Кроме разобранных уже терминов, которыми обозначались разные классы населения древней России, в наших источниках встречается еще масса наименований различных чинов княжеского, а позднее царского двора.
Здесь мы имеем дело с отроками, детскими, тиунами, конюхами и конюшими, ловчими, дворянами, стряпчими, дворецкими, стольниками, чашниками, спальниками, окольничими, боярами введенными и пр.
При всем разнообразии в положении этих лиц все они составляют один класс придворных слуг.
Нашей древности было совершенно чуждо принципиальное различие органов государственного управления от органов управления частными делами князя. Кто входил в состав княжеского двора, тот поэтому уже самому считался годным и для отправления публичных функций. Назначенные к публичным должностям чины двора удерживали за собой те наименования, которые принадлежали им в частном хозяйстве князя.
Двор князя, место его постоянного жительства и центр всех хозяйственных операций, был вместе с тем и древнейшим присутственным местом, местом суда и управления.
В старейшей редакции Русской правды читаем:
“Аще оубьють татя на своем дворе, любо оу клети, или оу хлева, то той оубит. Аще ли до света держать, то вести его на княжь двор…” (И. 17 и 18).
Как хозяйственный двор князя был судебно-правительственным местом, так и органы управления княжеским хозяйством были судьями и администраторами. Таковы в древнейшее время княжеские тиуны, отроки его и детские.
Что тиун есть домашний слуга, ключник, в этом не оставляет ни малейшего сомнения Русская правда (III. 142). Тиун заведует хозяйством своего господина; он доверенное лицо, которому поручаются ключи дома.
В больших хозяйствах таких тиунов могло быть несколько. Русская правда, перечисляя княжеских слуг, упоминает тиуна огнищного, тиуна конюшего (III. 13) и сельского или ратайного (III. 14).
Тиун сельский или ратайный заведовал земледельческим хозяйством, конюший – конюшенным, огнищный, надо думать, домовым княжеским, а потому он и назван впереди других.
Огнище означает очаг; слово это могло употребляться для обозначения целого дома, подобно тому, как слово “дым” употреблялось для обозначения целого двора: “Сдумавше поляне и даша от дыма мечь” Козарам, т.е. от каждого двора[1].
Этим тиунам-ключникам поручалось производить и суд вместо князя. Свидетельство источников о тиунах-судьях киевского князя Всеволода приведено выше.
В том же смысле, что тиунам поручался суд, надо понимать и следующее место Лаврентьевской летописи, относящееся к последним годам княжения в Киеве князя Всеволода Ярославича:
“И людем не доходити княже правды, начаша тиуни грабити, людий продавати, сему не ведущю в болезнях своих” (1093).
А вот многознаменательный разговор полоцкого князя с епископом, выписанный Карамзиным из одной неизданной летописи:
“Князь Констянтин полотский вспроси владыки Симеона Тферьскаго, где быти тиуном нашим на оном свете? И рече владыка: где и князь. Князь же о том не полюби на владыку, глаголя: тиун неправо судит, мзду емлет, зло деет; яз что дею?
И рече ему владыка: аще будет князь добр, и жалует люди, и того ради избирает властеля мужа добра, страха Божия полна, разумна и праведна, князь будет в рай и тиун его с ним.
Аще же будет князь без страха Божия и христиан не имат жаловати, и он поставляет властелина зла, неведуща, толико бы ему кун добывал… и князь будет в аде, а тиун его с ним” (IV. прим. 178). Симеон Тверской скончался 3 февраля 1289 г.
Тиуны, которым поручался суд, переставали, конечно, заведовать княжеским хозяйством. Получая доход от суда, они становились достаточными людьми и приобретали собственные дворы, в которых и жили (см. ранее).
Термины “детские” и “отроки” обозначают обыкновенную домашнюю прислугу, состоящую у стола и гардероба и сопровождающую своего господина во время его выездов.
В то время как одни летописи говорят о детских, другие, в том же случае, упоминают отроков. По Лаврентьевской летописи князя Василько встречает “его детьскыи”, по Воскресенской его встречает “отрок”, по некоторым же другим спискам “детьскыи отрок” (1096).
Этим мелким слугам, детским и отрокам, так же как и тиунам, князья предоставляют некоторую роль и в отправлении правосудия.
Русская правда говорит, что в случае споров о наследстве князья посылают детских делить спорщиков (III. 140). При испытании железом детские также принимают участие и получают за это полгривны (III. 112). Отроки участвуют в делах по обвинению в убийстве, с которых тоже получают доход (III. 21).
