В. Третьим разрядом являлись экономические крестьяне, бывшие прежде крестьянами духовных вотчин[1], т.е. принадлежавших архиерейским домам, монастырям, соборам и церквям.
Уже в 1701 г. правительство, учредив Монастырский приказ, передало в его ведение управление названными вотчинами, равно как и сбор с них доходов, часть которых должна была идти на церковные, а часть на государственные нужды[2].
Разрешив столь радикально вопрос о секуляризации церковных имуществ, Петр I мотивировал необходимость его не желанием разорения монастырей, но “ради лучшего исполнения монашеского обещания”.
“Нынешние монахи, – гласил указ 30 декабря 1701 г., – не только не питают нищих от трудов своих, но сами чужие труды поедают”; кроме того, “начальники впали в роскошь, и из-за вотчин происходят ссоры, убийства и обиды многие”.
Однако новый порядок вещей крайне не нравился духовенству, почему одним из первых актов Св. Синода было представление доклада государю о необходимости подчинения вотчин ему, “ибо от гражданских правителей вотчины пришли в скудость и нищету”[3]. Петр согласился с точкой зрения Синода, и в 1720 году управление духовными землями перешло в его ведение.
Число крестьян, прикрепленных к духовным вотчинам, равнялось по третьей ревизии 991 700, причем часть их была на барщине, часть на оброке. Барщина выражалась в различных земледельческих работах, в косьбе сена, в постройке домов, в постановке подвод, в ловле рыбы и т.п.
Оброк платился или деньгами, или натурой, т.е. хлебом, сеном, дровами, ягодами, грибами, яйцами, маслом и т.п. Повинности названных крестьян были очень тяжелы, что неоднократно возбуждало среди них волнения, подавлявшиеся военной силой.
Вообще, положение церковных крестьян как в материальном, так и в моральном отношении было печально, тем более что они, в сущности, являлись такими же крепостными, как и помещичьи крестьяне.
До нас дошло немало жалоб крестьян на свое духовное начальство, из которых видно, как это последнее жестоко расправлялось с ними в случае каких-либо провинностей с их стороны, а нередко и без всякой причины.
“Архимандрит (такой-то), – читаем в одной жалобе, – завсегда мужеский пол в цепи сажает, мучит и плетьми бьет безвинно”. “Управитель (такой-то), – читаем в другой, – держит нас в цепях и железах недель по пяти и больше и, держав, бьет плетьми, палками, пинками, смертными побои и, бив паки, бросив в тюрьму, мучит голодною и студеною смертью”.
“Архимандрит (такой-то), – гласит третья жалоба, – повелел нас всякими муками мучить, немилостиво плетьми бил, в студеные чуланы садил и многих крестьян бил, давая ударов ста по три и по пяти сот плетьми” и т.д. Немало терпели крестьяне и от управителей и приказчиков, назначавшихся духовными властями для непосредственного управления и суда над ними.
Правда, управители снабжались особыми инструкциями, ограничивавшими их власть (например, они могли наказывать крестьян не иначе, как в присутствии старост и выборных, а также с записью, за что такой-то наказан, причем, разбирая дела, касающиеся “брани, боя, займов между собой и прочих тому подобных”, должны были применять Уложение 1649 года и указы).
Но на практике в большинстве случаев инструкции не соблюдались, и ничем не сдерживаемый произвол управителей отражался крайне тягостно на положении крестьян, побуждая их к периодически повторяющимся волнениям, из которых некоторые принимали характер настоящих бунтов. Если же крестьяне обращались с жалобой на своих властей, то таковые оставлялись без последствий. Об этом свидетельствует указ Петра III 26 марта 1762 г.[4]
“Уже с давнего времени, – читаем в нем, – к нашему неудовольствию и к общему соблазну, примечено, что приходящие в Синод за своих властей или епархиальных архиереев челобитчики, по долговременной сперва здесь волоките, обыкновенно без всякого решения к тем же архиереям отсылаются на рассмотрение, на которых была жалоба, и потому в Синоде или не исполняется существительная его должность, или же и того хуже, делается одна токмо потачка епархиальным начальникам, так что в сем пункте Синод походит больше на опекуна знатного духовенства, нежели на строгого наблюдателя истины и защитника бедных и неповинных”.
Ввиду всего сказанного указ предписал изъять управление крестьянами из духовного ведомства и передать его в ведение коллегии экономии с обязательством со стороны последней выдавать на церковные нужды часть доходов, получаемых с духовных вотчин. “Что же касается до последних, то часть их была отдана крестьянам (та, которую они пахали на духовных властей), часть предназначена к отдаче в аренду.
Однако со вступлением на престол Екатерины II духовные вотчины опять перешли в руки духовенства, причем последнее получило предписание “с крестьянами поступать благоумеренно и никакими излишними сборами и ненужными или только к одному увеселению властей служащими работами и строениями не изнурять”.
Восстановив старый порядок вещей, императрица, однако, на этом не остановилась и 29 ноября 1762 г. организовала особую комиссию о церковных имениях из 8 лиц: трех духовных и пяти светских, поручив ей, во-1-х, привести в известность доходы, получаемые церковью с недвижимой собственности и с поселенных на ней крестьян, и, во-2-х, выработать проект управления духовными вотчинами[5].
