От общего владения имуществом отличается общественное или общинное владение, имеющее совершенно особый характер. Понятие о таком владении было вовсе неизвестно римскому праву. Всякая собственность представлялась у римлян с характером исключительности, и где не было исключительности, там они не признавали и собственности. Duo eandem rem in solidum possidere non possunt.
Оттого в римском праве, где встречалось владычество двух или нескольких лиц над одной вещью, там было или condominium, при коем каждый соучастник в своей идеальной части (pro indiviso) все-таки мог быть исключительным владельцем, или владение юридического лица (universitas).
Но исследование исторического быта у народов новой Европы открыло почти у всех племен существование другой формы вотчинного владения, в коей не одно лицо владеет на себя и на свое имя исключительно, но владение принадлежит целой общине, т.е. всем и каждому из ее членов или из семейств, ее составляющих[1].
Наука на Западе, под влиянием римских понятий, долго не решалась отводить этому владению особое место в системе права, но относила его к общему владению (condominium).
Но особенности этого владения столь очевидны, что нельзя смешивать его ни с одной из римских категорий собственности, и нельзя отрицать его действительности, как явления исторически доказанного и доныне существующего. Нельзя, наконец, было не признать, что оно не есть общая собственность (condominium).
В общинном владении физическое лицо не может указать ни на одну количественную часть имущества, которую имело бы в исключительно своей власти, и самое число членов общины, участвующих во владении, не есть нечто постоянное, неизменное, но изменяется непрерывно, изнутри и извне нарастает и уменьшается, и каждому члену общины принадлежит право владения.
До раздела и выдела, допускаемых в особенных случаях, общинная земля должна во всей целости оставаться общинным достоянием. Во всем, что относится до владения, каждый член общины должен подчиняться общему решению всех членов или большинства.
Вместе с тем владение общины не есть владение лица идеального, юридического. Есть общественное имущество, подлежащее употреблению на пользу целой общины, например, на улучшение дорог, зданий, отдача в аренду свободных земель и пр., но здесь нет непосредственного общественного владения; здесь община владеет на себя, на свою юридическую личность, для удовлетворения потребностей общественных.
Мы говорим о том общественном владении, в котором владение и пользование имуществом принадлежит всем физическим членам общины, поскольку они члены ее. Право их не есть право на чужую вещь, но право на собственное имущество; здесь община и члены ее, по отношению к праву, сливаются вместе, и не община составляет субъект права, а все ее члены суть субъекты права, и владение общины выражается, обнаруживается не в ином чем, а именно во владении всех ее членов.
В России и у славянских народов сельская община сохранила в наибольшей полноте и ясности свои первобытные формы, как существующее и действующее сельскохозяйственное учреждение. Оттого первые исследования общинного быта относились к России, и это учреждение долгое время почиталось особенностью славянского племени в Европе. Ныне это мнение совершенно изменилось в науке.
Новейшими исследованиями доказано, что общинное владение было первобытной формой землевладения не только в Германии, но и в Англии, что оно лишь мало-помалу в течение веков уступило место личному землевладению, и осталось лишь по местам слабыми следами прежнего быта, в виде общественного пользования некоторыми хозяйственными угодьями.
Наконец, обнаружено было, что сельская община у индусов, сохранившись от далекой древности, служит доныне самобытной формой землевладения; то же явление найдено на острове Ява между туземным населением, заимствовавшим общинное устройство из Индии.
Исследования об общине, как историческом явлении, далеко еще не закончены, и легко может быть, что с течением времени наука обнаружит такие данные, из коих следовать будет, что эта форма землевладения была повсюду первобытной формой, из которой впоследствии разными путями выработались новейшие юридические формы поземельной собственности.
Старинная земледельческая община в Германии состояла из отдельных семейств, владевших сообща всей принадлежавшей деревне землей. Земля эта носила название марки и делилась обыкновенно на три части: на усадебную землю, пашенную и вольное угодье или общую пустошь (лес, выгон и т.п.).
Личное владение каждой семьи сосредоточивалось в огороженной усадьбе; пользование же остальной землей было общественное, и соединяло всех жителей общины хозяйственным союзом, в котором для взаимных прав и обязанностей совместного пользования утвердились особливые обычные правила: за исполнением этих правил должны были блюсти выборные от общины.
Соблюдение строгого порядка в совместном пользовании всего важнее относительно пашенной земли, которую каждая семья обрабатывала сама для себя, следовательно исключительно; и потому требовалось согласить эту исключительность участков с общим правом и с хозяйственными потребностями целой общины.
При трехпольном хозяйстве, которое повсюду было вначале употребительной и единственно возможной формой земледелия, пашенная земля делится на три части: на яровое поле, озимое поле и пар.
В каждом из этих полей каждая семья получала свой участок или полосу, с возможным уравнением по количеству и качеству. Но для того, чтобы хозяйство могло идти в порядке, необходимо, чтобы хозяйственные действия у всех и каждого совершались согласно, т.е. чтобы все сеяли и жали одинаковый хлеб в одну пору, соблюдая на своих полосах соответственные пашенные обороты, и знали, когда и куда выгонять на пастьбу свою скотину.
Отсюда необходимость строгих, нередко весьма сложных, и всегда точно соблюдаемых правил в пользовании пашенной землей: в этом состояла германская Flurzwang, или принудительное пашенное хозяйство. Для уравнения же в долях, при изменении в количестве рабочих сил и в составе семейств, служили от времени до времени пределы участков между семьями.
Это первоначальное состояние хозяйства и землевладения давно уже прекратилось для германской сельской общины. Оно изменилось, под влиянием разных условий, хозяйственных и политических: участь, которая готовится, надобно полагать, рано или поздно, общинному землевладению повсюду. Есть непрерывно действующие естественные причины, которые приводят общину к этому концу повсюду.
Во всяком поземельном владении выказывается вообще непрерывное стремление к личной отдельной собственности, и владение общинное, постепенно разлагаясь, повсюду более и более вытесняется владением личным.
Это явление достаточно объясняется естественным стремлением личности к возможной свободе: оно есть следствие развития сил экономических и свободы труда; ибо посреди общинного владения личность, как только приходит к самосознанию, начинает чувствовать неловкое, стесненное свое положение и стремится вырваться на свободу, отрешиться от коллективной ответственности и коллективного труда.
Община, как первобытная и самая простая форма хозяйственного устройства и землевладения в сельском быту, не в состоянии удовлетворить потребностям этого быта в дальнейшем его развитии.
Обладая значительной силой для поддержания и сохранения, для удовлетворения первых и существенных потребностей, она не имеет достаточно сил и простора для предприимчивости и для производства новых ценностей и капиталов.
Когда с развитием производительности требуется преобразование системы целого производства, улучшение способов его, усложнение приемов, при сосредоточении воли и деятельности, община не может удовлетворить этой потребности: для этого необходима личная предприимчивость с действием личной силы. С другой стороны, для обеспечения хозяйственной производительности необходима определительность права.