Но старинный двор князя состоял не из одних только тиунов, детских, конюхов, необходимых для ежедневной службы по хозяйству и дому. Князь нуждался в воинах, которые находились бы у него постоянно под рукой.
Некоторое количество таких воинов, то большее, то меньшее, смотря по средствам князя, всегда жило в его дворе. Эти дворовые воины назывались по возрасту – отроками, по оружию – гридями и мечниками.
Войско, выступившее с Борисом Владимировичем против печенегов, накануне смерти отца его, Великого князя Киевского Владимира Ярославича, состояло из “воев”, дружины отца Бориса и собственных его отроков (Лавр. 1015).
Число таких отроков-воинов достигало у некоторых князей до нескольких сот. Святополк-Михаил Киевский, собираясь против половцев, говорит: “имею отрок своих 800 (вар. 500), иже могуть противу им стати” (Лавр. 1093).
Гриди (гридь и гридин) и мечники – это два разные наименования того же рода лиц, воинов, живших во дворе князя и на его содержании. Для помещения гридей во двор князя устраивалась особая комната, на которую и перешло наименование ее обитателей: гридня, гридница[2].
Наша древность не знала специализации должностей. Как тиунам и детским приказывался суд, так точно встречаем на суде и мечников. Мечник присутствовал вместе с детским при испытании железом и получал за это 5 кун (III. 112). Мечник, конечно, мог быть употреблен князем и во всякое другое дело. В 1147 г. Андрей Боголюбский послал к Ростиславичам послом мечника своего, Михна[3].
Этот древнейший княжеский двор, при малом развитии поземельной собственности у князей домосковского времени, не мог быть очень многолюдным и блестящим. В состав его входило немного чинов, и нет основания думать, чтобы чины собственно придворные были в древности очень многолюдны.
Обстановка двора Владимира Мономаха поражает своей простотой. В составе своего придворного штата он упоминает только тиунов, отроков, ловчих и конюхов. Обязанности этого немногочисленного штата были так немногосложны, что князь мог до всего доходить сам.
Владимир Мономах советует детям своим не полагаться на тиунов и отроков, чтобы приходящие к ним не посмеялись дому и обеду их. О себе же утверждает, что весь ловчий наряд он сам вел, а также конюший, соколиный и ястребиный (Лавр. 1096).
Общественное положение многих древнейших чинов двора было не из высоких. Тиуны только при наличности особой оговорки сохраняли свою свободу, в противном случае, по общему правилу, они были холопы. Могли быть несвободные и в составе отроков, конюхов, ловчих.
Двор, описанный Владимиром Мономахом, не составлял особенности княжеской власти; он был у каждого состоятельного человека. Русская правда говорит о боярских тиунах (III. 3 и 89), об отроках посадников, вирников, мостников (III. 12, 127, 146; см. сказанное выше о дворах бояр, с. 336 и сл.).
По мере развития княжеской власти и особенно увеличения земельных имуществ князей Московского дома состав княжеского двора изменяется. Среди придворных чинов все в большей и большей мере начинают встречаться дети боярские и бояре.
В XVI и главным образом в XVII веке все лучшие люди Московского государства добиваются уже чести поступить в придворный штат московских государей в качестве их спальников, стольников, чашников, крайчих и т.д.
Люди лучших фамилий стоят у крюка в комнате московских государей и сопровождают их выезды в качестве возниц и ухабничих. С уничтожением системы кормлений и с установлением обязательной службы все высшие чины Московского государства непременно проходят чрез придворные должности.
Двор московских государей XVII века представляет блестящую картину бояр введенных, окольничих, стольников, стряпчих и иных чинов, которые ежедневно собираются в числе нескольких сот человек на крыльце московского дворца и в его передней.
Пользующиеся доверием, так называемые “ближние люди”, состоят в особом приближении, они допускаются в “комнату великаго государя”. Придворная служба привлекла к себе все высшее население Московского царства.
Несмотря на этот пышный расцвет придворной службы, в актах московского времени еще видны следы скромного двора старых киевских князей.
В грамоте царя Бориса от 1601 г. находим следующее перечисление дворовых чинов, весьма напоминающее вышеприведенное перечисление Владимира Мономаха:
“Большаго Дворца дворовые люди всех чинов: ключники, стряпчие, сытники, подключники; конюшеннаго приказу: прикащики, конюхи, стремянные, стряпчие; ловчаго пути: охотники и конные псари; сокольничья пути: кречетники, сокольники, ястребники, трубники и сурначей” (АИ. II. № 20).
