Действием наз. юридический факт, вызванный волею заинтересованных лиц. Из этого определения видно, что действие 1) представляет факт, т.е. обстоятельство, влекущее за собой возникновение, изменение, охранение или прекращение права, 2) является результатом человеческой воли. Юридическое действие отличается от обыкновенного действия или поступка тем, что вызывает юридические последствия, т.е. отражается каким-либо образом на правах.
Поэтому любой поступок (напр., курение, еда) может стать юридическим действием, если коснется сферы права (курение в запрещенном месте, еда чужих припасов без разрешения хозяина). Признанная за человеком нормами объективного права возможность лично совершать юридические действия наз. дееспособностью. Подобно правоспособности, дееспособность неодинакова у разных лиц.
Видоизменения дееспособности. Каждое действие человека – результат его воли. Но воля может быть сильной и слабой, здоровой и больной, нормальной и ненормальной. Объективное право, поддерживая порядок в жизненных отношениях между гражданами, не может оставить без внимания этих степеней развития воли, не может придать одинаковое юридическое значение поступкам здравомыслящего человека и умалишенного, зрелого мужа и годовалого ребенка. Поэтому обстоятельства, влияющие на состояние воли человека, необходимо должны отражаться на его дееспособности. К числу их относятся: возраст, пол, физическое и душевное здоровье и др.
Возраст[1]. Физическое и духовное развитие человека идет параллельно его возрасту. Полной зрелости нормальный человек достигает между двадцатым и тридцатым годами. С этого времени ему должна быть предоставлена полная дееспособность. Но так как для практических целей очень важно точное определение того момента, с которого лицо получает право лично отправлять юридическую деятельность, то законодательство должно означить этот момент.
Он повсюду носит название совершеннолетия, но не везде приурочивается к одинаковому моменту. Римское право установило для него 25-летний возраст, и этот срок сохранился до настоящего времени в местных законах Бессарабии. Большинство современных законодательств, и в том числе наш Х т., уменьшили возраст совершеннолетия до 21 года. Только австрийское остановилось на 24 годах (австр., 21), а испанское – на 23 (320).
С наступлением совершеннолетия человек приобретает полную дееспособность. Но было бы нецелесообразно, если бы до наступления этого момента он был совершенно лишен ее. Тогда оказалось бы, что годовалый ребенок находится в одинаковом юридическом положении с двадцатилетним юношей. Поэтому несравненно разумнее предоставлять человеку дееспособность не сразу, а мало-помалу, по мере его развития, расширяя постепенно ее объем.
С этой целью римское право, а за ним прусское (I, I, 21) и австрийское (21) разделили период несовершеннолетия на три части (от рождения до 7 лет, от 7 до 14, от 14 до совершеннолетия) и связали с каждым из этих сроков увеличение дееспособности. Большинство законодательств, преследуя ту же цель, пошли несколько иным путем, именно они установили так наз. эмансипацию несовершеннолетних. По французскому праву, напр., несовершеннолетний не имеет дееспособности и состоит под опекой (ст. 450).
Но если он вступит в брак или будет по достижении известного возраста (15, а если он сирота, то 18 л.) объявлен своими родителями либо семейным советом эмансипированным, то он приобретает значительную долю дееспособности, избавляется от опеки, получает попечителя и право самостоятельно совершать многие юридические действия (фр., 476-487).
Подобный же порядок с некоторыми отступлениями существует в остзейских губ. (270), Саксонии (1967-1971), Италии (310-322), Испании (314-319), Португалии (304-310: эмансипированный вполне приравнивается к совершеннолетнему) и предположен к введению в Германии (проект, 26, 27: по португальскому образцу).
Что касается самого объема дееспособности, который должен быть предоставлен каждому возрасту, то при определении его следует руководствоваться следующими соображениями.
Во 1, ввиду того, что ограничение дееспособности устанавливается в интересах несовершеннолетних лиц, с целью оградить их от эксплуатации со стороны взрослых людей, это ограничение не должно относиться к тем случаям, когда несовершеннолетнему не грозит опасность понести вред. Другими словами, все несовершеннолетние без различия возраста должны быть признаны способными к заключению сделок, которые клонятся к их выгоде. Поэтому, напр., дарение или завещание остаются действительными, хотя бы относились к малому ребенку.