Наряду с общинным землевладением образовались, мало-помалу выделяясь из него, отдельные загороженные участки, не входившие в жребиевый раздел (exsortes, bifanq, pourpris); из среды общинников выделились мало-помалу в особое положение знатные, сильные, служилые люди.
С появлением и с утверждением законной формы собственности общинная форма землевладения, неопределительная, свободная, выросшая непосредственно из первых потребностей быта, должна была уступить новой искусственной, но определительной форме вотчинного феодального права.
Сельская община не успела еще выработать себе права на свои земли, когда над ними явилось уже определительное право частного владельца, господина, в силу инвеституры имевшей государственное значение и опиравшейся на силу закона; таким образом общинная земля со временем оказалась у поселенных на ней людей не своей, а чужой.
Государственная инвеститура предоставляла частному владельцу единоличную власть над целым округом или местностью, с правом суда над поселенными людьми; в таком положении единоличный владелец мог простирать свою власть непосредственно на все впусте лежащее, неразработанное, неогороженное, на всякое вольное угодье; следовательно, по мере того, как возрастало, с развитием промышленности, значение каждого угодья, частный владелец захватывал его под свою руку и в свой промысел.
Под влиянием этой власти распалась в Германии сельская землевладельческая община; однако же некоторые остатки общего владения угодьями существуют и доныне. Общинное владение, в большей или меньшей мере, существует еще в некоторых местностях Германии, Голландии, Франции и в некоторых швейцарских кантонах.
В Германии[2], где существует еще общинное владение землями, принадлежащими к сельскому округу или марке (Allmende, gemeine Mark), ему подлежат не все земли, и наряду с ним в одном округе существует владение отдельными участками, личная собственность.
Из общинного владения исключаются как пашенная земля, так и сенокосы – это служит предметом личного владения. К общинному владению – gemeine Mark – принадлежат: общественный лес, независимо от участков, особо составляющих предмет личной собственности; общественное пастбище или выгон, болота, моховые места, общественные воды, дороги и т.п.
Пользование этой общественной землей бывает неодинаково: либо нераздельно пользуется целая община, либо предмет пользования подлежит переделу по жребиям, либо состоит в хозяйственном управлении общинных властей, с обращением доходов в пользу членов общины.
Притом не все члены политической общины имеют обыкновенно право на пользование общинным имуществом, но только действительные землевладельцы, имеющие свое хозяйство; бездомные же и работники не участвуют в пользовании.
Общественное пользование управляется приговорами общины, но не произвольно, а по указаниям закона, который определяет образ и меру пользования, для чего изданы специальные кодексы и уставы (Веймар, Вюртемберг, Бавария, Пруссия, Саксония и пр.).
Некоторые законодательства явно выказывают стремление стеснить и ограничить общественное владение и дать из него свободный выход личной собственности. Это выражается всего явственнее в постановлении о разделах и выделах.
Так, например, баварский закон дозволяет раздел общего владения по приговору 3/4 действительных соучастников, а прусский закон допускает выдел по одностороннему требованию и одного члена. Выдел участков производится по оценке и капитализации, за соответственное вознаграждение в пользу общины (см. Roscher. Nationalökonomie des Ackerbaues. D. Grundeigenthum und die Gemeinden).
В итальянском кодексе (ст. 683) встречается весьма благоразумное правило в таком смысле: соучастники в общем владении не могут требовать прекращения оного и раздела в таком случае, когда вследствие раздела имущество, по свойству своему, не могло бы служить для того употребления, для коего оно служит.
На этом основании есть возможность воспротивиться, например, разделу общего выгона или общего поземельного угодья, служащего для удовлетворения хозяйственной потребности целой общины, когда бы с разделом удовлетворение это стало невозможно.
В Англии первоначальное распадение земледельческой общины относят еще к эпохе норманнского завоевания, когда последовало основное определение вотчинных прав на землю.
Вся завоеванная территория была конфискована, объявлена собственностью победителя короля (это понятие, как известно, доныне остается в английском законе), и всякое право на землю устроено вновь раздачей земель по королевскому усмотрению, в зависимое владение.
Поселенные в пределах каждого владения люди оказались, по земле своей, в подчинении, хотя неодинаковом, господину-владельцу (Lord of the manor), сидящими на земле его владения; часть ее распределял он между вольными вассалами (free retainers, freehold), часть удерживал в своем непосредственном пользовании и разрабатывал своими подначальными людьми, давая им по своему усмотрению надел для прожитка (coryhold); затем все, что оставалось вне распределения и надела, считалось безразлично господским пустым угодьем (Lord’s waste); причем закон предоставлял господину право загородить и присвоить в непосредственное пользование всякую пустую землю, какая оказывалась излишней или ненужной для удовлетворения хозяйственных потребностей общины.
Понятно, что когда права владельца определялись точным словом закона, а права общины оставались вне закона, в совершенной неопределительности, и в руках у владельца была власть, то община осталась перед ним беззащитной. Последствием этого были постоянные захваты владельцем угодий общего владения.
Захваты эти, имея легальное значение, носят особливое название заборов или загорож – inclosures, и стремление к ним выказывалось тем чаще и сильнее, чем более развивалась в той или другой местности промышленность, требовавшая расширения на новом пространстве: такие заборы óбщинной земли усилились особливо с XIV столетия, вследствие сильного развития овцеводства и шерстяного производства, для которого господам потребовались обширные пастбища; ропот населения на насилие господ переходил нередко, по этому поводу, в открытые возмущения крестьян, грозившие опасностью государству, так что с XVI столетия законодательство начинает ограничивать захваты лордов.
Так мало-помалу общинные угодья перешли почти целиком в руки крупных землевладельцев, но тяжба между землевладельцами и общинами продолжается еще и доныне, при посредстве парламента.
За всем тем в Англии и в Шотландии сохранились еще по местам остатки общинного владения лугами и, отчасти, пашенной землей (см. Maine. Land communities. Васильчикова. О самоуправлении. Т. I. Гл. XVI).
Из вышесказанного видно, что общинное владение не есть, как полагают некоторые, исключительная особенность славянского племени и русского быта. Оно не у нас одних есть, но было и отчасти есть и у других народов; но там, уступив действию экономического закона, общинное владение вошло уже на такую степень развития, до которой у нас еще не достигло.
Притом надо заметить, что независимо от внутренней экономии нашего быта общинное владение наше у крестьян поддерживается и извне системой податей и повинностей и обязательной круговой ответственностью, которую несет наша община за каждого своего члена.
Таким образом, у нас предметом общинного владения и пользования (в тех местах, где оно существует) служат не только выгон и угодья, но и луга, и леса, и даже пашенная земля, к которой в особенности прилагается личный труд человека и относительно которой потому всего прежде обнаруживается стремление обособить, присвоить себе возделанный своими руками участок.
