Литература: Ueberweg, Geschichte der Philosophi, т. II, 8-е изд. 1898, стр. 146-314 (книга скорее для справок, чем для чтения); Haureau, Histoire de la philosophi scolastique, 2 части в 3 т., 1872-1880 (излагает только историю метафизики; написано увлекательно); Rousselot, Etude sur la philosophi dans le mouen age, 1840-1843 (устарело); Stockl, Geschichte der Philosophi des Mittelalters, т. I-III, 1864-1866; Picavet, La scolastique (R. intern. de l enseignement, 1893, апрель).
I. Средние века – эпоха господства веры и авторитета. Один только разум не заслуживает веры, один лишь разум не пользуется авторитетом. Самостоятельному критическому исследованию в это время нет места. Человек должен рассуждать так, чтобы не встать в противоречие с догматами веры, должен говорить и писать так, как предписывает католическая церковь. Человеческая мысль поставлена на рельсы: сойти с них – значит подвергнуться крушению.
Какой бы ни возник спорный вопрос, – прежде всего необходимо отыскать авторитет, на который можно было бы опереться для убеждения в истинности отстаиваемого взгляда. Само по себе мнение, как бы сильно ни было оно обставлено с логической стороны, не способно вызвать доверие. Необходимо сослаться на кого-нибудь из отцов церкви или греческих мыслителей. “Мы, – говорит, намекая на последний, Бернард Шартрский (в XII веке), – не более, как карлики, сидящие на плечах великанов”.
Если авторитета нельзя найти в выдающихся людях, его ищут в сверхъестественном проявлении. Вера в сверхъестественное породила массу суеверий, она же создала алхимию и астрологию. Та же вера в чудесное устранила из суда доказательства, способные действовать на разум, и выдвинула доказательства, действующие на веру. Отсюда суд Божий и судебные поединки.
Недоверие к разуму устраняло, конечно, всякую возможность правового творчества и создавало господство авторитета пошлины, обычая: надо поступать не так, как лучше, а как поступали более авторитетные отцы и деды. Отрицание возможности исследования, подозрение к личной инициативе привели почти к полному отсутствию в средние века изобретений и открытий. Это выразилось в цеховой системе, тщательно закрывавшей двери перед стремлением найти новые блага или новые способы производства уже известных.
В такое время всеобщего господства авторитета смелые запросы представлялись непростительной дерзостью. “Какая разница, спрашивает Петр Кантор, между глупыми и смелыми? Те и другие неуместны, но первые только бесполезны и ведут к гибельным заблуждениям”. Св. Бернард не мог простить Абеляру, что тот осмелился “поднять свое рыло к небу”.
Как бы нарочно, чтобы оттенить все несоответствие свободного мышления со складом средневекового мировоззрения, на исторической сцене появляется Абеляр. Богато одаренная натура, страстный темперамент, смелый ум, широкий кругозор – таковы черты, характеризовавшие эту выдающуюся личность XII века и создавшие ту глубоко трогательную трагедию, главным исполнителем которой был Абеляр. “Сомнение ведет нас к исследованию, исследование к истине”[1]. – таков гордый девиз этого человека, которому пришлось убедиться, что сомнение и исследование ведут только к тюрьме и кандалам.
II. Философия средних веков носит название схоластики. Ее характерная особенность заключается в тесной связи с религией[2].
Схоластика имеет своей задачей доказать посредством логических рассуждений истинность догматов христианской религии, иначе обязано объяснить разумом то, что предполагает вера. Таким образом, сближаясь с теологией, философия выполняет служебное назначение по отношению к религии. Философия является средством поддержания, укрепления веры.
Это совпадение философии с теологией составляет основной, характерный признак средневековой философии. До этого исторического момента, на заре западноевропейской культуры, христианская церковь отвергла необходимость философии для религии. Позднее философствующий разум будет стремиться разорвать связь с религией.
Если служебная роль средневековой философии вызывалась господством веры, то господство авторитета определяло ее содержание. Собственные рассуждения схоластиков не имеют цены, они приобретают значение постольку, поскольку опираются на авторитет древних мыслителей. Греческим философам выпала видная роль в истории западноевропейской культуры – укрепить в умах истинность догматов католицизма. Таковы две отличительные черты схоластики – она 1) служит делу христианской веры, 2) при помощи языческих мыслителей.
