По самому назначению своему давность исковая, ограничивая иски гражданские, уголовные и административные, не применяется к учреждениям государственного права, так что права, основанные на последнем, не могут быть отменяемы давностью, точно так же, как они не подлежат изменению по произволу или по сделкам частных лиц.
Однако от этих прав следует отличать основанные на них отдельные требования административной власти, которые в случае неисполнения подлежат административному взысканию. Эти взыскания по самому свойству своему могут подлежать исковой давности, если лица, производящие их, остаются в бездействии (см. ниже, п. 1).
На том же основании давности не подлежат права, вытекающие из личной свободы, как-то: право передвижения, право свободного распоряжения своим правом, право требовать раздела общего имущества и т.п.
Основной закон русского права о давности[1] устанавливает сообразно с общим учением других законодательств, что предметом исковой давности могут быть всякого рода требования и взыскания, как частные, так и казенные, т.е. как иски, производимые гражданским порядком, тяжебным и исполнительным, так и административные взыскания.
Хотя последнее слово в законе не встречается, потому что тогда не было в употреблении, но несомненно, что то же самое понятие выражалось и выражается словами: казенные взыскания.
Всякого рода взыскания по делам казенным и уголовным, более 10 лет продолжающиеся и в течение такового времени не кончены суть, оставить. По прямому смыслу закона Екатерины казенные взыскания, если они в течение 10 лет не кончены суть, прекращаются, и при них не допускается перерыв. Закону относительно уголовных дел и взысканий дается обратное действие.
О недоимках подушного сбора и прежнего времени с крестьян закон содержит в себе особые переходные правила. 1) Недоимки по 1 января 1776 года, т.е. такие, которые должны были быть взысканы полицией в течение 1776 года и начале 1777 года и которые к изданию манифеста, т.е. в течение 10 лет, не взысканы: оставить без взыскания и с казенного счета сложить. 2) Недоимки того же сбора с крестьян следующих по 1 января 1786 года, которые должны были быть взыскиваемы в течение 1786 и сл. годов и поэтому могли бы быть взыскиваемы сразу, разложить на 20 лет.
Затем в п. 8 изложено вышеприведенное общее правило. Правило это вошло в Свод, так что давности и по действующему закону подлежат иски и взыскания всякого рода, и изъятия из нее допускаются исключительно в тех случаях, где таковые именно в законе установлены[2].
В законе о давности исковой не исчисляются изъятия, так как они не основаны на сущности давности, но чисто положительного свойства и установлены положительным законом по отношению к разным учреждениям права.
Поэтому в судебной практике вопросы о применении давности, как учреждения материального, а не процессуального права, обсуждаются по законам, действовавшим в момент возникновения права[3]. В частности, споры о действии давности по отношению к договорам решаются по законам, под действием которых они заключены.
Поэтому при обсуждении в русских судах споров по договорам, совершенным за границей, применяются иностранные законы, если исполнение назначено в иностранном государстве или место исполнения не указано. Если же местом исполнения назначена Россия, то, по мнению Сената, должны быть применяемы русские законы[4].
Последнее не совсем логично и может быть признано правильным, когда из содержания договора выходит, что стороны собственно заключили договор по русскому праву и оформили его по другому законодательству лишь по случайному нахождению за границей.
Изъятия из действия исковой давности, встречающиеся в русском праве, следующие:
1. Давности не подлежит право на восстановление потерянных прав состояния или семейственных.
Правило это – применение общего начала, что давность установлена исключительно с целью ограждения взаимных отношений между частными лицами по отношению к правам, осуществление или неосуществление коих зависит от произвола обладателей, – и ни в каком случае не применяется к учреждениям государственного права.
В области государственного права отдельные права имеют значение обязанностей по отношению к государству; они столь важны, столь непосредственно связаны со всем государственным строем, что закон должен непременно требовать доказательства права.
Государство, не допуская распоряжения этими правами по произволу, не может допустить ни приобретения, ни потери их по причине пользования или непользования ими, т.е. должно исключить применение к ним давности.