И пашенная земля делится у нас целым миром на равномерные участки и распределяется между всеми, и этот передел повторяется, по местным обычаям и потребностям, либо каждый год, либо через несколько лет, либо перед новой ревизией.
В таком случае, по большей части вся земля, принадлежащая селению, состоит в общем пользовании, и из нее не выделяются участки в личную собственность, а выделяются только иногда свободные земли, не подлежащие разделу и обращаемые на потребность целой общины или от имени общества отдаваемые в содержание отдельным лицам.
А те земли, которые идут в надел, община даже свободная (до последнего времени) не имела права обратить в личную собственность своих членов, не имела права и потому уже, что система общинного надела состоит в необходимой связи с системой отправления и обеспечения повинностей, с началом круговой ответственности.
Только в последнее время, по случаю освобождения крестьян, в положении 19 февраля 1861 года (Местн. Велик. Пол. 110-116) постановлено, что временнообязанные крестьяне могут, с согласия помещика, а после выкупа, крестьяне-собственники, с согласия посредника, изменить общинное пользование своим наделом и разбить землю на постоянные подворные участки, если о том состоится на сельском сходе приговор по большинству 3/4 голосов (Пол. о вык. ст. 163).
Это разумеется только о мирской пашенной земле; напротив того, усадебная земля под каждым двором остается в потомственном пользовании каждого семейства, во дворе проживающего.
У бывших государственных крестьян дозволяется разделять землю по приговору 2/3 схода. У бывших колонистов (Т. IX, Особ. Прил., XV), по согласию 2/3 голосов на сходе общее владение может быть разделено на подворные участки. Отдельный выдел участков допускается на сем же основании.
В течение 3 лет с выдачи владенной записи как общество, так и отдельные владельцы могут отчуждать участки только односельцам; но и после сего срока участки из общинного владения могут быть продаваемы посторонним лишь по приговору 2/3 схода, с утверждения посредника. В тех местностях белорусских губерний, где до 1861 года существовало наследственное участковое пользование мирской землей, оно сохранено и на будущее время.
Полная свобода переделов общинной земли, повторявшихся нередко в краткие сроки, приводила к ослаблению крестьянских хозяйств: в 1893 году признано нужным ограничить ее относительно пахотных земель и тех, кои переделяются на одних основаниях с пахотными. Переделы должны совершаться по приговорам на срок не менее 12 лет и с определенным расчетом участков. Сокращение срока допускается с разрешения Губерн. Присутствия.
Приговоры проверяются Земским Начальником и подлежат рассмотрению Уездного Съезда. Принимаются в соображение улучшения земли у бывших до передела владельцев.
После приговора участки не могут быть отбираемы обществом, кроме случаев смерти домохозяина, не оставившего преемника, бессрочной отлучки, отказа от участка, неисправности в повинностях. Правило это положено распространить лишь на те местности, где введено положение о земских начальниках.
В 1877 году (Т. VIII, ч. 1, изд. 1893 г., Уст. Лесн., ст. 575 и след.) изданы правила об общественном владении станичными лесами в обл. в. Донского. Пользование сими лесами должно согласоваться с планом, утверждаемым обл. правлением. Они не подлежат разделу на участки.
В Малороссии земля, отведенная в крестьянский надел, предоставляется, под названием мирской, в постоянное пользование сельского общества; но участки ее, состоящие по обычаю того края в потомственном пользовании каждого семейства, сохраняют это свойство и на будущее время; но кроме их участки, не предоставленные в надел отдельным хозяйствам, а состоящие в общем и нераздельном пользовании всех крестьян, подлежат распоряжению целого общества (Малорос. Полож. ст. 92-98, см. еще о мирской земле у царан, т. IX, Особ. Прил. XVII, ст. 35).
В Киевской, Подольской и Волынской губерниях, подобно сему, общество, независимо от семейных участков, состоящих в действительном потомственном пользовании отдельных хозяев, распоряжается по своему усмотрению мирской землей, когда она остается праздной в случае выхода из общества хозяев, не оставивших по себе преемника (Киев. Пол. ст. 87 и след.).
В Новороссийском крае, в значительной части имений удерживается еще пользование, свойственное всем тем странам, где земель много и крестьяне не имеют определенных наделов (залежное хозяйство). При умножении народонаселения или при правильном устройстве имения система эта может перейти или в великороссийское общинное устройство, или в малороссийские семейные участки.
Закон 1861 года, дабы не предупреждать искусственно явлений, которые должны быть вызваны внутренним развитием быта, предоставил в том крае сельскому обществу при введении уставной грамоты или установить общинное владение с круговой порукой, или разделить надел на наследственные подворные участки, с личной ответственностью.
Спор о русской общине, разгоревшись в 50-х годах в нашей литературе, продолжается и до сих пор. Вначале предметом пререканий были преимущественно исторические данные относительно сельской общины, как учреждения общественного и государственного.
С одной стороны, утверждали, ссылаясь на историю, что община есть самобытное учреждение, свойственное славянскому племени и быту общественному; с другой стороны, утверждали, ссылаясь на ту же историю, что общинное устройство вместе с общинным землевладением есть учреждение государственное, состоит в необходимой связи с прикреплением сословий и с системой государственных податей и повинностей и должно само собой исчезнуть с освобождением сельского сословия и с преобразованием упомянутой системы.
Полемика эта прекратилась, не выяснив вопроса окончательно: в ней недоставало, с одной стороны, соображения с теми фактами, которые собраны и разработаны были в ту пору и впоследствии германской наукой, относительно старинного общинного землевладения у германского и у других племен; с другой стороны, недоставало обстоятельного анализа и критики общинного землевладения с экономической точки зрения.
Полемика об общине, возникшая в последнее время, после освобождения крестьян, и продолжающаяся доныне, имеет в виду преимущественно экономическое и политическое значение общинного устройства. Она стремится к практическому разрешению вопроса о том: как должна относиться политика нового законодательства в России к существующему общинному устройству?
Следует ли поддерживать его, ввиду некоторых неоспоримых его преимуществ, или способствовать начинающемуся и ожидаемому в будущем разложению общины, ввиду того стеснения, которому подвергается в ней личная и экономическая свобода отдельных ее членов?
Недостатки общинного устройства слишком известны всем, кто более или менее знаком с литературой политической экономии: наука, особливо на западе, до сих пор обращала внимание преимущественно на критику общины, по утвердившимся теоретическим началам.
Не столь известны указываемые другой стороной выгоды общинного устройства, ибо эти выгоды могут быть выяснены и поняты вполне только в связи с фактическими данными хозяйственного быта, а эти данные сами по себе крайне разнообразны в России, весьма мало разработаны и совсем не сведены в систему: вот главная причина, почему и мнения по упомянутым вопросам до сих пор не созрели и отличаются увлечением и односторонностью.
