Ж. Крестьянский вопрос. Несмотря на сильное развитие крепостного права в императорском периоде, лучшие люди того времени, начиная с Екатерины II, постоянно озабочивались разрешением вопроса об улучшении участи крепостных и даже об освобождении их от крепостной зависимости.
Уже в конце XVII ст. известный фаворит царевны Софьи, князь В.В. Голицын, человек европейски образованный, мечтал об освобождении крестьян. “Целью князя, – говорит француз Невилль, посетивший в то время Москву, – было поставить Россию на одну доску с прочими государствами; для этого он велел собрать сведения о прочих европейских державах и их правлении. Он хотел начать освобождением крестьян и предоставлением им тех земель, которые они обрабатывают с пользой для царя за ежегодный оброк”.
Того же желал и современник Петра I Посошков, когда писал: “крестьянам помещики не вековые владельцы, того ради они не весьма их и берегут, а прямый их владелец всероссийский самодержец, а они владеют временно; и того ради не надлежит их помещикам разорять, но надлежит их царским указом хранить, чтобы крестьяне крестьянами были прямыми, а не нищими, понеже крестьянское богатство – богатство царское”. Ввиду этих соображений Посошков высказался за определение нормы оброка и барщины.
Наконец, и Екатерина II в своем Наказе коснулась крестьянского вопроса[1]. Вот что гласит, напр., ст. 250 XI гл.: “гражданское общество, как и всякая вещь, требует известного порядка; надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются, и сие есть начало всякого рода покорности. Сие бывает больше или меньше облегчительно, смотря по состоянию служащих”.
Вследствие же того, что, естественный закон повелевает нам (т.е. императрице) заботиться о благополучии всех людей, мы должны стараться об облегчении положения названных подвластных людей”.
Далее Наказ высказывается за необходимость избегать случаев отдачи людей в неволю, “разве крайняя необходимость заставит поступать таким образом, и не для собственной корысти, но для пользы государственной”.
Затем (читаем далее), “какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтобы законы гражданские, с одной стороны, предостерегали бы опасности, могущие оттуда произойти, так как несчастливо то правление, в котором принуждены устанавливать жестокие законы”.
Наконец, Наказ высказывается за установление частной собственности крепостных. Так, ст. 261 говорит, что “законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества”. Русский текст этой статьи крайне туманен и неясен.
Лучше всего рассматриваемое место передано по-немецки, а именно die Gesetze konnen dadurch etwas Gutes stiffen, wen sie den Leibeigenen ein Eingenthum bestimmen”. Иначе говоря, императрица желала, чтобы в случае оставления крестьян в крепостном состоянии за ними было утверждено право иметь свою собственность.
В XIII гл. также говорится о необходимости частной собственности для крестьян. “Не может земледельчество, – читаем здесь, – процветать тут, где земледелец не имеет ничего собственного. Сие основано на правиле весьма простом: всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит, и никакого не прилагает старания о том, в чем опасаться может, что другой от него отымет”.
В Наказе встречаются также статьи, затрагивающие вопрос об отношениях между помещиками и крепостными. “Кажется еще, – читаем в другом месте Наказа, – что новозаведенный способ дворян сбирати свои доходы уменьшает народ и земледелие; все деревни почти на оброке. Хозяева, не быв вовсе или мало в деревнях своих, обложат каждую душу по рублю, по два и даже по пяти рублей, несмотря на то, каким образом их крестьяне достают сии деньги”.
“Весьма бы нужно было предписать помещикам законом, чтобы они с большим рассмотрением располагали свои поборы и те бы поборы брали, которые менее мужика отлучают от дома и семейства; тем бы распространилось более земледелие, и число бы народа в государстве умножилось.
Многие, пользуясь удобностью говорить, но, не будучи в силах испытать в тонкости о том, о чем говорят, сказывают: чем в большем подданные живут убожестве, тем многочисленнее их семьи; также и то: чем большие от них положены дани, тем больше они приходят в состояние платить оные. Сии суть два мудрования, которые всегда пагубу приносили и всегда будут причинять гибель самодержавным государствам”.
Было уже сказано, что в первоначальной редакции Наказа статьи о крепостных крестьянах занимали весьма видное место, но что в печатной редакции они исчезли, очевидно, под влиянием лиц, которым императрица читала свой Наказ.