По отношению к правам состояния вышеприведенное правило прямо выражено в законах о состояниях, ст. 13 т. IX Свода Законов:
Когда право состояния, законно кому-либо принадлежащее, утрачено им будет не преступлением, а последствием каких-либо обстоятельств, как-то: ошибочным показанием по ревизии в другом звании и тому подобным случаям, то ему предоставляется, предъявив установленным для него порядком надлежащие доказательства, отыскивать по оным право сего состояния. Никакая давность не преграждает исканий этого рода.
По тесной связи между сословными и семейственными правами правило это применяется и к последним (Уст. Гражд. Суд., ст. 1357). Право доказать законность рождения не прекращается никакой давностью. Оспаривание же законности рождения ограничивается известными сроками и при известных обстоятельствах для ограждения семейных отношений от споров и кляуз[5].
2. Давности не подлежит основанное на постановлениях государственного права право чиновников, их вдов и детей на пенсии. Только в виде исключения вдова, пропустившая однолетний или двухлетний срок для подачи прошения, лишается выдач за пропущенные годы, и ей назначается пенсия не со дня смерти мужа, а со дня подачи прошения.
Но круглые сироты не лишаются права на выдачи со времени смерти родителя до подачи прошения, если по достижении шестнадцатилетнего возраста не пропустят установленного однолетнего или двухлетнего срока[6]. Право же на единовременное пособие теряется, если не подано прошения о назначении оного в течение десяти лет со дня приобретения сего права[7].
3. Давности не подлежит основанное на государственном праве право казны требовать уплату установленных законом податей, пошлин и сборов.
Долголетним неплатежом податей никто не освобождается от общей обязанности платить установленные подати, пошлин и сборы. Но от этой общей обязанности, не погашаемой по русскому праву никакой давностью, следует различать обязанность внести отдельный оклад, назначенный к поступлению в государственную казну к определенному сроку.
Когда этот определенный оклад не будет своевременно внесен, то производится по требованию казны полицией взыскание недоимки вместе со штрафными процентами. Всякого рода же казенные взыскания, более 10 лет продолжающиеся и в течение такового времени не кончены суть, и по основному закону о давности должны быть оставлены[8].
Поэтому по законам 1775 и 1787 годов давности подлежали и недоимки казенных податей и пошлин. При составлении Свода Законов в 1832 году недоимки податей и сборов не были именно изъяты из-под действия давности.
Администрация этим тяготилась и при самом введении Свода Законов в действие в 1834 году она пользовалась первым случаем, чтобы исходатайствовать изъятие из закона о давности в пользу казны, интерес которой имел у нас преобладающее значение и нередко устранял применение закона и брал верх над правом.
В 1799 году граф Красинский приобрел имение в западном крае, причем крепостные пошлины почему-то не были уплачены. Дело о взыскании их возбуждено было после истечения трех сроков давности.
До польского восстания дело, вероятно, кончилось бы применением давности и отказом казне. Закон о давности был слишком ясен. После польского восстания на это дело смотрели с точки зрения политики, и в Сенате лишь меньшинство общего собрания было за применение давности к этому случаю казенного взыскания.
Этим разногласием министр финансов воспользовался, чтобы провести изъятие взысканий недоимок податей и пошлин из действия давности. Доводы, приведенные для обоснования сего изъятия, не убедительны.
По манифесту 1787 года давность должна быть применяема ко всем казенным взысканиям, именно не изъятым, а недоимки податей и пошлин не были изъяты и при издании манифеста имелись прямо в виду законодателя.
В докладе же по этому делу сказано просто, “что по мнению Министра Финансов 4 п. Ман. 1787 года относится только до гражданских исков, подлежащих судебному решению, а не распространяется на казенные взыскания недоимок в податях, составляющих государственную повинность, а не тяжебный иск и не подверженных судебному разбирательству”.
