Обработка материала в памятнике
Мы рассмотрели заметные источники Русской Правды. Но мы не можем подступить к бытовому содержанию этого памятника, не решив ещё одного и очень трудного вопроса – как он составлялся. Это вопрос о том, как составители Правды пользовались своими источниками и как, каким кодификационным процессом и из каких частей составилась Правда.
Формальный способ
В Правде заметен двоякий способ пользования источниками, формальный и материальный; или брали из источника только юридический казус, который нормировали по другим источникам, или заимствовали самую юридическую норму. Первый способ преобладал в отношении к иноземным, византийским источникам, второй – в отношении к своим, туземным.
Разбирая в прошлый час сохранившиеся в Правде признаки её происхождения, я уже привёл несколько образчиков такого казуального отношения к переводным дополнительным статьям Кормчей. Этот способ, конечно, имел своё и важное дидактическое значение в развитии русского правоведения: он приучал правоведов различать и определять людские отношения, вникать в смысл и дух правоведения в отношении права к жизни – словом, вырабатывал и изощрял юридическое мышление.
Отсюда же Русская Правда усвоила и одну внутреннюю особенность византийской синоптической кодификации. Эта кодификация стояла под двойным влиянием – римской юриспруденции и христианской проповеди. Первая внесла в неё приём юридического трактата, вторая – приём религиозно-нравственного назидания. Оба приёма сливаются у византийского кодификатора в наклонность оправдывать, мотивировать закон. Наш памятник по мере сил подражал этой наклонности.
Мотивы очень разнообразны: ими служат как психологические и нравственные побуждения, так и практические цели, житейские расчёты. Одна статья Русской Правды гласит, что холопы за кражу не подлежат пене в пользу князя, «зане суть несвободни». По другой статье заимодавец, давший взаймы более 3 гривен без свидетелей, терял право иска. Судья обязан был объяснить истцу отказ в иске резолюцией, смысл которой, придерживаясь её драматической формы, можно передать так: «Ну, брат, извини, сам виноват, что так раздобрился, поверил в долг столько денег без свидетелей».
Материальный
Как ни важен сам по себе формальный способ пользования источниками со стороны Русской Правды, для истории положительного права важнее другой способ, материальный; зато он менее уловим. Легко подыскать в источнике статью. нормирующую одинаковый с известной статьей Правды юридический казус; гораздо труднее угадать, как создалась в последней самая норма, непохожая на соответствующую статью источника. Остановимся прежде всего на одном внешнем библиографическом наблюдении.
Оригинальные древнерусские нормы
В древнерусской юридической, преимущественно церковно-юридической, письменности встречаем одинокие статьи русского происхождения, как будто случайно попавшие в то место, где мы их находим, не имеющие органической связи с памятником, к которому они прицеплены. В нашей старинной письменности обращалась компиляция, носящая название Книг Законных, исследованная и изданная покойным профессором канонического права А. С. Павловым.
Это – сборник, составленный из нескольких памятников византийского права в славянском переводе; между ними помещался и Закон о казнех, перевод уголовного титула из известного нам Прохирона. Греко-римское право не допускало брака госпожи со своим рабом. По статье упомянутого титула бездетная вдова, сблизившаяся со своим рабом, подвергалась острижению и телесному наказанию, а если имела законных детей, лишалась ещё в пользу их своего имущества, кроме доли, необходимой на прожиток.
Русский переводчик или кто другой прибавил к этой византийской статье свою собственную, совершенно несогласную с византийским правом: по ней брак вдовы со своим рабом не только является возможным, но и сопровождается для неё лишь обычными юридическими последствиями вторичного замужества. Эта статья не попала в отдел Русской Правды о семейном праве.
Не попала в Правду и русская статья, находящаяся среди статей Эклоги в одном древнем списке Мерила Праведного и носящая заглавие «О уставленьи татьбы». Здесь устанавливается подсудность дел о краже, когда поличное и сам вор окажутся в другом округе (волости), не в том, где совершена кража.
Другие такие же бродячие статьи попадали только в некоторые списки Правды более позднего времени, не попав в древнейшие. Так, в одном списке Правды XV в. помещена статья о человеке, обманам, под предлогом какого-либо предприятия или поручения, выманившем у кого-либо деньги («полгав куны у людей») и убежавшем в чужую землю: это преступление приравнивается по презумпции к татьбе, а не к торговой несостоятельности, несчастной или какой-либо иной, наказуемой несходно с татьбой. Статья помещена не на месте, не среди статей о татьбе, а в конце, как прибавление, рядом с другой, также не попавшей на своё место позднейшей статьей о вознаграждении человека, несправедливо по чьему-либо иску подвергшегося аресту или наказанию кнутом.
В некоторых списках Правды находим другие вставные или приписные статьи, не нашедшие себе места в других списках. Одна из них, о бесчестьи, особенно неудачно помещалась в Правде: это, как увидим при разборе Ярославова церковного устава, схолия, или, точнее, примечание к одной из его статей, без которой она совершенно непонятна, она не имеет связи ни с какой статьей Правды, однако приписывалась обыкновенно к последней и, сколько мне известно, ни в одном списке не поставлена на своём месте в Ярославовом уставе.
Встречаем, наконец, статьи, даже целые группы статей, обращавшихся в письменности отдельно и вместе с тем вошедших во все списки пространной Правды с некоторыми текстуальными изменениями или в редакционной переработке, но с сохранением сущности содержания.
В отделе Правды о холопстве есть статья, ограничивающая источники неволи: человек, отданный или поступивший в срочную работу за долг, за прокорм или за ссуду под работу, не считается холопом, может уйти от хозяина до срока, только обязан вознаградить его, т. е. уплатить долг или ссуду, либо заплатить за прокорм.
Один из этих случаев, исключающих порабощение, сходно формулирован в одном из русских прибавлений к болгарской компиляции. Закону Судному: кто отдаётся в работу в голодное время, не становится холопом одерноватым, т. е. полным, «дернь ему не надобе». он может уйти, только заплатив 3 гривны, разумеется, если не заработал прокорма, а исполненная работа в счёт не идёт. «служил даром».
Сфера, где они вырабатывались
Я привёл далеко не все известные статьи такого рода. Дальнейшее изучение древнерусской письменности, вероятно, увеличит их количество, и теперь уже довольно значительное. Они вскрывают процесс, бросающий свет на составление Русской Правды.