В записке о царском дворе начала XVII века читаем:
“На дворце церковь Преображенья, служит протопоп. Весь дворец: ключники, и стряпчие, и сытники, и приспешники, и повары тут приходят и рано для их служба живет, чтобы отправясь шли всяк на свой приспех к царскому столу готовить” (АИ. И. № 355).
Это двор в тесном смысле традиционного двора старых князей, а не в широком смысле нового двора московских государей, в состав которого давно уже поступили и дети боярские, и бояре.
Еще в XV веке двор московских князей был уже полон княжат и детей боярских, которые составляли особое дворовое войско, вроде отроков Святополка-Михаи-ла Киевского. В Воскресенской летописи под 1449 г. читаем:
“Toe же весны князь Дмитрий Шемяка, преступив крестное целование и проклятые на себе грамоты, поиде к Костроме с многою силою, а приде на Велик день и много бився под градом, но не успеша ничтоже; понеже бо застава в нем бе, князь Иван Васильевич Стрига да Федор Басенок, и с ним многие дети боярские, двор великаго князя”.
Или под 1469 г.:
“Toe же весны, по Велице дни на другой неделе, послал князь велики на Казанские места рать в судех, воевода Константин Александрович Беззубцев, а с ним многие дети боярские, двор свой, тако же и от всеа земли своей дети боярские, из всех уездов своих и из всех отчин братии своеа потому же”.
В последнем известии дворовым детям боярским противополагаются городовые, как не принадлежащие к составу двора они живут у себя по уездам.
В разрядах 1578 г. находим термин “дворовых бояр”. В списке назначения служилых людей в литовский поход, между прочим, читаем:
“Из двора бояре: кн. Федор Михайлович Трубецкой, кн. Василий Федорович Скопин-Шуйский, Дмитрий Иванович Годунов” (Вивл. XIV. 349).
Это все введенные бояре, о которых будет речь ниже.
Древнейшие и весьма скудные сведения о чинах двора находим в летописях и грамотах разного рода, позднейшие и более подробные в разрядных и боярских книгах.
Из боярских книг, содержащих важнейший материал по вопросам о времени возникновения разных чинов, взаимного их отношения с точки зрения служебной чести, жалованья и пр., – дошло до нас очень немного. Подлинные книги мы имеем только от XVII века, да и этих сохранилось всего девять вместо ста, и эти девять книг не изданы и не описаны.
Для XVI и XV веков (с 1462 г.) мы имеем только напечатанное Новиковым (XX) извлечение из сводного списка “старинных бояр и дворецких, окольничих и некоторых других придворных чинов”, принадлежавшего М.П.Шереметевой. Этот список продолжается до 1676 г. Несмотря на всю его важность, он неполон и возбуждает немало вопросов, на которые не всегда можно отвечать даже догадками.
В течение первых 32 лет (с 1462 по 1494 гг.) список этот перечисляет только бояр введенных, дворецких да окольничих и не упоминает о других чинах. Можно ли думать, что в это время при московском дворе не было иных чинов, например, постельничего, ловчих, крайчих, сокольников, стольников и пр.?
Конечно, нет. Новиковское извлечение только два раза упоминает о стольниках (под 1653 и 1669 гг.), и то случайно (говоря о назначении ясельничего и царицына дворецкого, в каковые должности были пожалованы стольники), о стряпчих же вовсе не упоминает, за исключением стряпчего с ключом.
А между тем в подлинных боярских книгах, с 1627 г. начиная, целые страницы исписаны назначениями в стольники и стряпчие. Ясно, что из подлинных книг не все перешло в Шереметевскую сводную книгу.
Но почему одно перешло, а другое нет? Это, конечно, зависело от целей, которые преследовал составитель сводной книги, а эти цели нам неизвестны. Можно думать, что его интересовали только важнейшие должности.
Но, начав с важнейших, бояр, окольничих и дворецких, он потом присоединяет к ним и менее важных. С 1495 г. в его списке появляются: казначей, постельничий и ясельничий; с 1511 – оружничий; с 1514 – крайчий; с 1550 – сокольничий; с 1572 – дворяне думные; с 1646 – стряпчие с ключом; с 1655 – думные дьяки; с 1667 – печатник. Этим и исчерпывается кругозор его; стольники, стряпчие, дворяне и иные более мелкие чины вовсе не вошли в его сводную книгу.
Из того, что составитель Шереметевской сводной книги начинает вести список бояр введенных, казначеев, постельничих и иных чинов с такого-то, а не с иного года, вовсе еще не следует, что эти должности возникли в том году, под которым они впервые у него упомянуты.
Из подлинных боярских книг видно, что стряпчие с ключом и думные дьяки упоминаются уже в 1627 г., а в действительности, конечно, появились гораздо раньше, у него же они впервые упомянуты под 1646 и 1655 гг.