Защитники общины (главный в числе их г. Клаус, автор сочинения о колониях в России) утверждают, что недостатки общинного устройства, сопряженные с чрезмерным стеснением личности (например, круговая порука), не составляют существенной его принадлежности и могут быть устранены законодательством. Напротив того, для обеспечения личности от бездомства и пролетариата община представляет единственно практическое средство.
Начало общинного землевладения не препятствует, а благоприятствует спокойствию труда и образованию капиталов. Подворное владение способствует к крайнему развитию чересполосности, а общинное владение устраняет ее. С подворным владением сопряжено батрачество и его умножение.
Когда земля принадлежит целой общине, каждый из членов ее предполагается в праве на землю. Хотя бы он не пользовался ею, он спокоен в уверенности, что не останется без земли; спокойно уходит на сторонние промыслы и возвращается.
В интересе общины заботиться об устройстве бобылей – насильно прогнать их нельзя. А в подворном владении каждый двор заботится, как бы сплотить и уменьшить состав свой. В семействе развивается эгоизм: каждому страшно отлучиться надолго, ибо потом его не примут и сгонят с земли.
Отсюда, с одной стороны, развитие пролетариата, разложение семейства, с другой – неподвижность и застой населения, замечаемый особенно там, где нет общинного владения. Великорусский крестьянин – бывалый человек, ибо ему легко уйти без заботы.
В доказательство практической выгоды общинного землевладения указывают на то обстоятельство, что многие из иностранных колоний на юге России по собственному побуждению ввели у себя общинное устройство, вместо подворного, и это нововведение заметно способствует, а не препятствует экономическому их развитию и образованию капиталов; не препятствует и улучшениям хозяйственным, ибо в колониях каждый хозяин распоряжается в своем участке сообразно с общей системой хозяйства, следовательно общество может обязательно для всех вводить новую систему хозяйства и переделов.
Но, указывая на эти выгоды общинного владения, г. Клаус связывает его исключительно с тем порядком, который устроился в южных колониях, отличая тамошнюю общину от великорусской, завещанной древним хозяйственным бытом крестьян, сидевших на чужой земле.
Общинное владение крестьян землей, говорит он, – существовало у нас искони, по обычаю, но с течением времени складывалось в формы, соответствующие тем отношениям, в которых крестьяне, с поземельным своим владением, состояли к финансовому и правительственному закону. Вследствие того распределение земель и угодьев между крестьянами в обычной общине приурочилось к душе и к тяглу, с частными переделами.
При таком порядке, с последовательным изменением в числе душ и семейств от нарастания и от семейных разделов, участки подвергаются новым дроблениям, и единица распределения, не имея в себе ничего твердого, беспрерывно изменяется.
При таком порядке община сохраняет исключительно земледельческий характер, так что и принадлежащая отдельным членам движимость ценится по отношению к земле; хозяйство каждого отдельного двора не имеет постоянной целости и при наследстве подвергается дележу между всеми: только усадьба крестьянская имеет значение нераздельной единицы, и притом лишь как жилое место, независимо от хозяйственного обзаведения.
При таком порядке невозможно ни прочное хозяйственное обзаведение, ни прочное хозяйственное улучшение, ни утверждение поземельного кредита на участках, составляющих предмет отдельного пользования.
Но кроме этой первобытной обычной формы общинного землевладения образовалась у нас, при действии закона (1764 и 1800 г.) о хозяйственном устройстве колонистов, другая форма, на которую указывает г. Клаус, как на образцовую форму общинного землевладения. Собственником всей земли, приписанной к обществу, почитается целое общество: отдельным членам принадлежит право постоянного пользования.
Но поземельный надел, в распределении между членами, приурочен не к семье, к душе или к тяглу, но к иной единице, которую составляет двор, образующий (с поземельным наделом, хозяйственным обзаведением и с соответственной долей участия в общих угодьях) – цельное хозяйство.
Он остается из рода в род в нераздельном и единоличном распоряжении одной только семьи или главы ее, и может быть достоянием только лица, принадлежащего к составу общества; но ни один хозяин не вправе соединять в своей принадлежности несколько отдельных участков или хозяйств в пределах той же общины, хотя волен приобретать на стороне сколько угодно земли.
Угодья, принадлежащие к цельному двору, не могут быть уменьшаемы ни в количестве, ни в качестве, так как назначаемое на каждый двор количество не зависит от числа душ в семье.
Частные разделы двора на хозяйства меньшего размера допускаются по желанию владельцев не иначе как с разрешения схода и выборного начальства. Новые уравнительные переделы угодий допускаются только в видах общего улучшения хозяйственной системы.
При таком порядке земля представляется не в виде только земледельческого фонда, предназначенного исключительно на хлеб насущный и на исправление повинностей каждой душе: она является уже прочным хозяйственным фондом, на котором возможно не только вести правильную систему хозяйства, но и утвердить всякого рода промышленность; и притом двор с обзаведением может служить надежным основанием для долгосрочного кредита.
Все дела общественного самоуправления сосредоточены у одних только хозяев; но и кроме их могут быть в составе общины малоусадебные владельцы, имеющие только одну усадьбу, и безземельные. Г. Клаус свидетельствует и доказывает, что этот порядок общинного владения оправдал себя на деле, что некоторые поселения колонистов ввели его у себя добровольно, что там, где он утвердился, стало возможно и благоустроенное хозяйство и разумное управление, и заметно особенное накопление капиталов и развитие промыслов.
Г. Клаус не отрицает, что начало единоличного владения двором, при свободном разделе семьи и при расчете на действие прежней системы дарового отвода новых казенных земель, привело в некоторых обществах к накоплению безземельных; но он указывает выход из этого затруднения в выселении безземельного класса на новые земли, приобретаемые на стороне при содействии общества.
Хотя полемика об общине далеко еще не закончена, но ею указано уже достаточно фактов, склоняющих к следующему выводу. Законодательство должно с крайней осторожностью относиться к вопросу о преобразовании общинного землевладения.
Не подлежит сомнению, что оно, с государственной точки зрения, и для блага общественного, представляет много выгод, в связи с общим экономическим состоянием сельского быта в России, которое может измениться только со временем, при совокупном действии многих экономических условий, и не зависит от воли законодателя.
Покуда эти экономические условия не изменились, крайне опасно принимать решительные меры, которые могли бы привести искусственно к разложению общины. (В этом смысле г. Клаус справедливо указывает на вред, могущий произойти от того, что по новому закону о поземельном устройстве крестьян сохранение общинного землевладения поставлено в зависимость от большинства, более или менее шаткого и случайного – голосов на сельском сходе.) Общинное землевладение и организация сельской общины – предметы первой важности для внутренней законодательной политики в России.