Видим, что систематической кодификации, из которой выходили памятники, подобные Русской Правде, предшествовала частичная выработка отдельных норм, которые потом подбирались в более или менее полные своды или по которым перерабатывались своды, раньше составленные. Где, в какой общественной среде происходила эта важная для истории нашего древнего права работа?
Вы, вероятно, догадываетесь, какую среду я назову: это была сфера церковной юрисдикции, т. е. та часть духовенства, пришлого и туземного, которая, сосредоточиваясь около епископских кафедр, под руководством епископов служила ближайшим орудием церковного управления и суда. Никакой другой класс русского общества не обладал тогда необходимыми для такой работы средствами, ни общеобразовательными, ни специально-юридическими.
От XI и XII вв. до нас дошло несколько памятников, ярко освещающих ход этой работы. Переход от язычества к христианству сопряжён был с большими затруднениями для неопытных христиан и их руководителей. Подчинённые церковные правители, судьи, духовники, обращались к епископам с вопросами по делам своей компетенции, возбуждавшим недоумения, и получали от владык руководительные ответы.
Вопросы относились большею частью к церковной практике и христианской дисциплине, но касались нередко и чисто юридических предметов, роста и лихоимства, церковных наказаний за убийство и другие уголовные преступления, брака, развода и внебрачного сожительства, крестоцеловання как судебного доказательства, холопства и отношения к нему церковного суда.
Рядом с вопросом, в какой одежде пристойно ходить христианину, и ответом – в чём хотят, беды нет, хотя бы и в медвежине – спрашивали, как наказывать рабов, совершивших душегубство, и получали ответ: половинным наказанием и даже легче того, потому что несвободны. Пастырские правила применялись к судебной практике, становились юридическими нормами и находили себе письменное изложение в виде отдельных статей, которые записывались где приходилось. Эти рассеянные статьи потом подбирались в группы и в целые своды, иногда с новой переработкой, в более или менее измененной редакции.
Их подбор в разных списках правды
Есть признаки, позволяющие предполагать участие такой частичной выработки и разновременного подбора статей в составлении Русской Правды. Этим можно объяснить несходство списков Правды в количестве, порядке и изложении статей.
Мы различаем две основные редакции памятника, краткую и распространённую. Краткая состоит из двух частей: одна содержит в себе небольшое количество статей (17) об убийстве, побоях, о нарушении права собственности и способах его восстановления, о вознаграждении за порчу чужих вещей; вторая излагает ряд постановлений, принятых на съезде старших Ярославичей, о пенях и вознаграждениях за те же преступления против жизни и имущества, а также о судебных пошлинах и расходах. В пространной редакции статьи краткой развиты и изложены стройнее и обстоятельнее, причём постановления княжеского съезда включены в общий распорядок свода.
Можно было бы принять краткую редакцию за выборку из пространной, если бы этому не мешали два препятствия. По одной статье краткой редакции за холопа, нанёсшего удар свободному человеку, господин его платит пеню, если не хочет выдать его, а затем, где потерпевший встретит того холопа, «да бьют (убьют) его».
Воспроизводя эту статью, пространная редакция прибавляет, что при встрече с тем холопом Ярослав уставил было убить его, но сыновья Ярослава предоставили оскорбленному либо побить холопа, либо взыскать деньги с его господина «за сором». Значит, статья краткой редакции считалась выражением устава самого Ярослава.
С другой стороны, как мы видели, вторая часть краткой редакции в пенях за правонарушения держится более древнего денежного счёта, чем пространная. Итак, краткую редакцию можно признать первым опытом кодификационного воспроизведения юридического порядка, установившегося при Ярославе и его сыновьях. Но отсюда, конечно, не следует, что это настоящая Ярославова Правда.
Пространная редакция является другим, более обработанным опытом воспроизведения того же порядка с прибавлением норм, установленных законодательством Мономаха и дальнейшей практикой. Но трудно разделить отчётливо в составе этой редакции все её разновременные составные части. В древних списках это делалось довольно механически.
Почти в середине памятника, после статьи «о месячном резе» (росте) следовало в повествовательном изложении постановление об ограничении роста, состоявшееся на совещании великого князя Владимира Мономаха с тысяцкими и другими боярами. Здесь и проводили раздельную черту между двумя частями, на которые делили Правду: статьям до этого постановления давали заглавие Суд или Устав Ярославль Володимерич, а над дальнейшими статьями ставили заглавие: Устав Володимерь Всеволодича.
Но эти заглавия относятся только к первым статьям обеих частей. Заглавие над первой статьей об убийстве значит: вот как судилось убийство Ярославом, или при Ярославе – мстили за убитого его кровные родные: брат, отец, сын и т.д., а при отсутствии таких законных мстителей платилась денежная пеня, вира. Но, гласит вторая статья, сыновья Ярослава отменили месть и узаконили виру.
На самом деле Правда состоит не из двух разновременных частей, а гораздо сложнее: это можно заметить, сопоставив друг с другом некоторые статьи из разных её частей. В некоторых статьях сохранились даже косвенные указания на время, когда они были редактированы. Так, одна статья назначает 12 гривен пеня за удар необнажённым мечом, а другая – только 3 гривны за удар мечом обнажённым, даже причинивший рану, лишь бы не смертельную.
Одна статья карает 12 гривнами кун за удар батогом, а другая только 3 гривнами за удар жердью, не менее обидный для чести. В краткой Правде и назначена одинаковая пеня за обе обиды. Видимое разногласие статей объясняется составом Правды. В древних списках Кормчей и Мерила Праведного помещался частичный свод статей «о послухах», извлечённый из византийских источников; но некоторые статьи, очевидно, русского происхождения. Отсюда и взяты упомянутые статьи Правды с 3-гривенными пенями; только самые пени здесь определены иначе.
За удар жердью статья свода о послухах не полагает определённой пени, предоставляя это усмотрению судей, «во что обложат». Это признак более древней редакции. Но за удар обнажённым мечом положено не 3, а 9 гривен. Так по одним спискам свода; по другим – 3 гривны. Здесь нет разногласия. Статья Правды с 12-гривенной пеней за удар необнажённым мечом редактирована во второй половине XII в., когда ходила гривна кун в одну четверть фунта.
