Наша древняя терминология не отличается большой определительностью; одно и то же слово нередко употреблялось у нас в разных смыслах. Это случилось и со словом смерд. Оно употребляется то в очень тесном, то в весьма широком смысле.
В тесном смысле оно означает пахаря, сельского работника.
“И рече Володимер (Мономах): дивно ми, дружино, оже лошадей жалуете, ею же орет, а сего не промыслите, оже то начнет орати смерд, и приехав половчин ударит и стрелою… А лошадь его поиметь. А в село его ехав иметь жену его и дети его и все его имение” (Лавр. 1103).
В широком оно употребляется для обозначения всего населения, за исключением одних князей. В таком смысле оно употреблено в Русской правде:
“А за княжь конь 3 гривне; аза смердей 2 гривны” (II. 9).
Статья установляет штраф за кражу коня, но упоминает только коней, принадлежащих князю да смерду, умалчивая обо всех других. Это молчание может быть объяснено только тем, что под смердами, в противоположность князю, разумеется все население.
Такое толкование подтверждается и текстом позднейших списков Правды, в которых слово “смерд” заменено словом “иной”, т.е. всякий другой человек, кроме князя.
“…А будет был (украден) княжь конь, то платити зань 3 гривны; а за инех по 2 гривны” (III. 55).
В таком же широком смысле употребил это слово Олег, черниговский князь. В 1096 г. Святополк Киевский и Владимир Переяславльский послали к Олегу такое предложение:
“Пойди Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших и пред людми градскими, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых. Олег же всприим смысл буй и словеса величава, рече сице: несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом” (Лавр.).
Здесь князь называет смердами не только киевских горожан, но и служилых людей прежних князей. Все смерды, за исключением князей, епископов и игуменов.
Не берем на себя решение вопроса о том, какой из этих смыслов был первоначальный. Самые древние наши памятники знают уже и тот и другой. Позволяем себе лишь догадку. Слово муж, первоначально имевшее общее значение, с течением времени, в уменьшительной форме стало обозначать один известный класс населения.
То же случилось со словом христианин, которое специализовалось в крестьянина. Подобно этому и слово смерд первоначально могло употребляться в широком смысле, а позднее, с выделением из общей массы населения отдельных классов, стало приурочиваться к одному сельскому населению, занимавшемуся возделыванием земли.
Тесное значение слова смерд живет еще в наших памятниках конца XV века.
Псковские летописи под 1485 г. упоминают о столкновении между Великим князем Московским, Иваном Васильевичем, и псковичами. Известие летописи отличается некоторой излишней краткостью. Но из него можно вывести, что столкновение возникло из-за смердов. Землевладельцы захотели установить барщину и ввести законом определенные “урочные” работы смердов. Смерды этому воспротивились.
Отсюда и возникло столкновение. Псковичи одного смерда казнили, а трех заключили в тюрьму, имущество их опечатали (Псков. I. 266; И. 43 и след.). Великий князь принял сторону смердов, он “всполелся” на псковичей и велел смердов отпустить. Это требование произвело раздвоение в самом Пскове:
“И оттоле начат быти брань и мятежь велик межю посадникы, и бояры, и житьими людми: понеже сии вси всхотеша правити слово князя великого, смердов отпустити…; а чернии люди, мол один, всего того не восхотеша, рекуще: мы о всем том прави и не погубит нас о том князь великий…”.
Из приведенного места видно, что смерды не суть низший слой городского населения. Это последнее, под именем черных людей, принимает участие в обсуждении вопроса о смердах и высказывается в пользу наказания виновных.
На этот раз столкновение разрешилось согласно воле великого князя. В Москву было отправлено посольство с повинной.
Но в чем же была вина смердов? На это проливает некоторый свет известие летописца под следующим 1486 г.
“И потом, по мале времени, прилучися некоему попу у норовских смердов чести грамоти, и найде тую грамоту, како смердом из веков вечных князю дань даяти и Пскову и всякий работы урочный по той грамоте им знати.