К этому министр юстиции прибавил, что “давность к этим делам не должна быть применяема и потому еще, что делаемые со стороны правительства частые подтверждения и напоминания о скорейшем взыскании, хотя бы в них не упоминалось о каждом деле, прерывают уже сами собой всякую давность”.
Доводы министров финансов и юстиции взаимно друг друга исключают. Кроме того, первые противоречат, как упомянуто, прямому смыслу манифеста 1787 года, последние же несостоятельны потому, что течение давности не прерывается напоминаниями, обращенными к своим же подчиненным, тем менее напоминаниями общими, где даже не указаны ни дела, по которым, ни лица, против которых предписывается принятие мер взысканий. Даже специальные предписания не могли бы служить доказательством принятия мер взыскания на самом деле.
Наконец, как мы видели, даже сами меры взыскания не прерывали бы течение давности, так как, по словам манифеста 1787, взыскания, которые в 10 лет не кончены суть, предписывается оставить.
Несмотря на полную неосновательность приведенных доводов, Государственный Совет объяснил, в прямое противоречие манифесту 1787 года, что давность не распространяется на недоимки государственных податей, пошлин и общественных сборов.
История давности представляет то странное явление, что законодательство наше в течение целого столетия, хотя сознало недостатки и несправедливость закона о давности, но не заботилось об исправлении его, но допущением разных исключений увеличивало несправедливость и неравномерность закона.
На основании мнения Государственного Совета составлены ст. 93 Уст. о земск. повин. изд. 1857 г., ст. 4 Уст. о под., т. V, изд. 1893 г., ст. 6 Уст. о герб. сб., по которым давность на взимание государственных податей и повинности и гербового сбора не распространяется; только по положению о пошлинах с имуществ, переходящих безмездным способом (т. V изд. 1893 г., ст. 170), давность применяется к возбуждению всякого рода дел о взимании этой пошлины.
4. Давность не применима к отношениям, основанным на личной свободе лица.
Давностью не прекращается право переменять место жительства, право свободно распоряжаться своим имуществом. Собственно, в этих случаях нельзя говорить о давности.
По закону никто не обязан без собственного согласия оставаться участником в общем владении[9]. Если он сам себя не связал, то в любой момент может требовать раздела. Право на иск о разделе возникает в каждый момент нежелания снова и поэтому не может покрываться давностью.
5. В законе[10] говорится, что бессрочные доверенности не теряют силы своей и по истечении земской давности.
Это само собой разумеется, и о давности здесь не следовало бы говорить, потому что говорить о давности в этом случае не имеет смысла. Употребленное в законе выражение основано на недоразумении[11].
6. Давности не подлежит иск овдовевшего супруга об указной части.
Наследники же их имеют право на этот иск лишь в том случае, если овдовевший супруг предъявил просьбу о выделе этой части. Иск наследников подлежит давности на общем основании[12]. От овдовевшего супруга не требуется предъявления иска, достаточно просьбы об утверждении в наследстве[13] или просьбы в опекунское учреждение об исходатайствовании выдела[14].
Судебная практика требует, чтобы просьба была подана, и одно фактическое владение указной частью, при отсутствии просьбы о выделе, будто не дает вдове право распорядиться в завещании указной частью[15].
7. Давности не подлежит иск отдавшего вещь на сохранение, основанный на сохранной расписке, выданной после 21 ноября 1860 года.
В 1860 году 21 ноября постановлено было[16]: 1) сохранные расписки не подлежат действию десятилетней давности; посему принявший что-либо на сохранение обязан возвратить принятое им по первому востребованию, когда бы таковое, во все время жизни его, владельцем отданного на сохранение имущества к нему предъявлено ни (sic) было;
2) в случае смерти лица, принявшего чужое имущество на сохранение, наследники его обязаны, до вступления их в права его по имению, им оставленному, сделать в течение 6-месячного срока со дня открытия наследства вызов в числе кредиторов и должников умершего, и тех, кои имеют у себя сохранные от него расписки.