Почему составитель сводного списка так запаздывает и чем, вообще, определяется он в выборе года, с которого начинает вести список лиц, занимавших известную должность? На эти вопросы у нас нет ответа. Мы даже не знаем, в один раз составлена Шереметевская сводная книга, или это труд разновременный, в котором принимали участие многие лица.
Каждый придворный чин имел свою определенную честь, которая выражалась в месте, занимаемом им на лестнице придворных чинов. Эта честь не была, однако, постоянной. С течением времени она изменялась.
Пример этому представляет возвышение чести конюших-бояр и дворецких-бояр. Подобные же изменения могли происходить и в мере чести низших чинов. Но, по бедности дошедшего до нас материала, они ускользают от нашего внимания.
Переходим к обозрению отдельных чинов двора. Мы будем вести перечень чинов в той последовательности, которая постоянно наблюдается в Шереметевской сводной книге[4]; последовательность чинов, не внесенных в эту книгу, определим согласно подлинным боярским книгам XVII века, разрядным книгам и другим памятникам, содержащим указание на этот предмет.
[1] Лавр. 851. Другое толкование “тивуна огнищнаго”, состоящее в том, что выражение это означает “судью огнищан” (Карамзин. II. Пр. 27; Словари Акад. и Даля), не может быть принято потому, во-первых, что то место Правды, в котором находится это выражение, перечисляет не судей, а слуг княжеского двора: отроков, конюхов, поваров и ключников; во-вторых, нет ни малейшего основания допустить, что для огнищан существовал особый судья, который судил только их.
[2] Карамзин производит слово гридь от шведского gred – меч. (Т. I. Примеч. 476). Это производство представляется нам наиболее удачным. Гридин будет то же, что мечник, то есть воин по ремеслу. Подстановка этого понятия во все места, где употреблено в летописи слово гридь, дает совершенно удовлетворительный смысл. В начальной летописи читаем:
“Ярославу же сущю Новегороде и уроком дающю Кыеву две тысяче гривне от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху…” (1014).
Это гриди-мечники, наемные воины, получающие плату за службу.
В новгородской летописи по синодальному харатейному списку читаем:
1166. “В тоже лето… приде Ростислав… и позва Новгородьце на поряд: огнищане, гридь, купьце вячшее…”
1195. “Том же лете позва Всеволод Новгородьце на Чьрнигов. на Ярослава… И Новгородьци не отпьрешася ему, идоша с княземь Ярославм огнищане и гридьба и купци…”
В обоих случаях дело идет о некотором определенном разряде лиц, занимающих постоянно одно и то же место между огнищанами и купцами. Понимание под гридью и гридьбой воинов, сделавших себе ремесло из военного дела, и здесь дает совершенно удовлетворительный смысл.
[3] Проф. Мрочек-Дроздовский (Чтения 1886. I. 86 сл.) не находит возможным видеть в мечнике воина. “Мечник, говорит он, служил князю правителю (судье), а меченоша князю воину, вождю дружины… Мечник был не меченосец, как то думает Эверс, а мечедержатель князя, как судьи”.
Конечно, князь был и судья, и воин, и хозяин своего собственного имущества. Но чтобы разные стороны его деятельности олицетворялись в особых органах, этого у нас не было не только в XI, но даже в XVII веке. Мечник, как воин, вооруженный мечем, лекго переходит в палача: “ускори послати виновнаго к мечнику”. Прол. Апр. 30. Академ. Слов.
[4] Не можем, однако, не указать на то обстоятельство, что порядок Шереметевской книги не совершенно совпадает с порядком подлинных боярских книг. Мы отдаем предпочтение сводной книге перед подлинниками потому, что не имеем основания думать, чтобы составитель свода изменил порядок оригиналов, или чтобы издатель, Новиков, отступил от порядка рукописи.
Что же касается подлинников, то они черновые, а потому и не следуют одному определенному порядку. В книге на 7135 г. думные дворяне поставлены выше крайчего, в книге на 7137 г. – ниже крайчего, а в книге на 7176 г. они поставлены даже ниже постельников.
В Шереметевской книге крайчий всегда следует за окольничими (если нет дворецкого), и это место его, как увидим, подтверждается и другими данными; а думные дворяне всегда следуют за казначеем, который занимает место между ним и крайним.
Надо думать, что составитель сводной книги пользовался не теми черновыми подлинниками, которые теперь сохраняются в архиве М-ва юстиции и дали материал для алфавитного указателя, составленного директором его Ивановым.
