. гр. и уг. пр., 1884 г., кн. 8, стр. 124), Дювернуа (Из Курса лекций по рус. гр. пр., т. I, стр. 305), Мыш в его статье „Очерки кассационной практики по вопросам гражданского права и судопроизводства“ (Жур. гр. и уг. пр., 1887 г., кн. 9, стр. 8) и Васьковскому (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 103) утверждать, что малолетние безусловно лишены нашим законом дееспособности к совершению всяких сделок без различия того может ли клониться заключенная ими сделка к их вреду, или обременению их имущества, или же, напротив, к их пользе или обогащению.

Правда, из них, Победоносцев, Змирлов и Васьковский, высказав это заключение, указывают, вместе с тем, на неудобство и нецелесообразность такого воспрещения, но отступать от него, ввиду его категоричности, считают невозможным, хотя собственно Васьковский впоследствии прямо и решительно отступился от него, высказав, что на самом деле следует считать недействительными только те сделки, совершенные малолетним, которые невыгодны для него, но не те, которые для него полезны, которые напротив, должны считаться действительными (Юридическая методология, т. I, стр. 155).

Взгляд этот в нашей юридической литературе представляется, однако же, далеко не общепринятым. Так, Гантовер в его статье „О силе договоров, заключенных малолетними и несовершеннолетними без участия их опекунов и попечителей“ (Суд. Вест., 1869 г., № 52), обсуждая вопрос о действительности этих договоров по отношению малолетних и несовершеннолетних, утверждает, что в видах разрешения этого вопроса должно быть принимаемо во внимание то обстоятельство — клонится ли этот договор к выгоде, или же, напротив, ко вреду малолетнего или несовершеннолетнего, на том основании, что по нашему закону только последние договоры могут быть признаваемы недействительными.

Доказывается справедливость этого положения, по мнению Гантовера, тем соображением, что законы, ограничивающие дееспособность малолетних и несовершеннолетних, основаны никак не на предположении отсутствия воли у последних, а только на предположении их умственной неразвитости и легкой, вследствие этого, возможности вовлечения их в обманы в видах заключения невыгодных для них сделок; из чего следует то заключение, что законами этими имелось в виду, главным образом, оградить только интересы самих малолетних и несовершеннолетних от тех убытков, которые могли бы быть им причинены невыгодными для них сделками с совершеннолетними контрагентами.

Что такова действительна цель этих законов, то доказывается это, по мнению Гантовера, как нельзя лучше тем обстоятельством, что, как в примечании к 218 ст. X т., так и в 222 ст. говорится о недействительности закладных и купчих, а также и других обязательств, совершенных от имени малолетних, или несовершеннолетних, как таких актов, по которым они приняли на себя какие-либо обязательства, причем, как в этих, так и других статьях, заключающих в себе эти законы, ничего не говорится о возможности признания недействительными актов, выданных в пользу малолетних, или несовершеннолетних.

На этом основании, по мнению Гантовера, не должны быть признаваемы недействительными не только акты, устанавливающие односторонние обязательства совершеннолетних в пользу малолетних и несовершеннолетних, но и акты, устанавливающие обоюдные между ними обязательства, когда бы малолетними, или несовершеннолетними были исполнены их обязательства и, затем, было требуемо исполнение от совершеннолетних обязательств, установленных в их пользу.

Такой же приблизительно взгляд на значение договоров, заключаемых малолетними и несовершеннолетними, высказал впоследствии также Исаченко в его статье „Лица в договоре“ (Юрид. Вест., 1882 г., кн. 8, стр. 520—525).

По его мнению, и за малолетними должно быть признаваемо право на заключение такого рода договоров, которые клонятся исключительно к их выгоде и которыми на них никаких обязательств не возлагается.

Заключение это Исаченко основывает также на том обстоятельстве, что наши законы, ограничивающие дееспособность малолетних, установлены исключительно только с целью ограждения интересов самих малолетних, но никак не с целью стеснения их в совершении таких действий, которые выгодны для них.

В подтверждение, затем, того, что такова действительна цель этих законов Исаченко ссылается на Высочайшее утвержденное 12 декабря 1830 г., мнение Государственного Совета, послужившее, затем, одним из источников правила 219 ст. X т., в котором Государственный Совет, обсуждая значение существовавших тогда законов об ограничении дееспособности малолетних, послуживших впоследствии источником и существующих по этому предмету узаконений, выраженных в правилах 217 и 212 ст. X т. между прочим говорит: „Общий разум означенных узаконений заключается в том, чтобы отвратить способы несовершеннолетним расстраивать их имения, через обременение оного долгами“.

Этому последнему взгляду на значение ограничений дееспособности малолетних и несовершеннолетних, установленных нашими законами, следует и сенат, который, признавая также, что законы эти установлены исключительно с целью ограничения интересов самих малолетних и несовершеннолетних, объяснил, что на этом основании недействительными могут быть признаваемы только обязательства ими выданные, а никак не обязательства, принятые на себя совершеннолетними в их пользу, т. е. что не могут быть признаваемы недействительными, напр., долговые обязательства последних, выданные малолетнему или несовершеннолетнему (реш. 1871 г., №№ 933 и 1057), также купчие крепости, выданные несовершеннолетним или малолетним (реш. 1876 г., № 378) и сделки по покупке движимости или товара из лавок, совершенные малолетним и несовершеннолетним без участия их опекунов или попечителей (реш. 1879 г., № 118 и 1885 г., № 64) и проч.

За правильность этого взгляда сената на значение установленных нашими законами ограничений дееспособности малолетних высказываются также из наших цивилистов Буцковский (Очерки судеб. поряд., стр. 111—112), Брун в его хронике гражданского суда (Юрид. Вест., 1886 г., кн. 12, стр. 721), Гордон (Представит. без полномочия, стр. 14), Невзоров (Опека над несоверш., стр. 226), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 79); Вольман (Опека и попечительство, стр. 12) и Растеряев (Недействительность юрид. сделок, стр. 53); а за правильность его взгляда на значение ограничений дееспособности несовершеннолетних также Думашевский (Свод продол. к 1-му тому, стр. 5), Кавелин в его сочинении „Очерки юридических отношений, возникающих из семейного союза“ (Журн. гражд. и угол. пр., 1884 г., кн. 8, стр. 125), Лион (Договор страхов., стр. 13) и Дювернуа (Из Курса лекций по рус. гр. пр., т. I, стр. 305).

Разделяя этот взгляд сената, они далее, подобно ему, а также Гантоверу, но в отличие от взгляда Исаченко, высказываются за возможность признания за малолетними и несовершеннолетними дееспособности к совершению не только сделок, устанавливающих в пользу их односторонние обязательства со стороны совершеннолетних контрагентов, но и сделок, устанавливающих обязательства обоюдные, каковыми представляются, напр., сделки по купле-продаже, по страхованию имущества и другие, если только сделки клонятся исключительно к их выгоде или обогащению.

Ввиду полного соответствия этих последних положений точному смыслу наших законов, устанавливающих те или другие ограничения дееспособности малолетних и несовершеннолетних, обнаруживаемому целью установления их, этот последний взгляд на их значение и на самом деле должен быть признан правильным и принят к руководству, а никак не взгляд тех из наших цивилистов, которые отказывают в признании за малолетними всякой дееспособности к совершению какого бы то ни было рода актов и сделок, без всякого различия того — клонятся ли сделки к пользе и выгоде малолетнего или же ко вреду его.

По отвержении этого последнего взгляда нельзя уже, конечно, далее не признать, что, согласно нашим законам, нормирующим дееспособность малолетних, и в отличие от положения, создаваемого аналогическими им постановлениями права римского и уложения саксонского, лиц по возрасту вполне недееспособных, за каковых признают эти последние законодательства детей в возрасте до 7 лет, у нас быть не может, ввиду возможности признания по нашему закону и за этими лицами дееспособности к приобретению имущества путем совершения сделок, клонящихся к их обогащению, и ввиду чего остается, конечно, только признать, что возраст по нашему закону, как обстоятельство, могущее влиять на дееспособность лица, может быть принимаем при наличности известных указанных в законе условий за основание ограничений дееспособности лица, делающих его только отчасти недееспособным, но никак не вполне.

Признание у нас в известной мере дееспособности и за малолетними представляется тем более необходимым, что у нас масса лиц, как, напр., сироты, приемыши, подкидыши и проч., по неимению ими никакого имущества, нередко не состоят ни под опекой, ни под попечительством, вследствие чего, лица эти, при непризнании за ними дееспособности ко вступлению, напр., в договоры личного найма, покупки движимости и проч., были бы поставлены прямо в условия, невозможные для существования.

К выдаче на себя обязательств, могущих служить в обременению их долгами, напротив, должны быть признаваемы, по объяснению сената, недееспособными и эти последние лица, на том основании, что закон все такого рода обязательства, выданные малолетними и несовершеннолетними без участия их опекунов и попечителей, объявляет одинаково недействительными, без всякого отношения к тому — были ли установлены над ними опека или попечительство, или нет (реш. 1875 г., № 398).

По мнению профессора Гольмстена, выраженному им в его рецензии на настоящий труд (Жур. Юрид. Общ., 1895 г., кн. 4, стр. 7—9), малолетние хотя и не могут быть признаваемы у нас безусловно недееспособными, но что выставляемый для определения их дееспособности к совершению некоторых сделок без участия их опекуна критерий выгодности для них совершенной сделки, должен быть отвергнут, вследствие того, что при руководстве им в видах определения силы сделки, совершенной малолетним, разрешение вопроса о силе ее ставится на чисто фактическую почву, причем разрешение его во многих случаях представляется или крайне рискованным, или даже невозможным, и почему за основание для разрешения вопроса о ее силе должен быть принимаем во внимание момент чисто юридический, т. е. то обстоятельство — приобретает ли малолетний до сделке, им совершенной, права, или же налагает на себя обязанности, по соображении какового момента малолетний и должен быть признаваем дееспособным к совершению первых, которые несомненно представляются для него также и выгодными, и недееспособным к совершению вторых.

Одного этого критерия для определения всех тех сделок, к совершению которых малолетний должен считаться дееспособным, представляется, однако же, по мнению профессора Гольмстена, недостаточным, вследствие чего он не может считаться безусловно недееспособным к совершению и таких сделок, которыми налагаются на него известные обязанности, для разрешения вопроса, о силе каковых сделок и должны быть принимаемы во внимание два главных положения:

во-1-х, что несовершеннолетний обязан отвечать по сделкам, совершенным им с согласия его опекуна, или же опекуном от его имени, и,

во-2-х, что он обязан отвечать по сделкам, совершенным им без согласия опекуна, но при злоупотреблении им льготами несовершеннолетия, когда он совершает такое правонарушение, за которое он обязан отвечать перед его контрагентом, как, напр., в случаях уверения им при совершении займа о достижении им совершеннолетия.

При руководстве этими положениями, по мнению Гольмстена, и возможно признать в силе и такие сделки, совершенные малолетним, которыми он принимает на себя известные обязанности, если он при совершении их злоупотребил льготами несовершеннолетия, или же такие сделки, по отношению совершения ими которых возможно предполагать молчаливое согласие его опекуна на их совершение, каковыми представляются очень многие сделки, постоянно совершаемые в ежедневном обиходе и быстро реализуемые, как, напр., сделки по покупке лакомств, билетов в театр, найма извозчиков и подобные.