Наследники, не учинившие сего вызова или хотя и учинившие, но до истечения срока, для предъявления по их вызову сохранных расписок, вступившие во владение имением умершего, обязаны ответствовать по предъявленным сохранным распискам;
3) вызываемые для предъявления сохранных расписок обязаны в течение 6 месяцев со дня последнего припечатания вызовов в публичных ведомостях предъявить оные, без чего они лишаются права на взыскание по оным; в случае же благовременного предъявления своих расписок, лица сии пользуются впоследствии правом иска во все продолжение 10-летней давности;
4) в случае смерти лица, оставившего после себя сохранные расписки, наследники его обязаны, также в течение 6 месяцев со дня открытия наследства, вызвать чрез публичные ведомости лицо, принявшее имущество на сохранение.
Наследники, не учинившие подобного вызова в течение этого срока, лишаются права на вчинание иска о возвращении им имущества по сохранной расписке. Для наследников же, учинивших этот вызов в установленный 6-месячный срок, действие 10-летней давности к начатию исков о находящихся у другого лица на сохранении денежных суммах или ином имуществе, считается со дня последнего припечатания вызова в публичных ведомостях.
С первого взгляда видна сложность – чтобы не сказать запутанность – этих правил: из них могут возникнуть разные сомнения. Приведем только один пример: спрашивается, как быть, когда отдавший на сохранение умирает и вскоре после него – также принявший имущество на сохранение?
Наследники первого пропустили срок на публикацию. Наследники же лица, принявшего на сохранение, вызывают чрез публичные ведомости лицо, отдавшее имущество на сохранение.
Наследники сего лица являются в течение законного срока после публикации и предъявляют имеющиеся у них в руках сохранные расписки умершего. По ст. 4 упомянутого закона они, не учинив вызова в 6-месячный срок со дня открытия наследства, лишаются права на вчинание иска о возвращении им имущества по сохранной расписке.
Но по второй статье закона вызываются и все те, которые имеют у себя сохранные от умершего расписки; таким должно признать и наследников лица, отдавшего на сохранение.
Далее говорится: вызываемые, благовременно предъявив свои расписки, пользуются правом иска во все продолжение 10-летней давности. Значит, этим правом пользуются и наследники отдавшего имущество на сохранение, хотя не учинили вызова.
Этот закон о применении давности к сохранным распискам издан по случаю какого-то разногласия в общем собрании Сената. В Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета не изложены ни соображения, на коих основан этот закон, ни обстоятельства дела, подавшего повод к изданию его.
Мы поэтому лишены возможности оценить те причины, на основании коих договор отдачи на сохранение считается, с одной стороны, столь важным, что при жизни договаривающихся объявляется изъятым из действия давности, ограждается от давности наравне с правами, основанными на государственном праве, а с другой стороны, объявляется столь ничтожным, столь шатким, что, в случае смерти одного из договорившихся, может совершенно прекратиться вследствие упущения вызова в 6-месячный срок, хотя бы договор, может быть, лишь недавно был заключен. Спрашивается, чем различается этот договор от всех прочих договоров и обязательств, что по отношению к нему постановлены правила столь исключительные?
Ответ на этот вопрос такой, что ни свойство, ни условия договора поклажи, не оправдывают такого странного различия в применении к нему давности, какое установлено законом 21 ноября 1860 года.
Из мотивов этого закона, публикованных в 1875 году в статье П.А. Маркова[17], видно, как неумело и поверхностно относились к своему делу редакторы этого закона. При начертании закона имелось в виду ограничить ответственность наследников поклажепринимателя по сохранным распискам, о существовании коих им было неизвестно.
При редакции закона, однако, упущено из виду элементарное правило законодательства, что законы должны быть издаваемы не в виде односторонних правил, по соображениям, почерпнутым из частного дела, но всегда на основании всестороннего соображения всех правовых отношений, возникающих из него в практической жизни для обеих участвующих в юридической сделке сторон.
Намеченная цель при начертании проекта могла бы быть достигнута освобождением наследников от строгой ответственности по поклаже, оставляя за ними обязанность возвращать находящиеся в наследственном имуществе чужие вещи хозяевам по их требованию.