А о той грамоте смердьи всей земли смятенье бысть, что они, потаивше грамоти, не потягнуша на свои работы, а псковичем не сведущем о них, како от начала бысть, а они обольстиша князю великому и о том все по криву сказаша. И таковую грамоту смерд исторже у попа из рук и скры. Псковичи же посадиша того смерда на крепости.
И оттоле начаша, из пригородов приездя и изо всех волостей, обиднии люди бити челом посадником псковским и всему Пскову…. Посадники же и весь Псков сбраша многыя обиды, их же невозможно исчесть за множество, и написавше грамоты многы обидный и отрядиша послы: посадника Микиту Ларионо-вича, и посадника Андрея Ивановича, и боярина Андрея Семеновича Рублева, и иных бояр, и с пригородов по два человека, обиднии люди.
И ехавше, биша челом великому князю, и поведаша о смерде, что грамоту потаил, “и имеем его и теперь на крепости, и како нам, государь, укажеши о том?” И князь великий, ярым оком взрев, рече: давно ли аз вам о смердах вины отдах? а ныне на то же наступаете?”
Приведенное место разъясняет, кого в Пскове звали смердами и в чем заключалась их вина. Смерды не городское, а сельское население: они живут по Нарве реке и во всех псковских волостях. Это уездные, волостные люди. Помимо дани князю и Пскову, они обязаны урочными работами. Работы эти были определены исстари.
В описываемое время, однако, смерды не исправляли этих работ. Отсюда столкновение, возникшее еще в 1485 г., а может быть, и раньше. Осенью 1485 г. псковичи подчинились во всем воле великого князя. Но вскоре затем “некий поп” сделал открытие, нашел грамоту, на которой написаны были обязанности смердов.
Едва потухшее пламя внутренней усобицы снова разгорелось. В Псков стали съезжаться со всех концов Псковской волости “обидные люди”, т.е. люди, которые потерпели вследствие отказа смердов исполнять урочные работы, и было решено новое посольство к великому князю. “Обидные люди” это, конечно, землевладельцы, на землях которых сидели смерды.
Приведенное известие составляет краткий след целой аграрной революции, происшедшей в Пскове в конце XV века. Сторону сельского населения принял Великий князь Московский. Не помогла псковичам и грамота, найденная “некиим попом”, в которой было написано то, чего псковичи будто бы не знали: “а псковичем не сведущем о них, како от начала бысть”.
Эти последние слова нельзя, конечно, понимать буквально. Псковичи не могли не знать исконных порядков. Найденная попом грамота едва ли могла открыть им что-нибудь новое. Псковичам нужен был повод, чтобы вновь возбудить дело о повинностях смердов, прекращенное подчинением их воле великого князя. Находка “некиим попом” грамоты, которая легко могла быть искусственно подстроена, прекрасно удовлетворяла этой потребности.
Как возникла в Пскове аграрная революция конца XV века, это, по краткости летописного известия, остается не совсем ясным.
Перехожу к вопросу о юридическом положении смердов.
Смерды составляют свободное население. Это совершенно ясно из Русской правды. Перечислив цены разного вида домашнего скота, которые должны уплачиваться похитителем скота в тех случаях, когда похищенное животное не могло быть возвращено натурою, Правда говорит:
“То ти оуроци смердом, оже платять князю продажю” (III. 56).
Смерд наказывается продажею, а это признак свободного человека, так как рабов князь продажею не казнит.
Так как смерды суть свободные люди, то отсюда, само собой, следует, что они пользуются и всеми правами свободных людей. Не останавливаясь на перечислении этих прав, приведем только те из них, о которых прямо упоминается в древних памятниках.
Смерда, как свободного человека, никто не может наказывать без приказа подлежащей власти:
“Или смерд оумоучать[1], а без княжа слова, за обиду 3 гривны” (II. 14; III. 103).