На самом деле, положения эти вряд ли могут быть признаны более целесообразными и точными, в видах определения условий и пределов дееспособности малолетних, сравнительно с выставленным с этою целью многими другими нашими цивилистами критерием выгодности сделки для интересов малолетнего, и первое из них потому, что им, и по указанию самого Гольмстена, пределы дееспособности малолетних определяются недостаточно и односторонне, а также потому, что приобретение по сделкам прав, в противность утверждению Гольмстена, не только далеко не всегда может представляться выгодным для малолетнего, но, напротив, может быть нередко для него даже разорительным, между тем, как законами, определяющими пределы дееспособности малолетних, имелось в виду, как мы только что видели, предупредить возможность разорения их, посредством обременения их имущества невыгодными для их интересов сделками, ввиду достижения каковой цели и самые пределы их дееспособности должны подлежать определению именно по соображении не начала приобретения ими прав по сделке, но именно обстоятельство выгодности ее для их интересов.

Препятствием определению пределов их дееспособности именно по этому последнему началу не может служить, как полагает Гольмстен, ни то обстоятельство, что выгодность или невыгодность сделки для интересов малолетнего есть вопрос факта, ни то обстоятельство, что разрешение этого вопроса в том или другом смысле может быть во многих случаях невозможно: первое потому, что по соображении различия в фактах может быть устанавливаемо различие и в их юридических последствиях, а второе потому, что вопрос о возможности констатирования этих фактов в том или другом конкретном случае есть не более, как только вопрос о выяснении обстоятельств, служащих основанием иска, разрешение какового вопроса в том или другом смысле поэтому и может влиять только на исход процесса в известном случае, но никак не может служить основанием к отвержению самого права на иск, вообще могущего вытекать из этих фактов.

Два, затем, следующие положения, выставляемые Гольмстеном, в видах определения пределов дееспособности малолетних, вряд ли уже вообще могут иметь какое-либо значение в этом отношении: и первое из них потому, что по нашему закону сделки от имени малолетнего могут быть совершаемы не им с согласия опекуна, а только самим опекуном, как его законным представителем, а второе потому, что по его соображении может быть определяема не собственно дееспособность малолетних к совершению тех или других сделок, но лишь право их совершеннолетних контрагентов на их ответственность по сделкам, с ними заключенным, вытекающее из их обманных по отношению их действий.

Указание Гольмстена, основанное на 149 ст. X т., по прод. 1891 г., на расширение этим законом дееспособности малолетних, достигших 14-ти-летнего возраста, предоставлением им самим права без согласия опекуна изъявлять согласие на их усыновление, представляется, напротив, как нельзя более основательным.

Вообще, в настоящее время нельзя не заметить некоторое стремление со стороны нашего закона к признанию за малолетними дееспособности, по крайней мере, в некоторых частных случаях, что ясно видно, между прочим, из 32 ст. Высочайше утвержденного 1-го июня 1895 г. Устава государственных сберегательных касс, которой вообще всем малолетним и несовершеннолетним предоставляется право без участия их опекунов или попечителей распоряжаться внесенными ими самими на их имя вкладами в сберегательные кассы, т. е. предоставляется право им самим как получать по ним проценты, так и брать их из кассы обратно.

Если ввиду некоторой неопределительности тех постановлений нашего закона, которыми нормируется дееспособность собственно малолетних, и возможен спор о значении установленных им ограничений, вследствие того, что закон во всяком случае воспрещает малолетним вообще как распоряжение их имуществом, так и управление им, уполномочивая на все действия, необходимые в сфере их имущественных отношений, вместо них, их опекуна, как их законного представителя, то в отношении определения значения ограничений дееспособности несовершеннолетних такой спор представляется уже невозможным, вследствие того, что закон, снимая с них опеку, уже тем самым ставит их самих в непосредственное отношение к их имуществу, а уполномочивая их на вступление в управление их имуществом, делает их этим самым лицами дееспособными.

Кроме этого, закон признает несовершеннолетних дееспособными и к распоряжению их имуществом, а также и к совершению всякого рода актов и сделок и выдаче обязательств, но только с согласия их попечителей. Наличности согласия попечителей закон требует, однако же, как conditio sine qua non совершения несовершеннолетними каких бы то ни было актов и сделок.

В этом требовании Змирлов в его статье „О недостатках наших гражданских законов“ усматривает непримиримое противоречие закону, дозволяющему несовершеннолетнему вступать непосредственно в управление его имением, каковое противоречие, по мнению Змирлова, проявляется в том, что управление имением представляется немыслимым без права на заключение необходимых в этом отношении сделок и договоров, заключать которые, однако же, закон непосредственно несовершеннолетнему без согласия попечителя права не дает.

Ввиду категорического воспрещения закона несовершеннолетнему заключать всякого рода акты и сделки без согласия попечителя, и следует, по мнению Змирлова, признать, что договоры и сделки даже и по управлению имением могут быть совершаемы несовершеннолетними никак не самостоятельно, а только с согласия попечителя (Жур. гр. и уг. пр., 1883 г., кн. 2, стр. 155).

Впрочем, еще ранее такой же взгляд на значение воспрещения несовершеннолетним совершать всякого рода акты и сделки без согласия их попечителей, как воспрещения, долженствующего относиться и к совершению сделок по управлению их имуществом, был высказан Вербловским в его статье „О недействительности юридических актов по решениям кассационного сената“ (Судеб. Жур., 1874 г., кн. 2, стр. 13—15), а впоследствии этот же взгляд был высказан Васьковским (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 104).

По мнению Победоносцева (Курс гр. пр., т. III, стр. 35), Мыш (Суд. Вест., 1873 г., № 75 „Право несовершеннолетних совершать акты и сделки“), Исаченко (Юрид. Вест., 1882 г., кн. 8, стр. 529), Гольмстена (Учеб. гр. суд., стр. 76), Вольмана (Опека и попечительство, стр. 16), Растеряева (Недействительность юрид. сделок, стр. 56) и Харламповича в его заметках по поводу практики гражд. кассац. депар. (Жур. Мин. Юст., 1904 г., кн. 1, стр. 192), ввиду дозволения несовершеннолетнему правилом 220 ст. X т. вступать в управление его имением, осуществление какового права представляется немыслимым без вступления в различные сделки по имению, напротив, следует признать, что несовершеннолетнему должно принадлежать в силу этого дозволения и право на заключение без согласия попечителя таких сделок, которые представляются необходимыми в видах осуществления права пользования имуществом, с целью извлечения доходов из него, как, напр., сделок по найму рабочих, продаже продуктов имения, получения процентов на капиталы и проч.

По мнению Мыш и Гольмстена, несовершеннолетний в сфере управления его имуществом и заключения различных сделок, входящих в эту сферу, должен быть признаваем вполне дееспособным, каковое положение дает несомненно основание к тому дальнейшему заключению, что эти сделки несовершеннолетних должны быть признаваемы в силе одинаково без всякого различия того — клонятся ли они к их выгоде, или ущербу, как, напр., такого рода сделки, которыми были бы отчуждаемы за дешевую цену продукты имения, или же были отданы в наем за недорогую цену какие-либо движимости или недвижимости из имения и проч., и притом, как совершенно справедливо заметил Мыш, без всякого различия их по форме их заключения, т. е. были ли они выражены в форме письменной или словесной, а также того — возлагаются ли ими на несовершеннолетнего какие-либо обязательства, или нет.

Также и по мнению Шершеневича, несмотря на то, что наш закон, в противоречие самому себе, с одной стороны предоставляет малолетнему право вступать в управление его имением, а с другой воспрещает ему совершение всяких сделок без согласия попечителя, все же следует признавать за несовершеннолетним право совершать самостоятельно, без участия его попечителя такие сделки, которые вызываются задачами управления имуществом, и в то же время, не выходят из пределов управления им, почему за несовершеннолетним может быть признаваемо право самостоятельно совершать, напр., сделки по ежегодному, но не капитальному ремонту дома, по отдаче в наем в нем квартир, найма необходимой для него прислуги, продаже продуктов имения и даже леса, поскольку она не угрожает неприкосновенности его как целого, найму для него рабочих, покупке необходимых для него машин и орудий, но никак не сделок об отчуждении самого его имущества, даже и движимого, как, напр., продажи ценных бумаг, различных ценных вещей, всего леса на сруб, урожая имения за много лет вперед и подобных, как сделок не относящихся до управления имением (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 80—81).

Сенат также во многих решениях высказался за признание за несовершеннолетними права заключать без согласия их попечителей сделки, необходимые для осуществления даваемого им законом права на управление их имением, а также принимать исполнение до такого рода сделкам, как, напр., сделки о продаже движимости из имения, о получении процентов на капиталы, о принятии уплат, следуемых по договорам, заключенным по имению (реш. 1869 г., № 324; 1871 г., № 348 и 1880 г. № 98).

Это последнее мнение и на самом деле должно быть признано правильным и принято к руководству, как вполне соответствующее точному смыслу правила 220 ст. X т., раскрываемому, как по сопоставлении его с другими правилами этого же отделения закона, так и с теми источниками, на которых оно основано.

Объяснять его изолировано без всякой связи с другими правилами закона и, затем, видеть в нем как бы одно слитное постановление, как это делает Змирлов, нельзя, так как такое объяснение его ведет ни к чему иному, как только к обнаружению в нем такого непримиримого противоречия, которого на самом деле в нем нет и которое совершенно устраняется при объяснении его в связи с правилом 217 ст. X т., относящимся до определения дееспособности малолетних, так как такое сопоставление обнаруживает, что в правиле 220 ст. следует видеть не одно постановление противоречивое в его частях, а два совершенно отдельные постановления, могущие иметь действие рядом одно возле другого, без всякого самоуничтожения друг другом, как постановления, относящиеся до определения совершенно различных сфер дееспособности несовершеннолетних.

Именно, по сопоставлении этих статей обнаруживается следующее: правилом 217 ст. малолетнему воспрещается непосредственно как управлять его имением, так равно и распоряжаться им, т. е. отчуждать его по каким бы то ни было актам и укреплениям; правилом же 220 ст, напротив, первое, т. е. непосредственное управление имением несовершеннолетнему дозволяется, относительно же второго, т. е. права на распоряжение имением, его отчуждения, или обременения какими-либо правами в пользу других лиц, ничего прямо не сказано, а выражено только воспрещение несовершеннолетнему делать долги, распоряжаться капиталами, давать письменные обязательства и совершать акты и сделки какого-либо рода, но о чем — того определительно не указано, но что, однако же, во всяком случае указывает, что в правиле этой статьи выражено не одно, а два постановления; первое о дозволении несовершеннолетнему управлять его имением, а второе о воспрещении ему совершать указанные в ней акты и действия, сопоставление каковых постановлений с воспрещением, выраженным в 217 ст. и ведет к тому заключению, что по отношению дееспособности несовершеннолетних оставлено в силе только одно из ограничений выраженных в этой последней статье, или ограничение в отношении права распоряжения и отчуждения имущества, к осуществлению каковых именно прав несовершеннолетними вследствие этого и должно быть относимо воспрещение совершать известные акты и действия, перечисленные в 220 ст., или другими словами, что за несовершеннолетними не должно быть признаваемо право на совершение без согласия их попечителей только такого рода актов и действий, которые бы клонились к распоряжению их имуществом, т. е. его отчуждению или обременению какими-либо правами в пользу других лиц, а также к обременению его долгами, а никак не сделок собственно по управлению их имуществом, осуществление которого им законом дозволено непосредственно без участия их попечителя.