Разумеется, всего легче для решающей мысли – сделать скорый выбор между двумя крайностями и склонить дальнейшее развитие поземельных отношений к одной исключительной форме личного владения и личной собственности.
Нет никакого сомнения в том, что как только закон снимет свои заставы и откроет все широкое поле владения свободному действию личного начала, поле это скоро наполнится и все формы быстро сольются в одну.
Но здорово ли будет это для государства, хорошо ли для будущих судеб его – это еще весьма сомнительно. Есть государственные вопросы, которые опасно решать исключительно на основании отвлеченных начал экономической свободы.
Земля такой товар, который опасно бросить на вольный рынок, подобно всякому иному товару. С землей у нас, больше чем где-либо, – связана вся будущность земледельческого сословия, а в России оно имеет такую важность, какой нигде не имеет.
В нем у нас, как справедливо замечает иностранец Гакстгаузен, “корень силы государственной, основание для устойчивости всего государственного строя, главный запас экономических сил, хранилище естественных элементов национальности во всех ее особенностях”.
В Западной Европе сельское население составляет средним числом едва 3/4 населения, а у нас 15/16 всего населения – сельские жители. В нынешнем их состоянии объявить для них всякую землю вольным товаром – значило бы, может быть, оставить их без всяких средств к удержанию земли, к поддержанию хозяйства, к обеспечению от нищеты и голода.
Побуждение отдельных членов общины выделиться из нее и получить свой участок – в редких только и исключительных случаях может быть у нас признаком нормального стремления к экономической самодеятельности.
В большей части случаев это будет произвольное желание отдельных личностей выйти на волю со своей долей, по случайному побуждению: трудно предположить иные побуждения там, где отдельной личности не на чем и не с чем предпринимать отдельный труд на свой счет и на свою долю земли, большей частью мало стоющей: можно быть уверенным, что в этих случаях отдельная личность останется беззащитной в нищете, без содействия и помощи.
Если дать вольный исход побуждениям этого рода, то последствием будет – обнищание целых масс и переход общинной земли отдельными участками в руки сторонних скупщиков.
Приговор массы, большей частью бескапитальной и малоразвитой, тем более приговор случайного условного большинства этой массы, не может, как известно по опыту, служить достаточным свидетельством ни о искренности изъявленной воли, ни о серьезной обдуманности решения: приговоры эти, к несчастью, слишком часто составляются под влиянием случайных увлечений или своекорыстных видов сильного меньшинства.
Положиться с формальной стороны на приговор большинства и на нем успокоиться – было бы недостойно здравой политики, имеющей в виду не одни настоящие интересы управления, но будущие интересы целой массы народной, и неразрывно связанные с ними интересы государства.
Ввиду охранения этих интересов первой важности едва ли благоразумно поступит законодатель, разрешая слишком широко узы общинного землевладения, которые покуда могут быть стеснительны для немногих, но для массы благодетельны: стремясь на основании общих отвлеченных начал к водворению экономической свободы, можно породить свободу нищенства, которая повсюду бывает самым худшим видом рабства.
Сверх того, законодательство, имея в виду массу народонаселения, состоящую у нас покуда из людей, которые не могут думать об обогащении или о правильном производстве, но поглощены заботой о куске насущного хлеба, – не может забыть и о том, что всякая отдельная недвижимая собственность налагает на владельца ее такие гражданские тягости, которые человеку без капитала, дохода и без рыночной производительности, живущему из насущного хлеба, решительно не под силу, так что удержание отдельного клочка земли, на нашем бедном рынке, большей частью мало или совсем не производительного, станет для большинства крестьян невозможным.
Особенное владение, уединяя личность, усложняет ее юридические отношения к другим владеющим личностям и к государству и, возбуждая столкновения, тем самым налагает на владельца заботу о поддержании, защите и определении прав, соединенных с владением, – заботу не только обременительную, но и весьма дорого стоющую, особливо при действии новых уставов об укреплении, удостоверении и защите прав гражданских.
Такой заботы не в силах вынести, в большинстве массы, наш крестьянин отдельно от общины, при нынешней своей скудости, при бедности капиталов и промыслов, и на нынешней степени гражданского своего развития.
Опыт показывает, что и в других государствах, при значительном экономическом развитии, при множестве капиталов, при полной определительности, до которой достигла рыночная ценность земли и рабочей силы, – положение мелкого владельца становится часто невозможным, и заставляет или уклоняться от приобретения земли, или продавать мелкие участки: тем более у нас затруднительно было бы положение каждого крестьянина, когда б он вынужден был выделиться из общины со своим участком (укажем для примера на издержки по обмежеванию дачи, по совершению актов, платежу податей и сборов – при безграмотности массы населения, по отношению к властям и чиновникам всякого рода, наконец, по судебным и полицейским делам, неизбежно возникающим из личного владения).
Все тягости личного владения может и должен выносить тот, кто, по экономическим расчетам, в интересе личной производительности или промысла, приобретает землю на стороне, в особливое свое владение, – и таких находится немало; но превращение массы общинных владельцев с прожиточными их наделами, которые во многих случаях не обеспечивают им и насущного хлеба, в мелких отдельных землевладельцев – было бы, без сомнения, пагубно для них и вредно в высшей степени для государства.
Нельзя забыть о том, что наша сельская община находится еще большей частью на первобытной форме земледельческого хозяйства, в состоянии уединенном, и не в силах еще войти в круг того общения и размена производительных сил, в котором личность крепнет, развивается и богатеет промыслом, по мере своего освобождения из местного хозяйственного союза.
Эта пора может наступить, и это предположение может быть согласно с действительностью только тогда, когда образовалось между массой достаточно капиталов или сбережений, когда они распределены между многими, и открылись доступные способы к производительному их употреблению.
До сих пор масса нашего крестьянского населения находится в таком состоянии, в котором дело идет не о сбережениях, а о возможности добыть хлеб насущный, и удобнейшие для того средства состоят для нее покуда совсем не в денежном хозяйстве, а в хозяйстве непосредственном, в коем первые потребности обеспечиваются исключительно землей.
В таком состоянии только общинное хозяйство может обеспечить крестьянина от нищеты и бездомовности, или в самой нищете, составляющей обыкновенное у нас явление, – отдалить опасность голодной смерти.
Нельзя забыть, что общинное хозяйство у нас до сих пор большей частью бедное, скудное, на тощей земле. Но при общинном хозяйстве есть возможность обрабатывать поле без затраты капитала, кое-как (ибо иначе нет силы, стало быть, нет и побуждения обрабатывать), пробавляться топливом из общего леса, держать скотину на общем выгоне: разделите землю по участкам – эта возможность пропадет, и разбросанные единицы, сами по себе хозяйственно бессильные, утратив сознание общего угодья и возможность общего пользования, во многих местах потеряют скоро и возможность считать что-либо своим и сами себя поддерживать.