Это даёт повод предполагать, что при полуфунтовой гривне кун за такое оскорбление взыскивалась пеня в 6 гривен кун; такая именно такса и сохранилась в новгородском договоре с немцами 1195 г.: за удар «оружием» 6 гривен «старых», т. е. полуфунтовых. Номы увидим в своё время, что в промежутке между гривнами кун в половину и в одну четверть фунта, именно около половины XII в. ходили гривны кун весом около одной трети фунта.
Русские статьи в своде о послухах редактировались около половины XII в., при третной гривне кун: 6-гривенная пеня и была в нём перевёрстана в 9-гривенную, а в другой его редакции переложена в фунты, в 3 гривны серебра, и в таком виде эти статьи попали в Правду вслед за статьями, уже формулировавшими подобные же правонарушения, только с пенями, высчитанными по другой денежной единице (12 гривен кун четвертных). А так как постановления Мономаха о росте рассчитаны, несомненно, по полуфунтовой гривне кун, то можно сказать, что в таксе денежных взысканий Русской Правды отразились все денежные курсы, испытанные русским рынком в XII в.
Разновременный состав Правды открывается из разбора и других её мест. Так, по одной статье за кражу, совершенную холопом, нет пени в пользу князя, потому что вор – несвободный человек, а господин его платит потерпевшему двойную стоимость украденного.
По статье в другом месте Правды за кражу коня холопом взыскивается, разумеется с его господина, такая же плата, как и со свободного за то же преступление. По третьей статье в конце Правды господину холопа-вора предоставляется или «выкупать» его, платить за него, или выдать его потерпевшему, о чём умалчивают другие статьи.
Можно подумать, что каждая следующая статья отменяет предыдущую. Но это едва ли так: ближе подходит к характеру памятника предположение, что эти статьи принадлежат к разновременным его частям и формулируют сходные, но не тождественные случаи, различие которых не выражено ясно редакцией статей. Надобно помнить, что в Русской Правде мы имеем дело не с законодательством, заменяющим одни нормы другими, а со сводной кодификацией, старавшейся собрать в одно целое всякие нормы, какие она находила в своих источниках.
Собирательный характер списков
В разных списках Правды слишком явственно сказывается это стремление. Среди статей по семейному праву вставлены таксы вознаграждения городнику, ведавшему городские укрепления, и мостнику за постройку и починку мостов, а в конце Правды по некоторым спискам приписан устав о распределении мостовой повинности между частями Новгорода и, как мы видели, несколько статей, относящихся к разным отделам Правды.
Одна статья Правды определяет годовой рост с занятого капитала в 50%. По этой схеме какой-то сельский хозяин, кажется Ростовской области, положив в основу инвентарь своего села, составил математический, т. е. фантастический расчёт, сколько в 12 или 9 лет получится приплода от его скота и пчёл, прибыли от высеваемого хлеба и пяти стогов сена, а также сколько причтётся платы за 12-летнюю сельскую работу женщине с дочерью.
Этот расчёт, обильный любопытными чертами русского сельского хозяйства в XIII, а судя по денежному счёту, даже в XII в., является в некоторых списках Правды неожиданным прибавлением к помянутой статье о росте. Такие вставки мешают точно различить составные части памятника и уловить порядок в расположении его статей. Выдаются только некоторые группы статей с признаками, что это были отдельные частичные своды одной редакции.
Таковы, например, отделы Правды о порче или похищении разных хозяйственных статей и принадлежностей, о семейном праве, о холопстве. В распорядке предметов можно заметить тенденцию идти от наиболее тяжких преступлений к более лёгким, а от них переходить к постановлениям, которые можно было бы отнести к области гражданского права.
Итак, Русская Правда есть свод разновременных частичных сводов и отдельных статей, сохранившийся притом в нескольких редакциях, тоже разновременных. Что можно в ней назвать Правдой Ярослава – это небольшое количество древнейших статей свода, воспроизводящих юридический порядок времён этого князя.
Теперь мы, кажется, достаточно подготовились, чтобы подойти к главной цели историко-критического разбора Русской Правды, к решению вопроса, насколько полно и верно воспроизводит она право, действовавшее в её время. Это, собственно, вопрос о том, как воспользовалась Правда материальным содержанием своих источников, особенно главного из них, того русского закона, о котором мы говорили в прошлый раз.
Сфера Правды
По самому своему происхождению и назначению Русская Правда, как мы говорили, не могла захватывать всей области современного ей русского права. Она держалась в пределах церковной юрисдикции по нецерковным делам, простиравшейся на духовенство и церковных мирян. Потому, с одной стороны. Правда не касается политических дел, не входивших в церковную компетенцию, а с другой – дел духовно-нравственного характера, которые судились по особым церковным законам.
В остальных делах ей предстояло воспроизводить практику княжеского суда с теми отступлениями, какие допускал церковный суд в силу данных ему на то полномочий. Отношение Русской Правды к современному ей русскому праву, именно к тогдашней практике княжеского суда, – это предмет, заслуживающий целого специального исследования. Я ограничусь немногими указаниями, какие представляются мне наиболее характерными.
Правда и княжеский суд
Русская Правда, как мы уже знаем, не признаёт поля, судебного поединка, если не видеть намёка на этот вид суда божия в одной неясной статье древнейшей краткой её редакции. Эта статья гласит, что, если побитый явится в суд со знаками побоев, ранами или синяками, жалоба его принимается и без свидетеля; если же знаков битья не окажется, необходим свидетель; иначе дело кончается ничем, «ту тому конец». Если же, добавляет статья, побитый не в состоянии мстить за себя, взыскать с обидчика 3 гривны «за обиду» да «лечцу мзда», вознаграждение лекарю за лечение.
Эти последние слова дают понять, что статья разумеет случай, когда побитый являлся в суд с признаками, очевидно, указывавшими на необходимость лечения, т. е. когда жалоба его удовлетворялась судом и удовлетворение состояло в судебном разрешении обиженному мстить за себя обидчику. Но что такое месть, т. е. личная расправа по приговору суда?
Если она соединялась с лишением обвинённого возможности защищаться, это было телесное наказание, исполнителем которого являлся сам обиженный; если же у обидчика оставалась возможность дать отпор мстителю, выходила драка сторон по приговору суда, т. е. нечто вроде судебного поединка. Во всяком случае пространная редакция Правды, воспроизводя этот юридический случай, устраняет всякий намёк на личную расправу по приговору суда.