Этот взгляд на задачи схоластики поддерживается всеми выдающимися представителями ее. Таково воззрение основателя, Иоанна Скота Эригены (IX в.): “истинная философия в то же время и истинная религия, и наоборот, истинная религия должна быть и философией”. По словам св. Ансельма (XI в.), “как слепой и глухой не могут исследовать явлений цвета и звука, так и неверующий не в состоянии уяснить себе всего сущего”. “Не всегда, говорит Петр Дамианский (XI в.), легко приспособить аргументы логиков и риторов к божественным таинствам.
Но здесь не может быть разногласия: как только нечто подобное обнаружится, человеческая мудрость должна смириться и никогда не выходить из роли покорной служанки”. “Философия находит себе оправдание, утверждает завершитель схоластики, Фома Аквинский (XIII в.), только при том условии, если она берет Откровение за исходную точку и если возвращается к нему, как к своей конечной цели: только тогда она на истинном пути, когда она выступает в качестве служительницы церкви”. Не следует упускать из виду, что все средневековые философы – монахи.
Поставив своей задачей подвести философский фундамент под католицизм, схоластика кончила тем, что подрыла и поколебала все здание.
III. Метод, которым пользовалась схоластика – это исключительно силлогизм, воспринятый от Аристотеля. Надо было найти основное положение, почерпнутое у авторитетного источника и уже из него, путем дедуктивным, делать ряд выводов, которые в совокупности могли составить целую систему. Большой посылкой служил или догмат или положение признанного писателя. Так, например, Амодис Бенский (XII в.) берет исходным началом положение апостола Павла “да будет Бог все во всем”[3], и приходит к пантеизму, обеспокоившему сильно церковь: последовательно Амодис видит отрицание Бога, отдельного от мира, акта творения, ответственности перед Богом за поступки, так как действует не мы, а Бог в Нас.
Таким образом, исходные начала не подвергались критике, не добывались опытным путем, – они были даны как аксиомы. Все остроумие схоластика было направлено на то, чтобы выводы были логичны и в то же время не стояли в противоречии с христианским вероучением. Вера – это тот баланс, который не позволял упасть в ересь идущему по прямому, натянутому канату (логике). Пример Амодиса показывает, что, несмотря на баланс, несчастные случаи происходили.
Благодаря такому методу, система схоластической философии представляла собой ряд бесконечных и бесполезных делений, подразделений, сопоставлений, соподчинений, противоположений. Преклонение перед каждым словом авторитета, буквоедное толкование каждого авторитетного выражения, отсутствие живого, свежего материала – таковы черты схоластики, которые могут произвести на нас впечатление чего-то скучного, неинтересного, неспособного обогатить знание человека, пробудить его мысль.
Оттого и до сих пор названием “схоластики” обозначается нечто бесплодное, негодное для питания ума. Со снисходительной улыбкой взглянем мы на то, как мысль изощряется над разрешением вопросов, вроде того: где находился Бог до сотворения мира, почему Ева была сотворена из ребра, а не другой какой-либо части тела, преосуществляется ли Св. Дары в съевшей их мыши, как размножались бы люди, если бы не произошло грехопадение, может ли благость Бога восстановить девственность проститутки и т.п.
Однако не следует с меркой взрослого человека подходить к детскому мышлению. Конечно, схоластика не способна была обогатить ум знанием, но она могла изощрять его. В следовании за мыслителем в его тонких логических выводах было много простора для умственных упражнений. В этом заключалось то воспитательное значение схоластики, которое было так важно для молодой культуры, как и математические занятия для детей. Прежде, чем дать простор разуму, надо было подготовить его развитие. И схоластика блестяще выполнила эту задачу. Схоластика развила философское мышление, выработала точный философский язык. Конечно, задача не была поставлена сознательно, но с точки зрения исторической перспективы важен результат.
IV. Хотя схоластика получила свое название от школы (schola), став как бы школьной философией, но в действительности едва ли в какое-либо другое время философия была так близка к жизни.