Во 2, по той же причине должны быть недействительны сделки, сопряженные с вредом для несовершеннолетних или с обязательствами с их стороны.
В 3, на том же основании требовать уничтожения сделки, заключенной с несовершеннолетним, может только сам несовершеннолетний, его опекуны или наследники, но не его совершеннолетний контрагент.
В 4, расширение дееспособности происходит постепенно. Прежде всего необходимо признать несовершеннолетних способными к заключению сделок обыденной жизни (напр., купли движимых предметов в лавках, на базаре и пр., найма извозчиков и т.п.).
Затем нужно распространить их дееспособность на те мелкие сделки, которые совершаются ими в силу их ремесла, если, разумеется, они занимаются каким-либо ремеслом. Наконец, в более позднем возрасте можно предоставить им право вступать во всякие сделки по имуществу, за исключением особенно важных (напр., распоряжения недвижимостью, капиталами и пр.).
Все эти начала приведены в большей или меньшей степени иностранными кодексами и, как показал г. Исаченко, лежали в основании тех узаконений и указов, которые послужили материалом для действующего русского законодательства. К несчастью, составители Х тома не сумели правильно извлечь их и надлежащим образом выразить. Вследствие этого постановления русского права относительно дееспособности несовершеннолетних оказались неудовлетворительными: сбивчивыми, неясными и отсталыми.
Наше законодательство делит период несовершеннолетия на три возраста: от рождения до 14 л., от 14 до 17 л. и от 17 до 21. В течение первых двух периодов несовершеннолетние называются в законе малолетними (Х, 213). Малолетние до 14 л. “не могут ни управлять непосредственно своим имением, ни распоряжаться им, ни отчуждать его каким бы то ни было укреплениям, ниже уполномочивать на то от себя других (217)”, ни, наконец, совершать какие бы то ни было крепости и акты (218).
Что означает слово “непосредственно”? Г. Исаченко, опираясь на исторические источники статей 217 и 218, приходит к заключению, что его надо понимать в смысле “самостоятельно, независимо от опекунов”, т.е. что сделки малолетних, совершаемые с согласия опекунов, будут вполне действительны. На это г. Змирлов вполне справедливо возразил, что слову “непосредственно” противоположено в 217 ст. “ниже уполномочивать других” и что вдобавок понимать это слово в смысле “самостоятельно, независимо от опекуна” – значит признавать “за малолетним способность к гражданской деятельности с самого его рождения и отвергать влияние возраста на осуществление прав”.
Ввиду этого ст. 217 нужно понимать в таком смысле: опекун является полным представителем малолетнего и замещает его во всех решительно юридических действиях, касающихся имущества. Другими словами, малолетний совершенно лишен имущественной дееспособности.
Малолетние от 14 до 17 л. “хотя и могут испросить себе попечителя для совета и защищения во всех делах, с такими же качествами, как о опекунах предписано, но права их на распоряжение имуществом чрез то не увеличиваются, и всякое даваемое с его стороны согласие на какой-либо акт считается по-прежнему ничтожным” (219). Из ясного смысла этих слов следует, что несовершеннолетние, достигшие 14 л., остаются в прежнем положении, с той единственной разницей, что лицо, под надзором и защитой которого они находятся, носит название не опекуна, а попечителя.
Несовершеннолетние от 17 до 21 г. “вступают в управление своим имением: но делать долги, давать письменные обязательства и совершать акты какого-либо рода, а равно и распоряжаться капиталами – могут не иначе как с согласия и за подписью попечителей” (220). Первая фраза этой статьи, как заметил г. Змирлов, противоречит всему остальному ее содержанию.
Мыслимо ли какое-либо управление имением без права делать долги, давать обязательства, совершать сделки и распоряжаться капиталами? На деле выходит, что право управлять не более как миф и что несовершеннолетний, достигший 17 л., приобретает право вступать в сделки, но не иначе как при участии и с согласия попечителя. Однако кроме указанных статей в Х томе имеется еще 222, окончательно запутывающая весь вопрос.
Согласно ей, “несовершеннолетний, давший письменное обязательство или совершивший какой-либо акт от своего лица, без согласия опекуна, не подвергается по оным никакому взысканию и ответу ни во время малолетства его, ниже по вступлении в совершенный возраст”. Оказывается, таким образом, что малолетний, безусловно недееспособный по ст. 217 и 218, может совершать акты с согласия опекуна.