При этом ответственность наследников была бы различна, смотря по тому, было ли им известно о поклаже вещи у наследодателя или нет. В первом случае они отвечали бы в качестве недобросовестных владельцев, во втором – в качестве добросовестных. В случае утраты вещи еще при жизни наследодателя наследник отвечает наследственным имуществом, как за вред, причиненный наследодателем[18].
Но не в таком смысле начертан был закон. Составители не обратили внимания на различия в существующих отношениях, а просто освободили наследников, вызвавших лиц, имеющих сохранные расписки от наследодателя, за неявкой вызванных, вообще от всякой ответственности. Таким образом, закон, изданный для устранения несправедливости слишком строгого взыскания, узаконяет явное нарушение права[19].
Собственник, оставивший свое имущество на сохранение, при отъезде по делам службы или собственным, или по несчастью, постигшему близких лиц, в Туркенстанский край, Сибирь, Китай или вообще за границу, может быть лишен ни за что ни про что своего имущества, если поклажеприниматель вскоре после его отъезда умрет, его наследники публикуют вызов лиц, имеющих у себя сохранные расписки умершего, и он не явится до истечения 6-месячного срока.
Публикации в Сенатских Ведомостях вообще не читаются, тем менее лицами, находящимися за границей или в отдаленных окраинах. Истечение краткого срока, о наступлении которого он не только ничего не знал, но и не мог знать, лишает собственника своего имущества, единственно потому, что лица, которым поручалось начертание нового закона, не считали нужным или не умели отдать себе отчет в том, к каким последствиям поведет на практике действительной жизни придуманное ими правило.
Последствия эти представляются в следующем виде. Уезжая в убеждении, что имущество находится в верной охране, что чрез год найдет оное в целости, поклажедатель, возвращаясь раньше года, поражается фактом, что вследствие истечения краткого срока, о наступлении которого ему невозможно было узнать, наследники поклажепринимателя, которым хорошо известно, что вещи его, “на законном основании” присвоили себе его имущество, что он потерял право иска и должен смотреть, как незаконный владелец пользуется его добром, нагло присваивая себе чужое имущество[20].
Таким образом, закон, вследствие неумелости редактора, содействует незаконному присвоению чужой собственности, открывая возможность к нему и укрывая нарушителя.
Недостатки и несообразности закона обнаружились и на практике, в которой толкование и применение его постоянно вызывало сомнения и вело к самым странным решениям.
Во многих случаях закон этот, несмотря на явную несправедливость, применялся механически, причем суды и не старались разбирать, соответствует ли решение настоящим отношениям сторон между собой.
По привычке довольствоваться формально законностью решений суды наши долгое время не старались вникнуть в смысл сего закона, что привело бы их к убеждению, что он вообще смысла не имеет и что необходимо возбуждение законодательного вопроса об отмене или изменении его.
Суды наши, очевидно, успокоились на том, что за неисполнение предписанных формальностей наследники лица, принявшего поклажу, обязаны ответствовать по предъявленным ко взысканию сохранным распискам, а наследники лица, отдавшего имущество на сохранение, лишаются права на вчинание иска о возвращении им поклажи. Требования закона в этом отношении безусловны.
Закон не допускает никакого изъятия в отношении наследников отдавшего имущества на сохранение, и если в течение 6-месячного срока не учинен вызов лица, принявшего поклажу, или его наследников, то право иска о возвращении поклажи теряется безвозвратно, независимо от того, находилась ли сохранная расписка у лица, после которого открылось наследство, или она передана по надписи другому лицу[21]. Последнее положение доказывает, до какого противоречия всякой справедливости доводит этот закон.
Лицо, приобревшее сохранную расписку при жизни поклажедателя, приобрело этим право собственности на поклажу, которая с тех пор уже более не принадлежала к его имуществу и в случае его смерти никоим образом не могла быть причисляема к его наследству, и действия или упущения этих наследников не могут иметь влияния на право собственника.