Прежде всего, причиной тому была общедоступность школы. Слушать рассуждения философа мог каждый, кому хотелось его слушать, и мы знаем, что средневековые школы имели учеников не менее чем нынешние университеты. Преподавание велось устно. Прочитывалось место из авторитетного писателя, комментировалось, а затем слушателям предоставлялось оспаривать предложенное толкование. Среди толпы присутствующих могли оказаться большие начетчики и опытные диалектики, которые могли поддержать весьма интересный спор, способный окончиться иной раз поражением профессора, как это и произошло, например, в том случае и когда на сделанный вызов встал Абеляр и блестяще опроверг знаменитого учителя Вильгельма из Шампо.
Это был тот же турнир, излюбленный средними веками, только не на копьях, а на словах. Возбуждение спорящих, намеренное остроумие создавало оживленную атмосферу, пробуждая в окружающих невольный интерес к предмету спора. Диалектика и способность спорить, доводить противника логическими выводами до абсурдного заключения, ценились высоко и, может быть, – в ущерб глубине мысли. Все же мышление упражнялось независимо от содержания мысли.
Оживлению преподавания и возбуждению интереса к диспутам немало способствовало единство философского языка во всей Западной Европе. Учили, писали и спорили исключительно на латинском языке, знание которого, в большей или меньшей степени, особенно благодаря его богослужебному значению, было распространено в широких кругах. Это имело своим последствием общедоступность философской литературы, возможность как для учителей, так и для учеников свободно переходить из одной школы в другую. Альберт Великий родился в Швабии, получил высшее образование в Падуе, преподавал в Кельне и Париже.
Ансельм родился в Пьемонте, сделался аббатом монастыря в Нормандии и кончил жизнь епископом в Кентербери. Сочинение, написанное во Франции, становилось достоянием Германии, Англии, Италии, Испании, вызывало комментарии и возражения во всех эти странах. Для сочинений и мыслителей в ту эпоху не существовало ни национальных, ни государственных границ. С точки зрения школы получается впечатление, будто вся Западная Европа представляет собой одну национальность, одно государство, в каждом месте которого философ мог чувствовать себя как дома. Немалая заслуга в этом деле выпадает на долю католицизма.
V. В истории схоластики замечается главным образом два периода, различающиеся по тому, кто из корифеев языческой философии является в данный момент признанным авторитетом в деле защиты католической веры против критикующего разума. Первый период с IX до конца XII – время господства Платона; второй период, главным образом XIII век – эпоха господства Аристотеля.
Выдвижение того или иного мыслителя зависело от церкви, которая в своем колебании между Платоном и Аристотелем руководствовалась соображение, кто из них казался опаснее для веры по возможным выводам из его учения. Осудив в начале XIII века учение Аристотеля (non enim regnat spiritus Christi, ubi dominatur spiritus Aristotelis), церковь принуждена была видеть, как с половины того же столетия ее вернейшие сыны, вроде Фомы Аквинского, опираются всецело на авторитет Аристотеля.
Его признают предтечей Христа в естествознании (praecursor Christi in rebus naturalibus, sicut Ioannes Baptista in rebus gratuitis). Рискую своей непогрешимостью, католическая церковь установила в XIV столетии положение для Парижского университета, в силу которого приобретение ученой степени по богословию могло быть допущено лишь по испытании в знании Логики Аристотеля. Значительно позднее Кампанеллу обвинили в возмущении и в ереси за то, что он говорил, будто, вопреки утверждению Аристотеля, на солнце, луне и звездах есть пятна: за это его бросили в яму, где не было ни воздуха, ни света.
Следует иметь в виду, что средние века были очень мало знакомы с подлинными произведениями греческих мыслителей, арабских (Авиценны, Аверроэса) и еврейских (Маймонида) и это обстоятельство особенно смущало церковь.
VI. Какие же проблемы занимали главным образом мысль схоластиков?
Особенное внимание в средневековой философии сосредоточивается на борьбе между реализмом и номинализмом. Вопросы, получившие различное разрешение в том и другом направлении, состоят в следующем: имеют ли общие понятия (universalia) самостоятельное существование или же это только наши обобщения; если они имеют самостоятельное существование, то присуща ли им телесная оболочка (realia); если они имеют телесную оболочку, то обособлена ли она от тел отдельных индивидов. Эти так называемые Порфирьевы три вопроса[4] вызвали резкий спор между реалистами и номиналистами.