В дошедшем до нас отрывке из черновой рукописи Наказа мы встречаем следующие мысли по поводу крепостных: “законы должны о том иметь попечение, чтобы рабы и в старости и в болезни не были оставлены… Надлежало бы еще утвердить законом и сохранение их жизни. Желательно, чтобы можно было законом предписать в производство сего (т.е. суда помещика над крестьянами), по которому бы не оставалось ни малого подозрения в учиненном рабу насилии”.
Далее высказывается желание организовать суд из “крестьян для уменьшения домашней суровости помещиков или слуг, или посылаемых на управление деревень их беспредельное, что часто разорительно деревням и народу и вредно государству”… Затем, “могут еще законы определить урочное время службы: в законе Моисеевом ограничена на шесть лет служба рабов”.
Наконец, необходимо гарантировать крепостным право на имущество для того, “чтобы они имели возможность выкупиться на свободу”; кроме того, необходимо еще точно определить в законе, сколько крепостной должен платить господину за свое освобождение.
Эти мысли, а также и другие, до нас не дошедшие, вызвали сильную оппозицию со стороны близких к императрице лиц. Выразителем ее, между прочим, был известный Сумароков, возражения которого на Наказ до нас дошли:
“Сделать русских крепостных людей вольными нельзя, – писал Сумароков, – скудные люди ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут, и будут ласкать слуг своих, пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без повинующихся им крестьян; и будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, ради усмирения которых потребны многие полки, и непрестанная будет в государстве междоусобная брань”[2].
Вопрос о крепостных, как уже известно, был затронут и в законодательной комиссии 1767 года, и прения по поводу него продолжались целый месяц. Инициатором возбуждения вопроса был известный поручик Коробьин, произнесший большую речь, посвященную улучшению участи крепостных, как об этом было сказано выше.
Предложение Коробьина вызвало горячие прения, продолжавшиеся в течение месяца, в которых приняли участие до 20 депутатов, причем 8 высказалось за предложение и 12 – против. Из речей наиболее замечательны – князя Щербатова и капитана Чаадаева, говоривших против, и крестьянина Чупрова, майора Козельского и однодворца Маслова, говоривших за предложение Коробьина.
Щербатов отрицал необходимость улучшения быта крестьян вообще и дарования им права собственности на землю в частности. “Откуда взять земли, – восклицал он, – если у помещиков, то это значит лишить их кровью приобретенного”. “Нет и изображение сего довольно, мню, самого неправосудного в ужас приводит”.
Чаадаев же назвал предложение Коробьина мечтой, так как “не стеснением власти благонравных помещиков, но исправлением злонравных благоденствие земледельцам доставить можно”. Из речей защитников Коробьина более всех выдается речь Козельского.
Он энергично поддерживал мысль о необходимости дарования крестьянам “владения потомственно землей без участия помещиков”, так как “теперь крестьянин вперед знает, что все, что бы ни было у него, то ни его, а помещиково; каковому человеку надобно в таком случае быть, чтобы еще и хвалу заслужить?
И как ему надобно быть добронравну и добродетельну, когда ему не остается никакого средства быть таким? В сем насилии он принужден и себе доброхотствовать, и оттого и пьянствовать, будучи в унынии, а не от лености.
И верховная власть не требует более определенной всякому службы; желать владеть крестьянами беспредельно – значит желать большего”. Маслов же предложил всех крепостных передать в казенное управление, для чего учредить особую комиссию, долженствующую ведать их в административно-судебном отношении и уплачивать за них оброк помещикам.
Какое же мнение было самой комиссии? Ввиду того, что ей не пришлось высказаться по рассматриваемому вопросу баллотировкой, мы имеем только косвенные указания на отношение ее к этому делу, добытые путем сопоставления полученных Коробьиным и его противниками избирательных и неизбирательных шаров при баллотировках в члены частных комиссий, в чем, естественно, выражалась, по справедливому замечанию профессора Сергеевича, произведшего указанные сопоставления, степень сочувствия депутатов к баллотируемым[3].