Доказавший свою обиду знаками или свидетелем получал по суду денежное вознаграждение; если же на суде оказывалось, что он был зачинщиком драки, ему не присуждалось вознаграждения, хотя бы он был изранен: ответчику не вменялось нанесение ран, как дело необходимой обороны. Та же тенденция пространной редакции устранить частную расправу сказалась и в другом случае. Краткая редакция допускает месть детей за изувеченного отца: «чада смирят».
Пространная редакция заменяет месть детей пеней в половину штрафа за убийство и вознаграждением изувеченного в четверть этого штрафа. Так, церковный суд в первое время делал значительные уступки местному юридическому обычаю, но потом, постепенно укрепляясь, стал решительнее проводить в свою практику усвоенные им юридические начала.
Русская Правда не знает смертной казни. Но из одного произведения начала XIII в., вошедшего в состав Печерского патерика, знаем, что в конце XI в. за тяжкие преступления осуждали на повешение, если осуждённый не был в состоянии заплатить назначенной за такое преступление пени. Молчание Правды в этом случае можно объяснить двояко.
Во-первых, самые тяжкие преступления, как душегубство и татьба с поличным, церковный суд разбирал с участием княжеского судьи, который, вероятно, и произносил в подлежащем случае смертный приговор. Притом христианский взгляд на человека непримирим с мыслью о смертной казни, и Мономах понимал его, когда в своём Поучении давал детям настойчивое наставление не убивать ни правого, ни виноватого, хотя бы кто был повинен в смерти.
Тем же побуждением можно объяснить молчание Правды о невменении господину смерти его холопа, умершего от его побоев. Эклога и Прохирон формулировали это, как бы сказать, право или привилегию безнаказанности с ограничениями, имевшими целью отделить неумышленное убийство раба от умышленного, которое подлежало обычному наказанию. Наше право, по-видимому, не признавало этих ограничений; по крайней мере.
Двинская уставная грамота 1397 г. говорит кратко, без оговорок, что, если господарь «огрешится», ударит своего холопа или рабу и случится смерть, он за то не судится; также говорит об этом и одна старинная компиляция, носящая заглавие «О правосудии митрополичем» и составленная по Русской Правде и церковному уставу Ярослава, но с некоторыми дополнениями из судебной практики: в случае убийства господарем челядина полного «несть ему душегубства, но вина есть ему от бога».
Церковное правосудие не могло признать такой привилегии, но не могло и отнять её у рабовладельцев. Церковь могла только карать их на духу церковной карой, епитимьей, и устав о церковных наказаниях, приписываемый русскому митрополиту XI в. Георгию, решительно предписывает: «…аще кто челядина убиет, яко разбойник эпитемию приимет».
В упомянутой сейчас статье Печерского патерика есть рассказ о пытке, какой сын великого князя Святополка подверг двух монахов Печерского монастыря, чтобы дознаться о месте, где был зарыт варяжский клад в их пещере. Может быть, это было только проявлением княжеского произвола. Но если бы пытка была даже обычным следственным приёмом тогдашнего княжеского суда, понятно, почему Правда о ней умалчивает.
Несовершенства кодификации
Перечисленные умолчания Русской Правды можно признать глухим протестом христианского юриста против старого языческого обычая или нововымышленной жестокости. Но в ней заметны опущения и недомолвки, которых нельзя объяснить этим побуждением.
Их надобно приписать несовершенству тогдашней кодификации: затруднялись брать юридическую норму во всей полноте заключавшихся в ней отношений, предусматривать нее житейские видоизменения юридического казуса. Так, Правда не указывает, что священник по размеру пени, ограждавшей его жизнь, приравнивался к княжим мужам, членам старшей дружины, боярам.
Говоря, что раба с детьми, прижитыми от господина, по смерти его выходила на волю, Правда не договаривает, что при этом ей с детьми «по указу» выделялась «прелюбодейная часть» из движимого имущества господина. Кроме этого Правда не указывает других случаев обязательного освобождения подневольных людей.
В Законе Судном помещалась статья, предписывавшая отпускать на волю раба, которому хозяин выколол глаз или выбил зуб. Из других источников знаем, что обязательно освобождались подневольные люди, потерпевшие увечья по вине своих господ; также получала свободу осрамленная раба.
Впрочем, достаточно вспомнить, как составлялась Правда, чтобы не искать в ней систематической полноты и стройности. Она не была плодом одной цельной мысли, а мозаически слепилась из разновременных частей, которые составлялись по нуждам церковно-судебной практики.
В конце пространной редакции в статьях о холопстве отмечены только три источника обельного, полного холопства: продажа в неволю при свидетелях, женитьба на рабе «без ряду», без договора с господином рабы, ограждающего свободу жениха, и поступление в домашнее услужение без такого же договора.
Между тем из других статей той же Правды видим, что неволя возникала и из других источников, из некоторых преступлений (разбоя, конокрадства), из торговой несостоятельности, а из других памятников знаем, что холопство создавалось ещё пленом и княжеской опалой, не говоря уже о происхождении от холопа.
Эти статьи о холопстве – особый отдел, один из позднейших, внесённых в Правду, частичное уложение о холопстве, составленное без соображения с целым, в состав которого оно попало: составитель его по нуждам практики хотел формулировать только важнейшие источники холопства, возникавшего из частных сделок, не касаясь источников уголовных и политических.
Трудность ее условий
Изучая отношение Русской Правды к современному ей русскому праву, не следует забывать положения тогдашнего русского кодификатора. Он имел дело с неупорядоченной судебной практикой, в которой старый обычай боролся с новыми юридическими понятиями и требованиями, и людские отношения являлись перед судом в сочетаниях, не предусмотренных ни законом, ни судебной практикой, и судья поочерёдно переходил от недоумения к усмотрению, т. е. к произволу и обратно. При таком состоянии правосудия многие нормы даже трудно было уловить и формулировать.
Приведу один пример, чтобы пояснить дело. Главное внимание Правды обращено на основные, элементарные определения материального права, какие наиболее настойчиво спрашивались жизнью, её господствующими интересами, на наказания и возмездия, княжие пени и частные вознаграждения за правонарушения. В судебном процессе Правды наиболее обстоятельно обработан порядок иска пропавшей или украденной вещи, особенно бежавшего или украденного холопа.
Но в Правде не находим прямых указаний, которые отвечали бы на вопрос очень важный для характеристики общественного порядка и правового сознания её времени: всегда ли преследование преступления вчинялось частным обвинением, или при отсутствии истца сама общественная власть брала на себя это дело? Надобно предполагать последнее, потому что судебное обличение всякого правонарушения соединялось с пеней, доходом в пользу судебной власти. Обратимся к памятникам, современным Правде или близким к ней по времени.