Это очевидное и грубое противоречие, происшедшее от того, что составители Х тома употребили слово “малолетство” вместо “несовершеннолетие”, а “опекун” вместо “попечитель”. Если исправить эту ошибку, то получится правило хотя совершенно излишнее ввиду общего постановления ст. 220, однако не противоречащее другим статьям.
Итак, по нашему праву малолетние до 14 л. безусловно недееспособны и замещаются в юридической деятельности опекунами: малолетние от 14 до 17 л. находятся в таком же положении, с тою разницей, что могут сами избрать себе вместо опекуна – попечителя; наконец, несовершеннолетние могут вступать в сделки только с согласия и при участии своих попечителей.
Ни одно законодательство не относится к несовершеннолетним так сурово и не стесняет в такой степени гражданского оборота. Будучи строго применяемы на практике, постановления Х тома привели бы к тому, что ни один торговец не продал бы самой пустячной вещи, не потребовав от покупателя доказательства его совершеннолетия, и ни один покупатель не решился бы взять вещи у лица, не удостоверившись, что ему больше 21 года.
Однако эти строгие правила остаются мертвой буквой: и несовершеннолетние, и даже малолетние сплошь и рядом заключают без всякого затруднения сделки, необходимые в обыденной жизни. Сенат, с своей стороны, всячески старается смягчить и исправить нецелесообразные и отсталые постановления закона.
Так, он признал, что ссылаться на недействительность сделки, заключенной малолетним или несовершеннолетним без согласия попечителя, может только сам малолетний или несовершеннолетний и их законные представители (71/933; 76/378; 79/118; 80/272; 83/118), что малолетний, хотя и недееспособен, тем не менее может совершать самостоятельно некоторые действия с согласия опекуна, как, напр., покупать товар в лавке (85/64); что несовершеннолетний с достижением 17 л. вправе без согласия попечителя вести свои дела в суде (73/1355; 74/28; 76/103; 78/122; 79/118); отчуждать и приобретать на наличные деньги движимость (69/324; 71/933; 74/670; 71/596), дозволять отдачу своих вещей в залог (74/670), получать проценты со своего капитала и причитающиеся по имению деньги (71/858; 80/98), уничтожать доверенность на управление своими делами (75/928).
Все эти решения сената с теоретической точки зрения вполне правильны. Но нельзя не заметить, что они не только не имеют никакого основания в законе, но даже прямо противоречат ему.
Пол[2]. Воззрение на женщин как на слабый пол, слабый не только телом, но и волею, всегда отражалось и отражается еще и в настоящее время на объеме предоставленной им дееспособности.
В Древней Греции женщина находилась под вечной опекой мужа и родных. В Риме она в течение долгого периода считалась: до брака – вещью своего отца, а после брака – дочерью мужа и сестрой своих собственных детей. Медленно, в течение целых веков, совершалось освобождение женщины из-под родительской и мужней власти. Но и до сих пор оно не совершилось вполне.
Современные кодексы далеко не в одинаковой мере ограничивают дееспособность женщин. Правда, все они признают дееспособными незамужних совершеннолетних девиц и вдов, но в то время как одни (фр., 215, 217; ит., 134, 135; исп., 61, 62; прус., II, VIII, 724; II, I, 320) объявляют ничтожными почти все сделки, заключаемые женами без согласия мужей, другие (австр., сакс., 1638, 1640, 1641, герм., 1277, 1278) предоставляют даже замужним женщинам некоторую более или менее значительную долю самостоятельности в юридических действиях.
Наше законодательство примыкает ко второй группе и даже благодаря принятому им принципу раздельности имущества супругов относится к женщинам несравненно мягче, чем все другие кодексы. Именно замужние женщины без согласия мужей и совершеннолетние девицы, не отделенные от родителей, без дозволения родителей не могут только выдавать векселей и передавать их с возвратом на себя, если не ведут торговли от своего имени (уст. векс., 6).
Далее, жена не смеет наниматься на работу без согласия мужа (Х, 2002). Исключение составляют сельские работы: согласие мужа не требуется, если жена имеет отдельный вид на жительство; если же не имеет, то все-таки может быть нанята, но с условием, со стороны нанимателя, отпустить ее в случае заявленного о том требования мужа (Пол. о найме на сельск. раб., 10, 11). Вот и все ограничения дееспособности женщин.