Вот главнейшие соображения, в силу коих приходим к убеждению, что не настало еще время – прямо или косвенно способствовать разложению общинного землевладения, а надлежит, напротив, до времени оберегать его. Время это придет само собой, с естественным развитием производительных сил и с изменением хозяйственных условий.
Мимо нас не пройдет явление, замеченное у всех народов, – ибо все, вероятно, прошли через ту же степень хозяйственного быта, и через ту же форму землевладения, хотя и в иных климатических, географических и политических условиях хозяйственного развития.
Рост не у всех одинаков, но было бы крайним заблуждением – хотя, к сожалению, весьма обыкновенным – воображать, что можно остановить рост или ускорить его искусственными мерами законодательства, не нарушая физиологических условий роста.
К сожалению, вопрос об общине обсуждается обыкновенно между двумя крайними предрассудками по этому предмету: с одной стороны, политическое доктринерство, желающее все подвести под одну мерку отвлеченных начал, извлеченных на веру из науки и школы, – западных учений, иногда еще схваченных только на поверхности и не глубоко понятых.
С другой стороны – политическая мечтательность, – чающая обрести в общине какую-то нормальную форму хозяйственного быта, форму, в которую будто бы должны преобразоваться все виды поземельной собственности и в которой должна разрешиться борьба труда с капиталом.
Исторический опыт у всех народов показывает, что общину, как форму землевладения, невозможно отделить от того временного экономического состояния, посреди коего она возникает и которым поддерживается: с изменением этого состояния, с умножением населения, производительности и хозяйственных потребностей, с развитием умственной и нравственной культуры, со введением новой, сосредоточенной (интенсивной) системы земледелия, общинное владение распадалось и должно распасться повсюду.
Эта форма может удержаться, покуда она соответствует еще действительности; случалось даже, что общинное землевладение, прекратившись однажды, вводилось снова; но случалось это посреди экономических условий, соответствовавших общине.
Когда эти условия изменились и на место общинного землевладения водворилась уже отдельная собственность в участках, возвратиться к прежнему состоянию – невозможно, разумным порядком, как невозможно вернуться сознательно с высшей степени и от лучших форм культуры и быта к прежней, давно пройденной степени и на старую, прожитую форму.
Обычай общинного землевладения в России, кроме практического, имеет у нас и немаловажное историческое значение. Едва ли можно сомневаться в том, что благодаря сельской общине у крестьян наших они сохранили под гнетом крепостного права и сознание прав своих на землю перед государством, и своего сословного значения перед лицом государственной власти.
Благодаря общине мир, т.е. местное общество крестьян, никогда не утрачивал своего значения перед лицом помещика и, как ни была безгранична помещичья власть, личность крестьянина никогда в лице его совсем не исчезала: оттого и во взаимных отношениях крестьян к помещику не было у нас того раздражения и ожесточения, какое мы видим в истории сельского сословия на западе.
Замечательно, что сельская община, везде, где успела удержаться до последнего времени, имела подобное же значение. Один из новейших писателей (Laveleye) предлагает вопрос: отчего в Англии дворянство успело с давнего времени сосредоточить в руках своих поземельную собственность, обобрав землю у всех мелких владельцев, а во Франции такое же дворянство, пользуясь еще более значительными привилегиями и властвуя над народом, имевшим еще менее законных прав и еще более стесненным, – не успело достигнуть такого же результата?
Отчего во Франции, несмотря на стеснения, мелкая собственность распространялась все более и более, а в Англии, несмотря на политическую свободу, она более и более исчезала? На эти вопросы он отвечает: “одна из главных причин этого явления состоит, по мнению моему, в том, что во Франции сельские общины сохранились до XVIII столетия, тогда как в Англии они исчезли издревле.
Покуда общины держались, они служили задержкой расширению господских владений, – прежде всего потому, что община была непрерывно существующим и твердо укоренившимся бытовым явлением, которое трудно отрицать или ниспровергнуть; далее, потому, что взаимная связь общины как собирательного тела (collectivité) придавала ей значительную силу сцепления и противодействия; наконец потому, что владение общины было, так сказать, неотчуждаемое, обеспечено от раздробления и от случайности наследственных разделов и продаж.
Общинные ассоциации пережили всю средневековую эпоху, не изменившись почти ни в чем, подобно монастырским общинам, с которыми имели много общего в устройстве: в качестве корпораций они пользовались выгодой непрерывности.
Когда общины стали распадаться и повыделились из них мелкие землевладельцы, – в эту пору помещичье сословие утратило уже прежнюю способность расширения – и подступила уже революция, приближалась эпоха гражданского кодекса.
В эту пору феодальная аристократия, уже ослабленная, не могла, при всем своем богатстве и при всей власти, распространить помещичьи свои владения. В Англии, напротив того, общины исчезли еще в ту пору, когда дворянство было в полном могуществе, а мелкие владельцы, в одиночку, не могли защитить свое владение, и оно мало-помалу поглощено было владением лорда-помещика.
Сельское население слишком рано дошло до личной собственности, и вследствие того стало бессильно, и насчет его утвердились повсюду крупные дачи (Latifundia). Чудное дело! От того, что Англия слишком рано, ранее всякой иной страны преобразовала у себя первобытное хозяйственное устройство, взялась за улучшенную систему нового времени, – от того именно в Англии не мог удержаться класс мелких землевладельцев”.
Особый вид совместного владения есть совместное владение бывших помещиков с бывшими своими крепостными, перешедшими в состояние временнообязанных крестьян. По утверждении уставной грамоты помещик обязывается отвести крестьянам поземельный надел: причем прежние вотчинно-государственные отношения к крестьянам по поводу землевладения должны мало-помалу превратиться в отношения гражданского права, в отношения соседей и равноправных землевладельцев.
Очевидно, что при этом предстоит совершиться весьма сложному и затруднительному процессу ликвидации прав и хозяйственных отношений, пока образуется такое состояние, в котором обе стороны получат ясное и спокойное сознание о мере и границах своего владения.
Помещики, покуда имели крестьян и весь хозяйственный их быт на полной своей воле, не имели нужды заботиться о разграничении своих земель и угодий от крестьянских, – ибо то и другое было собственностью помещика, и никакое столкновение хозяйственных интересов крестьянина и помещика по землевладению не было мыслимо, по крайней мере в юридической форме.
С освобождением крестьян, с предоставлением каждому из них права на отдельный, собственный хозяйственный быт, сопряженный с землевладением, – с оставлением крестьянского поселения и землевладения на местах прежнего их жительства, совместно с жительством и хозяйством прежних помещиков, такие столкновения должны были возникнуть тотчас же повсюду, грозя привести в беспорядок только что зарождавшееся хозяйство и возникавшие отношения гражданского права.