Число избирательных шаров у Коробьина возрастает по мере того, как разгорается спор по поводу его предложения. Он баллотировался еще до возбуждения вопроса о крепостных, и тогда был забаллотирован, получив 102 избирательных голоса из 221. Вторично он баллотировался в день возбуждения им вопроса о крепостных и получил 174 избирательных из 287, т.е. был избран большинством голосов.
В третий раз, при новой баллотировке, в самый разгар прений по поводу его предложения, он получил уже 260 избирательных голосов из 306. Таким образом, ясно, что громадное большинство депутатов было на стороне Коробьина, тем более что одновременно с увеличением белых шаров у него увеличивается число черных шаров у его противников.
Однако из факта возбуждения вопроса о крепостных при Екатерине II, несмотря на благие намерения самой императрицы, ровно ничего не вышло. Комиссия 1767 года ничего не сделала, и мысли Наказа не попали в законодательство.
Мало того, можно, не ошибаясь, утверждать, что царствование Екатерины II значительно способствовало усилению крепостного права, главным образом, благодаря раздаче населенных имений частным лицам, широко практиковавшейся Екатериной, прикреплению малороссийских крестьян и дарованию некоторых новых прав помещикам в отношении крепостных.
Это усиление крепостного права вызвало сильную реакцию в народе, выразившуюся в пугачевском бунте, тем более что одним из главных стимулов последнего было освобождение крестьян из-под власти помещиков.
Вот что писал Пугачев в своем манифесте от 31 июня 1774 года: “жалуем сим именным указом с монаршим отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве у помещиков, быть верноподданными рабами нашей короны и награждаем… вольностью и свободой, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, владением землями, лесными и сенокосными угодьями без покупки и без оброку и освобождаем всех от злодеев дворян и градских мздоимцев судей”.
В речи своей в Саратове Пугачев указывал, как на главный повод низвержения своего с престола, на желание его уничтожить крепостное состояние, чему воспротивились дворяне и его жена, т.е. императрица Екатерина II. После подавления мятежа и в среде правительства наступила реакция, выразившаяся в охлаждении Екатерины II к крестьянскому вопросу.
В конце царствования эта реакция достигла апогея своего развития, что, между прочим, отразилось на судьбе злополучного Радищева, приговоренного к смертной казни (она, впрочем, не была приведена в исполнение) за издание им своего известного “Путешествия из Петербурга в Москву”, в котором он высказался за необходимость освобождения крестьян.
В царствование Александра I правительство впервые сделало некоторые шаги по пути к разрешению крестьянского вопроса, тем более что сам государь был убежденным сторонником эмансипации. Так, из речи имп. Николая, произнесенной им в Государственном Совете в 1842 году, мы знаем, что “его предшественник намерен был в начале царствования даровать свободу крепостным людям”.
Затем до нас дошли слова самого императора Александра, сказанные им нескольким лицам, а именно: “видите ли (государь указал при этом на печать с изображением пчел вокруг улья), это девиз мой и моей бабушки (т.е. Екатерины II); я уже собрал несколько записок о крепостном праве, я выберу из этих проектов все самое лучшее и, наконец, сделаю что-нибудь”.
Наконец, когда после окончания войны 1812 года известный Шишков поднес императору Александру для подписи проект манифеста, в котором выражалось желание государя о продолжении существования связи между помещиками и крестьянами, “столь свойственной русским нравам и добродетелям”, и в силу которой помещики “отечески о крестьянах, яко о чадах своих, заботятся”, а крестьяне, “яко усердные домочадцы, исполняют свои сыновние обязанности и долг”, то государь отказался подписать его, заявив, что это было бы “противно его совести” и что с идеями манифеста “он ни мало не согласен”[4].
Точно так же в Париже в 1814 г. в разговоре с Лафайетом император сказал, что на предстоящем конгрессе (в Вене) он потребует уничтожения невольничества, причем прибавил: “за главой страны, в которой существует крепостничество, не признают права явиться посредником в деле освобождения невольников, но каждый день я получаю хорошие вести о внутреннем состоянии моей империи и с Божьей помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование”.