У смердов может быть и собственность. Русская правда говорит о коне смерда, летописи – о его пашне. Дружина Святополка потому возражала против войны с половцами весною 1103 г., что боялась “погубить смердов и ролью их” (Лавр.). Под пашней смердов можно разуметь как собственную пашню смердов, так и ту, которую они имели на арендуемых у землевладельцев землях.
Дружина жалеет только о пашне смердов и ничего не говорит о пашне бояр. В этом можно видеть указание на то, что и в это отдаленное время у нас преобладало арендное хозяйство перед собственной запашкой богатых землевладельцев. О порядке древнего сельского хозяйства будем говорить в III т. “Древностей”.
Как свободные лица, смерды несут повинности в пользу государства и с этой целью образуют своеобразные податные единицы. В Новгороде эти податные единицы носят наименование погостов. В новгородских договорах с князьями читаем:
“Кто купец, пойдет в свое сто, а кто смерд, тот потягнет в свой погост”.
Смерды платят князю дань:
“Приде Михаил в Новгород по Велице дни, Фомины недели исходяче…, и целова крест на всей воли новгородстеи и на всех грамотах ярославлих и вда свободу смердом на 5 лет даний не платити” (1229. Карамзин. III. Прим. 327).
Они носят оружие и входят в состав войска:
“И нача Ярослав вой делити: старостам своим по 10 гривен, смердом по гривне, а ноугородцем по 10 гривен, и отпусти я вся домов” (Воскр. 1019).
Здесь смерды различены от новгородцев. Надо думать, что и в Новгороде, как и во Пскове, смерды означали сельских, а не городских жителей, названных новгородцами.
При описании ночного нападения Даниила Романовича на Бельз читаем:
“Боярин боярина брал в плен, смерд смерда, град града” (Ипат. 1221).
Смерды составляют низший слой свободного населения, они живут трудами рук своих и, по общему правилу, занимаются земледелием. Это сравнительно приниженное положение их в обществе отразилось и в древнейшем праве в разной цифре вознаграждения, полагаемого за муку, причиненную смерду и человеку высшего положения, каковы были тиуны, мечники, огнищане и др. За муку смерда взыскивалось 3 гривны, за муку человека высшего состояния – 12 (Ак.31 – 32; Тр. 71 – 72).
Что касается штрафа за убийство смерда, то на этот вопрос можно ответить только предположительно.
Первая статья древнейшей Русской правды, перечисляя разные разряды лиц, за убийство которых взыскивалось 40 гривен, не упоминает о смердах. Она говорит, однако, об изгоях, смерть которых оплачивалась 40 гривнами.
Изгои же, как увидим ниже, занимали в древнем обществе положение еще более низкое, чем смерды. Это дает основание заключить, что и убийство смердов оплачивалось теми же 40 гривнами.
Такому заключению, по-видимому, противоречат те статьи Правды, в которых определяется вознаграждение за убытки. Убытки собственнику могут быть причинены кражей коня, вола и всякой движимости, а также убийством его рабов. За убийство раба полагается разное вознаграждение, смотря по его пригодности. Староста, кормилица, дядьки оплачиваются 12 гривнами, простой раб – 5.
В относящихся к этому вопросу статьях краткого списка Правды читаем:
“А в сельском старосте княжи и в ратайнем 12 гривне (II. 6).
А в рядовници княже 5 гривен, а в смердьи в холопе 5 гривен (И. 7).
Аще роба кормилица, любо кормиличиц – 12 (И. 8).
А за княжь конь, иже с пятном, 3 гривне; а за смердей 2 гривне” и т.д. (П. 9).
В Ак. сп. конец ст. 7 читается иначе: А в смерде и в хопе 5 гривен. Тут смерд уравнен с холопом. Какому же чтению надо отдать преимущество?