По мнению реалистов, общие понятия имеют самостоятельное существование, облечены в телесную оболочку (universalia sunt realia) и существуют до появления отдельных вещей (universalia ante rem). Дерево, как понятие, существует независимо от отдельных деревьев и останется существующим, если бы исчезли даже все деревья. Отсюда название школы реалистической, хотя такое воззрение стоит в противоречии с современным нам реализмом. К средневековым реалистам относятся Иоанн Скот Эригена, Ансельм, Вильгельм Шампо и др.
С точки зрения номиналистов реальное существование имеют только отдельные вещи, общие же понятия ничто иное, как умственное сопоставление сходного в вещах (nomen, vox) и могут возникать в уме только после и вследствие появления отдельных вещей (universalia post rem). Понятие о дереве есть представление нашего ума, вызванное наблюдением сходства в виденных деревьях. К номиналистам относятся Росцелин, Вильям Оккам и др. Примиряющую точку зрения стремился отыскать Абеляр, одновременно оспаривавший как Ансельма, так и своего учителя Росцелина.
Его учение, получившее название концептуализма, состоит в том, что общие понятия, хотя и имеют реальное существование, но не иначе, как в индивидуальных вещах (universalia in re) и составляют выделение (conceptum) нашего ума по сходству признаков. Впрочем, концептуализм Абеляра есть, скорее всего, стремление придать номинализму форму, не противоречащую резко взглядам церкви[5].
Казалось бы, спор это ни с какой стороны не мог интересовать католическую церковь. В действительности, однако, было не так. Обнаружилось, что каждое из указанных учений способно, при посредстве логических выводов, привести к положениям, несогласным с догматами веры. Реализм последовательно приводит к пантеизму, т.е. к воззрению, отрицающему все индивидуальное и признающему, что все существующее представляет единое сплошное бытие. Но при таком взгляде мир сливается с Богом, Бог не имеет отдельного от мира существования. Однако, по догмату Бог есть творец мира.
С точки зрения пантеизма каждый человек есть частица Божества и то, что делает человек, в сущности, делает Бог, и, значит, ничего дурного человек сделать не может, а следовательно нет смысла и в покаянии (qui cognoscit Deum esse in se lugere non debet, sed ridere). Но, с другой стороны, чреват опасными выводами и номинализм. Если общее понятие есть только звук (flatus vocis), не имеющий реального существования, то сама церковь, вне верующих, есть ничто иное, как только звук пустой. Значит, церковь может быть только в каждом человеке, в нем самом, а не вне его и не над ним. Если существуют реально только индивиды, то Троица представляет три отдельных Божества, – таков вывод, сделанный Росцелином.
Ввиду таких выводов, проводимых с неумолимой последовательностью, католическая церковь в смущении колебалась между тем и другим учением. После некоторого сомнения церковь склонилась на сторону реализма: легче было отказаться от личного Бога, чем примириться с мыслью, что церковь есть звук пустой. И с того момента, как церковь стала на сторону реализма, она уже не прощала тем, кто пробовал вскрывать его противоречие догматам веры. Номинализм был осужден и строго преследовался в течение XII и XIII веков. Он возродился с новой силой в XIV столетии в лице Вильяма Оккама.
VII. Другой вопрос, занимавший схоластиков, – как доказать бытие Бога, вера в Которого не оставляет никакого сомнения в его существовании.
Одно из доказательств было найдено Иоанном Скот Эригеной. Если человеческому разуму не доступен свет Божественной сущности, то лучи этого света дают разуму указание на его существование. А где же ярче проявляются лучи эти, как не в природе. Целесообразность мирового устройства, обнаруживаемая на каждом шагу, может быть объяснена только тем, что мир создан Богом. Целесообразность природы убеждает в существовании Бога. Это доказательство носит название теологического.
Другое доказательство, космологическое, состоит в том, что должна существовать основная, первичная причина всего существующего, которая сама не может быть ничем обусловлена – эта творческая причина и есть Бог.