Что в таком именно смысле должно быть понимаемо значение этого воспрещения, а никак не в смысле воспрещения совершать без согласия попечителей всякого рода акты и сделки, то подтверждением этому могут служить также и те узаконения, которые послужили источником правилу 220 ст.

Так, во-1-х, в Именном Указе Сенату от 22 декабря 1785 г. выражено только воспрещение несовершеннолетним продавать и закладывать их имения без согласия их попечителей; во-2-х, в Высочайше утвержденных мнениях Государственного Совета 15 декабря 1826 г., 3 декабря 1830 г. и 12 декабря 1830 г. опять выражено только воспрещение несовершеннолетним выдавать без согласия их попечителей долговые и заемные обязательства, и наконец, в-3-х, в Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета 28 мая 1836 г. выражено только воспрещение несовершеннолетним получать непосредственно без участия их попечителей принадлежащие им капиталы из кредитных установлений.

По прочтении этих узаконений нельзя, конечно, не усмотреть, что в них идет речь о воспрещении несовершеннолетнему совершать без согласия попечителя все такого рода сделки и действия, которые несомненно относятся до осуществления права распоряжения имуществом, т. е. его отчуждения, обременения долгами, а не как не до сделок по управлению имуществом.

Приняв во внимание эти узаконения, и сам Змирлов признает, что в них вовсе не содержится воспрещения несовершеннолетнему вступать безусловно во всякого рода сделки без согласия попечителя и что, вследствие этого правило 220 ст. представляется далеко не удовлетворительно извлеченным из того материала, на который сделаны ссылки под ней (Жур. гр. и уг. пр., 1883 г., кн. 2, стр. 156).

Если это последнее замечание и правильно, то оно может вести только к заключению о некоторой неудовлетворительности редакции правила этой статьи, но никак не к такому объяснению ее по существу, которое ведет к уничтожению действия одной ее части другой и которое дают ей Змирлов и Вербловский.

По мнению Мыш, выраженному в его заметке „Право несовершеннолетних совершать акты и сделки“, несовершеннолетние должны быть признаваемы дееспособными к совершению самостоятельно без согласия их попечителей не только сделок, относящихся до управления их имуществом, но также и таких сделок, для действительности которых закон не требует непременно облечения их в письменную форму, на том основании, что 220 ст. объявляются недействительными только выданные несовершеннолетними без согласия попечителей обязательства; т. е. как бы обязательства, облеченные в письменную форму, но не обязательства словесные, вследствие того, что выдавать можно только обязательства письменные, а не словесные (Суд. Вест., 1873 г., № 75).

С заключением этим согласиться, однако же, невозможно, вследствие того, что принятие его должно привести непременно к отмене собственно многих весьма существенных ограничений дееспособности несовершеннолетних, установленных этой статьей, так как при руководстве им пришлось бы признать за несовершеннолетними дееспособность к заключению всякого рода сделок, могущих клониться даже к отчуждению и обременению их имущества, напр., сделок дарения движимости, ссуды имущества и проч.

На выражения 220 ст., могущие давать повод к такому заключению, скорее следует смотреть как последствие ее неудачной редакции, но ни в каком случае нельзя из них выводить то заключение, чтобы обязательства, принимаемые на себя несовершеннолетними без согласия попечителей, словесно, как бы ни были они для них обременительны, могли считаться действительными.

Что касается, наконец, дееспособности несовершеннолетних искать и отвечать на суде, то в этом отношении сенат в целом ряде решений высказал то заключение, что ввиду отсутствия каких-либо ограничений процессуальной дееспособности несовершеннолетних, как в законах гражданских, так и в уставе гражданского судопроизводства, им безусловно должно принадлежать право самостоятельно искать и отвечать на суде без участия их попечителей (реш. 1873 г., № 1355; 1874 г., № 28; 1875 г., № 205; 1876 г., № 203; 1878 г., № 122 и друг.).

По мнению Малышева, напротив, несовершеннолетние должны считаться процессуально недееспособными, и искать и отвечать на суде должны вместо них их попечители, как их законные представители (Курс гр. суд., изд. 2, т. I, стр. 187—188), каковое заключение, однако же, ни в каком случае не может быть признано правильным, как основанное на смешении по дееспособности несовершеннолетних и малолетних и, затем, на смешении положения опекунов и попечителей и совершенно неверного признания последних законными представителями несовершеннолетних, в то время, как они являются по закону только охранителями их интересов, а никак не их представителями.

Впрочем, подобный же взгляд по вопросу о праве несовершеннолетних искать и отвечать на суде был высказан в нашей литературе и ранее в передовых статьях Судебного Вестника, основанный, главным образом, на рассуждениях составителей устава, помещенных в издании государственной канцелярии под правилом 19 ст. уст. гр. суд., а также на том соображении, что будто бы наш закон не различает строго по дееспособности малолетних и несовершеннолетних, а также и институты опеки и попечительства, что видно, между прочим, будто бы из того, что он правилами 290—292 ст. X т. уравнивает в отношении ответственности перед малолетними и несовершеннолетними за их упущения по исполнению возложенных на них законом обязанностей, а также из того, что закон нигде не говорит о моменте прекращения опеки над малолетними, вследствие чего последняя может будто бы продолжаться и над несовершеннолетними, и за которыми поэтому и не может быть признано право искать и отвечать на суде также точно, как и за малолетними (Суд. Вест., 1871 г., №№ 4 и 5).

На самом деле, однако же, ни неуказание закона на момент прекращения опеки, ни уравнение им опекунов и попечителей в отношении их ответственности перед малолетними и несовершеннолетними подкреплением правильности этого заключения служить не могут — первое потому, что ввиду установления правилом 225 ст. X т. опеки только над малолетними, таковая, очевидно, как это заметил и Невзоров (Опека над несовершен., стр. 224), должна прекращаться или отпадать сама собой в силу закона по миновании причины, вызвавшей ее установление; а второе потому, что уравнение ответственности опекунов и попечителей нисколько не указывает на то, чтобы наш закон действительно смешивал институты опеки и попечительства.

Из рассуждений, затем, составителей устава действительно видно, что они имели в виду лишить несовершеннолетних права искать и отвечать на суде, вследствие чего и употребили в 19 ст. уст. выражение „за несовершеннолетних“ и проч., вместо „за малолетних“; но ввиду того, что они не указали, далее, что за несовершеннолетних должны иметь право искать на суде их попечители, нельзя не признать, что они их мысль выразили в самом законе столь неудачно, что применение его, согласно их намерения, представляется невозможным, и употребленное ими выражение „за несовершеннолетних“ приходится принимать в значении выражения „за малолетних“, дабы не лишить несовершеннолетних вовсе всякой возможности защищать их права на суде, вследствие того, что они, не имея опекунов, лишены вовсе таких лиц, которые могли бы быть их представителями на суде.

Несмотря на это обстоятельство и на основании этих же рассуждений составителей устава в смысле этого же взгляда, разрешающего отрицательно вопрос о праве несовершеннолетних искать и отвечать, впоследствии высказался и Думашевский в его статье по поводу одного решения одесской судебной палаты (Суд. Вест., 1874 г., № 279).

По мнению, затем, Гольмстена (Учеб. гр. суд., стр. 76) и Шершеневича (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 81) за несовершеннолетними, напротив, должно быть признано право самостоятельно искать и отвечать на суде по таким сделкам, которые касаются правоотношений, возникающих из управления имуществом, по остальным же делам, напротив, право это должно быть осуществляемо ими при участии их попечителей. Близкое этому положению заключение было высказано также Шейером в его заметке по поводу определения орловского окружного суда (Суд. Вест., 1870 г., № 198), Цитовичем (Гражд. проц., стр. 12) и Невзоровым (Опека над несоверш., стр. 229—230), по мнению которых процессуальная дееспособность несовершеннолетних должна считаться ограниченной изъятиями, указанными в 220 ст. X т., или, как говорит Невзоров, что несовершеннолетние могут иметь право искать и отвечать на суде не иначе, как с согласия их попечителей, и Победоносцевым, по мнению которого, несовершеннолетний не может быть лишен права стоять самостоятельно истцом и ответчиком по делам, относящимся до его имения, вследствие того, что закон дозволяет ему самостоятельно управлять им, но что те судебные действия, которые соответствуют актам, требующим согласия попечителя, должны быть совершаемы при его участии (Судеб. Руков., тезис 250).

Ввиду отсутствия в законе каких-либо ограничений процессуальной дееспособности несовершеннолетних, подобных ограничениям, установленным по отношению этой дееспособности лиц, состоящих по какому-либо случаю под опекой, правильным собственно должно быть признано заключение сената, или то положение, что за несовершеннолетними должно быть признано безусловно право самостоятельно искать и отвечать на суде по всем делам, а не только по делам, указанным Гольмстеном и Шершеневичем определительно, а Цитовичем и Победоносцевым не вполне, но, однако же, с тем ограничением, указанным Победоносцевым, что для совершения ими на суде таких актов, которые, как акты, относящиеся до распоряжения их имуществом, его отчуждения, или обременения какими-либо правами и долгами, могущие выразиться или в сделанных на суде несовершеннолетними уступках, признаниях, мировых соглашениях и проч., необходимо требовать на основании 220 ст. X т. согласия их попечителей.

Известное влияние на дееспособность лица оказывает также здоровье, вследствие того, как справедливо заметил Мейер, что полная способность лица к гражданской деятельности представляется возможной только при нормальном состоянии его организма физического и духовного (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 76), и ввиду чего и наш закон указывает на многие такие болезненные состояния и физические недостатки, которые служат основанием к ограничению дееспособности лица.

Как на одно из таких состояний наш закон в правилах 365 и 366 ст. X т. указывает на безумие, под которым разумеется отсутствие здравого рассудка у лица с самого его младенчества и сумасшествие, под которым разумеется то же безумие, но только как болезнь, происходящая от случайных причин.

Затем, на основании 375—377 ст. X т. лица, признанные в установленном порядке безумными, или сумасшедшими, поручаются смотрению их родственников, или отдаются в дома умалишенных, а над их имуществом учреждается опека в том уже порядке, как и над малолетними.

Разбирая правила этих статей, некоторые из наших цивилистов, как, напр., Карнович в его статье „Об умственных способностях завещателя“ (Жур. Мин. Юст., 1868 г., кн. 6, стр. 530), Слонимский в его реферате Петербургскому юридическому обществу „Положение душевнобольных по законам гражданским“ (Жур. гр. и уг. пр. 1885 г., кн. 8, стр. 15, проток.), Чемберс в его статье — „Безумие“ (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 804) и Растеряев (Недействительность юридич. сделок, стр. 59), совершенно справедливо указывают на то, что употребленные в законе термины „безумие и сумасшествие“ для означения умственного расстройства лица представляются далеко недостаточными, вследствие того, что ими не охватываются все такого рода душевные болезни, которые стесняют способность свободно и сознательно изъявлять волю.

Как на доказательство этого положения Карнович указывает, между прочим, на то, что и сам закон в другом месте, и именно в 1017 ст. X т., объявляет недействительными духовные завещания не только безумных и сумасшедших, но и умалишенных, каковым термином, по мнению Карновича, закон имел в виду означить никак не нормальное душевное состояние, тождественное с сумасшествием, но особое состояние умственного расстройства меньшей степени, чем сумасшествие, вроде, напр., старческого слабоумия, или иного расстройства умственных способностей, не столь полное и продолжительное, как сумасшествие.