Из предшествующего мы уже знаем, что по московским памятникам XVI века честь лучших боярских холопов оценивалась в пять раз больше чести свободных крестьян. Поэтому не может представлять ничего удивительного, что по памятникам XI века за смерть княжеского холопа взыскивали не менее того, что полагалось за смерть смерда.
При всем том чтение “А в смерде и в хопе 5 гривен” возбуждает недоумение. В ст. 6 – 8 по моему изданию речь идет только о несвободных людях. Список Академический рядом с несвободными ставит смерда, человека свободного. Почему бы это? Из ст. 7 и 9 видно, что здесь вознаграждение приводится сравнительно: с одной стороны указано, что получает князь за своих рабов и коней, а с другой, что получает смерд.
Писец Академического списка этого не заметил и вместо “а в смердьи холопе” написал: ” а в смерде и в хопе”. Поэтому надо отдать преимущество списку Археографической комиссии перед Академическим, которым пользовался Калачов в своем издании Правды по четырем спискам.
Принятое мною чтение находит подтверждание и в пространном Троицком списке, где эта статья читается так:
“А за смердии холоп 5 гривен, а за робу 6 гривен” (III. 16).
Суд принадлежит князю, он определяет и штрафы за убытки. Очень натурально, что составителя Правды интересовал вопрос, одною ли мерою мерил князь свои убытки и чужие. Вот почему княжего коня и холопа противополагает он смердьему.
Смерды составляют низший слой свободного населения, но это различие только фактическое; при искусстве и удаче они могут подняться в самые высшие его слои. Летописец говорит, что галицкие бояре князя “Даниила князем собе называху, а сами всю землю держаху”. Он перечисляет этих бояр, державших землю. Среди них находим: Судича, попова внука, и Лазаря Домажирича и Ивора Молибожича от племени смердья (Ипат. 1240).
Еще Рейцом был высказан весьма близкий к Правде взгляд на смердов. Он называет их “простолюдинами”, но не входит в разбор памятников (36).
Позднейшие исследователи не оценили по достоинству этого верного намека и очень затемнили понятие смерда.
Первый шаг в этом направлении сделан покойным профессором Московского университета, В.Н. Лешковым, в его сочинении “Русский народ и государство”. Он утверждает, что смерды были люди князя, что они принадлежали только ему, подобно тому, как холопы и закупы принадлежали другим владельцам (157).
Это мнение не отличается определенностью. На языке московских памятников выражение “чьи-либо люди” означает чьих-либо рабов. В каком смысле употребил это выражение автор, остается неясным. Уподобляя смердов князя рабам других владельцев, он, кажется, хочет сказать, что смерды суть рабы князя.
Но у него же на следующей странице читаем: “В глазах общества пред законом смерды имели почти все права свободных”. Если у них почти (?) все права свободных, то они, надо думать, не рабы. Отсюда, в дальнейшем выводе, получается следующий несогласный с источниками результат: князья не имеют рабов, так как смерды, заменяющие для них рабов частных владельцев, не суть рабы.
Это не совсем ясное мнение доказывается ссылкой на противоположение княжего коня коню смерда и на статью, определяющую одинаковое вознаграждение за убийство холопа и смерда, и словами Яна Вышатича, воеводы Святослава. Два первые доказательства мы разобрали уже выше, а на словах Яна остановимся теперь.
Во время голода в Ростовской волости два волхва, пришедшие из Ярославля на Белоозеро, обманули легковерный народ относительно причин голода, последствием чего было убийство ни в чем не виновных людей. В разгар этой замятии прибыл на Белоозеро Ян Вышатич; обман волхвов для него не подлежал сомнению.
“Ян же испытав, чья еста смерда (волхвы), и увидев, яко своего князя, послав к ним, иже около ею суть, рече им: выдайте волхвы та семю, яко смерда еста моего князя” (Лавр. 1071).