Пока комиссия занималась над порученным ей делом, императрица указом 1763 г. передала в ведение коллегии экономии половину всех духовных вотчин, оставив остальную половину в ведении духовенства “в его полное правление на его собственное довольство и экономию для содержания домов и монастырей”.
Однако оставление за духовенством половины его недвижимой собственности вызвало крайнее недовольство крестьян, проявившееся в сильных волнениях, что побудило императрицу окончательно секуляризовать церковные имущества, за что и высказалась в своем докладе комиссия о церковных имениях[6].
26 февр. 1764 г. появился знаменитый указ, завершивший собой процесс секуляризации церковных земель, начатый еще в эпоху Московского государства при Иванах III и IV[7]. Согласно указу, все духовные вотчины “со всеми казенными в них наличностями” перешли в исключительное “ведение и управление” коллегии экономии.
Исключение составили небольшое количество земель, городских домов и подворий, оставленных за церковью. Одновременно с этим маловотчинные монастыри были упразднены (таких оказалось 418), а все остальные получили по особым штатам содержание от казны, на что ежегодно ассигновывалась сумма в 500 тысяч с лишком рублей[8].
Что касается до крестьян, то, перейдя в ведение коллегии экономии, они получили право собственности на земли и сенокосы, “какие на дома архиерейские и монастыри пахали и косили, исключая только тех, кои более 20 верст от их поселений отстоят и, за дальностью, к пахоте и сенокосу им неподручны”.
Коллегия экономии должна была управлять крестьянами через посредство экономических правлений (их было четыре) и особых должностных лиц – казначеев, зависимых от правлений. Впрочем, в 1786 г. коллегия экономии была упраздена[9], и экономические крестьяне во всем были сравнены с государственными.
[1] Семевский. Крестьяне духовных вотчин во второй половине XVIII века (Русская мысль. 1882. N 9 и 10); Завьялов. Вопрос о церковных имениях при имп. Екатерине II; Верховской. Населенные недвижимые имения Св. Синода, архиерейских домов и монастырей при преемниках Петра В.
[2] Подробности см. у Горчакова. Монастырский приказ.
[3] Как видно из ведомости, приложенной к названному исследованию проф. Горчакова, оказывается, что за время управления духовными вотчинами Монастырским приказом было роздано и продано 6407 дворов (Прилож. С. 138).
[4] Указ не вошел в Полное Собрание Законов и напечатан в “Русской старине” (1872. Кн. 11).
[5] Комиссия просуществовала до 1797 г., когда именным указом Павла I (21 янв.) была закрыта. Истории ее деятельности посвящено исследование Завьялова “Вопрос о церковных имениях при имп. Екатерине II”.
[6] В Полном Собрании Законов доклада нет, но содержание его изложено в указ. соч. Завьялова. С. 217.
[7] Перед отобранием церковных имений Екатерина II произнесла в Синоде речь, в которой, указав на религиозно-нравственное назначение духовенства и на пример апостолов, “внушавших людям презрение к богатствам”, сказала:
“Как можете вы, не нарушая должности звания своего и не терзаясь в совести, обладать бесчисленными богатствами? Вы просвещены, Вы не можете не видеть, что все сии имения похищены у государства. Если Вы повинуетесь законам, если Вы вернейшие мои подданные, то не замедлите возвратить государству все то, чем Вы несправедливым образом обладаете”
(Чтения в общ. истории и древн. росс. 1862. Кн. 2). Г. Завьялов (Указ. соч. С. 122) считает эту речь “апокрифической” ввиду ее “стилистических несообразностей” и упоминания в ней о бесчисленных богатствах, принадлежащих духовенству, а также ввиду тона речи, не соответствующего достоинства императрицы и ее “слушателей”. Однако едва ли эти доводы убедительны.
[8] По мнению г. Ив. Знаменского, эта сумма, исчисляемая им в 460 000 р., равнялась 1/3 всего дохода, получавшегося с церковных имений. Остальные 2/3, по его мнению, пошли на пенсии офицерам, на инвалидов, на госпитали и богадельни, на вдов и сирот (около 250 тысяч), на жалованье членам коллегии экономии и служащим в ее конторе и канцеляриях (около 360 тысяч) и, наконец, на государственные нужды (см.: Знаменский Ив. Положение духовенства в царствование Екатерины II и Павла I. С. 127).
Но г. Завьялов, работавший над архивными данными, относящимися к истории комиссии о церковных имениях, доказал, что из 1 366 299 р. (доход с духовных вотчин) на нужды церкви было ассигновано свыше 500 000 р., а на остальные нужды (на содержание инвалидов, на выдачу пенсий, на устройство богаделен, на адмиралтейство и пр.) 300 000 р.
Если же к прямым назначениям, т.е. на нужды церкви, присоединить содержание коллегии экономии и богаделенный кредит (свыше 60 000 р.), то едва ли (говорит г. Завьялов) останется повод утверждать, будто реформа 1764 г. взяла у церковных учреждений их имущество.
Остальная часть доходов (около 500 000 р.) “оставлена в запасе для дальнейшего обеспечения церковных и нецерковных учреждений в пропорции их действительных потребностей” (Указ. соч. С. 339-340).
[9] О коллегии экономии см.: Барсов. Синодальные учреждения прежнего времени. С. 242 и след. и Завьялов. Указ. соч. С. 143 и след.