В древнем повествовании о киево-печерских иноках, на которое я уже не раз ссылался, есть рассказ об ученике преподобного Феодосия иноке Григории. Воры собирались обокрасть его; но это им не удалось: Григорий задержал их, простил и отпустил. Городской «властелин», узнав об этом, посадил воров в тюрьму.
Григорий, жалея, что они из-за него страдали, заплатил за них городскому тиуну, а их отпустил, «татие же отпусти» – не судья, а Григорий: это может значить только то, что Григорий отказался от частного взыскания за свою «обиду», которое могло задержать воров в заключении, а судья, получив свою «продажу», пеню за покушение на татьбу, не имел причин их более задерживать.
Из истории русской литературы вам известен любопытный памятник XII в., содержащий в себе вопросы Кирика и других духовных лиц с ответами на них новгородского епископа Нифонта и других иерархов. Между прочим, Кирик спрашивал, можно ли ставить в священнослужители человека, совершившего кражу, и получил ответ: если кража велика, а её не уладят без огласки, «а не уложат ее отай, но сильну прю составят перед князем и перед людьми», того человека не подобает ставить в дьяконы; если же кража улажена без огласки, то можно ставить. Епископ не считал предосудительным находил возможным, т. е. обычным делом предупредить тяжбу даже о большой татьбе мировой сделкой с истцом втихомолку.
Если принять ещё во внимание, что по Русской Правде выигравшая сторона, будь то истец или ответчик, платила судье «помочное» за содействие, то правосудие времен Правды получает такой вид: во всяком правонарушении сталкивались три стороны, истец, ответчик и судья; каждая сторона была враждебна обеим остальным, но союз двух решал дело насчёт третьей.
Общий характер памятника
Теперь наконец мы можем ответить на вопрос, для разрешения которого предприняли довольно подробный разбор Русской Правды: насколько полно и верно отразился в ней действовавший на Руси юридический порядок? В ней можно заметить следы несочувствия некоторым юридическим обычаям Руси, слишком отзывавшимся языческой стариной. Но, воспроизводя порядок, действовавший в княжеском суде, она не отмечает отступлений от этого порядка, какие допускал церковный суд по нецерковным делам, не исправляет местного юридического обычая введением новых норм взамен действовавших.
У неё другие средства исправления. Она, во-первых, просто умалчивает о том, что считает необходимым устранить из судебной практики и чего не применял церковный суд, как поступила она с судебным поединком и частной расправой, а во-вторых, может быть, она пополняет действовавшее право, формулируя такие юридические случаи и отношения, на которые это право не давало прямых ответов, что можно предположить о статьях её, касающихся наследования и холопства.
Многого в действовавшем праве она не захватила или потому, что не было практической надобности это формулировать, или потому, что при неупорядоченном состоянии княжеского судопроизводства трудно было формулировать.
Поэтому Русскую Правду можно признать довольно верным, но не цельным отражением юридического порядка её времени. Она не вводила нового права взамен действовавшего; но в ней воспроизведены не все части действовавшего права, а части воспроизведённые пополнены и развиты, обработаны и изложены так отчётливо, как, может быть, не сумел бы сделать этого тогдашний княжеский судья. Русская Правда – хорошее, но разбитое зеркало русского права XI – XII вв.
Обращаемся к изучению гражданского общества по Русской Правде. Одним из следствий очередного порядка княжеского владения мы признали известное обобщение житейских отношений в разных частях Руси XI и XII вв. Значит, изучая гражданский быт Руси того времени. мы наблюдаем один из элементов земского или народного единства, какие вносил в русское общество этот порядок княжеского владения.
Памятники права в историческом изучении
Гражданское общество складывается из очень сложных отношений юридических, экономических, семейных, нравственных. Эти отношения строятся и приводятся в движение личными интересами, чувствами и понятиями. Это по преимуществу область личности.
Если, однако, при всём разнообразии движущих пружин эти отношения сохраняют гармонию и складываются в порядок, это значит, что в личных интересах, чувствах и понятиях известного времени есть нечто общее, их примиряющее и слаживающее, что всеми признаётся за общеобязательное. Из этого вырабатываются рамки, которыми сдерживаются частные отношения, правила, коими регулируется игра и борьба личных интересов, чувств и понятий.
Совокупность этих рамок и правил составляет право; охраняет общие интересы и выражает общественные отношения, отливая те и другие в требования и положения, обычай или закон. Личные стремления обыкновенно произвольны, личные чувства и понятия всегда случайны, те и другие неуловимы; по ним нельзя определить общего настроения, уровня общественного развития.
Мерилом для этого могут быть только отношения, признаваемые нормальными и общеобязательными, а они формулируются в праве и через то становятся доступны изучению. Такие отношения создаются и поддерживаются господствующими побуждениями и интересами времени, а в этих побуждениях и интересах выражаются его материальное положение и нравственное содержание. Таким образом, памятники права дают изучающему нить к самым глубоким основам изучаемой жизни.
Система наказаний по Русской Правде
С такими предварительными соображениями обратимся к разбору содержания Русской Правды. Впрочем, я не воспроизведу его во всей полноте, но коснусь лишь настолько, чтобы вы могли уловить в нём основные житейские мотивы и интересы, действовавшие тогда в русском обществе. Главное содержание памятника составляет юридическое определение деяний, коими одно лицо причиняет другому материальный вред, физический или хозяйственный.
За некоторые из этих деяний закон полагает лишь частное вознаграждение в пользу потерпевшего, за другие сверх того и правительственную кару со1 стороны князя. Очевидно, Русская Правда различает право, уголовное и гражданское; деяния первого рода она признаёт гражданскими правонарушениями, деяния второго рода – уголовными преступлениями. Это одно есть уже важное, данное для характеристики русского общества того времени.
Граница между уголовным и гражданским правом вообще недостаточно ясна: трудно выделить элемент преступности в составе гражданского правонарушения, уловить то, что немецкие юристы называют Schuldmoment[1]; это дело легче поддаётся нравственному чутью, чем юридическому анализу. Поэтому и способы возмездия за преступное деяние или за момент и степень виновности в древнем праве были различны.