Отсюда видно, что, напр., те действия, которые во Франции дозволены замужним женщинам только с согласия мужей, как-то: ведение своих дел на суде, дарение, залог, отчуждение и приобретение имущества какими бы то ни было способами – могут быть у нас совершаемы женами вполне самостоятельно и даже вопреки желанию супругов. Русские женщины находятся, таким образом, в несравненно лучшем юридическом положении, чем какие-либо иные.
Здоровье. Ненормальное состояние здоровья может отражаться на поступках человека только при том условии, если оказывает влияние на его душевные способности. Поэтому нет основания ограничивать дееспособность лиц, страдающих телесными болезнями, хотя бы даже и хроническими: имеющие катар желудка или золотушные так же способны к юридическим действиям, как и всякий здоровый человек.
Только ненормальное состояние внешних органов чувств, препятствующее больному сообщаться с другими людьми и приобретать необходимые познания (слепота, глухота, немота, глухонемота), в некоторых случаях может быть признаваемо обстоятельством, влияющим на дееспособность. Так, напр., наше законодательство, желая придать больше достоверности нотариальным актам, запрещает подписываться на них в качестве свидетелей слепым, так как они не могут знать, что именно подписывают (нот. пол., 87, п. 1). С другой стороны, стремление оградить интересы этих категорий лиц побудило законодателя установить особые правила для совершения сделок ими и на их имя.
Так, по ст. 106 нот. пол. “присутствие свидетелей, независимо от желания сторон, обязательно не только при объявлении условий, но и при самом чтении такого акта, в составлении коего участвует глухой, немой, слепой или глухонемой”. Далее, нотариусы должны удостовериться, что глухие и глухонемые, от имени или на имя которых составляется акт, действительно понимают содержание его и соглашаются с ним (там же, 107-111).
Не ограничиваясь этим, законодательства при наиболее важных поражениях внешних органов, именно при глухонемоте и немоте, считают даже целесообразным назначать больным опекунов (австр., 275; прус., II, 18, 15-17, 346; сакс., 1982; исп., 213-220). Так, по 381 ст. Х т. глухонемые и немые состоят под опекой до совершеннолетия. По достижении этого возраста они свидетельствуются в порядке, установленном для осмотра душевнобольных, и, смотря по степени своего умственного развития, либо оставляются навсегда под опекой, либо получают попечителя, либо признаются вполне дееспособными.
Таким образом, положение немых и глухонемых прямо противоположно положению здоровых людей. “По общему правилу, – справедливо говорит сенат, – всякий достигший совершеннолетия предполагается, уже в силу самого закона, правоспособным (вернее, дееспособным) до тех пор, пока не будет ограничен в этом праве (напр., вследствие душевной болезни, расточительности и т.п.). Относительно глухонемых (и немых) действует обратное положение. Они и по достижении совершеннолетия продолжают считаться неправоспособными и состоят под законным прещением[3] до тех пор, пока, по освидетельствовании, не будет предоставлено им пользование гражданскими правами” (83/51).
Несравненно большее влияние на дееспособность имеют душевные болезни[4], так как они непосредственно поражают сознание и волю человека.
Ограничить гражданскую деятельность душевнобольных можно двояким способом: во 1, совершенно лишить душевнобольных дееспособности и поставить их под опеку, подобно детям, или, во 2, признав душевнобольных недееспособными, дать в то же время заинтересованным лицам право доказывать, что при совершении сделки больной находился в состоянии так наз. светлого промежутка и действовал вполне разумно и сознательно. Иными словами, закон может установить: 1) предположение недееспособности, безусловное и неопровержимое (praesumptio juris et de jure) или 2) предположение недееспособности, подлежащее опровержению (praes juris).
Первая система принята кодексами французским (489-512), итальянским (324-328), португальским (314-336) и проектом общегерманского (64); вторая – господствует в праве римском, английском и саксонском (81, 89, 1984, 2069). Некоторые кодексы не примкнули вполне ни к той, ни к другой системе, а заняли среднее положение. Так, прусский (I, I, 29; I, IV, 25; I, XII, 21) не лишает душевнобольных брачной дееспособности в период светлых промежутков[5], а австрийский (567, 665) объявляет действительными завещания, составленные душевнобольными в такие промежутки.