Слонимский в доказательство необходимости придавать более широкое значение терминам „безумие и сумасшествие“, в видах возможности подведения под указанные ими состояния умственного расстройства и других душевных болезней, ссылается на практику старого сената, который во многих случаях признавал возможным подвергать опеке и лиц вследствие неполного обладания ими умственными способностями, вследствие их слабоумия и тупоумия, т. е. идиотизма.

Объяснения эти дают основание тому заключению, что и эти последние состояния расстройства умственных способностей лица, лишающие его возможности сознательно изъявлять его волю, должны по отношению дееспособности его влечь те же последствия, как и безумие или сумасшествие.

Но в чем же заключаются по нашему закону эти последствия? Ответ на этот вопрос содержится в только что указанных правилах 375—377 ст. X т., по которым над имуществом лица, признанного в установленном порядке безумным или сумасшедшим, учреждается опека в том же порядке, как и над малолетними, а само оно поручается или смотрению родственников, или отдается в дом умалишенных.

По мнению Слонимского, выраженному им, как в только что упомянутом реферате его петербургскому юридическому обществу (Жур. гр. и уг. пр., 1886 г., кн. 1, стр. 29—30), так и еще гораздо ранее в другой его статье „Гражданское право и психиатрия“ (Суд. Жур., 1873 г., кн. 6, стр. 95—96), в статьях этих нельзя видеть указания на потерю общей дееспособности лица, признанного безумным или сумасшедшим, как на последствие установления опеки над его имуществом.

Если что и можно извлечь из этих статей в этом отношении, то, по его мнению, разве только то указание, что официальное признание кого-либо умалишенным и подчинение его опеке может быть соединено с предположением его недееспособности, да и то только с предположением juris tantum, а никак не с предположением juris et de jure, или таким предположением, которое не подлежало бы опровержению в отдельных случаях представлением доказательств противного, т. е. доказательств того, что какой-либо отдельный акт, совершенный умалишенным, совершен им в здравом состоянии ума или в момент, так называемого, светлого промежутка душевной болезни.

Опровержением этого заключения не может служить, по мнению Слонимского, и аргумент, представляемый правилом 378 ст. X т., по которому лицо, выздоровевшее от умопомешательства, подвергается вновь освидетельствованию в состоянии его умственных способностей тем же порядком, как и перед признанием его умопомешанным, и только по удостоверении в его выздоровлении освобождается от опеки, до выдачи свидетельства в чем, никакие другие удостоверения о его выздоровлении в уважение приняты быть не могут, на том основании, что правило это должно быть понимаемо в том смысле, что наличность этого свидетельства может быть требуема только для освобождения лица от опеки, для чего удостоверения частные должны считаться недостаточными, но никак не для доказательства совершения умалишенным какого-либо отдельного акта в здравом состоянии ума.

Против правильности этого заключения возражал Барковский при обсуждении реферата Слонимского в петербургском юридическом обществе, указывая, что хотя в нашем законе и не выражено общего правила о потере лицом, признанным умалишенным, дееспособности, но что, несмотря на это, следует признать, что такое последствие должно непременно наступать, вследствие того, что установление опеки, по самому существу этой меры, должно влечь за собой eo ipso и потерю общей дееспособности умалишенного (Жур. гр. и уг. пр., 1886 г., кн. 2, стр. 48, проток.).

В подтверждение правильности этого заключения Барковский сослался также и на практику сената, который действительно в целом ряде решений объяснил, что признанием лица безумным или сумасшедшим в установленном порядке и установлением опеки над его имуществом удостоверяется его общая недееспособность к совершению гражданских сделок и распоряжению его имуществом (реш. 1869 г., № 235; 1873 г., № 433; 1877 г., № 409; 1879 г., № 90 и друг.), за правильность какового положения высказался также и Чемберс в его статье — „Безумие“ (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 805). По этим основаниям и следует, по мнению Барковского, а также Маркова (Гражд. прак. кас. сената, вып. 1, стр. 10), Васьковского (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 109) и Шершеневича (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 86), полагать, что признание лица умалишенным и установление опеки над его имуществом влечет за собой по нашему закону презумпцию juris et de jure его недееспособности, вследствие чего и не может быть с этого момента допускаемо представление доказательств противного при обсуждении действительности каких-либо актов и сделок, совершенных им после его наступления, или доказательств тому, что акт совершен им в здравом уме или в момент светлого промежутка.

Доказательством правильности этого последнего положения может служить также и правило 378 ст. X т. на том основании, что ему на самом деле никак не может быть придаваемо то узкое значение, какое приписывает ему Слонимский, вследствие того, что выраженное в нем воспрещение принимать частные удостоверения в доказательство выздоровления умалишенного должно быть несомненно принимаемо во внимание и судом при обсуждении действительности какого-либо акта, совершенного лицом, признанным умалишенным, так как принятием частных удостоверений в доказательство того, что лицо это совершило акт в здравом уме, т. е. в состоянии выздоровления, явно нарушилось бы это воспрещение закона, что с полной очевидностью вытекает из Высочайше утвержденного 30 октября 1834 г. мнения Государственного Совета, показанного в числе источников правила этой статьи.

Ввиду этих данных и соображений и нельзя не прийти к следующим заключениям: во-1-х, что официальное признание лица безумным или сумасшедшим устанавливает презумпцию juris et de jure его недееспособности впредь до такого же официального признания его выздоровевшим, и во-2-х, что по дееспособности лицо это должно быть приравниваемо малолетним.

Подкреплением правильности этого последнего положения не могут не служить также не только некоторые частные постановления законов гражданских, как, напр., постановления 1077, 1383 и 1627 ст. X т., которые объявляют некоторые сделки как духовные завещания, сделки по продаже и по залогу имущества, одинаково недействительными, как совершенные малолетними, так и сумасшедшими, но и правило 19 ст. уст. гр. суд., которое в отношении процессуальной дееспособности также приравнивает малолетним лиц, состоящих под опекой по душевным или физическим недугам, постановляя, что и за этих последних искать и отвечать на суде должны их родители или опекуны.

Такое влияние на дееспособность лица расстройство его умственных способностей должно оказывать, однако же, несомненно только в случаях официального признания его безумным или сумасшедшим по освидетельствовании его в установленном порядке, вследствие того, что в силу только что рассмотренных узаконений опека над его имуществом, с установлением которой именно и связывается презумпция его недееспособности, учреждается только над лицом, признанным умалишенным в установленном порядке.

На самом деле, однако же, лицо, страдающее умственным расстройством, более или менее продолжительно может и не быть подвергнуто освидетельствованию в установленном порядке и, затем, и опеке, между тем, как о влиянии на его дееспособность душевного расстройства в этом случае, так равно и о влиянии на действительность сделок, совершенных в момент временного умственного расстройства или потери сознания, вследствие ли болезненного состояния, напр., бреда, галлюцинаций, или вследствие опьянения и проч., в законе ничего не говорится.

Основываясь на этом обстоятельстве, Мейер и утверждает, что умопомешательство само по себе, когда оно не признано установленным порядком, не может вести к ограничению гражданской деятельности помешанного, и затем, что действия лица, находившегося под влиянием аффекта, или опьянения, как действия бессознательные, хотя и не могут считаться произведением его воли и потому действиями юридическими, но что относительно определения их значения не может не возникать недоразумения, вследствие отсутствия в нашем законе такого постановления, которое объявляло бы их ничтожными (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 75 и 144).

Таким утверждением Мейер, очевидно, нисколько не разрешил порождаемое отсутствием в нашем законе такого рода постановлений недоразумение и хотя первое его утверждение о том, что умопомешательство само по себе, пока оно официально не признано, не может быть принимаемо за основание ограничения общей дееспособности помешанного, вследствие неустановления опеки над его имуществом, каковое обстоятельство собственно и влечет за собой признание его недееспособности и представляется вполне правильным, но дело в том, что и этим утверждением все же не разрешается вопрос о влиянии умопомешательства на дееспособность лица, к совершению тех сделок, которые оказались бы совершенными им в этом состоянии.

Сенат на первых порах его практики в весьма, впрочем, немногих решениях отвергал сперва всякое влияние умственного расстройства лица, умопомешанным официально не признанного, на действительность совершенной им сделки, основываясь на том, что по закону недействительными могут быть признаваемы сделки, совершенные лицом только признанным сумасшедшим в установленном порядке (реш. 1869 г., № 19; 1870 г., № 1860 и друг.); но вскоре он отступился от этого положения и в целом ряде других позднейших решений высказался, напротив, за допустимость оспаривания действительности сделок со стороны лиц, совершивших их, хотя и во время помешательства, неофициально в таком состоянии не признанных в установленном порядке, или же в момент временной потери сознания (реш. 1872 г., 1091; 1873 г., № 433; 1877 г., № 209; 1879 г., № 90 и друг.), из какового положения само собой следует, конечно, то, заключение, что, по мнению сената, лица, совершившие сделку вообще в таком душевном состоянии, когда они были лишены способности выражать сознательно их волю, не могут быть признаваемы в этом их состоянии за лиц дееспособных.

В смысле этого заключения высказались также из наших цивилистов Карнович в его статье „Об умственных способностях завещателя“ (Жур. Мин. Юст., 1868 г., кн. 6, стр. 32), Марков (Гражд. прак. кас. сената, вып. 1, стр. 10), Вербловский в его статье „О недействительности юридических актов по решениям кассационного сената“ (Судеб. Жур., 1874 г., кн. 2, стр. 9). Победоносцев (Курс гр. пр., т. III, стр. 38), Васьковский (Учеб. гр. пр., вып. I, стр. 110), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 129), Гольмстен в изданных им лекциях Мейера (изд. 7, стр. 68), Вольман (Опека и попечит. стр. 117), Растеряев (Недействительность юрид. сделок стр. 61) и Чемберс в его статье — „Безумие“ (Словарь юрид. и госуд. наук, т. 1, стр. 804), и если в чем можно упрекнуть как их, так равно и сенат, так это разве только в односторонней мотивировке этого заключения по соображении тех данных, которые, в видах подкрепления правильности его, могут быть почерпнуты и из некоторых постановлений положительного закона.

К счастью и этот недостаток уже восполнен другими нашими цивилистами: Слонимским в его статье „Гражданское право и психиатрия“ (Суд. Жур. 1873 г., кн. 6, стр. 104) и Исаченко в его статье „Лица в договоре“ (Юрид. Вест., 1883 г., кн. 6—7, стр. 315—316), по мнению которых заключение это может быть обосновано, как некоторыми прежними частными указами, указывающими на заботливость нашего законодательства об охране интересов лиц, страдающих умственным расстройством, так равно и правилами о порядке совершения актов.

Так Слонимский указывает, напр., на указ 1719 г., которым вменялось крепостным дьякам в обязанность смотреть, чтобы в письме всяких крепостей малолетние и прочие безгласные, как, напр., больные, которые требуют о душах своих попечения, не были притесняемы; затем, на устав банкротский 1880 г., которым предписывалось при совершении всяких актов приглашать двух свидетелей, которые бы удостоверяли, что лица вступающие в сделки находятся в уме и памяти, и, наконец, на правило 809 ст. X т., перенесенное по последнему изданию 1887 г., в 67 ст. прилож. к 708 ст., которой требуется, чтобы свидетели, присутствующие при совершении актов, удостоверяли, между прочим, что лица вступающие в сделку, находится в уме и памяти.