По договору Олега с греками вор, застигнутый на месте преступления и сдавшийся без сопротивления, подвергается утроенному возмездию, возвращает украденную вещь с приплатой двойной её стоимости; вор не пойманный, а только уличенный подлежит по договору Игоря удвоенному возмездию, в случае продажи украденного «вдасть цену его сугубо».
По Русской Правде господин холопа, совершившего кражу, платит потерпевшему двойную стоимость украденного в виде кары за попустительство или небрежный надзор. Даже в чисто гражданских правонарушениях требовалось кратное возмещение убытков со значением пени за произвольное нарушение сделки.
Чертой, какую Русская Правда проводит между уголовным преступлением и гражданским правонарушением, служит денежное взыскание в пользу князя за первое. Значит, если Русская Правда и понимала ответственность за преступление и даже не только перед потерпевшим, но и перед обществом в лице князя, то ответственность только внешнюю, материальную, без участия нравственного мотива.
Правде, впрочем, не чужды и нравственные мотивы: она отличает убийство неумышленное, «в сваде» или «в обиду», от совершенного с заранее обдуманным намерением, «в разбое», преступление, обличающее злую волю, от правонарушения, совершенного по неведению, действие, причиняющее физический вред или угрожающее жизни, например отсечение пальца, удар мечом, не сопровождавшийся смертью, хотя и причинивший рану, отличает от действия менее опасного, но оскорбительного для чести: от удара палкой, жердью, ладонью или если вырвут усы или бороду, и за последние действия наказывает пеней вчетверо дороже, чем за первые; она, наконец, совсем не вменяет действий, опасных для жизни, но совершенных в случае необходимой обороны или в раздражении оскорбленной чести, например удара мечом, нанесённого в ответ на удар палкой, «не терпя противу тому».
Здесь прежде всего закон даёт понять, что оказывает усиленное внимание к чести людей, постоянно имеющих при себе наготове меч, т. е. военнослужилого класса, так что это внимание является не правом всех, а привилегией лишь некоторых.
Древняя основа и позднейшие наслоения
Потом, эти тонкие различения оскорблений по их нравственному действию едва ли не внесены в Правду позднее, так как другая статья её назначает за удар жердью и по лицу (рукой) простую, не четверную пеню. Это – новый слой юридических понятий, ложившийся на древнюю основу права, воспроизводимого Правдой, и можно заметить, с какой стороны наносился этот слой.
К тому же новому слою относится и осложнённая кара за наиболее тяжкие преступления: за разбой, поджог и конокрадство преступник подвергался не определенной денежной пене в пользу князя, а потере всего имущества с лишением свободы. Мы уже знаем, что ещё при князе Владимире за разбой взималась денежная пеня, как за простое убийство, замененное, по совету епископов, «казнью», т. е. потоком и разграблением.
Эта древняя основа обличается тем, что пеня за татьбу в случае несостоятельности татя заменялась повешением: гривна кун служила единственной понятной меркой не только чувства чести, но и самой жизни человека. За все остальные преступные деяния, кроме трёх упомянутых, закон наказывал определённой денежной пеней в пользу князя и денежным вознаграждением в пользу потерпевшего.
Княжеские пени и частные вознаграждения представляют в Русской Правде целую систему; они высчитывались на гривны кун[2]. Мы не можем определить тогдашнюю рыночную стоимость серебра, а можем оценить лишь стоимость весовую. В XII в. серебро было гораздо дороже, чем теперь.
Политико-экономы рассчитывают, что теперь нужно, по крайней мере, вчетверо больше серебра, чем до открытия Америки, чтобы купить то же самое. Если фунт серебра оценить, скажем, рублей в 20, то гривна кун в XI и в начале XII в. по весу металла стоила около 10 рублей, а в конце XII в. – около 5 рублей.
За убийство взималась денежная пеня в пользу князя, называвшаяся вирой, и вознаграждение в пользу родственников убитого, называвшееся головничеством. Вира была троякая: двойная в 80 гривен кун за убийство княжего мужа или члена старшей княжеской дружины, простая в 40 гривен за убийство простого свободного человека, половинная или полувирье в 20 гривен за убийство женщины и тяжкие увечья, за отсечение руки, ноги, носа, за порчу глаза.
Головничество было гораздо разнообразнее, смотря по общественному значению убитого. Так головничество за убийство княжего мужа равнялось двойной вире, головничество за свободного крестьянина 5 гривнам. За все прочие преступные деяния закон наказывал продажею в пользу князя и уроком, за обиду[3] в пользу потерпевшего.
Такова была система наказаний по Русской Правде. Легко заметить взгляд, на котором основывалась эта система. Русская Правда отличала личное оскорбление, обиду, нанесённую действием лицу, от ущерба, причинённого его имуществу; но и личная обида, т. е. вред физический, рассматривалась законом преимущественно с точки зрения ущерба хозяйственного. Он строже наказывал за отсечение руки, чем за отсечение пальца, потому что в первом случае потерпевший становился менее способным к труду, т. е. к приобретению имущества.
Смотря на преступления преимущественно как на хозяйственный вред Правда и карала за них возмездием, соответствующим тому материальному ущербу, какой они причиняли. Когда господствовала родовая месть, возмездие держалось на правиле: жизнь за жизнь, зуб за зуб. Потом возмездие перенесено было на другое основание, которое можно выразить словами: гривна за гривну, рубль за рубль. Это основание и было последовательно проведено в системе наказаний по Русской Правде.
Правда не заботится ни о предупреждении преступлений, ни об исправлении преступной воли. Она имеет в виду лишь непосредственные материальные последствия преступления и карает за них преступника материальным же, имущественным убытком. Закон как будто говорит преступнику: бей, воруй, сколько хочешь, только за всё плати исправно по таксе. Далее этого не простирался взгляд первобытного права, лежащего в основе Русской Правды.
Имущество и личность
Любопытно сопоставить некоторые статьи Правды о продажах или пенях в пользу князя, как и о частных вознаграждениях или уроках. В Правде отразился быт торговый, охотничий и земледельческий. Одинаковая пеня в 12 гривен грозит и за похищение бобра из ловища, и за уничтожение полевой межи, за выбитие зуба, и за убийство чужого холопа.