Ввиду такого отношения государя к вопросу об освобождении крестьян можно было ожидать, что этот последний будет до известной степени разрешен. Действительно, имп. Александр к этому стремился, о чем свидетельствуют многие факты, напр., возбуждение вопроса в “неофициальном комитете”, состоявшем из близких к государю лиц и собиравшемся у него во дворце, обсуждение его в Государственном Совете (в 1820 г.) и, наконец, поручение со стороны государя некоторым лицам составить проекты освобождения крестьян.
“Неофициальный комитет”, будучи занят другими делами, уделил крестьянскому вопросу сравнительно немного времени, высказавшись за необходимость улучшения быта крепостных. До нас дошла речь графа Строганова, в которой он довольно энергически настаивал в комитете на этой необходимости.
“Нужно бояться не дворян, но крестьян, – говорил Строганов, – они везде одинаково чувствуют тяжесть своего рабства, везде мысль о неимении собственности подавляет их способности и производит то, что их промышленная деятельность для народного благосостояния ничтожна, их способности не получают полного развития… но дают им чувствовать вполне тяжесть бремени, их гнетущего. С самого детства они преисполняются ненавистью к помещикам, своим притеснителям”.
При обсуждении крестьянского вопроса в Государственном Совете в 1820 году ярым оппонентом всякого улучшения быта крепостных выступил Шишков, произнесший большую речь против предполагавшегося запрещения продажи крестьян без земли. В особенности вооружился он против слов “дух времени”, имевших место в проекте, внесенном в Государственный Совет.
“Под словом – “дух времени”, – говорил Шишков, – часто разумеется общее стремление к своевольству и неповиновению… Где же правительство твердо и законы святы, там они управляют духом времени, а не дух времени ими”. Вследствие этой оппозиции проект о воспрещении продажи крестьян без земли был взят обратно, и Государственный Совет ничего не сделал для улучшения быта последних.
Что касается до проектов освобождения крепостных, то таких было представлено государю несколько, причем два (Киселева и Аракчеева) по желанию самого Александра. Киселев в основу своего проекта положил следующую мысль: “гражданская свобода есть основание народного благосостояния; истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснять здесь, сколько желательно было бы распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишенных оной”.
Но, высказав такое положение, Киселев стал на точку зрения постепенности ограничения прав помещиков и освобождения крестьян. Аракчеев в своем проекте предложил выкуп крепостных государством, по соглашению с помещиками, для чего казна должна была ежегодно отпускать 5 миллионов руб. Третий проект, принадлежавший Мордвинову, также стоял за выкуп, но произведенный самими крестьянами по особой таксе, за детей до 5 лет по 100 руб., до 10 лет – по 200 руб., до 20 лет по 600 руб., до 50 лет – по 1000 и до 60 лет – по 500 руб.
“Цена, – говорит Мордвинов, – должна быть ближе к высокой, нежели к низкой, для возбуждения трудолюбия”; “так же мирное прохождение из зависимого состояния в свободное никакому другому сословию не навлечет неприятностей и потерь: крестьяне получат свободу, помещики останутся полными владетелями земли своей и с денежным еще капиталом”. Четвертый проект, составленный Канкриным, также высказался за необходимость выкупа самими крестьянами, но в течение 60 лет (с 1819 по 1880 г.).
Однако из всех названных проектов ровно ничего не вышло, и единственно, что было сделано при Александре I в интересах крестьян, это – издание указа о свободных хлебопашцах 20 февр. 1803 г.
Дело в том, что в этом году граф Румянцев подал государю записку, в которой, указав на то, что “многие помещики находят выгодным для себя давать свободу некоторым крестьянам за известную плату” и что “они охотно уволили бы и целое селение, если бы это оказалось выгоднее продажи крепостных”, просил “дозволить помещикам освобождать целые селения, утверждая крепостным порядком участки или угодья за каждым крестьянином особливо или же всю дачу за обществом на условиях, согласных с государственными узаконениями и с обоюдною пользою”.
При записке Румянцев приложил и проект условий, заключаемых между помещиками и крестьянами. Государь передал его на рассмотрение Государственного Совета, одобрившего проект, который и лег в основу указа 1803 года.
На основании его помещикам разрешалось отпускать на волю крепостных: поодиночке или целым селением, притом с утверждением за ними на праве собственности участка земли или целой дачи, но на известных условиях, представляемых в каждом отдельном случае через губернского предводителя дворянства и министра внутренних дел на утверждение государя.