Вот эти-то слова Яна “смерды моего князя” и легли в основание неясного положения “смерды суть люди князя”. Выражение “смерды моего князя” значит “подданные моего князя”.
Дело в данном случае шло о преступлении, совершенном волхвами, и о суде над ними. Подсудность шла по земле и воде. Но если волхвы были подданные не Святослава, а другого князя, это могло вести к некоторым осложнениям. Вот почему Яну и надо было выяснить, чьи подданные волхвы.
Этому объяснению совершенно соответствует и ответ волхвов. Они говорят Яну: “Нама стати пред Святославом, а ты не можеши сотворити ничтоже”, т.е. мы должны стать на суд самого князя; о возвращении же к князю рабов его или вообще зависимых от него людей здесь и намека нет.
Мнению, высказанному Пешковым, весьма посчастливилось в нашей литературе. К мнению о том, что смерд не низший слой свободных людей, а особый класс, состоящий в некотором ближайшем отношении к князю, примыкает целый ряд наших исследователей.
Профессор Никольский в своем сочинении о началах наследования в древнейшем русском праве дает этой мысли дальнейшее развитие и новую аргументацию. На странице 357 своего труда он говорит, что источники не дают прямого ответа на вопрос о том, кто были смерды. Но это не мешает ему на следующих страницах нарисовать весьма полную картину положения смердов.
Исходя из статьи Правды “о смердьей задници”, которую он берет только по одному Карамзинскому списку, а слова “без детей” переводит словами “без сыновей” (356), Никольский заключает, что смерды были люди, обязанные князю и непосредственно от него зависимые.
На следующих страницах он рисует целую картину этой зависимости. Его смерды составляют рабочий безземельный класс. Они поселяются на княжеских землях и, будучи лично свободными, обязаны обрабатывать землю на князя. Они состоят на барщине у князя и работают из-за хлеба.
Собственности у них никакой нет, даже движимости им не принадлежат, так как в то отдаленное время, по уверению автора, дом, двор, домашний скот и орудия обработки земли считались принадлежностью земли и составляли собственность князя. Автор совершенно не хочет знать статей Русской правды, которые говорят о коне смерда и определяют за него иное взыскание, чем за коня князя.
Оба автора не обратили должного внимания на приведенный выше рассказ Псковской летописи, которая знает смердов, не стоящих ни в каких отношениях к князю, кроме отношений подданства.
Профессору Цитовичу принадлежит заслуга правильного объяснения начала статьи “о смердьей задници”, неверное чтение которой послужило исходным пунктом всей аргументации Никольского. Но и он не мог освободиться от влияния идей профессора Пешкова.
Противоположение княжего коня коню смерда и для него составляет несомненное доказательство особой зависимости смерда от князя. Состояние смерда есть поэтому состояние зависимости от князя и личной ему подчиненности; это отношение наймита к хозяину (Исходные моменты в истории русского права наследования. 35 и след.).
Но в Русской правде княжий тиун противополагается тиуну боярскому; авторы, мнения которых мы рассматриваем, кажется, не заметили этого противоположения, иначе они должны были бы говорить о такой же зависимости бояр от князя, в какой находились от него смерды. От одинаковой зависимости им бы следовало заключить и к одинаковости социального положения смердов и бояр.
Тесно к Никольскому примыкает профессор Никитский. У него смерд собственности не имеет и живет на княжеской земле (Очерки внутренней истории Пскова. 279).
Профессор Ключевский эти княжеские земли превратил уже в государственные. Он считает смерда государственным крестьянином, жившим на земле княжеской, в смысле государственной (Рус. мысль. 1880. № I. C.63).
Слабый отголосок идей Пешкова можно найти даже у профессора Владимирского-Буданова. “Земли общинные, – говорит он, – считались государственными, и смерды, их населявшие, были смердами князя”. За этим, как доказательство, приводятся слова Яна (Обзор истории русского права. I. 13 и новое изд. С. 37).
[1] Мука – наказание, казнь.