Потому закон не мог не обратить особенного внимания на вопрос первой важности – о скорейшем отделении к одним местам помещичьего владения и угодий помещичьих от крестьянских земель и угодий. Весь процесс этого отделения разделен на три действия: 1) Первоначальное утверждение надела. 2) Разверстание помещичьих угодий к одним местам. 3) Перенесение крестьянских усадеб.
По специальности этого предмета не касаемся здесь его подробностей. Сюда относятся следующие постановления: Местн. Полож. Великорос., ст. 26-109, Малорос. ст. 42 и след., Местн. Полож. Киевск. ст. 35 и след., Виленск. ст. 10 и след., Полож. о горнозав. насел. ст. 18 и след., Полож. об удельн. крест. ст. 35 и след.
Особенные, по хозяйственным особенностям, правила по сему предмету см. в Тифлис. полож. о наделе крестьян т. IX, особ. прил. ХХ, ст. 45. Еще указ о праве общей пастьбы (толоки) крестьян и помещиков юго-западного края на общем паровом поле, см. в Полн. Собр. Зак. 1865 г., N 41979.
В юго-западных губерниях не было ни генерального, ни специального межевания, не было почти вовсе и полюбовного: посему в этом краю особенно распространилось чересполосие владений при полной межевой их неопределенности. Неудобства такого состояния усилились со времени освобождения крестьян и особливо при обязательном выкупе крестьянских наделов.
Явились миллионы состоятельных собственников в лице крестьян, выкупавших вместе с землями и общие с помещиком водопои, выгоны, сенокосы в помещичьих лесах, лесные и полевые сервитуты (право пастбища и т.п.).
Отсюда – возможность частых столкновений между крестьянами и прочими землевладельцами, и неопределенность прав, полагающая важные затруднения как развитию сельского хозяйства, так и обеспеченности землевладения вообще. Единственным выходом из подобной запутанности представлялось обязательное разверстание угодий с упразднением и выкупом сервитутов.
Но по действующему закону разверстание помещиков с крестьянами допускается лишь по полюбовному соглашению (Зак. 5 февр. 1864 г. и 112 ст. полож. о выкупе), коего достигнуть почти невозможно, в особенности потому, что при разверстании крестьяне теряли бы место общего пользования угодьями и пастбищные сервитуты, без чего им в малом хозяйстве обойтись невозможно. Решение этого вопроса законодательным путем представляет до сих пор величайшие затруднения.
Стоит упомянуть об особенной форме общественного владения у резешей в Бессарабии. Резешами называются в этом краю мелкие владельцы земель на праве собственности в одной даче (в противоположность царанам, которые сидят не на своей земле).
Общественное владение образовалось у этих людей в силу необходимости хозяйственной там, где участки, принадлежавшие в даче перводачникам, по купле или по жалованию за службу, раздробились при наследственных и иных переходах, с размножением рода первых владельцев.
Это раздробление дошло во многих местах до такой крайности, что самые мелкие владельцы (так называемые пармакари), обладая ничтожными участками, лишались всякой возможности устроить и поддержать отдельное хозяйство.
В общественном же владении каждый из этих мелких владельцев получает возможность устроить себе усадьбу, развести сад, пользоваться выгоном на общественной земле, но за то уже не участвует во владении ни пахотной, ни сенокосной землей, которая делится исключительно между крупными резешами.
Тем не менее каждый резеш, крупный и мелкий, смотрит на свое владение как на свой батрык (т.е. вотчину, дедовщину), знает свой участок и хранит у себя родовые документы как основание своего вотчинного права.
В таком владении участки могут и переходить между совместными владельцами безо всякого затруднения, вовсе безъявочно или по простым распискам; но переход участка от резеша к стороннему владельцу соединен с затруднениями и встречает сильное противодействие со стороны односельцев (см. о сем в описании Бессарабской области, Защука. Спб. 1862 г., стр. 220).
Особенный способ пользования общественной землей существует в уральском казачьем войске. Здесь пользование не ограничивается для каждой дистанции или округа отмеренным участком, но все 60-тысячное общество пользуется совместно всей войсковой землей: каждый уралец может устроить, где хочет, свое хозяйство (подробности см. в описании земли войска уральского, соч. Рябинина. Спб., 1866 г.).
Особенный вид общего владения есть владение лесами общими у частных владельцев с казной: общими называются по закону (772 ст. лесн. уст., изд. 1893 г.) леса, принадлежащие нескольким владельцам, без означения в частности, сколько каждому из оных принадлежит. Они разделяются всем тем селам и деревням, к которым написаны в писцовых книгах, по числу писцовых же пашенных земель.
Когда во владении участвуют казна или казенные селения, то леса должны быть непременно размежеваны судебным порядком по крепостям и дачам, причем казне велено отделять части сколько возможно ближе к судоходным рекам.
Между тем до окончательного судебного решения пользование владельцев лесом в сих дачах ограничивается: именно, по предварительному рассмотрению вотчинных документов каждого (управлением государственных имуществ) назначаются владельцам и бывшим государственным крестьянам соответствующие вотчинному документу части леса во временное пользование, и в эти части леса дозволяется также въезд для выбора валежника и сухих деревьев, и в крайних только случаях, только на непосредственное употребление, а не на продажу, отпускается и растущий лес, с разрешения лесных чиновников. Затем уже каждая сторона отвечает за вырубку в лесу более того, что отведено ей или отпущено (там же, ст. 773-783).
О пользовании обществ. лесами в Донском войске см. т. VIII, ч. I, изд. 1893 г. Уст. Лесн., ст. 575 и след.
О лесах, отведенных в надел бывшим госуд. крестьянам. Полн. Собр. Зак. 1873 г., N 52379.
В совместном владении содержится иногда особое отношение владеющих лиц, подобное отношению верховной собственности к собственности зависимой или подчиненной (Obereigenthum, Nutzeigenthum).
Там, где подобные отношения являются, требуется рано или поздно их ликвидация, приведение прав в надлежащую определенность, или раздел владений с целью предоставить каждому лицу вместо прежнего, так сказать, государственного владения, на личной власти и личном подчинении основанного, владение гражданское, основанное на начале полной собственности, которое одно только может удовлетворить требованиям гражданского права и соответствовать понятию о личности в сфере юридической и экономической.
Наше русское вотчинное владение не представляет подобных отношений, ибо у нас отношение, например, крепостных крестьян к помещику и государственных крестьян к государству по землевладению имеют свой особенный характер и не подходят под категории прав германского происхождения, выродившихся из феодальных отношений, основанных на феодальном дроблении права собственности между людьми, взаимно соподчиненными.
Но в пределах Империи, именно в тех частях ее, которые имели свою, отдельную от Руси политическую историю и свое развитие общественного быта, встречаются подобные отношения, к ликвидации коих стремится в последнее время повсюду русское законодательство. В пример можно указать на отношения имеретийских и гурийских князей со своими азнаурами.