Закон 1860 года говорит только, что “в случае смерти лица, оставившего после себя сохранные расписки, наследники его обязаны, также в течение 6 месяцев, вызвать чрез публичные ведомости лицо, принявшее имущество на сохранение.
Наследники, не учинившие подобного вызова в течение сего срока, лишаются права на вчинание иска о возвращении им имущества по сохранной расписке”. Поэтому правило это должно быть применяемо исключительно к наследникам, а не к лицам, не имеющим ничего общего с ними.
Кроме того, по справедливому замечанию К. Змирлова, в законе буквально сказано, что публикация о вызове обязательна для наследников лица, оставившего после себя сохранные расписки, а не для наследников первоначального поклажедателя[22].
Но практика наших судов находила более удобным не вникать подробно и основательно в суть фактического вопроса, а руководствоваться формальным правилом о необходимости заявления о сохранных расписках, не разбирая, принадлежат ли к наследству или нет, и лишала собственника своего права иска о возвращении своей вещи из-за упущения третьего лица, до которого сохранная расписка не касалась и которое не имело ни интереса, ни права вызвать лиц, имеющих у себя вещи, еще при жизни наследодателя поступившие в собственность других лиц.
Частный правопреемник, приобревший право поклажедателя еще при жизни его, вступает во все его права, приобретает то же самое право, какое принадлежало ему, следовательно, и право, что при жизни его сохранная расписка не подлежит давности. Вследствие передачи ему сохранной расписки он стал поклажедателем и должен воспользоваться всеми правами такового.
Закон 1860 года установил ограничения для наследников поклажедателя, но эти ограничения должны быть применяемы исключительно к наследникам, без всякого распространения на лиц, которые не суть наследники.
Как видно из решений Сената, судебная практика ставила частных правопреемников при жизни на одну доску с наследниками[23]. Не сознавая в первое время всю неправильность такого толкования, Сенат, однако, в иных решениях устранял, по крайней мере, буквоедство, освобождающее поклажепринимателя при упущении вызова, даже в том случае, когда он сам сознал свою обязанность возвратить поклажу и приступил к возвращению[24] или когда поклажедатель еще при жизни предъявил иск о возвращении поклажи, в каком случае к наследникам переходит не просто сохранная расписка, но и основанный на ней иск[25].
Далее, Сенат вполне правильно установил, что норма ст. 2113 не касается сохранных расписок, признанных выданными в замене долгового обязательства[26], прибавляя в другом решении, что специализация предмета составляет одну из существенных принадлежностей договора поклажи, так что при отсутствии этого условия содержащееся в расписке обязательство должно быть обсуживаемо на основании общих правил об обязательствах и доказательствах[27].
Таким образом, Сенат в этом случае старался устранить слишком вредные последствия сего закона. Однако корень зла может быть уничтожен лишь изменением закона в указанном уже четверть столетия тому назад П.А. Марковым смысле.
Постановление о неприменении давности к сохранным распискам при жизни обоих лиц, заключивших договор поклажи, излишнее в законодательстве развитом, при том положении, в котором у нас находится давность, должно признать целесообразным. Оно устраняет, по крайней мере в этом случае, несообразность, что от давностного владельца не требуется добросовестности и что всякий может произвольно изменить основание своего владения.
П.А. Марков[28] полагает, что при поклаже на срок <по истечении срока, на который вещь была отдана на хранение, принявший вещь получает возможность воспользоваться давностью, исчисляемой с этого срока, для завладения вещью на праве собственности>, но вместе с тем объявляет, что при бессрочной поклаже о применении давности речи быть не может. Мы полагаем, что и в первом случае давность неприменима.
Поклажеприниматель на срок находится с самого начала в том же самом положении, в каком находится принявший поклажу бессрочно с того времени, когда потребовано у него возвращение вещи. И тот, и другой обязаны возвратить к определенному сроку чужую вещь, принятую с обязательством возвращения.
Если давность неприменима к обязательству одного, то отсюда с необходимостью следует, что она неприменима и к обязательству другого. Притом в законе совершенно определенно сказано: сохранные расписки не подлежат действию давности, причем не сделано изъятия для срочных.