Кроме указания на эти узаконения, Исаченко в подкрепление правильности заключения собственно о том, что и лица, временно утратившие сознание по случаю, напр., опьянения, также не могут считаться дееспособными в этот момент, приводит выписку из новоуказных статей о поместьях и вотчинах от 10 августа 1677 г., которыми предписывалось уступки от пьяниц их поместий не справлять.

Хотя из этого закона, извлечения для включения в Свод законов и не сделано, но, несмотря на это, он, по мнению Исаченко, и теперь может быть принимаем во внимание при обсуждении вопроса о действительности сделки, совершенной лицом, находившимся в опьянении или не обладавшим в достаточной степени сознанием по какой-либо иной причине, на том основании, что никакими позднейшими узаконениями закон этот отменен не был, между тем, как в силу манифеста, сопровождавшего издание свода законов, этот последний ничего не отменяет в силе и действии прежних законов, изданных до его составления, а приводит их только в единообразие и порядок.

Все эти узаконения указывают, однако же, собственно только на то, что нашими законами требуется, чтобы при совершении актов было производимо надлежащее удостоверение, что лица, приступающие к их совершению, находятся в уме и памяти; но несмотря на это, а также и на то, что в них не указывается, как на последствие совершения акта лицом, не обладавшим здравым умом и памятью в момент его совершения, на его недействительность, представляется возможным, ввиду данных, представляемых комбинацией 1016, 1017 и 699 ст. X т., прийти к тому заключению, что сделки эти могут быть поражаемы недействительностью.

Именно, в 1016 ст. повторяется собственно то же требование по отношению совершения духовных завещаний, которое предъявляется только что приведенными узаконениями по отношению совершения актов вообще, т. е. чтобы духовные завещания были совершаемы лицами, состоящими в здравом уме и твердой памяти, а следующей 1017 ст. объявляются недействительными завещания, составленные лицами во время их умопомешательства, в каковой статье следует, конечно, видеть, как это полагает совершенно справедливо и Карнович, высказывающийся за возможность признания недействительными завещаний, составленных лицами, находившимися, между прочим, и в состоянии опьянения (Жур. Мин. Юст., 1868 г., кн. 6, стр. 548), ничто иное, как санкцию точного соблюдения статьи предыдущей, духовные же завещания, как один из способов приобретения прав на имущество постановлением 699 ст. совершенно уравниваются с другими способами: выделом, дарением, куплей-продажей, меной и другими договорами и обязательствами, из чего возможно заключить, что точное соблюдение одинаковых требований, предъявляемых законом по отношению совершения как духовных завещаний, так и других актов, должно быть и санкционировано законом одинаковым образом, или, другими словами, что несоблюдение их, как при совершении духовных завещаний, так и других сделок, должно сопровождаться одними и теми же последствиями, т. е. служить основанием к признанию их недействительными.

Далее, закон правилом 381 ст. X т. предписывает глухонемых и немых оставлять вообще под опекой до достижения ими полного совершеннолетия, т. е. 21 года, после чего предписывает подвергать всех их освидетельствованию в порядке, установленном для освидетельствования безумных и сумасшедших и, затем, предоставляет право управлять и распоряжаться имуществом наравне с совершеннолетними только тем из них, которые до освидетельствовании оказались бы способными свободно излагать свои мысли и изъявлять свою волю; над остальными же, которым по освидетельствовании, напротив, оказалось бы опасным предоставить такое право, предписывает, по предъявлении об этом правительствующему сенату, назначать попечительство, а над необученными грамоте и лишенными всяких средств приобретать понятия и выражать свою волю учреждать даже опеку, к учреждению каковых, а также и порядку их действия предписывает, затем, применять правила, установленные в отношении порядка учреждения и действия опеки и попечительства над малолетними и несовершеннолетними.

Рассмотрев значение этого постановления по отношению дееспособности глухонемых и немых, сенат совершенно основательно высказал следующие заключения: во-1-х, что глухонемые и немые в отличие от прочих лиц, даже и по достижении ими совершеннолетия, должны быть признаваемы столь же недееспособными, как и малолетние, до тех пор пока по освидетельствовании их в установленном порядке, им не будет предоставлено право пользования гражданскими правами, и во-2-х, что вследствие этого и акты, совершенные глухонемыми и немыми, такому освидетельствованию не подвергшимися, должны быть признаваемы недействительными также как и акты, выданные малолетними (реш. 1883 г., № 51).

В подкрепление правильности этих положений сенат ссылается не только на правило 381 ст. X т., из которого действительно не может не следовать то заключение, что глухонемые и немые могут становиться лицами дееспособными не прежде, как только по признании их таковыми по надлежащем их освидетельствовании, но и на правило 2 ст. приложения к 694 ст. X. т., по которому течение давности исковой относительно глухонемых, лишенных способности выражать свою волю, прерывается также как и относительно малолетних на время их малолетства, впредь до того времени, когда они до их освидетельствовании будут признаны способными изъяснять свои мысли и изъявлять их волю и будут введены в управление и распоряжение своим имением.

Если, таким образом, правило 381 ст. устанавливает как бы презумпцию недееспособности глухонемых и немых впредь до освидетельствования их и признания за ними способности изъявлять их волю и распоряжаться их имуществом, то далее, само собой, конечно, следует то заключение, что до такого освидетельствования, как заметили Городыский в его разборе проекта устава об опеках (Жур. гр. и уг. пр., 1893 г., кн. 4, стр. 105), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 86) и Васьковский (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 106), вообще все глухонемые и немые у нас и, притом, без всякого различия того — была ли над ними установлена опека или нет по их несовершеннолетию, а также состоят ли они в возрасте несовершеннолетнем или совершеннолетнем, по их дееспособности одинаково должны быть приравниваемы малолетним.

Освидетельствование их в установленном порядке, напротив, по правилу 381 ст. может влечь в отношении их дееспособности различные последствия, смотря до результатам освидетельствования.

Так, если бы при освидетельствовании было найдено, что глухонемой или немой может свободно изъяснять свои мысли, как обученный грамоте и изъявлять свою волю, то ему предоставляется уже наравне с совершеннолетними полное право управлять и распоряжаться его имуществом, в каковом случае и всякие ограничения его правоспособности, по совершенно справедливому замечанию Кавелина, очевидно, прекращаются (Права и обязанности, стр. 10).

Если бы, напротив, при освидетельствовании оказалось, что такое право предоставить глухонемому или немому опасно, то они, если обучены грамоте, подвергаются попечительству, а если нет, то опеке, вследствие чего, конечно, и по дееспособности первые должны быть приравнены несовершеннолетним, а вторые малолетним.

Наконец, по дееспособности процессуальной глухонемые и немые, как лица, страдающие физическим недугом, на основании 19 ст. уст. гр. суд., должны быть приравнены также малолетним и душевнобольным.

Если ввиду изложенного приходится признать, что у нас как душевнобольные, так равно и глухонемые и немые по их дееспособности должны быть приравниваемы малолетним, то уже на этом основании нельзя также не признать, что по нашему закону, в отличие от права римского и уложения саксонского, и эти последние ни в каком случае не могут быть почитаемы вполне недееспособными, вследствие того, что и они так же, как и малолетние, могут быть признаваемы недееспособными только к распоряжению их имуществом, т. е. его отчуждению и обременению какими-либо правами или долгами, но никак не к приобретению имущества, что̀ по отношению дееспособности собственно глухонемых и немых подтверждается как нельзя лучше и прямым постановлением закона, выраженным в 76 ст. приложения к 708 ст. X т., в котором после указания на то, — что при совершении от имени глухонемых и немых, не умеющих читать и писать, таких актов, которыми принимаются ими на себя какие-либо обязательства, следует соблюдать все те предосторожности и правила, какие установлены законом в пользу малолетних и лишенных рассудка, под опасением в противном случае ничтожности самого акта, — сказано, что, напротив, такого рода акты, которые исключительно только предоставляют что-либо в пользу глухонемого или немого, но которыми ими никаких обязательств на себя не принимается, свободно подлежат принятию к совершению.

Основываясь на правиле этой последней статьи, сенат, впрочем, в одном из позднейших его решений высказался даже за возможность признания вполне дееспособными глухонемых и немых, умеющих читать и писать, и не освидетельствованных в надлежащем порядке и не признанных, следовательно, способными к управлению и распоряжению их имуществом.

Признание таких глухонемых и немых дееспособными, по мнению сената, представляется возможным, во-1-х, потому, что статьей этой, хотя и с особыми предосторожностями, но допускается совершение актов от них непосредственно на общем основании, т. е. на том же основании, как и от всех других дееспособных лиц, или, все равно, от них самих без участия опекуна, или попечителя, и, во-2-х, потому, что законы наши, относящиеся до освидетельствования глухонемых и немых, не предписывают представлять непременно к освидетельствованию их всех, из чего возможно выведение того заключения, что те из них, которые способны сознательно изъяснять их мысли и изъявлять их волю, могут быть признаваемы дееспособными и без формального их освидетельствования, что, в свою очередь указывает на то, что устанавливаемое нашим законом предположение о недееспособности немых и глухонемых может быть опровергаемо представлением доказательств противного (реш. 1896 г., № 44).

Самые, затем, предосторожности, установленные означенной статьей относительно совершения актов от глухонемых и немых, заключаются в том, что то присутственное место, или тот маклер, которые обязаны совершить акты, могут совершить их от глухонемых и немых, умеющих читать и писать, не иначе, как по приглашении их лично в присутствие или к маклеру и, затем, по отобранию от них установленного допроса, своеручно ими написанного и подписанного, каковые предосторожности представляют, очевидно, не что иное, как упрощенное освидетельствование глухонемых и немых, производимое посредством опроса их не губернским правлением, а самим присутственным местом, или маклером, совершающими акты от них.

Если, затем, в видах выяснения значения дозволения закона совершать акты от глухонемых и немых на общем основании, принять во внимание еще то обстоятельство, что в том источнике, из которого заимствовано правило этой статьи, или в Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета 21 августа 1839 г. „Об актах на имения, представляемых от немых“, указано, что допустить совершение их таким порядком представляется необходимым лишь в тех случаях, когда какие-либо семейные отношения требуют совершить акт, имеющий обязательную силу для глухонемого, или немого, то придется признать за дозволением этим во всяком случае значение только исключения, что и может быть принимаемо за указание на то, что если совершение актов от глухонемых и немых, неосвидетельствованных непосредственно на общем основании, и может считаться допустимым, то только по исключению, в случаях особой необходимости, да и то только в особом порядке или с особыми предосторожностями, в означенной статье закона указанными, представляющимися ничем иным, как упрощенным освидетельствованием, долженствующим заменять собой освидетельствование, установленное правилами общими, а никак не актов вообще, вследствие чего из правила этой статьи и никоим образом не может быть выводимо высказанное сенатом заключение о возможности признания у нас дееспособными вполне неосвидетельствованных глухонемых и немых, умеющих читать и писать, вообще, а также не может быть выводимо и высказанное им заключение о допустимости опровержения вытекающего из нашего закона предположения о их недееспособности доказательствами противного, т. е. какими-либо доказательствами их дееспособности помимо их освидетельствования в установленном порядке.