Одинаковой пеней в 3 гривны и одинаковым уроком в одну гривну наказываются и отсечение пальца, и удар по лицу или мечом не насмерть, и порча верёвки в перевесе (птичьем лове), и похищение охотничьего пса с места лова, и самоуправное «мучение» (лишение свободы) свободного крестьянина без приговора судьи. Поджог и конокрадство наказывается самой тяжкой карой, гораздо тяжелее, чем тяжкие увечья и даже убийство.
Значит, имущество человека в Правде ценится не дешевле, а даже дороже самого человека, его здоровья, личной безопасности. Произведение труда для закона важнее живого орудия труда – рабочей силы человека. Тот же взгляд на лицо и имущество проводится и в другом ряду постановлений Правды. Замечательно, что имущественная безопасность, целость капитала, неприкосновенность собственности обеспечивается в законе личностью человека. Купец, торговавший в кредит и ставший несостоятельным по своей вине, мог быть продан кредиторами в рабство.
Наёмный сельский рабочий, получивший при найме от хозяина ссуду с обязательством за неё работать, терял личную свободу и превращался в полного холопа за попытку убежать от хозяина, не расплатившись. Значит, безопасность капитала закон ценил дороже и обеспечивал заботливее личной свободы человека. Личность человека рассматривается как простая ценность и идёт взамен имущества. Мало того: даже общественное значение лица определялось его имущественной состоятельностью. Это можно заметить, изучая по Русской Правде состав общества (светского, не церковного).
Двоякое деление общества
В Правде обозначается двоякое деление общества, политическое и экономическое. Политически, по отношению к князю, лица делятся на два сословия, на людей служилых и неслужилых, на княжих мужей и людей, или простых людей. Первые лично служили князю, составляли его дружину, высшее привилегированное и военно-правительственное сословие, посредством которого князья правили своими княжествами, обороняли их от врагов; жизнь княжа мужа оберегалась двойною вирою. Люди, свободное простонародье, платили князю дань, образуя податные общества, городские и сельские.
Трудно сказать, можно ли причислить к этим двум сословиям ещё третье, низшее – холопов. По Русской Правде холопы собственно не сословие, даже не лица, а вещи, как и рабочий скот; поэтому за убийство чужого холопа взимались не вира и головничество, а только продажа в пользу князя и урок в пользу хозяина как за порчу чужой вещи, а убийство своего холопа государственным судом совсем не наказывалось. Но церковь уже проводила иной взгляд на холопа как на человека и за убийство его наказывала церковной карой. Княжеское законодательство начинало подчиняться этому взгляду.
В самой Русской Правде заметна попытка изменить прежнее отношение закона к рабам. До смерти Ярослава чужой холоп, нанёсший удар свободному человеку, мог быть убит им. Ярославичи запретили это, предоставив потерпевшему либо побить холопа, либо взыскать пеню за «сором», разумеется, с его господина.
Итак, думаю, холопов можно если не по государственному праву, то по бытовой практике, слагающейся из совокупности юридических и нравственных отношений, считать особым классом в составе русского общества, отличавшимся от других тем, что он не платил податей и служил не князю, а частным лицам. Значит, русское общество XI и XII вв. по отношению лиц к князю делилось на свободных, служивших лично князю, на свободных, не служивших князю, а плативших ему дань миром, и, наконец, на несвободных, служивших частным лицам.
Но рядом с этим политическим делением мы замечаем в Правде и другое – экономическое. Между государственными сословиями стали завязываться переходные слои. Так, в среде княжих мужей возникает класс частных привилегированных земельных собственников. В Русской Правде этот класс носит название бояр. Бояре Правды не придворный чин, а класс привилегированных землевладельцев.
Точно так же и среди людей, т. е. свободного неслужилого простонародья, именно в сельском населении, образуются два класса. Один из них составляли хлебопашцы, жившие на княжеской, т. е. государственной земле, не составлявшей ничьей частной собственности; в Русской Правде они называются смердами. Другой класс составляли сельские рабочие, селившиеся на землях частных собственников со ссудой от хозяев. Этот класс называется в Правде наймитами или ролейными закупами.
Таковы были три новых класса, обозначившиеся в составе русского общества и не совпадавшие с политическим его делением. Между ними было собственно имущественное различие. Так смерд, государственный крестьянин, обрабатывал государственную землю своим инвентарём, а ролейный закуп является сельским рабочим, который обрабатывал полученный им от хозяина участок земли хозяйским инвентарём, брал у землевладельца в ссуду семена, земледельческие орудия и рабочий скот.
Но это экономическое различие соединилось с юридическим неравенством. Класс бояр-землевладельцев пользовался той привилегией, что движимое и недвижимое имущество после боярина при отсутствии сыновей могло переходить к его дочерям. Смерд, работавший на княжеской земле со своим инвентарём, мог передавать дочерям только движимое имущество, остальное же, т. е. участок земли и двор, после смерда, не оставившего сыновей, наследовал князь.
Но смерды, как и бояре, – свободные лица; наймит, напротив, лицо полусвободное, приближавшееся к холопу, нечто вроде временно-обязанного крестьянина. Это полусвободное состояние обнаруживается в Правде такими признаками: 1) хозяин пользовался правом телесно наказывать своего закупа; 2) закуп – неполноправное лицо: на суде он мог быть свидетелем только в незначительных тяжбах и только в случае нужды, когда не было свидетелей из свободных лиц; 3) закуп сам не отвечал за некоторые преступления, например за кражу: за него платил пеню хозяин, который за то превращал его в полного своего холопа. Легко заметить, что и экономические классы, не совпадая с основными государственными сословиями, однако, подобно последним, различались между собою правами.
Политические сословия создавались князем, княжеской властью; экономические классы творились капиталом, имущественным неравенством людей. Таким образом, капитал является в Правде наряду с княжеской властью деятельной социальной силой, вводившей в политический состав общества своё особое общественное деление, которое должен был признать и княжеский закон. Капитал является в Правде то сотрудником, то соперником княжеского закона, как в летописи того времени городской капиталист – то сотрудник, то вечевой соперник князя-законодателя.
Сделки и обязательства
Столь же важное значение капитала открывается в постановлениях Правды, относящихся к области гражданского права, в её статьях об имущественных сделках и обязательствах. Правда, т. е. право, ею воспроизводимое, смутно понимает преступления против нравственного порядка; в ней едва мерцает мысль о нравственной несправедливости; зато она тонко различает и точно определяет имущественные отношения.