Азнауры находились в зависимости от князей; князь владел азнауром, но в то же время и сей последний владел имением, ему принадлежащим; однако на это имение азнаура и князь простирал свое право в силу того, что предки азнаура были пожалованы предком князя вместе с имением или имение было подарено азнауру или предкам его князем или его предками.
Таким образом возникло между князьями и их азнаурами отношение, подобное феодальному отношению верховной и подчиненной собственности, и посему ликвидация личных отношений между теми и другими необходимо соединялась с ликвидацией прав по землевладению.
Ликвидация эта произведена по указу 1864 года (Полн. Собр. Зак., N 40907) о разграничении имущественного права между князьями и их азнаурами, и в сем самом указе объяснено, что развод между князьями и азнаурами не есть передача имения, а только разграничение совместного владения.
Инородцы оседлые сравниваются с русскими в правах и обязанностях по сословиям (Зак. о Сост., ст. 836), следовательно и в правах по землевладению.
О землевладении инородцев кочевых и бродячих постановлено в законе следующее. Кочевые инородцы имеют земли, назначенные для каждого поколения. Подробное разделение участков зависит от обычая, между инородцами существующего.
Каждое племя или род пользуется своими землями и не имеет права переходить для промысла на земли другого рода. Русским запрещается самовольно селиться на землях сих, разве по условиям с обществами, об оброчном содержании.
Итак, род служит субъектом землевладения у кочевых инородцев (Зак. о Сост., ст. 849-851). У калмыков улусных попечителям и их помощникам вменяется в обязанность назначать места и время для перекочевок и распределять между аймаками и хотонами своего улуса земли и угодья (т. II, изд. 1892 г., Полож. об инородц., ст. 571). На бродячих инородцев назначение земель по племенам и разделение оных по участкам не распространяется.
Им назначаются по удобности целые полосы земли и отграничиваются от земель, принадлежащих оседлым жителям и кочевым инородцам (Зак. о Сост., ст. 856). О характере землевладения киргизов внутренней орды, о разделе земель, об основаниях владения отдельных родов и лиц и пр., см. любопытную статью г. Медведского “Внутренняя Киргизская Орда” в Журн. Мин. Госуд. Имущ. 1862 г.
Кроме земледельческой общины нельзя не упомянуть еще о семейной общине как единице землевладения. Учреждение это составляет особенность славянского племени, и удержалось доныне у южных придунайских славян, у Словаков и Кроатов, Сербов, на Австрийской военной границе, в Боснии, Болгарии, в Далмации, Герцеговине и в Черногории: оно держится, по большей части, обычаем, но в некоторых местностях принято в положительный закон и имеет юридическое значение.
В силу исконного обычая владение землей приурочено к семье, т.е. к совокупности лиц, происходящих от одного предка, живущих вместе и обрабатывающих землю сообща как общую собственность. У Славян такая община носит название дружины, дружества или задруги. Во главе ее – старшина или господарь, избираемый членами семьи. Он управляет целой общиной, распоряжается работами с общего совета, покупает и продает на счет общины.
Жена его распоряжается общим домашним хозяйством, в чем иногда сменяют ее по очереди другие хозяйки. Состав общины достигает иногда до 50 лиц, и в нем соединяется по нескольку поколений одновременно: молодые, вступая в брак, остаются на житье в том же доме или в новой пристройке; бывает, что и зятья вступают в общину жен своих.
При общем хозяйстве и общей производительности каждая чета получает, однако, на время и особый для себя участок, на котором возделывает и производит для себя исключительно лен и шерсть на одежду: вообще ремесленное дело всякий делает на свой счет; но сельское полевое хозяйство со скотом и обзаведением у всех общее и ведется сообща. Земля, принадлежащая одной семье, не смешивается с землей других семей в одной и той же деревне, но в случае нужды все семьи соединяются и производят работу общей помощью.
В этом виде семейная община представляет отдельную юридическую личность и пользуется правом иска и защиты на суде. Со смертью одного из членов нет наследования в недвижимом, и дети после умершего имеют на долю его в общем поземельном фонде не наследственное, а только личное право, как члены и сотрудники той же семьи; но кто из нее выселяется, тот теряет всякое право на участие в семейном фонде.
Девицу, при выходе замуж, снаряжают приданым, но и она не выносит из семьи никаких прав на участие в семейном имуществе. Разве в случае смерти всех членов семьи кроме одного личным его достоянием становится семейное имущество.
Австрийский закон 7 мая 1850 года о гражданском устройстве военной границы принял и подтвердил учреждение семейной общины у Граничар, возложив притом военную повинность на каждого члена семьи, имеющего по обычаю право на участие в пользовании семейным поземельным уделом.
В Сербии отношения, возникающие из семейного землевладения, также вошли в законодательство; но с присоединением таких положений, которые противоречат обычному праву и не согласны с сущностью общинного владения; таково, например, право каждого члена семейной нераздельной общины отдавать свою долю в залог по личному своему обязательству.
Такое семейное общинное владение служит до сих пор отличительным признаком юридического быта у южных славян и представляет, в связи с нынешним хозяйственным состоянием тех местностей, такие удобства, какими не могут похвалиться общества, достигшие высшего экономического развития.
В том краю всякий, как говорят Кроаты, домовит и имовит; нет тех крайностей поземельной собственности, которые представляет, с одной стороны, Англия, где все землевладение сосредоточилось в небольшом количестве громадных имений; с другой стороны, Франция, где все оно разбилось на множество участков отдельного владения, до того мелких, что и усиленный личный труд становится на них непроизводителен и бесплоден.
Напротив того, семейно-общинное хозяйство, производимое целой семьей на общий счет, соединяет в себе выгоды крупного хозяйства с удобствами мелкого и содействует к равномерному распределению натуральных произведений и прибылей между всеми производителями, обеспечивая всем и каждому первые потребности жизни.
Не подлежит, однако, сомнению, что эта форма землевладения и хозяйства не может удержаться при сильном развитии промышленности и при накоплении капиталов, со свободным их обращением на рынке: такая участь постигает уже семейно-общинное устройство у венгерских славян.
Новейшими исследованиями доказано, что подобные же семейно-земледельческие общины были обыкновенным бытовым явлением и на Западе, именно во Франции и в Италии, но уступили место повсюду личной поземельной собственности.
Во Франции сохранились еще по местам следы этого учреждения (см. ст. Laveleye: Les communautés de famille, в Revue des 2 m. 1872 г. 1 Sept. и Baudrillard: la famille en France – там же 1872 г., 15 avril. – Ст. Миличевича о задруге или семейной общине в Сербии, в журнале Беседа, 1858, III; 1859, VI). Ср. 3 том курса.
[1] Первые обратили внимание на этот предмет – Гакстгаузен в Голштинии и в Дании Олифсен и Гансен.
[2] Значительная (почти наполовину) часть леса и доныне еще остается в средней Германии государственным и общинным достоянием.