Из содержания закона видно, что при жизни договорившихся лиц сохранные расписки давности не подлежат, что после смерти одной из сторон 10-летняя давность применяется к ним, если в течение 6-месяч-ного срока воспоследовали публикации о вызове и предъявлении расписки, и что упущение того или другого лишает сторону права иска.
П.А. Марков, вероятно, введен в заблуждение тем, что в публикованных им мотивах закона 1860 года сказано, что по сохранным распискам течение давности начинается со дня требования. Но в законе это мнение редакторов не получило выражения.
За специальным законом о неприменении давности к сохранным распискам при жизни договорившихся и к иску, на основании их предъявленному, общее правило о давности иска, в случае непредъявления его, неприменимо.
[1] Манифест 28 июня 1787 г. (см. выше, на стр. 177 и 178), ст. 1 прил. к ст. 694 ч. 1 т. X Св. Зак.
[2] Т. Х., ч. 1, ст. 694, прил., ст. 1.
[3] Касс. реш. 1869 г. N 601, 1870 г. N 1616, 1872 г. N 432, 1873 г. N 1609, 1875 г. N 733, 1877 г. N 302, 1880 г. N 195; ср. выше о давности владения.
[4] Касс. решение 1895 г. N 89.
[5] Уст. Гражд. Суд., ст. 1340, 1348-1353. Ср. выше, стр. 439-440.
[6] Св. Зак., т. III, Уст. о пенс., ст. 154-156.
[7] Уст. о пенс., ст. 154-156, 198, 205.
[8] См. ранее.
[9] Т. Х, ч. 1, ст. 550.
[10] Т. Х, ч. 1, ст. 2330 прим.
[11] См. выше, стр. 178-179.
[12] Т. Х, ч. 1, ст. 1152, 1153.
[13] Касс. реш. 1880 г. N 101.
[14] Касс. реш. 1893 г. N 95.
[15] Касс. реш. 1888 г. N 95.
[16] Т. Х, ч. 1, ст. 2113.
[17] Заметки о вопросах, возникающих из договора об отдаче на сохранение. “Ж. Гр. и Уг. Пр.”. 1875, III и VI (III, стр. 34-36).
[18] Там же, III, стр. 25 и сл.
[19] Несообразности закона 21 ноября 1860 г. указаны весьма подробно в статье К.П. Змирлова “Недостатки наших гражданских законов. Поклажа”. “Ж. Гр. и Уг. Пр.”. 1886, V, стр. 93-124. Постановления о давности разбираются на стр. 117 и сл.
[20] П. Марков, там же, стр. 30 и сл.; Шершеневич. Учебник русск. гражд. пр., стр. 517, 518; К. Змирлов (“Ж. Гр. и Уг. Пр.”. 1886, V, стр. 118) справедливо замечает, что законы, как известно, пишутся не только для того, чтобы их исполняли, но чтобы их возможно было исполнить. При этом подробно указываются разные случаи невозможности исполнения постановлений закона 21 ноября 1860 г. на стр. 119 и т.д., доказывающие противоречия этого закона, ст. 553 и 694 и др. ч. 1 т. Х.
[21] Касс. реш. 1867 г. N 160; 1869 г. N 909, 1032; 1873 г. N 1539; 1875 г. N 489, 491, 841; 1887 г. N 86.
[22] “Ж. Гр. и Уг. Пр.”. 1886, V, стр. 122.
[23] Касс. реш. 1869 г. N 909, 1887 г. N 86.
[24] Касс. реш. 1869 г. N 832 (ср., впрочем, замечания Змирлова, там же, стр. 121-122), 1871 г. N 1030.
[25] Касс. реш. 1875 г. N 280.
[26] Касс. реш. 1871 г. N 220, 1875 г. N 558.
[27] Касс. реш. 1893 г. N 95.
[28] “Ж. Гр. и Уг. Пр.”. 1875, VI, стр. 54.