Она строго отличает отдачу имущества на хранение (поклажа, кажется, перевод греческого χαταυηξη) от займа, простой заём, бескорыстную ссуду, одолжение по дружбе, от отдачи денег в рост из определённого условленного процента, процентный заём краткосрочный от долгосрочного и, наконец, заём от торговой комиссии и вклада в торговое компанейское предприятие из неопределенного барыша или дивиденда.
Далее, в Правде находим точно определённый порядок взыскания долгов с несостоятельного должника при ликвидации его дел, т. е. порядок торгового конкурса с различением несостоятельности злостной и несчастной. Замечаем следы значительного развития торговых операций в кредит. Русская Правда довольно отчётливо различает несколько видов кредитного оборота. Гости, иногородние или иноземные купцы, «запускали товар» за купцов туземных, продавали им в долг.
Купец давал своему гостю, купцу-земляку, торговавшему с другими городами или землями, «куны в куплю», на комиссию, для закупки ему товара на стороне; капиталист вверял купцу «куны в гостьбу», для оборота из барыша. Обе последние операции Правда рассматривает как сделки товарищей по доверию; юридическая их особенность та, что при передаче денег доверителем доверенному, комиссионеру или товарищу, не требовалось присутствия свидетелей, «послухов», как при займе из условленного процента: в случае спора, иска со стороны доверителя, дело решается присягой доверенного.
При конкурсе предпочтение отдаётся гостям, кредиторам иногородним и иноземным, или казне, если за несостоятельным купцом окажутся «княжи куны»: они получают деньги из конкурсной массы полным рублём, а остаток делится между «домашними» кредиторами.
Встречи гостей с казной в конкурсе Правда, кажется, не предусматривает, и потому не видно, даёт ли она предпочтение казне пред иноземцами, как это было установлено в позднейшем законодательстве, или, наоборот, как в подобном случае постановил смоленский договор с немцами 1229 г.
Можно отметить при этом некоторую внутреннюю несоразмерность в Русской Правде: воспроизводя правовое положение личности, она довольствуется простейшими случаями, элементарными обеспечениями безопасности; зато, формулируя имущественные отношения, ограждая интересы капитала, она обнаруживает замечательную для её юридического возраста отчётливость и предусмотрительность, обилие выработанных норм и определений. Видно, что житейская и судебная практика доставляла кодификаторам неодинаково ценный материал в той и в другой области.
Русская Правда – кодекс капитала
Таковы главные черты Правды, в которых можно видеть выражение господствовавших житейских интересов, основных мотивов жизни старого киевского общества. Русская Правда есть по преимуществу уложение о капитале. Капитал служит предметом особенно напряжённого внимания для законодателя; самый труд, т. е. личность человека, рассматривается как орудие капитала: можно сказать, что капитал – это самая привилегированная особа в Русской Правде.
Капиталом указываются важнейшие юридические отношения, которые формулируют закон: последний строже наказывает за деяния, направленные против собственности, чем за нарушение личной безопасности. Капитал служит и средством возмездия за те или другие преступления и гражданские правонарушения: на нём основана самая система наказаний и взысканий.
Само лицо рассматривается в Правде не столько как член общества, сколько как владетель или производитель капитала: лицо, его не имеющее и производить не могущее, теряет права свободного или полноправного человека; жизнь женщины ограждается только половинной вирой. Капитал чрезвычайно дорог: при краткосрочном займе размер месячного роста не ограничивался законом; годовой процент определён одной статьей Правды «в треть», на два третий, т. е. в 50%.
Только Владимир Мономах, став великим князем, ограничил продолжительность взимания годового роста в половину капитала: такой рост можно было брать только два года и после того кредитор мог искать на должнике только капитала, т. е. долг становился далее беспроцентным; кто брал такой рост на третий год, терял право искать и самого капитала. Впрочем, при долголетнем займе и Мономах допустил годовой рост в 40%. Но едва ли эти ограничительные постановления исполнялись.
В упомянутых вопросах Кирика епископ даёт наставление учить мирян брать лихву милосердно, полегче – на 5 кун 3 или 4 куны. Если речь идёт о годовом займе, то вскоре после Мономаха милосердным ростом считали 60 или 80%, в полтора раза или вдвое больше узаконенного. Несколько позднее, в XIII в., когда торговый город потерял своё преобладание в народнохозяйственной жизни, духовные пастыри находили возможным требовать «лёгкого» роста – «по 3 куны на гривну или по 7 резан», т. е. по 12 или по 14%.
Такое значение капитала в Русской Правде сообщает ей чёрствый мещанский характер. Легко заметить ту общественную среду, которая выработала право, послужившее основанием Русской Правды: это был большой торговый город. Село в Русской Правде остаётся в тени, на заднем плане: ограждению сельской собственности отведён короткий ряд статей среди позднейших частей Правды. Впереди всего, по крайней мере в древнейших отделах кодекса, поставлены интересы и отношения состоятельных городских классов, т. е. отношения холоповладельческого и торгово-промышленного мира.
Так, изучая по Русской Правде гражданский порядок, частные юридические отношения людей, мы и здесь встречаемся с той же силой, которая так могущественно действовала на установление политического порядка во всё продолжение изучаемого нами первого периода: там, в политической жизни, такою силой был торговый город со своим вечем; и здесь, в частном гражданском общежитии, является тот же город с тем, чем он работал, – с торгово-промышленным капиталом.
Мы закончили довольно продолжительное и детальное изучение Русской Правды. Участвуя в нём после разбора Начальной летописи, вы, вероятно, не в первый раз спрашивали себя, соблюдаю ли я соразмерность в изложении курса, ограничиваясь беглым обзором исторических фактов и так долго останавливая ваше внимание на некоторых исторических источниках. Я вижу эту несоразмерность, но допускаю её не без расчёта. Следя за моим обзором исторических фактов, вы усвояете готовые выводы; подробно разбирая при вашем участии важнейшие и древнейшие памятники нашей истории, я желал наглядно показать вам, как эти выводы добываются. В следующий час мы сделаем ещё один опыт подобного разбора.
[1] Schuldmoment (нем.) – момент виновности.
[2] гривна кун – денежно-счетная единица. Термин куна произошел от названия меха куницы, имевшего хождение как меновая ценность. В этот период (X-XI) содержание серебра в “куне” составляло 1/25 гривны – весовой единицы. Та, в свою очередь, равнялась в этот период 4,266 г.
[3] урок за обиду – штрафы, оброки, подати или отработки за совершенные преступления или противоправные проступки.