Какая же из этих систем заслуживает предпочтения?
Несомненно, что гораздо проще и удобнее объявить душевнобольных безусловно недееспособными. Таким путем будут предотвращены споры и процессы о действительности сделок и получат охрану интересы не только самого больного, но и его родных и наследников, а равным образом и третьих лиц, так как никому из них не будет грозить опасность, что сделки, заключенные в период мнимого просветления, нанесут им невознаградимый ущерб.
Однако эта мера окажется несправедливой по отношению к лицам, страдающим периодическим помешательством: можно ли безусловно лишать их дееспособности, если после непродолжительного припадка к ним возвращается сознание? “Говоря вообще, – замечает проф. Корсаков, – в большинстве случаев лица с периодическими приступами психозов в светлые промежутки могут считаться юридически здоровыми. Они чаще всего хорошо понимают свойство и значение совершаемого ими и могут управлять своими поступками в границах нормы, что и доказывается тем, что многие из них в промежутки выполняют сложные и ответственные обязанности”[6].
Наиболее правильным и целесообразным решением этой задачи было бы, по всей вероятности, учреждение над лицами, страдающими периодическим помешательством, не опеки, а попечительства; тогда только те сделки их признавались бы действительными, которые заключены ими с согласия попечителей (Барковский). В подобное же положение следовало бы поставить слабоумных и идиотов, так как они не лишены вполне рассудка.
Наше законодательство различает три группы душевнобольных: 1) безумных, т.е. “не имеющих здравого рассудка с самого их малолетства” (Х, 365), 2) сумасшедших, безумие которых “происходит от случайных причин и, составляя болезнь, доводящую иногда до бешенства, может наносить обоюдный вред обществу и им самим” (366), и 3) просто слабоумных (371 и прим. к 377 ст.).
Нетрудно заметить, что эти три рубрики вовсе не исчерпывают всех видов душевных болезней[7] и могут только повести к путанице на практике. Составителям закона следовало бы, не вдаваясь в область психиатрии, прямо назвать всех страдающих умственным расстройством, душевнобольными. Все три категории лиц только тогда ограничиваются в дееспособности, когда признаны больными после официального освидетельствования.
Порядок его таков[8]. Губернатор возбуждает производство в трех случаях: 1) когда об этом просят родные больного, его наследники, опекуны или попечители, 2) когда губернатор сам усмотрит, что больного нужно освидетельствовать ввиду его опасности для общежития или неспособности управлять своим имением, и 3) когда губернатор узнает, что кто-либо неправильно помещен в дом умалишенных (Х, 367, 368; общ. губ. учр., ст. 563-565, 666).
Освидетельствование происходит во врачебном отделении губернского правления в присутствии перечисленных в ст. 368 Х т. лиц, а в портовых городах губерний Херсонской, Екатеринославской и Таврической больных исследуют медицинские чиновники в присутствии лиц, указанных в ст. 371 Х т. Освидетельствование состоит в том, что больному предлагаются вопросы, относящиеся к обыденной жизни, и что эти вопросы вместе с полученными ответами заносятся в особый протокол (Х, 373).
Если свидетельствуемое лицо принадлежит к крестьянскому сословию, то губернское правление собственной властью может признать его больным. Относительно лиц других сословий протоколы освидетельствования отсылаются в Правительствующий Сенат, от которого и зависит разрешение дела (Х, 374), а губернское правление, если признает наличность душевной болезни, только предписывает полиции войти в сношение с местным мировым судьей или уездным членом окружного суда об охране имущества освидетельствованного до назначения опеки.
Лица, признанные Правительствующим Сенатом душевнобольными, “поручаются в смотрение ближайшим их родственникам или, буде последние от того откажутся, отдаются в устроенные для умалишенных дома” (Х, 375), а имущество их поступает “в управление наследникам, с запрещением продавать или закладывать что-либо из оного при жизни владельца и с обязанностью остающиеся за законными издержками доходы сохранять в целости” (Х, 37).
В остальном, именно “в отдаче имущества родственникам, в требовании от них отчетов и в назначении им награды, следует поступать так же, как постановлено для имений, состоящих в опеке по малолетству владельцев” (Х, 377). Если больной выздоровеет, то подвергается вторичному освидетельствованию в том же порядке (Х, 378).