Несмотря на возможность этого вывода из постановлений нашего закона о совершении актов немыми и глухонемыми, сенат в одном из позднейших его решений сам повторил положения, высказанные им по отношению определения дееспособности немых и глухонемых грамотных и неграмотных в последнем из приведенных его решений, в котором он, как на основания правильности этих положений, указал на следующие:

во-1-х, на то, что в записке графа Блудова, представленной им при внесении на утверждение Государственного Совета проекта закона „О учреждении опеки над немыми и глухонемыми“, было сказано, что учреждение опеки представляется необходимым только над такими немыми и глухонемыми, которые совсем лишены способов выражать мысли с надлежащей ясностью, почему и прибывают в состоянии, близком к младенчеству и слабоумию, но не над теми из них, которые, получив образование в заведениях, для них учрежденных, пользуются умственными способностями и могут действовать самостоятельно, сохраняя разумную волю;

во-2-х, на то, что установление опеки над немыми и глухонемыми, по достижении ими совершеннолетия по закону о ее установлении не обязательно, а также на то, что они признаются законом недееспособными только до их совершеннолетия, за исключением немых и глухонемых неграмотных, лишенных к тому же способности выражать их волю, которые объявлены законом недееспособными навсегда, и по достижении ими совершеннолетия, и притом независимо от их освидетельствования, и

в-3-х, на то, что в отношении дееспособности совершеннолетних грамотных немых и глухонемых не только не выражено никаких ограничений, но им дозволяется даже совершение всяких актов без всякого их освидетельствования, почему они и должны считаться дееспособными вполне по достижении ими совершеннолетия, без всякого их освидетельствования (реш. 1899 г. № 116).

Признал вполне правильными все эти положения сената из всех наших цивилистов едва ли не один только Вольман (Опека и попечительство, стр. 127). На самом деле, означенные положения сената вряд ли могут быть признаваемы безусловно правильными,

во-1-х, уже потому что закон в отношении определения дееспособности немых и глухонемых, достигших совершеннолетия, вовсе не выставляет безусловно наличность только обстоятельства их грамотности, или неграмотности, но присоединяет к нему также обстоятельство способности их сознательно выражать их волю, вследствие чего, и те грамотные из них, которые неспособны выражать их волю, все же должны быть признаваемы недееспособными;

во-2-х, потому что достаточным доказательством указания в законе таких именно обстоятельств, как основания определения факта обладания немыми и глухонемыми надлежащей дееспособностью может служить та записка графа Блудова, при которой был представлен проект закона об их освидетельствовании, и по соображении указаний в этом отношении которой он и был выработан, так как в ней им на такие обстоятельства было указано не только на обстоятельство их грамотности, но и на обстоятельство их достаточного умственного развития, как получивших образование в специальных для них заведениях, и

в-3-х, потому что, хотя закон и допускает совершение актов вообще от немых и глухонемых грамотных, освидетельствованию в их дееспособности и не подвергавшихся, но из него не может быть не выводимо и то заключение, что нотариус, совершающий от них акт, может в совершении его и отказать в том случае, когда бы он убедился в том, что лицо, желающее его совершить, несмотря на его грамотность, не развито умственно настолько, чтобы было в состоянии сознательно и определенно выражать его волю.

Кроме этого, положения, высказанные сенатом в отношении дееспособности грамотных немых и глухонемых, представляются недостаточными в том отношении, что в них не указано — имеет ли в этом отношении значение умение читать и писать только по-русски, или же и на каком-либо другом языке, в видах устранения каковой неопределительности едва ли не следует считать в этом отношении достаточным умение читать и писать на всяком языке иностранном, на том основании, что закон говорит о грамотности их вообще, причем вовсе не упоминает о том, что за грамотность должно быть почитаемо умение читать и писать на русском языке, хотя, разумеется, умение читать и писать не на русском, а на каком-либо языке иностранном может породить затруднение в совершении актов в тех случаях, когда бы в месте их совершения оказалось невозможным найти лицо, знающее этот язык и могущее быть переводчиком на язык русский, когда может, разумеется, последовать и отказ в совершении акта.

Немота и глухонемота суть собственно физические недостатки, и если закон указывает на них, как на основании ограничения дееспособности лица, то, как это ясно видно из правила 381 ст. X т., только потому, что они настолько влияют и на умственное развитие лица, что делают его нередко неспособным сознательно изъявлять его волю.

На какие-либо другие физические недостатки и болезни такого рода, которые, напротив, никакого влияния на состояние умственных способностей лица не оказывают, закон, как на обстоятельство, могущее влиять на дееспособность лица и служить основанием ее ограничения, не указывает.

Если затем, в некоторых постановлениях его характера полицейского и возможно найти указания на то, что и некоторые физические болезни, не влияющие на умственные способности лица, должны служить основанием к ограничению деятельности лица, то основанием скорее к ограничению недееспособности, но правоспособности лица, вследствие того, что ограничениями этими лица, одержимые известными болезнями, вовсе лишаются права на вступление в некоторые правоотношения, все равно, как лично, так и чрез представителей.

Указания на такого рода случаи, когда физическая болезнь может служить препятствием ко вступлению в известные правоотношения, можно видеть в воспрещениях, выраженных, во-1-х, в правиле 738 ст. XIII т. уст. врачеб., которым запрещается содержателям трактиров, харчевен и других подобных заведений употреблять для приготовления или разноски припасов и напитков, или же для услуг посещающим сии заведения, людей, одержимых прилипчивыми болезнями, из какового воспрещения само собой вытекает то заключение, что если, с одной стороны, содержателям этих заведений запрещается держать для известных услуг людей, одержимых прилипчивыми болезнями, то, с другой стороны, и этим последним должно считаться также воспрещенным принятие на себя обязанностей, напр., по договору найма по исполнению этих услуг, и во-2-х, в правиле 739 ст. XIII т. того же устава, которым запрещается женщинам, страдающим заразительными или иными вредными болезнями, поступать в кормилицы или няньки, каковым воспрещением они, очевидно, ограничиваются в праве вступления в договоры найма для исполнения этих обязанностей.

Собственно в Своде законов гражданских не указывается и на другие такого рода обстоятельства, которые должны были бы оказывать влияние на дееспособность лица, в смысле ее ограничения, но в правиле 150 ст. XIV т., уст. о пред. и пресеч. преступ. говорится, что в предупреждение и пресечение роскоши безмерной и разорительной, в обуздание излишеств, беспутства и мотовства могут быть учреждаемы опеки над имениями расточителей, из какового постановления вытекает, конечно, то заключение, что и расточительность в случаях учреждения опеки, которая непременно влечет за собой известные ограничения дееспособности, имеет по нашему закону значение обстоятельства, могущего влиять на дееспособность лица.

Затем, в 152 ст. этого же устава указаны и последствия учреждения опеки над имением расточителя, которые по правилу этой статьи заключаются в том, что все распоряжения, касающиеся имения расточителя, производятся определенными к нему опекунами, которые, управляя его делами, обязаны платить его долги, поступая в этом отношении на праве кураторов, а сами расточители вовсе устраняются от права на продажу или заклад их имений, а равно и от заключения всякого рода обязательных актов.

Дееспособности процессуальной правилом 20 ст. уст. гр. суд. расточители, напротив, не лишаются, так как этой статьей они сами уполномочены искать и отвечать на суде, только с соблюдением при этом известных обязанностей, в этой статье указанных, которые заключаются в том, что о всяком возникшем иске, все равно, следовательно, вчиненном ли самими расточителями, или же предъявленном против них, они обязаны уведомлять опекунское управление, а затем обязаны испрашивать согласие опекуна, как на избрание поверенного, так равно на окончание дела миром, на совершение каких-либо уступок в пользу противной стороны и на заявление, или ответ по спору о подлоге акта.

Таким образом, правилом этим, в отношении собственно процессуальной дееспособности, расточители, несмотря на учреждение над их имением опеки, приравниваются не к малолетним, но к несовершеннолетним, состоящим, как известно, не под опекой, но под попечительством.

Это последнее обстоятельство и послужило Зыкову одним из оснований к установлению в его реферате московскому юридическому обществу „О праве опекуна над расточителем совершать договоры без его участия“ — того заключения, что учреждаемая над имением расточителя опека должна быть признаваема скорее за попечительство, вследствие чего, за опекуном его не может быть признаваемо ни право искать и отвечать за него на суде, ни право заключать какие-либо за него договоры, право на совершение которых, напротив, во избежание противоречия между правилами по этому предмету Устава о предупреждении и пресечении преступлений и Устава гр. судопроизводства, должно быть признаваемо за самим расточителем, только с согласия его опекуна.

Московское юридическое общество, основываясь на точном смысле закона, указывающего последствия учреждения опеки над расточителем, отвергло, однако же, это заключение и признало учреждаемую над имением расточителя опеку именно за опеку, а не за попечительство, вследствие чего признало также и за опекуном над имением расточителя право самостоятельно заключать за него необходимые договоры без его участия (Юрид. Вест., 1877 г., кн. 3—4, стр. 11—33, протоколы).

Признают учреждаемую над имением расточителя опеку именно в значении опеки также и некоторые из наших цивилистов, как, напр., Исаченко в его статье „Лица в договоре“ (Юрид. Вест., 1885 г., кн. 11, стр. 511), Дювернуа (Из Курса лекций, т. I, стр. 313), Вольман (Опека и попечительство, стр. 128) и Растеряев (Недействительность юридич. сделок, стр. 62), а также и сенат во многих решениях (реш. 1869 г., № 77; 1878 г., № 71; 1890 г., № 66 и друг.), причем сенат в последнем из этих решений высказал даже то положение, что из правила 20 ст. уст. гр. суд., не лишающего права и самих расточителей искать и отвечать на суде, никоим образом не следует выводить то заключение, чтобы им имелось в виду устранить опекунов над имением расточителя от ведения дел, касающихся имущества, состоящего в их управлении, так как без этого права было бы не только невозможно управление имением расточителя, но и сохранение его от захватов и разорения, ввиду достижения каковой цели опека над имением расточителя по закону именно и установляется.

Таким объяснением правила 20 ст. уст. гр. суд. сглаживается отчасти противоречие его правилам указывающим последствия учреждения опеки над имением расточителя, но далеко еще не выясняется ни значение этой опеки, если даже считать ее именно за опеку, а не за попечительство, ни объем ограничений дееспособности расточителя, вызываемых ее установлением, что может выясниться только по несколько более подробном рассмотрении самых последствий ее установления но отношению дееспособности расточителя.

Хотя только что приведенное правило закона, заключающее в себе определение этих последствий, и изложено далеко не с надлежащей полнотой и точностью, но, несмотря на это, из него нельзя не усмотреть, что последствия эти заключаются, во-1-х, в том, что расточитель лишается права распоряжения его имением, т. е. права его отчуждения и обременения какими-либо правами и долгами, вследствие того, что по правилу 152 ст. XIV т. уст. о пред. и пресеч. прест. он отстраняется от права на продажу или заклад его имущества, а также от права заключения всякого рода обязательных для него актов, т. е., как можно предполагать, таких актов, которыми на него возлагаются какие-либо обязательства, и во-2-х, в том, что расточитель лишается также и права на управление его имением, так как в силу этой же статьи все распоряжения по управлению его делами и имением относятся к обязанности его опекунов.