Эти условия могли быть трех родов: 1) единовременная уплата крестьянами капитала при совершении отпускной, 2) рассрочка уплаты на известное число лет и 3) отправление со стороны крестьян в пользу помещиков определенных повинностей в течение известного срока. При несоблюдении указанных условий крестьяне возвращались обратно в крепостное состояние.
Практические последствия указа 1803 года были весьма незначительны; так, при Александре I, на основании его, было освобождено только 47 000 душ крестьян, а всего, до вступления на престол Александра II – 114 000[5].
Рассматривая случаи освобождения при Александре I, мы видим следующее: 17 помещиков освободили своих крестьян без всякой платы, остальные – или с платой, причем minimum вознаграждения был 139 руб. с души, maximum 500 с души, или с возложением на крестьян известных повинностей, а именно: в одних случаях оброка до смерти помещика (от 6 до 20 р. с души), в других – барщины также до смерти помещика.
Кроме указа 1803 года, при Александре I были еще изданы в 1816 и в 1818 гг. два указа, на основании которых состоялось освобождение, но без земли, крестьян Остзейского края.
Император Николай I также был сторонником уничтожения крепостного права, хотя и не сразу, но постепенно, в течение известного времени. Вот что он говорил графу Киселеву в 1834 г.: “видишь ли (государь указал на картоны, стоявшие на полках его кабинета), здесь я, со вступления своего на престол, собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи.
Я говорил со многими из моих сотрудников о преобразовании крепостного права, и ни один не отнесся к этому с прямым сочувствием. Помогай мне в деле, которое я почитаю должным передать сыну с возможным облегчением при исполнении”.
Затем 30 марта 1842 г. государь произнес речь в Государственном Совете, в которой, между прочим, сказал: “нет сомнения, что крепостное право есть зло, для всех ощутительное и очевидное… и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продолжаться навсегда”; вследствие чего “необходимо приуготовить средства для постепенного перехода к иному порядку вещей”.
Точно так же, присутствуя на заседании комитета, учрежденного для улучшения быта дворовых, в 1844 году, государь заявил, что “мысль об изменении крепостного состояния никогда не оставляла его с самого вступления на престол” и что, считая постепенность мер первым условием в этом деле, он решился начать с улучшения быта дворовых людей.
Однако, с другой стороны, имп. Николай считал землю исключительной собственностью дворянства и отвергал всякую мысль об освобождении крестьян с землей. “Я ясно выразил мысль мою, – сказал государь предводителям смоленского дворянства в 1847 г., – что земля, заслуженная нами дворянами или предками нашими, есть наша дворянская; заметьте, что я говорю с вами, как первый дворянин в государстве”.
Те же мысли развивал государь и в другой своей речи, сказанной депутатам петербургского дворянства в 1848 г.: “Я объявил, – заметил, между прочим, Николай I, – что вся без исключения земля принадлежит дворянину помещику; это – вещь святая, и никто к ней прикасаться не может”.
Изучаемое царствование было обильно всевозможными секретными комитетами по крестьянскому вопросу. Таких комитетов в разное время было учреждено девять, но только деятельность комитета 1839-1842 гг. привела к известным практическим результатам.
Последний был учрежден с целью уничтожения затруднений выхода из крепостного состояния, причем деятельность его главным образом свелась к обсуждению записки графа Киселева, одобренной государем[6].
Основным положением записки было следующее: “увольнение крестьян с землей требовало перехода всей недвижимой собственности из владения в пользу низшего сословия; последствием сей меры было бы уничтожение самостоятельности дворянства и образование демократии из людей, перешедших из крепостного состояния.
После сего не нужно, кажется, особенных доказательств, сколь сия мера противна государственному устройству, в котором дворянство, составляя необходимое звено, соединяющее верховную власть с народом, должно исключительно пользоваться правом владения заселенными землями, дабы, сохраняя влияние свое на массу народа и обеспечив свое существование, быть в возможности исполнять высокое назначение свое на службу престолу”.
Высказав этот основной принцип, Киселев предложил освободить крестьян на следующих основаниях: “помещики, сохраняя за собой право вотчинной собственности на землю, предоставляют крестьянам личную свободу и затем, снабдив их определенной пропорцией земли, пользуются от них взамен того соразмерными повинностями или оброком, положительно определенными в особых по каждому имению инвентарях.