К какой же из двух систем принадлежит наше законодательство? Признает ли оно душевнобольных безусловно недееспособными или же дозволяет доказывать противное в случае наступления светлого промежутка? Одни писатели (Мейер, Кавелин, Исаченко) и кассационная практика (69/235; 79/90) стоят за полную недееспособность, другие – за условную (г. Слонимский, отчасти Кистяковский).
Буквальный смысл ст. 375, по которой душевнобольные могут быть заключаемы в дом умалишенных, и ст. 377, приравнивающей их к малолетним, а также исторические источники статей о душевнобольных, начиная с указа Петра Великого 6 апр. 1722 г. и кончая судебными уставами 1864 г., не оставляют сомнения в том, что наше законодательство всегда отрицало и отрицает всякую дееспособность за душевнобольными.
Убедиться в этом можно также из частных постановлений. Так, наш закон запрещает совершать от имени душевнобольных нотариальные и крепостные акты (прим. к ст. 708, ст. 55), не допускает больных к вступлению в брак (Х, 5), к свидетельству (уст. гр. суд., 84, 371; уст. гр. суд., 93, 704; нотар. пол., 87, п. 1), личному ведению своих дел на суде (уст. гр. суд., 20) и объявляет недействительными продажу, залог и завещания душевнобольных (Х, 1383, 1627, 1017).
Ввиду таких постановлений, не упоминающих вовсе о светлых промежутках, следует прийти к заключению, что наш закон признает душевнобольных безусловно недееспособными или, как неправильно выражается сенат, “неправоспособными”.
До сих пор речь шла о лицах, официально признанных душевнобольными. Но как быть, если такое признание по каким-либо обстоятельствам не было сделано? Тогда приходится требовать уничтожения сделки, ссылаясь на потемнение сознания больного в момент совершения сделки.
Временное потемнение сознания. Душевные болезни оказывают более или менее продолжительное влияние на умственную деятельность и волю. Однако и вполне здоровые люди могут временно находиться в состоянии невменяемости. Обстоятельствами, вызывающими это состояние, служат: болезненный бред, аффекты, опьянение, лунатизм, гипнотический сон, обыкновенные просонки и пр.
Действия, совершаемые во время таких припадков, не могут быть результатом сознательной решимости, а потому, подобно действиям душевнобольных, не должны вести ни к каким юридическим последствиям. Но, разумеется, наличность одного из указанных обстоятельств должна быть доказана тем, кто ссылается на него.
В нашем праве нет общего постановления на этот счет. Но если принять во внимание, что по ст. 1016 “духовные завещания должны быть составляемы в здравом уме и твердой памяти”, а по ст. 12, 700 и 1528 для действительности брака, сделок по имуществу и договоров требуется свободное согласие контрагентов, о котором не может быть речи при временном потемнении сознания, то следует признать правильным разъяснение сената, по которому временное или случайное отсутствие свободной воли в минуту совершения сделки может быть доказываемо обстоятельствами тела и влечь за собой уничтожение сделки (68/381; 79/90; 387; 77/209; 73/433 и др.).
Несостоятельность[9]. Лица, объявленные по суду несостоятельными должниками, ограничиваются в дееспособности: им запрещается управлять и распоряжаться своим имуществом (фр. торг. код., 443; ит. торг. код., 699; герм. конк. уст., 5; австр. конк. уст., 3; уст. судопр. торг., 521, 552). Однако не все законодательства определяют одинаково объем такого ограничения.
Некоторые объявляют все имущественные сделки должника безусловно ничтожными (ит. торг. код., 707; исп. торг. код., 878); другие дают конкурсным кредиторам право оспаривать их действительность (герм. конк. уст., 6; венг. конк. уст., 6; француз. практ.). Последнее более правильно, так как конкурсное производство имеет целью оградить интересы кредиторов, а для этого вполне достаточно предоставить им право опровергать сделки должника.
Наше законодательство примыкает к кодексам первой группы, запрещая совершать от имени несостоятельных должников всякие нотариальные акты об имении или займе (прим. к ст. 708 Х т., ст. 55) и признавая недействительными “договоры и обязательства, клонящиеся к подложному переукреплению имения во избежание платежа долгов” (Х, 1529, п. 2).