Что в таком смысле должно быть понимаемо правило этой статьи, т. е. что расточитель должен лишиться права не только на распоряжение его имуществом и принятия на себя каких-либо обязательств, но и права управления им, то за это высказываются также сенат (реш. 1890 г., № 66) и Исаченко (Юрид. Вест., 1885 г., кн. 11, стр. 511).

По сравнении, затем, определения последствий ограничения дееспособности расточителя с определением, касающимся ограничений дееспособности малолетних и несовершеннолетних, нельзя не усмотреть, что дееспособность расточителей по сравнению, с одной стороны, с дееспособностью несовершеннолетних представляется более ограниченной, так как они не только лишаются права распоряжения их имуществом, но и устраняются от управления им, между тем, как несовершеннолетние лишены только права самостоятельно без согласия попечителя распоряжения их имуществом, а с другой, по сравнению с дееспособностью малолетних, напротив, представляется менее ограниченной, вследствие того, как справедливо заметил Исаченко, что опека учреждается собственно только над их имуществом, но не над ними самими, как опека над малолетними и душевнобольными, вследствие чего они и не могут быть лишены права на вступление в такого рода сделки, которые вовсе не клонятся к расточению и обременению их имущества.

В доказательство этого заключения, а равно и того, что опека над расточителями отличается иным характером, чем опека над малолетними, Исаченко совершенно основательно ссылается на те указы и узаконения, которые послужили источником ныне действующих законов о расточителях, выраженных в правилах 150—152 ст. XIV т. уст. о пред. и пресеч. преступ., как, напр., на Учреждение о губерн. Екатерины II 7 ноября 1775 г., на указы 14 марта 1792 г. и 17 июня 1816 г., из которых видно, что доходы, получаемые опекунами с имущества расточителя, остающиеся за покрытием расходов по управлению их имением и уплате их долгов, должны быть отдаваемы на руки расточителям, между тем, как остатки доходов, получаемых с имущества малолетних и душевнобольных, должны быть сохраняемы опекунами в целости.

В праве распоряжения, затем, собственно остатками доходов, выдаваемых расточителям на руки, закон их не ограничивает, а как такое распоряжение и пользование ими нередко может быть сопряжено с совершением различного рода сделок, то отсюда Исаченко выводит то заключение, что расточитель не может быть лишен права на совершение и таких сделок, по которым он бы принимал на себя известные обязательства и заключение которых представляется необходимым для осуществления этого его права, как, напр., сделок по найму квартиры, прислуги, покупки движимости и проч.

К этому совершенно основательному замечанию нельзя еще не прибавить, что вследствие того обстоятельства, что опека учреждается только над имуществом расточителя, но не над его личностью, он должен быть признаваем дееспособным к заключению и такого рода сделок, путем которых он может извлекать заработок своим личным трудом, как, напр., сделок по различным видам договора найма в качестве наемщика и проч.

Не может быть расточитель признаваем на основании 1021 ст. X т., лишенным также, по справедливому замечанию Исаченко, и права на совершение сделок, заключающих в себе распоряжения на случай смерти (Юрид. Вест., 1885 г., кн. 12, стр. 706—707), Что установлением опеки расточители должны быть признаваемы по нашему закону лишенными только имущественной дееспособности, но не дееспособности личной, то это признают также Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 88) и Васьковский (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 112).

Ввиду, наконец, того обстоятельства, что цель законов, ограничивающих дееспособность расточителя, заключается только в том, чтобы охранять их интересы посредством воспрещения им совершения такого рода актов, которые могли бы клониться к разорению и расточению их имущества, и нельзя не согласиться с совершенно верным замечанием Исаченко (Юрид. Вест., 1885 г., кн. 11, стр. 511) и сената (реш. 1878 г., № 71 и друг.) о том, что расточители должны быть признаваемы лишенными права на заключение только таких обязательных для них актов, которые могут клониться к их невыгоде или к обременению и уменьшению их имущества, но не таких, которые, напротив, могут клониться к их выгоде и обогащению.

Самый, затем, момент, с наступления которого должны воспринимать силу только что рассмотренные ограничения дееспособности расточителей, должен быть определяем, по совершенно верному замечанию сената (реш. 1869 г., № 77; 1874 г., № 862 и 1895 г., № 58), Исаченко (Юрид. Вестн., 1885 г., кн. 11, стр. 511) и Шершеневича (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 88), на основании 152 ст., XIV т. временем учреждения опеки над их имением и, притом, по объяснению сената немедленно по постановлении учреждением, уполномоченным законом на установление опеки над расточителем, определения о ее установлении, до утверждения его высшей инстанции (реш. 1905 г., № 42), а также и совершенно независимо от того — была ли при этом произведена публикация о наложении запрещения на их имение, или нет, хотя такие публикации в силу 151 ст. XIV т. уст. о пред. и пресеч. преступ. и должны быть печатаемы немедленно по установлении опеки, на том основании, что с момента собственно публикации объявления о наложении запрещения на имущества расточителя, если бы публикация такого объявления по распоряжению губернатора последовала ранее установления опеки, расточитель еще не может быть устранен от управления его имением, а может быть стеснен только в праве на его отчуждение и обременение залогом, между тем, как установление опеки, само по себе, и без публикации о наложении запрещения на имущество расточителя, должно уже на основании 1415 ст. X т. влечь за собой прекращение права распоряжения имуществом путем его отчуждения, вследствие чего, разумеется, должны считаться недействительными и все акты, совершенные расточителем о его имуществе по установлении над ним опеки, несмотря на то, что по правилам нотариального положения такие акты могут быть совершаемы и нотариусом до припечатания публикации об установлении опеки над его имуществом, по причине неизвестности ему об этом до момента напечатания публикации, но потому, что самому расточителю и до этого момента известно уже о неимении им права совершать такие акты, и притом одинаково как акты нотариальные, так и домашние, и почему и не может быть признаваемо правильным утверждение Громачевского, выраженное им в его заметках о гражданской практике, о том, что всякие акты, т. е. как нотариальные, так и домашние, совершенные лицом, признанным расточителем, по установлении опеки над его имуществом, но до напечатания публикации об этом, должны быть признаваемы действительными, за исключением только тех случаев, когда третье лицо, вступившее в сделку с расточителем, действовало недобросовестно, т. е. знало о признании его контрагента расточителем, почему в этом случае акт, совершенный им, и должен считаться недействительным (Жур. Мин. Юст., 1908 г., кн. 7, стр. 162), каковое утверждение, в свою очередь, также не может быть признано правильным вполне, вследствие того, что вообще на основании закона, как мы только что видели, недействительными могут считаться только те сделки, совершенные расточителем, которые клонятся к его ущербу, но никак не к его выгоде и обогащению.

Прекращению, затем, ограничения дееспособности расточителя должны подлежать только по признании его в установленном порядке исправившимся и снятии, затем, вследствие этого опеки с его имущества, на основании опять той же 150 ст. XIV т., до наступления какового момента, напротив, даже имущества, достающиеся им по наследству, также должны поступать в опекунское управление.

В силу этой статьи, как установление опеки над имением расточителя, так равно и снятие ее должно быть производимо на основании правил, выраженных в особом к ней приложении, каковыми правилами порядок этот определяется, однако же, только на случаи необходимости установления опеки, как над расточителями, над имениями дворян, почетных граждан, купцов и мещан, и последних на основании Высочайше утвержденного 22 февраля 1894 г. мнения Государственного Совета, которым дополнена 2 ст. II отдела этого приложения, одинаково, как приписанных к купеческим и мещанским обществам, так и к ним не приписанных и в частности не состоящих в купечестве почетных граждан потомственных и личных, или пользующихся правами этого гражданства, вследствие чего и не может не возникнуть недоразумение о том — возможно ли по нашему закону и вообще признание расточителями лиц других сословий, а также и иностранцев?

Недоразумение это по отношению, по крайней мере, допустимости у нас объявления расточителями крестьян сенат разрешает в смысле отрицательном, с одной стороны на том основании, что правилами этими не установлен порядок объявления расточителями крестьян, а с другой ввиду того обстоятельства, что и правилом 51 ст. положения о крестьянах, составляющим особое приложение к IX т., перечисляющим права, принадлежащие сельскому сходу по предмету назначения опеки и попечительства, сельскому сходу не предоставлено право назначения опеки над имуществом крестьян собственно по причине мотовства или расточительности (реш. 1881 г., № 83).

Исаченко хотя и считает такое положение вещей несправедливым, но, несмотря на это, признает это заключение сената вполне правильным, ввиду невозможности распространения в отношении их по аналогии постановлений о порядке признания расточителями лиц других сословий (Юрид. Вест., 1885 г., кн. 12, стр. 714). Невозможным установление опеки над имуществом крестьян по причине их расточительности считает также и Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 99).

Впоследствии был издан, однако же, закон, выраженный в Высочайше утвержденном 18 марта 1886 г. мнении государственного совета „О порядке разрешения семейных разделов в сельских обществах, в которых существует общинное пользование мирской полевой землей“, во 2 ст. которого, между прочим, указано, что сельский сход может выдавать разрешение на семейный раздел в тех случаях, когда на такой раздел не было согласия ни от родителей детей, требующих раздела, ни от старшего члена их семьи только тогда, когда поводом к требованию о разделе служит расточительность или безнравственное поведение домохозяина. Дювернуа совершенно справедливо замечает, что закон этот может служить основанием и к объявлению сельским сходом расточителями и крестьян (Из курса лекций, т. I, стр. 314).

Правильным это замечание нельзя не признать потому, что раздел имущества без согласия родителей или домохозяина, как обстоятельство, долженствующее влечь за собой непременно лишение их принадлежащего им имущества в пользу членов их семьи, представляется немыслимым без лишения их в то же время дееспособности по распоряжению и управлению им, каковое последствие, между тем, и есть именно то самое, которым по закону и вообще должно сопровождаться признание кого-либо расточителем.

Что касается, затем, того порядка, которым признание сельским сходом кого-либо расточителем должно быть делаемо общеизвестным, то хотя собственно по отношению объявления расточителями крестьян порядок этот в законе и не указан, но этот пробел в нем может быть восполнен без затруднения по соображении тех правил, которыми порядок этот определен законом по отношению объявления расточителями лиц других сословий, сущность которых заключается в том, что такое объявление должно быть делаемо общеизвестным путем припечатания надлежащих статей в Сенатских ведомостях, право на напечатание которых в случае признания расточителями крестьян может быть признано за крестьянскими учреждениями.

По отношению лиц духовных вопрос о возможности объявления их расточителями, напротив, должен быть разрешен отрицательно, хотя и не потому собственно, что порядок признания их расточителями в законе не указан, но потому, что интересы лиц этого сословия, как состоящих в ведении особого ведомства и подчиняющихся его власти, должны подлежать и охране принятием иных мер, указываемых особыми узаконениями духовного ведомства, а не объявлением их расточителями властями гражданскими.

Также точно вопрос этот должен быть разрешен отрицательно, и по отношению возможности объявления расточителями иностранцев, на том основании, что их дееспособность должна определяться, как объяснил и сенат (реш. 1893 г., № 50), их отечественными законами, а не нашими, вследствие чего и определения до этому предмету властей государств иностранных должны иметь силу не только в тех государствах, в которых они состоялись, но и во всех других.