Исполнение повинностей, определяемых инвентарем, обеспечивается круговой ответственностью крестьян и содействием правительства посредством судебной власти помещиков, которые, в качестве вотчинных начальников в имении, пользуются правами, предоставленными законом сельскому управлению, как по части распорядительной, так и по разбору маловажных тяжб и проступков крестьян… Уволенные таким образом крестьяне по отношению к владельцам земли получают название обязанных крестьян”.
Что касается до повинностей последних, то Киселев, а за ним и комитет высказались за необходимость ограничения их в законодательном порядке. “Число рабочих дней в пользу помещика, – читаем в записке, – должно быть определено в такой мере, чтобы ценность работы соответствовала пространству надела землею.
Во всяком случае, надел приводится в такую соразмерность, чтобы повинности крестьян не превышали установленных трех дней с работника в неделю. Мера дневной работы определяется особым урочным положением по различным полосам и с теми изменениями, какие по свойству почвы необходимы”.
Записка Киселева, по обсуждении в комитете, поступила на рассмотрение Государственного Совета и затем была положена в основу указа 1842 г. (2 апреля) об обязанных крестьянах.
Целью его было освобождение крестьян на таких условиях, “чтобы принадлежащие помещикам земли, как вотчинная собственность дворянства, охранены были от отчуждения и владения дворянских родов”.
Ввиду этого основные положения проекта комитета вошли в содержание указа и получили, таким образом, законодательную санкцию. Однако, сравнивая указ с проектом, мы видим, что в одном пункте они существенно разошлись между собой, это именно в разрешении вопроса о повинностях крестьян.
Указ отверг необходимость ограничения последних законодательным порядком, предоставив определение их в договорах по взаимному соглашению сторон. “Повинности, – гласит указ, – могут быть определены в договорах денежным оброком, произведениями, обрабатыванием помещичьей земли или другой работой”.
Указом об обязанных крестьянах также воспользовались очень немногие, и на основании его было освобождено только 24 000 душ крестьян. Таким образом, стало очевидным, что реформа, подобная освобождению крестьян, могла произойти не по доброй воле помещиков, а только принудительным путем.
На этот путь и стало правительство имп. Александра II, признавшего в своей речи, сказанной им предводителям московского дворянства в марте 1856 года, что “лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу”.
И действительно, названный путь привел Царя-Освободителя к знаменательному дню 19 февраля 1861 года, когда имя крепостных крестьян навсегда исчезло из русского законодательства.
[1] Еще раньше, в бытность свою великой княгиней, Екатерина писала в своих заметках, что “противно вере христианской и справедливости делать невольниками людей”, так как “они все рождаются свободными”.
Тогда же будущая императрица высказалась за необходимость постепенно уничтожить крепостное право, объявляя крестьян свободными во всех имениях, переходящих в руки нового владельца (Семевский. Крестьянский вопрос. Т. I. С. 11).
[2] На это возражение императрица заметила: “г. Сумароков хороший поэт, но слишком скоро думает, чтобы быть хорошим законодавцем, он связи довольной в мыслях не имеет”.
[3] Лекции и исследования по истории русского права. С. 650.
[4] “Я не могу подписать того, что противно моей совести, и с чем я ни мало не согласен”, – воскликнул государь, весь вспыхнув, и вычеркнул взволновавшую его фразу о крепостном праве таким решительным движением руки, что Шишков, несмотря на всю свою смелость, не решился ему возражать (см.: Шильдер. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т. III. С. 256).
[5] По подсчету г. Семевского (Крестьянский вопрос в России. Т. II. С. 210 и след.). По подсчету же г. Милюкова (Крестьяне в Энциклоп. словаре Брокгауза и Ефрона. Т. XXXII) на основании указа 1803 г. было освобождено только 107 000 душ крестьян.
[6] По прочтении записки государь написал на ней следующее: “читал с полным удовольствием и особенным вниманием; начала, на коих основан проект, мне кажутся весьма справедливы и основательны; я не нашел сделать ни одного замечания и разрешаю внести в комитет”.