Третьего рода доказательство было выдвинуто Ансельмом. Все наши представления вызываются какими-нибудь реальными явлениями. Представление о предмете имеется потому, что существует самый предмет. Следовательно, если у нас представление о Боге (а в этом не может быть сомнения), значит – существует Бог, вызвавший в нас это представление. Такое доказательство называется онтологическим. Еще до Ансельма Фридегиз прибегал к этому логическому приему в своей попытке объяснить, каким образом мог сотворить Бог мир из ничего, когда из ничего нельзя ничего создать (ex nihilo nihil).
По его мнению, каждому представлению соответствует какое-либо реальное существование. Поэтому и ничто (nihil) не есть отсутствие бытия, а бытие, ничто есть ничто. Такое доказательство основывается на предположении тождества мышления и бытия. Однако уже в XI веке онтологическое доказательство не осталось без возражения. Монах Гонилон указал Ансельму, что далеко не всякому представлению соответствует реальное существование: человек может вообразить, что где-то в океане лежит заколдованный остров, но из существования такого представления вовсе не следует, что такой остров действительно существует.
VIII. В средние века этика тесно связывается с религией. Мораль только одна – христианская, вне христианства нравственности нет и быть не может. Мораль неизменна, как и христианство. В противоположность греческой философии, в которой этика сливалась с политикой, – законы нравственности совпадали с законами государственными, в схоластической философии этика освобождается от политики, чтобы слиться с теологией.
Прежде всего, возбуждается вопрос о содержании нравственности. Соответственно духу времени проблема ставится так: то ли нравственно, что угодно Богу, или то угодно Богу, что нравственно. Первое решение более подходило к средневековому мировоззрению. Вследствие грехопадения нравственная природа человека извращена. Человеку можно оправдаться только верой в милость Бога и смирением. Этот путь исправления известен только церкви, без руководства которой нравственная цель не осуществима. Следовательно, чтобы быть нравственным, надо согласовать свое поведение с велениями церкви, как выразительницы воли Бога на земле.
Что же заставляет человека действовать нравственно? Средневековое католическое воззрение отвечало на этот вопрос ссылкой на страх Божий, на санкцию, которая выражалась в вечном блаженстве или в мучениях ада. Следовательно, схоластическая этика придерживалась гетерономной морали, т. е. видела причину нравственного поведения не в самом человеке, а в действующей на него посторонней силе. Сомнение в муках ада, высказанное Скот Эригеной, было явлением исключительным в схоластике, которое могло быть допущено лишь в начале средних веков.
Чтобы согрешивший мог избегнуть загробной кары, он должен был покаяться, должен был перенести страдания на земле. Для спасения души христианской церковь стремилась присвоить себе карательную власть над всеми проступками человека, которые могут быть рассматриваемы, как грешные дела. Впрочем, эпителия могла быть позднее заменена индульгенцией.
Если, однако, нравственное поведение предполагает внешнюю побудительную причину, то где же свободная воля человека? Или обратно: если поведение человека определяется сознательным выбором последствий, то воля человека должна быть свободной. Однако, если воля человека свободна и от человека самого зависит выбор того или иного образа действия, то как же согласовать свободу воли человека с всеведением Бога, заранее предусмотревшим этот выбор? Проблема свободы воли – самое больное место схоластической философии.
[1] Dubitando ad inquisitionem venimus, inquirendo veritatem percepimus
[2] По мнению Виндельбанда, История философии, стр. 245, понятие о схоластике не совпадает с понятием о средневековой философии, так как последняя обнимала, сверх схоластики, мистику и светскую философию. Напротив, Горео, т. I, ч. 1, стр. 35, признает совпадение этих понятий.
Едва ли, в самом деле, останется что-нибудь на долю средневековой философии, если вычесть из нее схоластику. Светская философия – это quantite negligeable, а мистицизм едва ли может быть включен в философию ввиду того, что он не мирится даже с подчинением разума вере, как это делает схоластика, – он совсем исключает разум и возлагает все надежды на возможность познания чувством, без посредства разума
[3] Первое послание к Коринфянам, XV, 28
[4] Источник спора между реализмом и номинализмом нужно искать в учении Платона об идеях, притом в той мистической окраске, какую придал ему неоплатонизм (III и IV в.). Порфирий – один из неоплатоников
[5] Горео положительно отказывается видеть различие между номинализмом и концептуализмом (ч. II, т. 2, стр. 472)