Отсюда следует, что несостоятельные должники, как правильно разъяснил сенат, не могут обязываться актами, устанавливающими их имущественную ответственность, сохраняя, конечно, за собой право вступать в сделки другого рода (82/167), каковы, напр., брак, личный наем и пр.
Ограничение дееспособности несостоятельных наступает, по смыслу ст. 506-508, 512 уст. суд. торг., с момента опубликования судебного решения. Но практика приняла более ранний срок: момент постановления решения судом (74/869; 86/7).
Что касается процессуальной дееспособности, то, “по объявлении должника несостоятельным, право его искать и отвечать на суде переходит к конкурсному управлению, за исключением лишь тех дел, в коих управление это выдаст должнику свидетельство, что оно отказывается от их ведения” (уст. гр. суд., 21). Несостоятельный может лично вести только дела: 1) начатые до объявления его несостоятельным, если никто из кредиторов не принял его ведения на себя (уст. гр. суд., 23), и 2) касающиеся неимущественных прав (напр., иски о разводе, законности рождения и пр.).
В недавнее время (1889 г.) выработан г. Туром новый проект устава о несостоятельности по германским образцам[10].
Расточительность. Под расточительностью понимается совершенное неумение вести денежные дела, неумение, грозящее полным разорением не только самому расточителю, но и его ближайшим родным. “В предупреждение и пресечение роскоши безмерной и расточительной, в обуздание излишества, беспутства и мотовства”, по словам русского закона, “могут быть учреждаемы опеки над имениями расточителей” (Уст. о предуп. и прес., 182; то же постановлено в иностранных кодексах: прус., I, I, 30, 31; австр., 21; сакс., 818; исп., 32, 200).
Сами расточители лишаются права продавать и закладывать свое имение и вступать в обязательство (там же, 184; Х т., 1383) и не могут быть опекунами (Х, 256, п. 1). Однако им дозволяется вести судебные дела, уведомляя о каждом возникшем деле надлежащее опекунское учреждение, без права самостоятельно избирать поверенного, оканчивать дела миром, делать на суде уступки, предъявлять спор о подлоге акта и вступать в ответ по такому спору (уст. гр. суд., 20).
Таким образом, расточители ограничиваются только в имущественной дееспособности и то не вполне.
[1] Влияние возраста на дееспособность наиболее подробно разобрано в статьях г. Исаченко. Лица в договоре (“Юр. Вест.”, 1882, N 8) и К.П. Змирлова (в “Жур. гр. и уг. пр.”, 1883, N 2).
[2] Юренев. Семейственные и гражданские права женщин по русским и польским законам (“Жур. гр. и уг. пр.”, 1877, кн. 4–6; 1878, кн. 1); Легувэ. Женский вопрос, 1882 (в приложении сделано Оксом исследование прав русской женщины). Другие сочинения по этому предмету будут указаны в отделе, посвященном семейному праву.
[3] Так в оригинале.
[4] Этот вопрос рассмотрен Л.З. Слонимским в монографии: Умственное расстройство, его значение в праве гражданском и уголовном, 1879, и в реферате, представленном в петербургском юрид. обществе и вызвавшем дельные возражения со стороны г. Барковского (“Жур. гр. и уг. пр.”, 1886, N 1–3). Интересны также некоторые замечания, сделанные проф. Кистяковским в рецензии на сочин. г. Слонимского (в “Жур. гр. и уг. пр.”, 1880, N 1) и г. Исаченко в статье “Лица в договоре” (“Юрид. Вест.”, 1883, N 6).
[5] Dernburg. Lehrbuch, I, § 75.
[6] Корсаков. Курс психиатрии, 1893, 440; см. также соч. Крафт-Эббина. Учение об остром или скоропроходящем помешательстве, 1867, гл. VI.
[7] Корсаков. Ук. соч., 283.
[8] Он прекрасно выяснен в статье А.Ф. Кони “Освидетельствование сумасшедших” (“Юр. Лет.”, 1891, N 1).
[9] Шершеневич. Учение о несостоятельности, 1890, стр. 196–213.
[10] Разбор его сделан в ук. сочин. проф. Шершеневича (особ. стр. 73) и в статьях гг. Змирлова (в “Жур. гр. и уг. пр.”, 1890, N 6), Маттеля (там же, 1890, N 8), Новаковского (там же, 1891, N 9), Ржондковского (в “Юрид. Вест.”, 1890, N 5).