Следует только в объяснение этого высказанного сенатом с недостаточной определительностью положения добавить, что признание допустимым действия всех определений властей государств иностранных о признании кого-либо расточителем в других государствах никоим образом не представляется возможным, вследствие того, что постановление самых этих определений представляется возможным властями каждого государства только по отношению лиц, являющихся его подданными, а никак не по отношению подданных других государств, а также и русских подданных, почему если и может считаться допустимым действие, каких-либо из этих определений в других государствах, то только определений, постановленных властями известного государства по отношению его подданных, но никак не подданных других государств, а также и не русских подданных.

Далее, 55 ст. приложения к 708 ст. X т., запрещается совершать всякого рода акты об имении и о займе, между прочим, также от имени банкротов и несостоятельных должников. Основываясь на этом постановлении закона как сенат (реш. 1869 г., № 174), так и из наших коммерсиалистов Башилов (Рус. торг. пр., вып. 1, стр. 188), Шершеневич (Учение о несост., стр. 202), а также Васьковский (Учеб. гр. пр. вып. 1, стр. 111) и Растеряев (Недействительность юрид. сделок, стр. 73) справедливо указывают на объявление лица несостоятельным должником, как на обстоятельство, долженствующее влиять на дееспособность лица, в смысле ее ограничения, как в отношении распоряжения его имуществом, так равно и принятия на себя каких-либо обязательств.

Момент, с наступления которого должны воспринимать силу ограничения дееспособности несостоятельного, должен определяться, по совершенно верному замечанию сената, Башилова и Шершеневича, временем признания и объявления лица несостоятельным в установленном в законе порядке временем постановления судом определения о признании лица несостоятельным; а время, до которого ограничения эти должны оставаться в силе, должно, также по их указанию (реш. 1871 г., № 540 и 1895 г. № 58), определяться моментом окончания производства о несостоятельности или мировой сделкой, или же определением суда о признании несостоятельного должником несчастным, или хотя и неосторожным, но по признании судом заслуживающей уважения просьбы большинства кредиторов о восстановлении его в его правах.

Правильность этих заключений подтверждается как нельзя лучше, во-1-х, правилом 501 ст. XI т. 2 ч. уст. суд. тор., по которому никто не может быть признан в несостоятельности прежде, нежели он объявлен будет судом, и во-2-х, правилами 621, 622 и 638 ст. этого же устава, по которым должник, признанный несостоятельным несчастным, восстановляется во всех его правах, а должник, признанный несостоятельным неосторожным, может быть восстановлен в его правах по просьбе его кредиторов, и, наконец, по окончании производства о несостоятельности мировой сделкой отпадают для должника и все последствия конкурса, как бы его не было, т. е. прекращаются, следовательно, и все ограничения его дееспособности, которые были вызваны учреждением конкурса.

В чем же, однако, заключаются самые ограничения дееспособности лица, объявленного несостоятельным должником? По правилу 508 ст. XI т. 2 ч. уст. суд. тор. силой объявлений о признании должника несостоятельным налагается общее запрещение на его движимое и недвижимое имущество, а по правилу 552 ст. этого же устава все дела и имущество несостоятельного поступают в распоряжение и управление конкурса, как уполномоченного от всех его заимодавцев.

Основываясь на этих постановлениях, как Башилов (Рус. тор. пр., вып. 1, стр. 187), так и Шершеневич (Учение о несостоят., стр. 207), приходят к тому заключению, что несостоятельный должник лишается не только права распоряжения его имуществом, т. е. права его отчуждения и обременения долгами, но и права управления им, но, однако же, ни в каком случае не права приобретения имущества путем, напр., получения его в дар, по праву наследования и проч., которое, на основании 623 ст. XI т. 2 ч. уст. суд. тор., поступает только не к нему, но в распоряжение учрежденного над его имуществом конкурса.

Из постановления этого может быть, кажется, выведено еще и то заключение, что несостоятельный должник и вообще не может быть почитаем лишенным дееспособности к совершению таких сделок, которые клонятся не к обременению его имущества, а к его выгоде и обогащению, хотя результаты такого приобретения также должны подлежать обращению в массу его имущества, состоящего в конкурсе, как это заметили Башилов и Шершеневич.

Хотя совершать акты о займе закон от имени несостоятельных и воспрещает безусловно, но, несмотря на это, нельзя не согласиться с замечанием Башилова, что и эти акты не могут быть признаваемы недействительными безусловно, но что только удовлетворению они могут быть признаны подлежащими не ранее, как по погашении тех долгов несостоятельного, которые возникли ранее открытия его несостоятельности.

Ввиду, затем, того обстоятельства, что несостоятельный должник лишается только права распоряжения и управления его имуществом, но сам лично, если он не заключен под стражу, остается свободным, и над ним ничего подобного опеке не учреждается, следует признать, как это полагают сенат (реш. 1882 г., № 167), Шершеневич (Учение о несостоят., стр. 209) и Васьковский (Учеб. гр. пр. вып. 1, стр. 111), что лично он должен оставаться дееспособным к совершению таких сделок, которые не относятся к сфере распоряжения и управления его имуществом, как, напр., к совершению договора личного найма и, притом, вполне самостоятельно без испрошения на совершение их согласия от его кредиторов или конкурсного управления, наличностью какового согласия право его на совершение подобных сделок, напротив, совершенно неправильно обусловливает Башилов (Рус. тор. пр., вып. 1, стр. 188).

Также точно на основании 1021 ст. X т. следует полагать, что несостоятельный должник не может быть почитаем лишенным права совершать и духовные завещания о том имуществе, которое могло бы остаться по удовлетворении его кредиторов, как заметил Руднев (О духов. завещ. по рус. гр. праву, стр. 154).

Лишается, затем, должник, объявленный несостоятельным, правилом 21 ст. уст. гр. суд. и процессуальной дееспособности, так как по объявлении его несостоятельным, в силу этой статьи, право искать и отвечать за него на суде переходит к конкурсному управлению, за исключением только права искать и отвечать по тем делам, от ведения которых отказалось бы конкурсное управление и выдало ему в этом удостоверение.

Хотя правило это говорит вообще о лишении несостоятельного должника права искать и отвечать на суде, но, несмотря на это, на самом деле, по совершенно справедливому замечанию Шершеневича (Учение о несост., стр. 208) и Васьковского (Учеб. гр. пр. вып. 1, стр. 111), оно должно быть применяемо в соответствии с теми правилами закона, которыми ограничивается дееспособность несостоятельного, а как законами этими несостоятельный лишается только права распоряжения и управления его имуществом, но нисколько не его личных прав, то и в отношении ограничения его процессуальной дееспособности следует признать, что он должен быть почитаем лишенным таковой в отношении отыскания и защиты только его имущественных прав, но никак не прав личных, как, напр., прав состояния путем исков о законности или незаконности рождения, прав семейных, путем ли исков об истребовании детей, об алиментах, о расторжении брака и проч. прав личных вообще, путем исков за бесчестье, диффамацию и проч., а также, наконец, прав, вытекающих из таких сделок, им совершенных, на заключение которых он не лишается права и по объявлении его несостоятельным, как, напр., из сделок по личному найму и проч.

Что в таком именно объеме должно подлежать применению правило 21 ст. уст. гр. суд., то за это высказываются также и наши процессуалисты, Малышев (Курс гр. суд., изд. 2, т. I, стр. 188) и Гольмстен (Учеб. гр. суд., стр. 76). Все только что рассмотренные ограничения дееспособности несостоятельного могут иметь действие, однако же, лишь только в случаях объявления кого-либо несостоятельным должником в установленном порядке судом русским, но не иностранным, на том основании, как объяснили сенат (реш. 1881 г., № 32) и Мыш в его статье „Закон и кассационная практика по вопросам частного международного права“ (Жур. гр. и уг. пр., 1885 г., кн. 8, стр. 30), что в правилах устава гражданского судопроизводства о порядке приведения в исполнение решений государств иностранных говорится только о допустимости приведения у нас в исполнение решений судов иностранных по делам спорным — исковым, а не по каким-либо другим — частным, вследствие чего у нас не может считаться допустимым приведение в исполнение, между прочим, и определения иностранных судов о признании кого-либо несостоятельным должником, каковые определения поэтому не могут, конечно, иметь у нас какое-либо значение и влечь за собой какие-либо последствия и в отношении ограничения дееспособности несостоятельного, признанного таковым судом иностранным.

Что касается, наконец, санкции соблюдения всех только что рассмотренных ограничений дееспособности лица, то последствия нарушения некоторых из этих ограничений выражены в самых тех правилах закона, которыми установлены и самые ограничения. Так, по отношению точного соблюдения ограничений дееспособности малолетних и несовершеннолетних в относящихся к этому предмету правилах 218 и 220 ст. X т. прямо указано, что акты и сделки, совершенные вопреки установленным в этом отношении запрещениям, должны быть почитаемы недействительными.

Затем, хотя такого прямого указания на последствия нарушения ограничений дееспособности душевнобольных, а также глухонемых и немых в законе и не сделано, но, несмотря на это, и ввиду того обстоятельства, что опека и попечительство над ними согласно 377 и 381 ст. X т. учреждается в порядке, установленном в законе по отношению учреждения опеки и попечительства над малолетними и несовершеннолетними, нельзя не признать, что и ограничения дееспособности душевнобольных, а также глухонемых и немых, а затем и последствия их нарушений должны быть те же самые, которые указаны в законе по отношению ограничения дееспособности малолетних и несовершеннолетних, как это объяснили также и некоторые из наших цивилистов, как, напр., Победоносцев, Вербловский, Слонимский, Исаченко и другие, а также и сенат в несколько выше приведенных сочинениях и решениях.

Кроме этого, правильность этого положения подтверждается как нельзя лучше и многими частными постановлениями нашего закона, как, напр., 1017, 1383 и 1627 ст. X т., которыми объявляется недействительными как завещания безумных и сумасшедших, так равно совершенные от их имени купчие крепости и закладные.

Хотя в законе также нет общего указания на последствия нарушения ограничений дееспособности расточителей, но, несмотря на это, и ввиду частных правил опять тех же 1383 и 1627 ст. X т., которыми объявляются недействительными продажа и залог имущества, учиненные лицами, состоящими под законным запрещением по причине расточительности, когда их имение взято в опеку, нельзя не согласиться с замечанием сената (реш. 1871 г., № 93; 1872 г., № 564; 1873 г., № 1373; 1875 г., № 289 и друг.) и Исаченко (Юрид. Вестн., 1885 г., кн. 11, стр. 514) о том, что последствием нарушения запрещений закона, ограничивающих дееспособность расточителей, вообще может быть признание совершенных ими вопреки этим воспрещениям актов и сделок недействительными.

Нет, наконец, в нашем законе общего указания и на последствия нарушения ограничений дееспособности несостоятельного должника, но, несмотря на это, нельзя не согласиться с тем в этом отношении указанием Шершеневича, которым он утверждает, что распоряжения и сделки, совершенные несостоятельным вопреки этим ограничениям, могут быть признаваемы по нашему закону недействительными, на том основании, что в том источнике, именно в Уставе банкротском 1800 г., из которого заимствовано правило 55 ст. прилож. к 708 ст. X т., воспрещающее совершать от имени несостоятельного должника всякие акты об имении или займе, кроме этого еще указано, что все, что̀ будет написано вопреки этому воспрещению, ставить в ничто (Учение о несостоят., стр. 208).

Какое, наконец, вообще должна иметь значение недействительность, как последствие нарушений постановлений об ограничениях дееспособности лица по причинам только что рассмотренных обстоятельств, то надлежащие в этом отношении указания мной будут даны несколько ниже, во главе о юридических сделках.